Нектар небес

Захожу на кухню, которая является небольшой, но очень уютной комнаткой в углу дома, так что оба окна, прикрытые желтыми маленькими, опять же выцветшими занавесками, выходят на разные стороны света. Справа от входа – белый здоровый холодильник, старенький, но надежный, за ним вдоль правой стены столешница с ящиками снизу, посередине которой электроплита с вытяжкой сверху, над столешницей также ящики, прикрученные к стене, напротив входа – окно, сквозь занавески которого угадывается наступление утра. Светает. Справа от окна в дальнем углу стены стоит шкаф, забитый всякими вареньями да соленьями, оставшимися от бабушки. Мы с дедом всего этого не едим, а выбросить жалко. Такой вот чемодан без ручки. На этом шкафу стоит небольшой старый телевизор.

Напротив шкафа в левом дальнем углу комнаты огромный деревянный сервант, почерневший от времени, слева от входа раковина и краны с холодной и горячей водой, а за ней – вешалка с полотенцами, отгораживающими раковину от сушилки для белья, стоящей в левом ближнем углу. Между старым черным сервантом и сушилкой стоит кухонный стол с четырьмя табуретками, по две с каждой стороны. Перед столом еще одно кухонное окно с точно такими же занавесками, что и на том, что напротив входа на кухню. Вся кухонная мебель бледно-желтого цвета. Все шкафчики, кроме того, что с соленьями-вареньями, и сервант забиты всякой кухонной утварью. Стены кухни отделаны желтыми кафельными плитками, а пол – темно-коричневыми. Оттенки такие же, как и у обоев в коридоре, но плитка не выцветает. С белого потолка с абажуром приятного на вид оттенка оранжевого цвета свисает люстра с негорящей лампочкой, которую я включаю, наполняя кухню светом.

Заливаю холодной водой из-под крана электрический чайник, втыкаю его штепсель в розетку и включаю кнопку нагревания. Достаю из холодильника продукты, ставлю сковородку на электроплиту, включаю ее и начинаю готовить завтрак – нашу любимую яичницу с кусочками курятины, луком и сыром.

Электричество в нашей стране совершенно бесплатное. Вообще. Наш научный мир умеет не только делать гадости молодому поколению, но и создавать весьма полезные вещи. Они смогли повторить исследования какого-то ученого, действовавшего давным-давно, еще задолго до Последней мировой в какой-то другой стране, который умудрялся получать электричество прямо из окружающей среды. Но наши ученые мужи пошли дальше. Они, как просто, но доступно объяснил мне дед, могут передавать электроэнергию на огромные расстояния беспроводным способом, о чем тот великий, но, увы, давно умерший гений мог только мечтать, – но это в государственных масштабах, от огромных станций добычи электроэнергии по всей стране до Рубежа Отражения Вторжения, который сокращенно называется РОВ и является нашей государственной границей. Одна из таких станций питает и наш город. А в самом городе вообще и в нашей квартире в частности все электричество передается по проводам.

Заканчиваю приготовление завтрака и накрываю деду и себе на стол: ставлю две тарелки, две металлические кружки – деда, с взмывающей вверх старинной ракетой, и свою, со смешным енотом в цветочках, выкладываю ножи и вилки. Нарезаю белый хлеб и выставляю рядом с дымящимся чаем и яичницей.

Дед, глава нашей семьи, приходит, переставляет красный квадратный «бегунок» на настенном календаре, висящем над сушкой, на сегодняшнее число, уже обведенное мною в черный кружок, и мы садимся завтракать. Он зорко следит за соответствием даты на календаре наступившим суткам. Вообще-то у нас с дедом перед завтраком есть своеобразная зарядка. Дед поклонник восточных боевых искусств, как он их сам называет. Когда, где именно и кем они были изобретены, я понятия не имею, кроме того, что на востоке. Тот человек, который научил деда, по словам последнего, уже умер, а деду я верю. У нас в городе рукопашный бой не практикуется, чтобы мы не повредили тела, так что дед и я занимаемся этим тайком. Дед хороший тренер, который называется сенсей. Но это единственное слово, которое по-настоящему восточное. Все остальные слова самые обыкновенные. В этих искусствах большое количество бросков, подножек, подсечек, ударов руками, ногами и даже головой, болевых и удушающих приемов, и я много чему уже научилась. Дед говорит, что я хорошая ученица, ничуть не хуже отца, но здесь, как мне кажется, он просто мне льстит. Сама себе я кажусь очень неповоротливой и неуклюжей. После таких зарядок, проводимых нами в одной из комнат нашей «трешки», после гибели отца окончательно опустевшей и превращенной нами в тренировочный зал, на которых не даем себе потеть, как после обычных тренировок, но хорошо разминаем мышцы, мы быстро съедаем последующий за этим завтрак, и я даже иногда готовлю вторую порцию. За завтраком разговариваем о чем-нибудь и смотрим телик.

Но сегодня мы обходимся без этого. Едим молча и нехотя, просто ковыряя еду. Беру со стола пульт от телевизора и, повертев его в руках, возвращаю на место. Смотреть передачи нет ни малейшего желания. Да и что там смотреть? Очередную встречу премьер-министра, чьими портретами увешаны все начальственные кабинеты нашей страны, с каким-нибудь министром и отчет последнего об очередных грандиозных успехах вверенного ему министерства? Надоело. Неинтересно. Все одно и то же из года в год. Я уже достаточно взрослая, чтобы это понимать. Премьера нашего зовут Эдуард Антонович Рикаше́рин, мужчина с жестким волевым лицом и внушительной седой шевелюрой. Глава нашей семьи считает его очень хитрым, но не очень дальновидным политиком, который в угоду своим личным интересам в настоящее время может заложить основы полнейшей катастрофы государства, находящегося под его управлением, в будущем. А еще циничным и предельно жестоким человеком, но подробности своих рассуждений о нем дед мне не рассказывает. Наш премьер вдовец, у него есть сын, которого он никому не показывает, даже имени его никто не знает, и которого уже ненавидит, наверное, вся наша необъятная страна. Только за то, что он его сын. Я, по крайней мере, точно. Поэтому пульт от телевизора сегодня за завтраком возвращается лежать на столе без работы.

Дед как будто и не заметил этого моего действия. Смотрит пустым взглядом прямо перед собой. Наконец-то с завтраком, длившимся вдвое больше обычного, покончено. Встаю первой и мою свою посуду. У нас в семье каждый моет за собой сам. Иду к себе в комнату, включаю свет и переодеваюсь в одежду для школы. У нас нет никакой школьной формы, и я натягиваю поверх белья и носков видавшие виды футболку, свитер и джинсы. Надеваю электронные часы, которые меня радуют в обычные дни, но не сегодня. Подхватываю приготовленный со вчерашнего вечера рюкзак с учебниками, тетрадками, ручками, линейками, ластиками, точилкой для карандашей и транспортиром и выхожу из комнаты, по дороге выключая в ней свет.

Дед уже стоит у порога, но не торопится надевать ни один из своих строгих костюмов и галстуков, которые его заставляют носить на работе. Он просто молча смотрит на меня.

– Не переживай, – говорит он мне немного хриплым голосом. – Все обойдется, вот увидишь.

– Конечно, обойдется, – бодро отвечаю я. – Все будет нормально, когда эти три месяца пройдут.

«Дожили, подбадриваем друг друга», – думаю я.

Надеваю поношенную, но такую удобную куртку, из которой уже, увы, начинаю вырастать, стоптанные кроссовки, шарф, шапку и перчатки, связанные еще бабушкой единым комплектом. Скорее по привычке, чем из действительного желания проверить свой внешний вид смотрюсь в большое зеркало в деревянной раме с маленькой столешницей снизу и беру ключи от дома из ящичка под ней. Ничего не забыла? Вроде бы нет. Таким вот вопросом и после недолгих раздумий таким вот ответом завершаю я последние приготовления перед походом в школу. Целую деда в как всегда идеально выбритую щеку, а он так же целует и меня. Дед только с виду строгий, но на самом деле, знаю я, он добрый и очень за меня переживает.

– Пока, деда, – говорю я, открываю дверь и выхожу на лестничную площадку.

– Пока, Кристинка, я закрою за тобой, – отвечает дед и машет мне рукой. Дверь закрывается, и я слышу сухой металлический щелчок замка.

Наша квартира на втором этаже обычного кирпичного двухэтажного дома. Передо мной серая лестница вниз с ржавыми перилами, белый потолок и бело-зеленые стены подъезда, освещенные тусклыми лампочками в прозрачных стеклянных плафонах под потолками. Стены эти за многие десятилетия своего существования собрали на себе огромное количество похабнейших надписей и рисунков, по которым вполне можно изучать анатомию человеческого тела. Но для меня за годы жизни здесь это давно стало настолько привычным, что я уже перестала обращать на эти следы человеческой деятельности хоть сколько-нибудь внимания. Спускаюсь на первый этаж, открываю скрипучую коричневую железную, с возвратной пружиной дверь подъезда и выхожу на улицу.

Почти рассвело, но фонари еще горят. Последний день сентября, и пожелтевшая листва уже покрывает грязно-серый асфальт, вчера вечером шел дождь, и лужи еще не просохли. В их поверхностях отражается желтый свет фонарей. У подъезда сидит здоровенный черный котяра по имени Уголек или просто У́га. Настоящий бойцовый кот. У меня с ним нормальные отношения. Можно даже сказать, доверительные. Лет семь назад, когда я была еще совсем маленькой девочкой, а Уга молодым, полным жизненных сил котом, я покормила его украденными из дома кусочками селедки, погладила и упрашивала взять его к нам жить и позволить ему спать со мной в одной постели, в чем мне, естественно, категорически отказали и отругали за это, строго-настрого запретив подходить к бродячим животным. Больше я так никогда не делала. Но Уга не забыл мои кусочки селедки, и стоит мне только предупредительно фыркнуть пару раз, он останавливается и пропускает меня, не переходя мне дорогу. Это приятно, хотя я человек не суеверный. Вот и сейчас я фыркаю, не боясь его испугать, потому что испугать его не так-то просто, а он останавливается, садится и с присущим ему достоинством ждет, пока я прохожу мимо. Иду в школу проторенной годами дорогой, на которой встречаю нашего дворника, дядю Вову, идущего мне навстречу, – здоровенного мужчину лет пятидесяти, в соответствующей одежде и обуви, с трехдневной щетиной на лице. Проходя мимо него, чувствую сильнейший запах перегара.

– Здрасьте! – здороваюсь я и киваю ему головой.

– Забор покрасьте! – отвечает дядя Вова низким хриплым голосом. – И те не хворать!

Иду дальше и обхожу гаражи, один из которых, с синими воротами, наш, и там стоит наша старенькая, местами ржавая, но все еще ездящая легковушка «Виктория» темно-зеленого цвета, которую покупал еще дед. Вообще-то вся недвижимость в нашем городе, квартиры и гаражи, распределяется мэрией, но можно и купить, если, конечно, есть деньги. Отец мечтал о собственном гараже и новой машине, но купить ни то ни другое так и не успел. Мы всей семьей копили на них, но после папиной гибели и скоропостижной смерти бабушки нам стало не до этого.

Вокруг меня черные стволы деревьев, выкрашенные белой краской примерно на метр от земли, вдоль тротуаров и пешеходных дорожек. Дед полагает, что на все остальные деревья краски не хватило только потому, что деньги на нее разворовали уже в мэрии. Думаю, что он прав.

Наш город возник через несколько лет после Последней мировой. Подробности нам никто не рассказывает. Даже дед в то время еще и на свет-то не появился. Сначала города не было, а был на его месте поселок Упорный. Потом, когда у Е-Кона возникла потребность в авиации, здесь построили большой аэродром К-15, который давно снесли, а жилой район, на месте которого он находился, до сих пор называется «пятнашкой». Затем, когда легендарный ученый Иван Аркадьевич Платонин открыл способ практического использования гравитации для летательных и космических аппаратов, здесь стали конструировать эти самые аппараты, строить экспериментальные образцы под названием гравилеты и испытывать их. Ввиду потребности страны в таких аппаратах поселок быстро расширялся, а когда ученый умер, поселок переименовали в город и назвали его именем. Поскольку гравидвигатели, как объяснили мне отец и дед, позволяют совершать полеты в космос, наш город быстро стал авиакосмическим.

На плане, стоящем перед мэрией, наш город выглядит как круг, застроенный стандартными двориками; в северной его части овалом расположилось градообразующее предприятие – тот самый комплекс «Гротель», основанный Павлом Федоровичем Гротелем, создателем одной из крупнейших национальных корпораций. Наша квартира в доме недалеко от его территории, так что дед на работу часто ходит пешком. Как ходил и отец, а по самой территории его уже отвозили спецтранспортом. Как и ба, когда работала в том же «Гротеле». А вот небоскреб его стоит почти в центре города, напротив трехэтажного здания мэрии белого цвета, что похоже на необычную белую черепаху перед еще более необычным стеклянным жирафом.

Перед небоскребом стоит на стеле старый, давным-давно снятый с вооружения гравилет-истребитель, созданный концерном отца-основателя, в положении как будто взмывает в небо. Именно на таком и погибла его дочь, первая на тот момент женщина – летчик-испытатель. И город хранит мрачную легенду, согласно которой ее отец якобы то ли приказал отрезать голову мертвому телу дочери, то ли сам это сделал с совершенно непонятной целью и захоронил ее в летном шлеме, замуровав в бетон под навеки взмывающим в небо истребителем. И каждый год в день гибели призрак обезглавленной худенькой девушки в обгоревшем, изодранном, залитом кровью, похожем на лохмотья летном комбинезоне старого образца приходит, когда стемнеет, к стеле и, встав на колени, пытается пальцами рук со сломанными ногтями, в изорванных перчатках расковырять бетон и вытащить свою голову. Всю ночь. С рассветом призрак исчезает. Периодически возникают слухи о том, что призрак Тамары Гротель видели то здесь, то там, в разных частях города, в дни рождения девушки и даже в другие дни, не имеющие ни малейшего отношения к судьбе красавицы летчицы. На фотографиях из книги о летчиках-испытателях, подаренной отцу на юбилей, и на кадрах старой кинохроники, показанной по телевидению в фильме о летчиках-испытателях, она выглядит очень красивой девушкой. Наверное, была тогда мечтой любого парня из нашего города, да и не только из нашего. Но проверить обстоятельства ее захоронения нельзя. Кладбища у нас нет. Поскольку электричества у нас как воздуха, мертвые тела и их фрагменты сжигаются в электропечах городского крематория, а пепел потом развеивают с его крыши с помощью огромных вентиляторов в сторону реки Бычко́вка, протекающей, извиваясь как змея, через весь наш город. Вокруг города еще есть несколько маленьких поселков со старыми двухэтажными деревянными домиками и смешными названиями вроде Пу́ховка или Шма́ковка. Все вместе это называется Платонинский район и окружено Периметром.

Периметр – это не гигантская стена, не кольца колючей проволоки и не оголенные провода под высоким напряжением. Нет. Это огромные излучатели электромагнитного поля, которые представляют собой гигантские вогнутые диски десятиметрового диаметра, наподобие огромных тарелок. Они установлены на четырехопорных башенках, по две штуки, каждая из которых обращена в противоположную сторону от другой, и окрашены концентрическими окружностями белого и оранжевого цветов, чтобы можно их различить и зимой и летом, покрыты прозрачным для электромагнитных волн бронепластиком, так что пытаться их уничтожить или вывести из строя пулей, стрелой или камнем – пустая трата времени. При приближении к ним живого существа крупнее воробья, которое они определяют по встроенным в них датчикам, начинает выть сирена из динамиков на шестах рядом с ними, включаются проблесковые маячки красного цвета – мигалки, и эти установки излучают электромагнитное поле такое, что человеку становится сначала жарко, в качестве первого предупреждения, потом очень жарко, в качестве второго и последнего, потом нарушитель получает парализующий электрический разряд, как электрошокером, и остается лежать до прибытия электробронетранспортера «сизов» – такого же серого цвета, как и их форма.

«Сизы», узнавшие о происшествии со своих бесчисленных телекамер и направленных микрофонов, забирают тело или тела, и если это человек или люди, то его или их ждет суровое наказание – вплоть до тюремного срока. Пройти сквозь Периметр невозможно ни из города, ни в город. Пытались уже, и не раз, и ни к чему хорошему это не приводило. За Периметром так никто и не оказался. Оказались за решеткой. Больше желающих не нашлось. Питается электричеством Периметр от отдельной станции добычи электроэнергии, работающей автономно от станции добычи электроэнергии, питающей город. Такая вот «мера защиты» населения.

Вообще, вопрос защиты населения и нашего государства, где оно, собственно, и проживает, сам по себе вызывает много вопросов. Если мы на планете остались одни, так зачем же тогда истребители? Кого же они будут истреблять? А баллистические ракеты, о которых мне рассказывали отец и дед, в ракетных шахтах, на электромобилях и атомных подводных лодках? Нам говорят – на случай появления противника. А может быть, он уже появился? Сие мне неизвестно. Я просто иду через двор, смотря себе под ноги, и мечтаю только об одном – этой же дорогой вернуться сегодня домой.

Дворы наши застроены двухэтажными домами из белого кирпича, со временем ставшего серым, с небольшими вставками красного кирпича как элемента орнамента. Дома имеют форму квадрата, если смотреть сверху, один внутри другого. Стандартный двор – три таких дома, между ними деревья, кусты, детские площадки, гаражи и места для мусора с мятыми железными контейнерами, которые каждое утро меняют мусоровозы. Окна домов при таком их расположении выходят друг на друга. Мне требуется пройти через пять таких дворов, прежде чем попасть в школу. На выходе из последнего я слышу знакомый голос.

Глава 3

– Кристин, привет! – жизнерадостно говорит моя одноклассница, соседка по парте и подружка Наташа Ковшова, красивая, стройная, веселая и энергичная блондинка ростом с меня, которой предстоит перейти через рубежную дату еще только месяца через три. – Что такая мрачная? – спрашивает она, делая при этом бровки домиком, отчего становится безумно обаятельной.

Я здороваюсь в ответ и отвечаю на ее вопрос.

– Да ладно?! – ужасается она. – А что же ты мне вчера ничего не сказала?

– А что тут говорить? – вновь отвечаю я несколько невежливо – вопросом на вопрос – и тут же исправляюсь: – Это же не день рождения.

– Да, верно, не днюха уж точно, – соглашается Наташка и, как настоящая подруга, чувствуя, что мне совершенно не хочется говорить, замолкает, хотя обычно болтает без остановки: кто с кем встречается, кто с кем целуется и, конечно же, кто кому признается в любви, и, разумеется, в кого она сама в очередной раз безумно влюблена, и как ей, бедняжке, тяжело это переживать. Но сегодня мы идем молча. Две из положительных ее черт – тактичность и ненавязчивость. Так же в молчании мы переходим через сквер, заставленный лавочками с урнами по бокам и гранитными бюстами выдающихся конструкторов авиационной и космической техники прошлых лет, уже покинувших наш мир, и приближаемся к школе, в который мы учимся, – красно-бурому, с белыми элементами декора, двухэтажному зданию, обнесенному забором из чугунных металлических прутьев, выкрашенных в серебристый цвет и закрепленных на серых бетонных столбах. Нашу любимую дыру в заборе, как назло, закрыли приваренными ржавыми железными палками два дня назад, теперь приходится идти через главный вход.

– Привет, девки! – раздается позади знакомый голос. Нас догоняет Лена Микеева. Среднего роста, на полголовы ниже нас, кучерявая брюнетка. Она уже месяц как находится под процедурой Отбора, но, скорее всего, ей стать скилпом не грозит. Как ни печально говорить, но внешность у нее не та, чтобы кого-то из потенциальных заказчиков заинтересовать. Да она и сама это прекрасно понимает.

– Привет! – хором здороваемся с ней мы.

– Как дела? – интересуется она.

– Как сажа бела, – отвечаю я и повторно за сегодняшнее утро объясняю причину своего настроения.

– Да ладно?! – И второй раз за утро слышу возглас удивления, но теперь уже из ее уст. – А почему ты ничего не говорила? – Еще один такой же вопрос. «Как будто ты кому-то рассказывала, когда у тебя было то же самое», – говорю я сама себе мысленно.

– А что тут говорить? – вновь отвечаю я несколько невежливо – вопросом на вопрос – и вновь тут же исправляюсь: – Это же не день рождения.

– А… Ну… Вообще-то, да… – И вновь согласие. – Не расстраивайся, все обойдется, – добавляет она слова, которыми я ее сама совсем недавно успокаивала.

И вновь тишина. После такого известия разговаривать никому не хочется, к тому же Ленка, как и Наташка, отличается тактичностью и ненавязчивостью. За это им обеим огромное человеческое спасибо.

Перед школой стоит серый с белой полосой, гербом Е-Кона на двери и выключенными красно-синими мигалками на крыше патрульный электромобиль «сизов». Тачка новая, красивой каплевидной формы, марки ЭЗБГ – «Электромобильный завод бесстрашных гвардейцев». Расположен этот завод в столице, а каждую машину его производства мы называем «забег» – сокращенно от первых букв последних трех слов названия. Хорошие машины, не то что наша «старуха» в гараже. Один из «сизов» расхаживает в своей серой форме, с воротником полушубка из белого искусственного меха, на плечах лейтенантские погоны – один белый просвет и две маленькие белые звездочки, по одной с каждой стороны, – спасибо отцовским и дедовским рассказам о военнослужащих и военной форме. На таком же сером, как и вся остальная форма, поясном ремне опять же серая кобура с ПГ.

Благодаря все тем же рассказам отца и деда я неплохо разбираюсь не только в форме, но и в технике вообще и в вооружениях в частности.

ПГ – пистолет газотермический, калибр одиннадцать миллиметров, который, как подробно рассказал мне папа, заряжается обычными с виду патронами, но внутри металлопластиковой пули заключено какое-то секретное вещество, окруженное порохом и соединенное каналом с порохом с пороховым зарядом в гильзе, где этот самый пороховой заряд воспламеняется от взрыва капсюля в гильзе при выстреле, зажигая порох в канале пули и вокруг секретного вещества, разогревая его до температуры, при которой металлопластик просто испаряется, и навстречу цели летит сгусток раскаленного газа, разрушающий все на своем пути. Происходит это за тот ничтожно малый промежуток времени, пока пуля со всем ее содержимым движется по каналу ствола, при покидании которого исчезает, превращаясь в тот самый убийственный сгусток раскаленного газа. Вот оно – гениальное достижение нашей науки. Пистолет, называемый «пэгэшкой».

Лейтенант неспешно расхаживает, зевая и прикрывая ладонью рот. Но это, может быть, вовсе и не за мной, напоминаю я себе, продолжая свой путь к храму знаний. Людей в школе много.

Чтобы хоть как-то отвлечься от тревожных мыслей, переключаю свое сознание на воспоминания об отце. Он научил меня разбираться в воинских званиях, шевронах, погонах, петлицах, нашивках, аксельбантах, и всех, каких только можно, знаках различия, и, конечно же, вместе с дедом, в технике, и, само собой разумеется, в гравилетах. А однажды он принес домой «пэгэшку», выданную ему на службе, заряженную холостыми патронами, чтобы он мог использовать ее для устрашения возможных грабителей и подачи сигнала окружающим людям о нападении на себя. Боевыми патронами ему вне службы пользоваться категорически запрещалось, а на службе их выдавали крайне редко. Но папа все равно вытащил все патроны и учил меня обращаться с пистолетом совершенно безопасным способом, а когда я все освоила и начала лихо прицеливаться по углам своей комнаты, он полушутя-полусерьезно сказал, что мне надо было родиться мальчиком.

Ну не знаю, не знаю, мне, вообще-то, и девочкой совсем не плохо. Затем отец рассказал, что есть еще АГПУМ – автомат газотермический пехотный универсальный модернизированный, который называют «пума», калибра пять с половиной миллиметров, весьма футуристического дизайна и использующий патроны с таким же принципом поражения, как и патроны «пэгэшки», только специально разработанные для автомата. Универсальность позволяет стрелять как на воздухе, так и под водой. Когда я стала задавать вопросы: а какой был автомат до модернизации и может ли пистолет стрелять под водой, – папа, улыбнувшись, сказал, что для первого раза информации мне более чем достаточно. А второго раза уже не было. Через месяц отца не стало. Зато теперь я очень осведомленная в стрелковом оружии девушка. Вообще-то, в Е-Коне стрелковое оружие строжайше запрещено. За это лет на десять сажают в тюрьму, а то и на двадцать, это смотря какое оружие.

Но все эти мысли позволяют уйти от реальности лишь на короткое время. Реальность никто не отменял. Еще никогда я с таким ужасом не подходила к школе, как сейчас. Даже перед самыми страшными контрольными работами, которые мне кажутся теперь просто смешными. Любая контроша намного лучше того, что может сегодня произойти. Наверное, со временем этот животный ужас, буквально трясущий меня в эту минуту, начнет снижаться, но это только со временем. А в настоящий момент меня просто колотит, и я начинаю понимать то, что чувствовала Лена в свой первый день Отбора.