Ускорник (сказка). Часть 1

– А тебе сколько раз надо было? Всё, дело сделано. Что дальше делать будешь, папаша?

– Я? – удивился незадачливый собеседник.

– Ну а кто? «Всего два раза»… Если не ты, то придётся в милицию заявлять, пусть она отца ребёнка ищет.

– И что же мне теперь делать?

– Дежурного или помдежа позови.

На другом конце провода, но явно не в трубку прозвучала фраза:

– Помдежа в дежурку!

И после некоторых непонятных звуков в трубке послышался наглый голос, который произнёс лишь одно слово:

– Алло.

Полковник уже давно не сталкивался по службе напрямую с военнослужащими срочной службы. Он как бы даже утратил жёсткую казарменную хватку, а вместо этого научился с пониманием относиться к проявлению некоторого армейского панибратства. Но этого наглого «алло» от какого-то сержанта, который, судя по всему, использует своё служебное положение в личных целях и позволяет гражданским абитуриентам звонить и принимать звонки откуда попало, он точно не ожидал. Это уже ни в какие рамки не вписывалось даже по самым демократичным понятиям штабного офицера.

– С вами разговаривает полковник Вязов. Представьтесь, пожалуйста, – с нарочито казённой интонацией произнёс полковник.

На другом конце произошло замешательство. Но через некоторое время в трубке прозвучало:

– Помощник дежурного по лагерному сбору сержант Казановский слушает.

– Товарищ сержант, пожалуйста, пригласите к телефону дежурного по лагерному сбору и доложите ему о происходящем в дежурке.

– Товарищ полковник, у нас всё в порядке, происшествий нет.

Полковник просто оторопел от подобной наглости, но ему было лень разбираться с наглецом по телефону.

– Ладно, не надо дежурного. Найдите мне начальника лагерного сбора и попросите перезвонить вот по этому номеру. – Вязов продиктовал номер сержанту.

– Как доложить полковнику Поддубко по поводу вашего звонка?

– Так и доложите: полковник Вязов звонил, интересовался проверкой мобилизационной готовности военных учебных заведений и так далее. Всё ясно?

– Так точно, товарищ полковник! Разрешите выполнять?

– Время пошло.

Полковник немного задумался, что делать с этим сержантом. Сначала хотелось стереть его в порошок, потом просто отправить обратно в часть, ну а в конце разговора уже, в общем-то, ничего не хотелось. Разве что наряд объявить за нарушение воинского этикета при обращении к старшему по званию и допуск посторонних лиц в дежурку. Григорий Тимофеевич посмотрел на часы и засёк время, которое, по его мнению, всё же могло повлиять на судьбу сержанта Казановского.

Сержант Казановский после разговора с полковником остался невозмутим, как танк. Служил он уже полтора года и привык практически к любым поворотам военной судьбы, но нарываться и вылетать из института при наличии всех шансов в него поступить ему однозначно не хотелось. Сержант вышел на крыльцо штаба и обратился к толпе сидевших в курилке военных и гражданских лиц.

– Где ты, отец ребёнка?

– Я, – откликнулся молодой, со взъерошенной белобрысой шевелюрой пацан, которому Вязов рассказал про беременность Наташи.

Курящая толпа заржала и начала отпускать всевозможные колкости в адрес белобрысого. Через много-много лет уже никто из сокурсников не мог вспомнить, почему этого парня прозвали Папа. История про разговор с полковником и якобы беременную подругу быстро забылась. Но кличка Папа привязалась к этому парню на все годы учёбы и службы.

– А почему ты ещё здесь? Убежал искать Поддубко! Вот тебе номер телефона, скажи, чтобы позвонил полковнику Вязову. Скажи ещё, что это по поводу проверки мобилизационной готовности военных учебных заведений. По выполнении доложить мне. Вопросы?

– Всё ясно, товарищ сержант.

– Я тебя не спрашиваю, ясно тебе или нет. Я спрашиваю, есть ли у тебя вопросы. И если их нет, то согласно уставу, положено отвечать: «Никак нет». Всё, убежал, три минуты на выполнение, время пошло.

Папа и впрямь припустил со всех ног. Видно, он действительно рассчитывал преодолеть расстояние более километра до домика начальника лагерного сбора за три выделенных минуты.

Полковник Вязов тоже не расслаблялся, он набрал номер дежурного офицера по ВКИМО. Дабы не было послесловий и ненужных разборок, полковник известил дежурного о якобы проводимой по указанию его начальника проверке мобилизационной готовности. После чего расслабился и положил трубку.

В коридор опять вошла собака, а за ней жена. Собака виляла хвостом, подбадривая своего любимого хозяина и вдохновляя его на новые служебные подвиги, а жена с любовью смотрела на своего Гришу, когда-то весёлого курсанта, а сегодня – кормильца семьи и отца её детей.

– Пошли спать, товарищ полковник.

– Иду, иду. Сейчас дождусь одного звонка и иду. Ты иди ложись, я скоро.

Собака, присутствовавшая при разговоре, развернулась и направилась в комнату. Григорий Тимофеевич улыбнулся, но, поймав ревнивый взгляд жены, осёкся и не стал рисковать, продолжая шутку. Через несколько минут Григорию Тимофеевичу позвонил полковник Поддубко. Он был старым и мудрым воином. Прекрасно знал, кто такой Вязов и кто начальник Вязова. Кроме того, начальник лагерного сбора знал и про внука Сёмина, находящегося сейчас в его учебном центре. Через полчаса в квартире генерал-полковника, деда Андрея, раздался телефонный звонок.

– Вас беспокоит полковник Поддубко, начальник лагерного сбора учебного центра ВКИМО. Я могу поговорить с генерал-полковником Сёминым?

– Слушаю вас, товарищ полковник.

– Тут один абитуриент очень хочет с вами поговорить. Вы не против, товарищ генерал-полковник?

– Ну мы же с вами, как отцы-командиры, должны проявлять заботу о личном составе, помогать ему преодолевать все тяготы и лишения воинской службы.

– Так точно, товарищ генерал-полковник.

Поддубко передал трубку пухлому абитуриенту, а сам вышел на крыльцо своего домика, находившегося в самом дальнем углу территории учебного центра. Старый полковник присел на ступеньку крыльца и закурил. За годы работы в военном институте преподавателем на кафедре тактики он много чего видел и перестал удивляться многому в этой жизни.

– Привет, дед, – несколько развязным голосом начал отрок.

– Привет. Ну рассказывай, что случилось.

Дед как бы пропустил мимо ушей панибратские интонации внука, но для себя сделал вывод, что с Андреем надо будет серьёзно поговорить о том, что, где, как и кому можно говорить, а в каких ситуациях лучше вообще не дёргать его, всё-таки генерал-полковник.

– Да ничего не случилось. Приезжай ко мне в субботу, привези, пожалуйста, мою записную книжку, чего-нибудь вкусненького и шампанского.

Генерал ухмыльнулся. Нет, его не удивила просьба привезти алкоголь. Он сам научил внука пить, когда тот только закончил восьмой класс. Его несколько покоробила та интонация, с который внук говорил с ним по телефону, и то, что подросток пока ещё не понимал, что не пристало целому генералу подгонять бухло в воинское подразделение для внука, который формально ещё и курсантом не стал.

По всему было видно, что мальчик наслаждался своим превосходством над сверстниками и с этим надо было что-то делать. Дед хотел воспитать внука обычным человеком. Он специально не брал его в свой дом на радость бабуле. Мальчик постоянно жил с родителями и посещал генеральскую дачу или квартиру только в дни семейных торжеств или когда родители уезжали в отпуск одни.

Биологическим отцом Андрея был военный, за которого дочь вышла с одобрения родителей. Но брак не сложился. Дочери не нравилось мотаться по дальним гарнизонам. А её муж не хотел просить тестя устраивать свою карьеру. Биологический отец Андрея достаточно пассивно относился к своему будущему в вооружённых силах. Ему нравилась служба в Сибири, где в свободное от основных обязанностей время он мог с удовольствием предаваться своим любимым занятиям – охоте и рыбалке. Он мог уйти в тайгу на неделю. Жена оставалась с сыном одна дома. Она сходила с ума от неизвестности и одиночества. Столичная девушка не могла найти себе подруг и друзей в таёжном крае.

Однажды, вернувшись с охоты, муж не нашёл дома ни жены, ни ребёнка, а на столе лежала записка с одной ёмкой фразой: «Уехали к родителям. Прощай». Муж не погнался за женой и ребёнком, он решил оставить всё как есть. Возможно, ему так было проще. Андрей практически не помнил своего отца. Мать привезла его в Москву, когда ему было всего четыре года. От того человека, который был его биологическим отцом, у Андрея осталось лишь несколько фотографий в семейном альбоме, отчество Михайлович и фамилия Маркин.

В Москве ещё молодая мать, используя своё социальное положение и связи генерала-отца, быстро нашла себе и работу, и жильё. А через некоторое время у Андрея появился отчим. Дядя Серёжа был подающим надежды инженером, который недавно перешёл на руководящую работу. Он трудился на ЗИЛе. Сергей Васильевич не претендовал на место отца в жизни Андрея, но баловал его действительно по-отцовски. Иногда казалось, что этот управленец чувствует свою вину перед пасынком за то, что не приходится ему биологическим отцом, но при этом женат на его биологической матери. Молодая семья перебралась в более просторную квартиру недалеко от места работы Сергея Васильевича. Квартира хоть и была большой, но находилась в рабочем районе Москвы, населённом лимитчиками и детьми лимитчиков.

Двор, в котором рос Андрей Михайлович с ребятами из рабочих семей, научил его быть жестоким и наглым. Отношения внутри семьи и общение с родителями научили его быть вежливым и обходительным. Ну а благодаря генетическим качествам неформального лидера, перешедшим к нему от деда, и инстинктам выживания в любых условиях, передавшимся от отца-таёжника, он всегда был вожаком: в школе, в пионерском лагере, во дворе. Нескончаемые карманные деньги, выдаваемые отчимом, лишь укрепляли его авторитет среди нищих сверстников – детей лимиты. В детские годы Андрей любил власть и рвался к ней сознательно.

– А можно я со всем перечисленным отправлю к тебе бабулю или вообще шофёра? – задал осторожный вопрос генерал-полковник.

– Дедуль, я ещё по поводу учёбы поговорить хотел. Слышал я, в этом году ускоркурс набирают. Может, мне на него записаться?

– Андрюш, ты же хотел европейские языки изучать, в Европу поехать, а тут на тебе – ускоркурс. Зачем спешить и ускоряться в учёбе? И вообще, ты уже в армии, тут на курсы и языки не записывают. Это тебе не кружок «Умелые руки».

Генерал-полковник Сёмин лукавил. Он хорошо знал про ускоркурс, набираемый в этом году, но не предполагал, что внуку будет интересно, отучившись год в нереально интенсивном режиме, уехать из Москвы от своих друзей, а главное – от подруг, на два года, а то и больше, в Афган или Африку. Да и ему самому не очень-то хотелось отправлять единственного продолжателя рода на войну.

– Но после года ускора сразу лейтенанта дают. И жить дома можно, а не в казарме.

– Не лейтенанта, а младшего лейтенанта. А дома ты жить сможешь, если после двух лет войны живым останешься. И вообще, зря я тебя послушался, надо было тебя в МГИМО определять. Ещё не поступил толком, а уже романтики захотелось.

Дед начинал выходить из себя.

– Приезжай, пожалуйста, в субботу, всё мне расскажешь про ускор. Я должен понять все твои аргументы и принять обдуманное решение.

Андрей знал, на чём можно поймать деда, и старался этим пользоваться. Дед не терпел, когда с ним не соглашались домашние, и готов был идти на край света ради доказательства своей правоты. Внук же, пригласив своего оппонента в субботу в учебный центр, давал деду шанс выговориться и убедить себя. Дед был бойцом, выговориться для него было необходимо. Причём сделать это надо было по-мужски, лицом к лицу, а не по телефону.

– Ладно, приеду, – буркнул в трубку Сёмин. – Что-нибудь ещё? – казённым голосом спросил генерал-полковник.

По всему было ясно, что продолжение разговора будет только при личной встрече. Но Андрей Михайлович в свои юные года ещё не научился правильно оценивать эмоциональный потенциал собеседника. Он ещё не знал простого правила диалога: после разногласий не рекомендуется продолжать разговор просьбой, если, конечно, нет изначальной установки на получение отказа.

– Дед, тут одному военному надо помочь с поступлением. Его Виктор Чернов зовут. Он младший сержант, сапёр вроде.

– Андрей, я не всесилен. И что вообще тебя связывает с этим младшим сержантом? Вы что, в одной палатке живёте? Сколько ты его знаешь?

– Нет, он в «западной» роте военных, из войск поступает. Мы с ним только сегодня познакомились. Он мне тут помог в одной ситуации, да и вообще хороший парень.

Генерал-полковник уже был готов метать молнии по поводу помощи всем «хорошим парням», но решил не эскалировать разногласия с внуком на новый уровень и потому остался дипломатом.

– В субботу обсудим и этот вопрос, расскажешь мне об этом «хорошем парне». Ну всё, давай, пока.

– До субботы.

Генерал-полковник положил трубку. О послешкольном устройстве судьбы внука разговор вёлся ещё с восьмого класса. Учился Андрей хорошо, был школьным активистом, завоёвывал призовые места на научных олимпиадах и спортивных соревнованиях. Учась в восьмом классе средней школы, Андрей попросил деда устроить его в суворовское училище. Дед был не против, но мать Андрея однозначно отвергла эту идею. Ей не хотелось, чтобы сын повторил карьеру её мужа и отца. Дед ничего не мог поделать, ведь на стороне матери выступила ещё и супруга генерала. Андрюшка, как и дед, сдержал удар судьбы.

За подчинение воле старших выклянчил, опять-таки через деда, разрешение заниматься в секции карате. В бывшем СССР в конце семидесятых – начале восьмидесятых годов федерация карате только зародилась и попасть в секцию можно было лишь по большому блату. У подростков популярность этого вида спорта была выше, чем популярность генерального секретаря КПСС во всём Советском Союзе. Дед не очень разделял спортивные пристрастия внука, так как был воспитан в суровые довоенные годы, когда даже большой теннис считался не совсем советской игрой. Но за мирное принятие решения женской части семьи был готов поступиться своими спортивными пристрастиями. Деду вместе с Андреем пришлось отразить ещё один женский натиск. Мать и бабушка не рассматривали мордобой в виде японского карате как средство для физического развития ребёнка. Женщины есть женщины, и воевать с ними тоже надо уметь. На этот раз война полов в масштабе одной ячейки социалистического общества закончилась победой мужской половины.

Андрей пошёл заниматься карате в ДЮСШ ЦСКА33. Там ему действительно нравилось, он с душой стал относиться к занятиям. Несмотря на свои неуклюжие формы, мальчик научился двигаться на татами и овладел определённой техникой боя. После года тренировок Андрей успешно сдал экзамен на жёлтый пояс и попал на товарищеские соревнования. Там Андрей не занял никакого места, но познакомился с ребятами-курсантами из военного института, которые заняли почти все призовые места и которых привёл на соревнования усатый тренер Касавин. Андрею очень захотелось потренироваться у Касавина, но на этот раз он решил обойтись без помощи деда. Подговорив одного из друзей по секции ЦСКА, он решил подойти к Касавину напрямую. Сделать это было непросто, ведь Касавин был практически главным каратистом СССР и потому сам выбирал, с кем общаться.

На следующих соревнованиях Андрей смог подойти к кумиру любителей японского мордобоя. Сначала разговор не получался, тренер сетовал на то, что он тренирует только курсантов и вообще военный институт – это не ЦСКА и с улицы туда не пускают. Но Андрей и его товарищ, выслушав все доводы, всё же сумели убедить главного советского каратиста в необходимости принять их.

Во время разговора Тадеуш казался им молчаливым и таинственным гуру, немногословным и уверенным в себе, нахождение его секции в военном институте только усиливало эффект таинственности и принадлежности усатого гуру к миру избранных. Каково же было разочарование Андрея, когда после нескольких тренировок в спортзале ВКИМО он узнал, что Касавин – даже не военный, а работает простым сантехником в означенном военном учебном заведении. Основной доход его составляют пятирублёвые месячные сборы с курсантов. За время занятий в секции карате Андрей познакомился со многими курсантами – с юристами и с переводчиками. Отчим частенько завозил его на своих новеньких «Жигулях» на тренировку, а после неё с удовольствием встречал Андрея и развозил его друзей по домам. Андрей не стал Чаком Норрисом, но научился неплохо владеть своим телом, уворачиваться от ударов, блокировать атаки. Осенью он сумел сдать экзамен на оранжевый пояс и уже весной, перед самыми выпускными экзаменами в школе – зелёный.

Мать активно нахваливала карьеру инженера, агитируя Андрея пойти в технический вуз. Андрей отмалчивался, но ближе к Новому году заявил, что хочет пойти учиться в Орджоникидзевское ВОКУ34. Это был ход конём. Андрей решил не повторять ошибок восьмиклассника и начать переговоры издалека, с самого нереального, на что родители не согласятся, даже если от его поступления в ВОКУ будет зависеть спасение планеты и всего человечества.

Его целью был военный институт. Там всё уже было знакомо и понятно, но по неудачному опыту поступления в суворовское Андрей твёрдо уяснил, что родители не желают для него военной карьеры. Переговоры шли трудно и долго. Мама настаивала на профессии инженера и предлагала помощь отчима с устройством в любой московский технический вуз. Бабушка склоняла внука к учёбе в МГИМО или ВШК35, ссылаясь на хорошие связи деда в этих учебных заведениях. Дед и отчим, несмотря на все свои серьёзные связи, сохраняли нейтралитет. Андрей умело торговался, сначала снижая ставки до Одесского училища войск ПВО, а затем поднимая их до Рязанского воздушно-десантного.

Семейная дискуссия утихала и разгоралась с новой силой, пока в конце января Андрей не сказал матери, что, пройдя медкомиссию в районном военкомате, он подал рапорт во ВКИМО. Решение Андрея хоть и не было однозначно одобрено женским контингентом семьи, но тем не менее сердца бабушки и мамы несколько успокоились.

Дальше свою партию должен был сыграть дед. К сожалению, а может к счастью, в то далёкое советское время подача рапорта в военное учебное заведение вовсе не означала, что соискатель автоматически будет направлен для сдачи вступительных экзаменов в выбранное училище. Да и вообще военкоматам было строго-настрого приказано ни в коем случае не направлять мальчишек в военные учебные заведения, находящиеся в их родном городе. Рапорт Андрея как раз подпадал под этот приказ. Но за дело взялся дед, который и устроил всё в лучших традициях времён застоя.

После ночного телефонного разговора с внуком, организованного Вязовым, генерал прошёл в свой домашний кабинет, присел в любимое кресло и стал думать. Нельзя отправлять мальчишку на ускор. С этой мыслью генерал пустился в долгие мысленные переговоры с самим собой.

Ускоркурс создали специально в начале восьмидесятых при западном факультете для ускоренной подготовки переводчиков по образцу периода Второй мировой войны, когда полевых переводяг с немецкого готовили из самых смышлёных школьников и молодых фронтовиков на курсах при Институте иностранных языков. На ускоркурс ВКИМО тоже брали ребят, поступавших из войск, или бывших суворовцев, но туда попадали и «почти обычные» школьники.

Предполагалось, что эти ребята целый год будут интенсивно изучать португальский или один из основных языков Афганистана – пушту или дари. И после года интенсивного изучения, в течение которого почти тридцать процентов курсантов отсеивалось из-за неуспеваемости или по другим причинам, ускорники, получив погоны младшего лейтенанта, уезжали с португальским в Анголу и Мозамбик, а с дари и пушту – в ДРА. Некоторые, правда, попадали в учебные центры для подготовки иностранных военных специалистов, но, проработав там полгода или год, всё равно отправлялись на войну в страну изучаемого языка.

Звание младшего лейтенанта, присваиваемое выпускникам после окончания годичного ускоренного курса, было тоже не совсем обычным для ВС СССР эпохи застоя. Младший лейтенант – это даже не лейтенант и совсем не дипломированный выпускник с высшим образованием, но уже полноценный офицер советской армии. Мамлей, или микромайор, был феноменом, присущим только военному институту в мирное время. Звание младшего лейтенанта, введённое в Красной армии 5 августа 1937 года в качестве дополнения к постановлению ЦИК и СНК от 1935 года «О введении воинских званий», присваивалось «в военное время – выпускникам ускоренных курсов подготовки офицеров». Присвоение мамлея в мирное время формально не определялось никакими законами и постановлениями, за исключением соответствующего приказа Министерство обороны о присвоении этого самого звания. Военный институт в эпоху развитого социализма был единственным высшим военным учебным заведением, в котором присваивали микромайора. Возможно, единственным более-менее логичным объяснением этому феномену был тот факт, что война, пусть и холодная, в тот период для выпускников ВКИМО шла полным ходом.

Специалистов с языком для ведения той самой холодной войны Советскому Союзу катастрофически не хватало. Правда, официально это называлось не войной, а оказанием интернациональной помощи странам, избравшим путь независимости, самоопределения и неприсоединения. Вообще, советская концепция ведения боевых действий на заморских территориях в плане использования иностранных языков и перевода радикально отличалась от той же концепции потенциальных противников Советского Союза. Англичане, американцы и французы не отягощали свой военный бюджет масштабной подготовкой своих военных переводчиков. В странах, где находились их военные, они организовывали курсы английского и, соответственно, французского языков, пройдя которые местный житель, то есть потенциальный боец развивающейся державы, мог научиться понимать команды офицеров-советников. Особо одарённым выпускникам таких курсов предоставлялась возможность постажироваться или поучиться в стране, оказывающей военную помощь, а затем, вернувшись на родину, работать переводчиками при зарубежных военных инструкторах или советниках. Надо заметить, что обучение в данном случае велось не за счёт бюджета Министерства обороны, а за счёт всевозможных благотворительных фондов и организаций, создававших NGO36 на территориях стран, которым оказывалась военная помощь. Перевод и подготовка переводчиков в данном случае, конечно, оставляли желать много лучшего, но их уровня было вполне достаточно, чтобы акт коммуникации в боевых или штабных условиях состоялся.

Неправильно будет умолчать о том, что у наших врагов всё-таки был небольшой штат своих полноценных граждан, осуществлявших перевод. Но эти люди готовились в ограниченном количестве в специализированных языковых школах, дававших в лучшем случае звание бакалавра по их окончании. Был также незначительный контингент переводчиков, набранный из эмигрантов уже не в первом поколении, которые общались на родном языке внутри семьи и имели полноправное гражданство страны, оказывающей военную помощь. Обычно такие специалисты использовались на очень узких участках военного сотрудничества, связанных с ведением разведывательной, аналитической или деятельности по связям с общественностью и средствами массовой информации.

Наши военные специалисты не доверяли русскоговорящим союзникам из соображений безопасности, а также по другим, не всегда логичным причинам. Считалось, что местные переводчики – либо шпионы империалистов, либо переводят только то, что хотят слышать сами, и умалчивают о том, что слышать не хотят. Или просто-напросто боятся довести до своего местного командира то, что, по их мнению, противоречит его интересам и планам, опасаясь его возможного гнева. Нашим советникам, политработникам, особистам и другим уполномоченным товарищам не очень нравилось иметь дело с местным населением, которое считалось недоразвитым и хитрым. Кроме того, местными трудно было управлять.

Другое дело – наш переводяга, да ещё в погонах, он свой, его можно было и чемодан тащить заставить, и дежурным по миссии поставить, и к местному гинекологу с женой начальника отправить, и в бараний рог согнуть, если заартачится. За границей советские служащие и члены их семей жили в своём замкнутом анклаве, их общение с местным населением не очень-то и приветствовалось, потому без своего советского переводчика давать советы и обучать армии развивающихся народов было принципиально невозможно.

У молодых пацанов, ставших в восемнадцать-двадцать лет младшими лейтенантами, однако, были неплохие возможности. Во-первых, они возвращались в совок после двух лет пребывания в горячих точках, неплохо прибарахлившись. Некоторые, сэкономив побольше валюты в командировке, по возвращении в СССР могли позволить себе купить даже машину. Во-вторых, учёбу они продолжали уже не как курсанты, а как слушатели, которые имели право проживать либо в «Хилтоне»37, либо дома в Москве и чувствовать себя как студенты, только с офицерской зарплатой. В-третьих, к окончанию учёбы в двадцать четыре – двадцать шесть лет многие выпускались уже старшими лейтенантами и очень скоро после выпуска могли получить и капитана. В-четвёртых, большинство выпускников ускора получали удостоверение участника боевых действий и, соответственно, все прилагавшиеся к нему льготы и почести.