Призрак

Вот почтенного вида господин в длинном парике, опершись на трость наблюдает за строительством нового великолепного здания.

Вскоре картины сменили фотографии, сначала скучные черно-белые, а потом бодрые цветные. На одной из последних старый человек с маленькими добродушными глазами и гладкой лысиной раздавал автографы улыбающимся ученикам. Ида подумала, что это тот самый детский писатель, который в свое время собрал народные предания о колдовской мельнице и сплел их в захватывающий сюжет.

Был в этом зале и еще один предмет, который Ида сперва приняла за какой-то допотопный фотоаппарат или диаскоп. Это был небольшой деревянный ящик, с двумя отверстиями для глаз и объективом, установленный на высокой вращающейся ножке.

На позолоченной табличке красовалась надпись, которую Ида, не зная немецкого, все же смогла разобрать: «Camera delta-obscura. Tagebuch von E. Schmidt».

– Посмотри! – прошептал Андрей, глядя в дырочки совершенно круглыми глазами.

Ида сняла очки и, отстранив ошеломленного Андрея, прильнула к отверстиям.

Она увидела зал, очень похожий на этот, но без атрибутов современности. Весь до мельчайших деталей нарисованный карандашом. Кругом стояли и сидели подростки разных возрастов, одетые, как было принято в начале двадцатого века. Ида повернула чудо-камеру, и изображение поехало в обратную сторону, открывая все новые образы. Это был не просто слайд!

Взгляд Иды уперся в галстук на груди какого-то худощавого седого господина.

– Эй! Ты на меня смотришь.

– Я тебя вообще не вижу… Тут… одни картинки.

– Вот это да! – Выдохнул Андрей. – Виртуальная реальность в деревянной коробке!

Ида внимательно изучила весь зал, повернув камеру вокруг ее оси. Вернулась на эстраду, где еще один пожилой человек в очках и с бородкой, должно быть, произносил торжественную речь. Рисунки были выполнены с величайшим мастерством и по точности лишь чуть-чуть уступали фотографиям.

– Тут вроде регулятор есть, – сказал Андрей.

Его палец постучал по правой стенке аппарата. Ида, пошарив, обнаружила на ней крохотное колесико. Стоило Иде повернуть его, и вся панорама мгновенно рассыпалась, перемешалась, как мозаика в калейдоскопе, а спустя миг играючи собралась воедино.

Присмотревшись, Ида поняла, что перед ней уже совершенно новый вид. Зал был прежний, но люди изменились. На эстраде стоял все тот же господин, на этот раз в компании строгой полнолицей дамы.

Ида вновь повернула колесо. И снова поменялись лица учеников. Исчезли некоторые взрослые. Появились новые. На стенах добавилось фотографий.

«Должно быть, это страницы истории школы с интервалом в несколько лет», – подумала Ида.

Она листала «слайды», видя, как постепенно меняется обстановка и люди.

В какой-то миг произошла резкая перемена. Иде даже почудилось, будто художник для разнообразия решил запечатлеть праздник-маскарад, происходивший в актовом зале.

Теперь, прежде хранившее легкий полумрак помещение было ярко освещено. На стенах висели полотна со странной размашистой символикой. Часть картин и фотографий исчезла. Ученики, прежде не носившие формы, были все как один одеты в темные мантии с лежащими на спинах капюшонами. А на эстраде под огромным изображением заключенного в овал меча, опоясанного петлеобразным символом, стоял невысокий человек лет сорока в черном офицерском мундире, в пенсне, с небрежно накинутой на плечи, спускающейся до пят мантией. Он что-то воодушевленно говорил, указывая на одно из полотен. Ида подумала, что его форма, несмотря на внешнюю грозность, тоже чем-то напоминает нелепый маскарадный костюм. Должно быть, дело было в ремне, который у этого странного «военного» был затянут слишком высоко, почти на уровне груди. Справа и слева от оратора стояли два рослых человека тоже в черной униформе, казавшиеся по сравнению с ним настоящими великанами.

Ида повернула камеру и заметила, что из знакомых взрослых лиц в зале не осталось почти никого.

Ида вновь покрутила колесо. В следующий миг зал опустел. Исчезли люди, пропали картины, мебель и даже шторы с окон. На полу белела обвалившаяся штукатурка. Пыльными лохмотьями свисал прежде роскошный занавес. Высокие рамы разбитых окон отбрасывали на грязный пол длинные крестообразные тени в косых лучах угасающего дня. В этих тенях было что-то гнетущее.

Андрей пощекотал Иду, чтобы та дала ему посмотреть.

Весь обратный путь они провели, споря об устройстве загадочного аппарата. Андрей считал, что там внутри обычные очки виртуальной реальности, Ида настаивала, что ящик пустой.

– Иногда мне кажется, что ты просто глупая, прости господи! – разгоряченно говорил Андрей, садясь за руль.

– А как же ты, такой умный, не почувствовал, что ящик ничего не весит!

Андрей утомленно махнул рукой и завел мотор.

Иде было жалко покидать Германию, но впереди ждала красавица Чехия.

Прага бурным водоворотом подхватила путешественников, стоило им выйти из машины на сверкающую брусчатку. Яркий, бойкий, бесшабашно-добрый, словно сошедший со страниц книги сказок город встретил их живописным лабиринтом старинных улиц, жутковатыми громадами соборов, чьи башни грозились проткнуть небосвод, звоном старых-добрых трамваев «Татра», музыкой уличных артистов, трюками фокусников и полным отсутствием причин для скуки. Даже попрошайки здесь стояли исключительно на коленях и локтях, словно горгульи-водостоки на карнизах собора!

– Это неунывающий красавец-менестрель в лоскутном плаще и шляпе с пером… – промолвила Ида себе под нос, когда они шли по убегающей в гору пешеходной улочке, ища Собор Святого Вита.

– Что?

– Я про город.

– А! – усмехнулся Андрей. – Хм, ясно. Слушай, я тебя скоро начну ревновать к городам! А Берлин тебе кем представляется?

– Трудно сказать. Я эти образы не выдумываю, они просто созревают у меня в голове… Наверное, кем-то вроде тебя.

– О-о, спасибо! Я уж думал, это будет светловолосый мускулистый воин нордического характера. С орлиным профилем.

Гуляя по набережной, они познакомились с веселой парочкой из западной Украины. Он и она ни в чем не походили на Иду и Андрея, кроме самого главного.

– З Москвы, значыть, хм-хм… – говорил, сощурившись, Ярослав, вживаясь в роль надменного западенца.

– Он з Москвы, а я з Минска!

– Он умеет по-русски, – подмигнула Олена. – Просто выпендривается. Ты им лучше расскажи, где ты сам родился!

– Ну якщо з Минска, то еще ничего страшного.

– Не хвылюйся, мне ёсць чым адказаць! – гордо парировала Ида.

Андрей мало говорил, непонятно чего смущаясь и держа на лице натянутую улыбку. Ида без стеснения щебетала на диковатой смеси украинской и белорусской мовы, расспрашивала про Киев и Львов и даже предложила отпраздновать встречу в какой-нибудь развеселой кафешке.

Иде очень нравилось гулять по Праге. Вечером город озарился прекрасной подсветкой, став еще более похожим на чарующее королевство из зазеркалья. Всюду царило веселье и азарт гуляющей, не редеющей с заходом солнца толпы. Даже ночью в этом городе не было страшных мест. Готическая мрачность оказалась театральной, напускной и лишь приятно будоражила, вместо того чтобы пугать. Ида сама не заметила, как невзначай, словно во сне отдалилась от новых друзей и от Андрея. Ее уносило все дальше вниз по узким, освещенным подвесными фонарями средневековым коридорчикам улиц, под тяжелые своды арок, навстречу новым площадям, статуям и костелам, музыке и свету. Вокруг была жизнь, все остальное не имело значения.

В какой-то миг Ида заметила, что идет одна. Она оглянулась. Кругом было все так же беззаботно и весело. Смеялись над чем-то подвыпившие немцы. Парень и девушка фотографировались на фоне ретро автомобиля, а рядом катал мячик по всему своему длинному извивающемуся телу уличный жонглер.

«Где же Андрей?»

Ида опустила руку в карман, ища мобильник, и вспомнила, что оставила его на сиденье.

«Значит, надо вернуться к машине».

Но где она? Где машина? Ида осознала вдруг, что ничего не помнит. Она не помнила, где они остановились, не помнила, откуда шли, не знала названий улиц. У нее не было с собой ни денег, ни документов – она все возложила на Андрея! А еще Ида не помнила, какой у Андрея номер: в памяти отпечатались лишь две последние цифры.

Уютный город мгновенно превратился в неприветливый и равнодушный каменный организм, для которого судьба Иды не представляла интереса.

Ида выругала себя непривычным словом и, натянуто улыбнувшись внезапной и невероятно глупой западне, в которую угодила, пошла назад по улице, отчаянно ища выход из положения.

Давно – не пол дня, а, кажется, больше недели назад Андрей припарковал их джип на углу какой-то площади. Или, может, это был перекресток?

«Вроде бы, где-то рядом с вокзалом…»

Ида подумала, что, должно быть, всему виной нереальная красота Праги, ослепившая ее в первый час знакомства с городом.

Ей сделалось не по себе. Даже страшно – страшно перед самой собой: как она могла потерять Андрея?!

Все вокруг казалось уже давно знакомым, но на поверку оказывалось совершенно чуждым. Это действительно был колдовской лабиринт без начала и без конца, где одни и те же фасады подобно декорациям менялись местами, создавая все новые и новые комбинации. Нечто подобное Иде довелось испытать только в Санкт-Петербурге.

Навстречу ей волнами выпрыгивали из полумрака веселые лица, которые теперь даже не замечали Иду, словно она была невидимкой.

«Надо добраться до вокзала. Если машины там нет, придется идти в полицию».

Ида спустилась в метро, где, по счастью, словно ради таких как она не было установлено турникетов.

Вечером и без того редкие поезда неохотно с огромными перерывами выкатывались из тоннеля.

Ида зашла в полупустой вагон, и тот, затворив двери, бесшумно тронулся, объявляя что-то на угловатом чешском языке.

Ида видела в окне перед бегущими полосами кабелей свое отражение. Мертвенно бледное, застывшее лицо с темными впадинами глаз и спадающими на плечи тускло-золотистыми локонами. На груди отсвечивало подаренное Галкой «Черное солнце».

Она впервые отметила, как прекрасно и в то же время жутко выглядит человеческое лицо, отраженное в стекле на фоне черноты тоннеля.

«Сколько в нем ледяного спокойствия. И ничего лишнего», – подумала Ида.

Ей пришло в голову, что, когда она умрет… Ида тотчас одернула себя, отогнав преступную мысль.

И вдруг Иде почудилось, что отражение улыбается ей странной, неестественной, точно чужой улыбкой. Глаза из тени смотрят иначе, будто бы с прищуром. Брови цинично вздернуты. Холодное, недоброе лицо.

Ида не могла поверить, что фантазия о собственной смерти заставила ее улыбнуться.

«Неужели я настолько оторвалась от мира?»

Призрачный лик продолжал пронизывающе глядеть из тьмы. Уголки рта медленно, но явственно уходили вверх, превращаясь в темные ямочки. Ида поняла, что по-прежнему улыбается. Но улыбается не сама, а вслед за отражением. Улыбается по его воле!

«Это не я!»

Она невольно зажмурилась.

Через час или больше она каким-то чудом разыскала Андрея.

– Приве-ет! – как можно ласковее пропела Ида, подбегая к скорбно стоящей возле внедорожника фигуре.

– Ты что, а?

В полумгле обезлюдившей площади в чахлом свете фонарей и мерцании фар Ида увидела его ошарашенное лицо. Он даже как будто отшатнулся, словно это была не она, не Ида, а кто-то чужой.

– Андрей…

Он вдруг схватил Иду за плечи, точно боясь, что она вот-вот растает в воздухе.

– Ты г-где была?

– Я… я тебе сейчас объясню, прости. Мы… в общем, когда мы гуляли, мы наверно как-то потеряли друг друга в толпе.

– Нет! – рявкнул Андрей. – Ты исчезла! Ты просто исчезла, сбежала! Не отстала – я бы это заметил! Ты что в прятки играешь?

Ида растерянно глядела на него, не зная, что сказать.

– Без телефона! Без…

Андрей развернулся и, забывшись, в бешенстве пнул по колесу свой неприкосновенный внедорожник.

– Я тебя здесь ждал битых три часа, если не больше! Чуть не пошел в полицию!

– Прости!

– Прости… Я уже не знаю, как тебя воспринимать, понимаешь! Тебя вообще можно выпускать на улицу, оставлять одну дома? Или ты утонешь в ванне?

Он нависал над Идой как скала, и она с трудом узнавала сквозь желтый сумрак любимые родные глаза, ставшие вдруг тяжелыми и мстительными.

– Ты сбежала!

– Слушай… я знаю, это звучит дико, но… я реально не помню, как это случилось. Я даже не могу понять, как я тебя нашла. Я не помнила дороги, меня будто кто-то сюда привел.

– Кто? Призрак?

Ида неуверенно кивнула.

– О-о! А ты знаешь, какая болезнь так начинается? – Андрей остервенело покрутил пальцем у виска. – Шиза! Да-а, блин, вот счастье-то! Может, у тебя и воображаемый друг есть?

Смутно на долю секунды, видимо из-за пережитых волнений Иде почудилось, будто в голосе Андрея прозвучала ревность.

– Нет.

– Сумасшедшая… Просто сумасшедшая! – Он сверкнул ненавидящим взглядом по кулонам, висящим у Иды на шее. – Сними их и выбрось на хрен! И всю свою изотерическую дрянь сожги! Одевайся нормально, как все девушки!

– Что?

– Ничего!

Несколько минут спустя поостывший Андрей предложил Иде лечь на заднее сиденье.

– Искать отель не поедем – поздно.

Ида послушно улеглась, поджав ноги, а Андрей, нервно поерзав в водительском кресле, снова открыл дверь.

– Пойду куплю сигарет! Если ты делаешь, все что тебе вздумается, тогда и я буду!

– Хорошо.

Он вылез из машины, демонстративно зашагал к киоску, потом остановился на полпути и, удрученно мотнув головой, вернулся назад.

– Вот скажи, что с тобой произошло, Ид? Как ты могла вот так взять и исчезнуть? Это даже физически сложно сделать – я же не слепой!

Ида хотела что-то сказать, но вдруг расплакалась. Не от обиды на Андрея, не от досады на себя, а просто… просто, потому что подступившие слезы вдруг хлынули из глаз, скулы налились тяжестью, а горло сдавило тисками. Она плакала и плакала, как плачут дети, сознавая полную нелепость и неуместность своего плача. Ей даже стало немного смешно.

– Ты чего? – доносился сквозь всхлипы растерянный голос Андрея. – Ну перестань. Я погорячился, ну…

Ида судорожно попробовала улыбнуться.

– Что с тобой?!

– Д-да, сумасш-шедшая… Знал, с кем св-вязался!

Она говорила это без вызова, с иронией, но из-за срывающегося голоса получался скорее упрек.

– Ну прости.

Он неловко попытался обнять Иду и нежно погладил ее по мокрой щеке.

Через два дня Ида снова заболела все той же таинственной болезнью. Она много спала и всякий раз видела сны.

Лето близилось к концу, хотя в уютной Европе оно похоже было не прочь задержаться еще на месяц.

В последнюю неделю августа возлюбленные оставили Прагу и двинулись в обратный путь. Впереди лежала уже знакомая Польша, за нею Беларусь, а дальше… Иде представлялось серое небо, грустный бег сосен за окном, придорожные овраги. В лобовое стекло барабанит дождик, а по радио поют «Что такое осень», словно и так не видно.

– Давай на пару дней еще заедем на дачу, если будет хорошая погода.

– Зачем? – пожал плечами Андрей. – Тратить бензин и время… У тебя когда начинается институт?

– Во второй половине сентября.

– Ну… можно заехать.

Он вспомнили, что необходимо закрыть дачу на зиму.

– Спасибо. Хочется побывать там осенью. Хоть один раз.

– Но, если будет холодно, ночевать не станем.

– Окей.

Цветочная западня

Людвиг не любил весну. Нет, конечно, как и всякий нормальный человек он получал удовольствие от вида ярких зубчиков пробивающейся травы и нежных клейких листочков на еще недавно голых ветвях. Ему нравилось теплое ласковое солнце и небесная лазурь. Беда была в том, что весна приносила с собой массу разнообразных запахов цветения. Организм Людвига реагировал на них особенно остро, и потому самые приятные в году дни приходилось проводить дома с едва открытым окном. Выходя на улицу Людвиг неизменно брал с собой смоченный одеколоном носовой платок, который прижимал к носу так, словно пришел в зачумленный дом или в свинарник. Зная, что, прогуливаясь таким образом, он лишь дает повод для насмешек, Людвиг решил не выходить из школы без особой на то нужды.

– Пойдешь на семинар к Махлуфу? – спросил Георгий Романа, когда они встретились в коридоре.

– Не-е, не хочется.

– Зря! Старик в ударе. Обещал показать свои хариджийские штуки.

– Надеюсь, занавески не спалит, как в тот раз!

Братья весело рассмеялись.

– Я бы, может, и пошел, но… – Роман театрально вздохнул. – Видишь ли, надо готовиться к проверочной по демонологии.

– А чего к ней готовиться? – небрежно фыркнул Георгий.

– Хочу убедить Цах… э-э господина Хлодвига Теофраста Бомбаста фон Моргенштерна, что его светлость меня слегка недооценивает.

Георгий понимающе закивал, и рот его изогнулся в коварной усмешке.

– Я побью его любовью! – сладко и мечтательно произнес Роман.

В этот день, ставший для Людвига настоящей катастрофой и похоронивший его как учителя, Людвиг, едва переступив порог класса, ощутил неприятное щекотание в носу.

Он сразу же велел закрыть окно. Сев за стол, Людвиг неотрывно наблюдал, как ученики спешно чиркают что-то в тетрадках, и следил, чтобы ни один из них не опускал взгляд под парту и не особенно заглядывался на свои ладони.

Носу его, между тем, становилось все хуже. Дышать почти не получалось, из ноздрей медленно, но верно начинало течь. Вскоре к этому присоединился сухой зуд в глазах. Людвиг стал шарить по карманам в поисках носового платка и убедился, что забыл его в пиджаке, который из-за жары оставил в комнате.

Проверочная работа близилась к концу – ученики один за другим стали подходить к Людвигу, кладя ему на стол тетради.

Людвиг сидел, смущенно прикрывая пальцем текущий нос. Он бы давно уже сбегал к умывальнику, но понимал, что стоит ему выйти за дверь, и всю проверочную можно будет смело аннулировать.

И вдруг он увидел Романа Гарцева: его наглую широкую улыбку и – самое главное – беспардонно торчащий из петлицы ослепительно-желтый махровый одуванчик.

«Идиот!» – подумал Людвиг.

Он почувствовал, как в глазах зашевелились едкие слезы.

Людвиг опустил взгляд в раскрытую тетрадь, протянутую Романом, и в гневном недоумении посмотрел на ученика.

– Что это? Почему карандашом?

– Я пролил свои чернила.

Это была совершенно очевидная ложь.

– Вы что, смеетесь?! – Людвиг отшвырнул от себя тетрадь. – Немедленно переделать!

И вдруг он чихнул.

Он увидел, как лицо Романа изумленно вытянулось. На его руку что-то капнуло. Людвиг пошевелил губами и, к ужасу своему, обнаружил, что из его носа свисает что-то совершенно неподходящее и очень длинное.

– Господин Моргенштерн! – в ужасе прошептал Гарцев, и дрожащим пальцем дотронулся до своей верхней губы.

Готовый взвыть, Людвиг запустил руку в карман жилетки, отчаянно ища несуществующий платок.

Роман бережно протянул ему собственный.

– Будьте здоровы!

Людвиг, не раздумывая, взял платок из рук врага, и едва уткнул в него свой нос, как ощутил невыносимый, удушающий запах одуванчикового сока и пыльцы.

Он вдруг понял, что все в этом классе: столы, стулья, стены и занавески были опрысканы этим отвратительным зельем.

Людвиг чихал и чихал, не в силах остановиться, забрызгивая стол и лежащие на нем тетради. Его бледное лицо усыпали красные пятна. Пенсне слетело. Все вокруг смеялись и перешептывались.

Наконец, кое-как справившись с припадком, Людвиг, яростно моргая, уставился на Романа и увидел перед собой лишь расплывающийся из-за слез мутный образ.

– Тварь! – проклокотал Людвиг.

Он ударил ученика наотмашь тыльной стороной руки. Роман схватился за нос.

Людвиг вскочил на ноги, несколько секунд, дико озираясь, топтался на месте, потом выбежал за дверь.

– И не возвращайтесь! – долетел до его слуха торжествующий крик Гарцева.

Он промчался вниз по лестнице, не видя никого вокруг и зачем-то прикрывая лицо рукой.

– Людвиг, что с вами?! – испуганно ахнула фрау Глобке.

Он выскочил из дверей школы, словно в забытье дошел до Шварцкольма, потом вернулся и забрал свои вещи. Больше его не видели.

Забвение

Сорванный ветром, пожелтевший лист ударился о стекло сухим конфетным фантиком.

Ида чувствовала осень так же, как человек, едва открыв по утру глаза, вдруг понимает, что заболел.

Она принимала осень. Но все же не могла не содрогаться от ее холодного дыхания и апатично-жестокого взгляда.

– А лето будто бы и не кончалось, – задумчиво промолвил Андрей, вылезая из машины и щуря глаза от солнца.

– А ты не чувствуешь?

– Что?

– Перемену во всем?

Андрей пожал плечами.

Спустя месяц после их отъезда дача снова выглядела грустной и покинутой. Ида почувствовала, как в сердце шевельнулась тоскливая иголочка, напоминая, что все хорошее уже позади: лето, купание в водохранилище, дальние прогулки в розовато-сизых закатных сумерках.

Иде вспомнился Бунин, который, наверное, как никто другой грустил об ушедшем лете. Вспомнились собственные детские стихи, написанные под впечатлением от его сладких осенних мук.

«Я должна полюбить осень», – думала Ида. – «Осень не смерть. Просто временное угасание».

– Ты как себя чувствуешь? – спросил Андрей.

– Нормально. Только в голове туман.

На следующее утро Ида отправилась гулять одна. Было чуть прохладно, зато сухо и солнечно. Небо стало высоким и прозрачным, пропуская сквозь себя безжизненный холод далекой вселенной. Зелень лугов пожухла. Прежде высокая трава уже покоилась в стогах. Кроны деревьев, все еще здоровые и полные сил, печально поникли, готовясь к скорому неизбежному увяданию. Кое-где уже проступали, словно седина в волосах, золотистые крапины. Алела рябина.

Ида шла по дороге, хрустя кисловатым яблоком, которое сорвала с чужой ветки над ничейной землей.

Ида никогда не считала себя меланхоличной натурой. Напротив, ей казалось, что она как немногие умеет быть хозяйкой своему настроению. Но сейчас Ида грустила. У нее было чувство, будто мир вокруг иссякает, убегает от нее, как песок сквозь пальцы. Не только лето – вся жизнь. После того случая в Праге, после того, как Андрей впервые накричал на нее, в сердце Иды что-то неуловимо пошатнулось. Она не могла объяснить себе, что именно.

«Может все дело в осенней тревоге?»

Ида вспомнила, как в институте профессор рассказывал о генетической памяти, которая с первобытных времен тревожит душу человека осенью, зовя его перебираться на юг.

Дойдя до далекого перекрестка, Ида направилась через скошенный луг куда глаза глядят. И вновь кругом не было ни души. Даже птицы и те как будто условились прекратить свои рулады до весны. Одиноко и глухо стрекотали доживающие свой век кобылки.

Ида приблизилась к огромному стогу и, раскопав сухое шуршащее сено, уселась в него, как в мягкое кресло. Над головой повисла бездонная, утратившая тепло голубая даль. Наушники что-то пели – что-то скучное и совсем не трогающее. Ида выключила музыку. Сняла с пальца серебряный перстень, принялась изучать его.

Ей казалось, она должна принять какое-то решение.

«Лето не может закончиться…» – думала Ида. – «Оно только началось. И счастье не должно заканчиваться, пока мы живы! Почему? Потому что… потому что так правильно».

Она подумала, что в основе всех религий лежит абсурд. Ведь никакой логикой нельзя объяснить безумный, обманчивый, не поддающийся осмыслению мир. Мир, где счастью – тому, из чего должно состоять каждое мгновение человеческой жизни отведено так мало места.

«Но почему же не может случиться чуда? Ведь есть же смерть. Смерть – это чудо со знаком минус: ее тоже не может быть, но она есть. Мир должен как-то искупить свою вину за то, что допустил такой перекос. Нужно уравновесить зло».

Ида думала об этом все увереннее, все смелее, так словно чудо было уже на подходе. Странная уверенность в скорой разгадке охватила ее душу, вопреки всем доводам разума.

– Я отменяю осень, и отменяю завтра! – сказала Ида небу. – Должно быть только сегодня.

Она закрыла глаза. Ей не хотелось уходить. Ее тянуло раствориться в окружающем сентябрьском дне, в неподвижном безмолвии вечности. Стать одним целым и с этим шуршащим стогом, и со смиренно усыхающими стеблями трав, и с хмурой стеною леса, тянущейся за лугом. Пропустить их сквозь себя, самой войти в них. Уснуть и, не просыпаясь, обрести новую жизнь.

Ида ощущала, что ей под силу это сделать. С каждым мгновением тело как будто становилось легче. Кулон и перстень наполняли ее своей неведомой древней энергией.

«Призрак», – спокойно подумала Ида.

Она знала, что он рядом. Она слишком хорошо чувствовала его незримое присутствие последние несколько дней.