Дожить до июля

Дожить, выжить, жить

Несколько слов о романе

Знаком с прозой и стихами Германа Ломова по его первой книге. Она сразу остановила моё внимание своей предельной искренностью и откровенностью. И это было не самолюбование или искреннее удивление тем, что ты ЕСТЬ на этом свете. Это была вполне осознанная попытка понять себя, найти себя, определить своё место в меняющемся мире.

Первая книга Германа Ломова была скорее поэтическая, чем прозаическая. Она была построена по законам лирическим, хотя прозаические моменты, маленькие рассказы, ярко свидетельствовали о высоких способностях автора именно в области прозы – и ясное видение выразительной детали, и прихотливость ритма, и умение построить естественный диалог, и в динамике показать суть характера своего молодого героя. Всё это в достаточно полной мере проявилось в романе Германа Ломова «Дожить до Июля».

Роман Германа Ломова проза не просто молодая. Это – проза новая. С нею рядом нечего поставить на современном сибирском горизонте.

Нынче, и это прискорбно, и молодые стараются вписаться в поверхностный книжный рынок. Пишут на потребу книжных развалов, которые всё больше и больше напоминают мне мясные ряды.

Герман Ломов занят тем, чем от века была занята русская литература. Он пишет жизнь души – её рождение, становление, искусы, которые возникают на пути живой души к спасению (погибели?).

Интересен мне этот роман не столько внешней стороной, хотя и она любопытна – она свободна, она порою неуклюжа, но это породистая неуклюжесть, выдающая потенциальную силу и красоту. Но больший интерес рождает стремление автора написать современного героя, нового героя, рождённого качественно новыми обстоятельствами жизни. Героя неведомого, потому интересного.

Нечто подобное рождалось в молодёжной прозе шестидесятых годов, но с той разницей, что герой шестидесятых был заквашен на романтике комсомольских строек, на воспевании «комиссаров в пыльных шлемах», на прочей лживой лабуде, как сказал бы герой Германа Ломова. Роднит только стремление к откровенности, однако проза Ломова больше вызывает доверия, ибо она написана без какого-либо расчёта на конъюнктуру, без стремления продемонстрировать лояльность властям (в том числе и писательским).

Единственное стремление автора – честно и на пределе своих возможностей разобраться с душой героя, с его судьбой, с тем, что возникает в общественной жизни после его контактов с общественной жизнью.

Мне очень любопытны вставные главки о «кумирах».

Я остро ощущаю в прозе Ломова драматизм смены «кумиров» для молодых. От Павки Корчагина до Пола Маккартни прошла великая эпоха, подобная отступлению ледника к пределам Полярного круга или наоборот наступлению ледника на субтропические области Западной Сибири. Но это ПРОИЗОШЛО. С этим надо считаться. Надо видеть погоду на дворе и в дождливый день не рисовать на стёклах окон прекрасную солнечную погоду, не обманывать себя тем, чего нет и, возможно, не будет. Надо жить с тем, что есть. Надо понимать – что вокруг нас. Этим и занимается молодой, а он и по жизни молод – чуть за двадцать! – писатель.

У Германа Ломова есть ещё резервы и в плане художественном, и в плане содержательном. Ему ещё на практике постигать прихотливость композиции прозы, постигать богатство языка и его законы, ему ещё предстоит переход (мучительный переход!) от описания собственного опыта к творчеству мира героев, рождённых воображением на основе собственного опыта. Но начало положено и отступать нет смысла и оснований.

Рад, что есть издатели, способные разделить успех автора с читателями.

Рад рождению нового талантливого прозаика на сибирской земле.

Рад тому, что есть возможность ещё раз убедиться – жизнь продолжается.

А Герману Ломову и его герою желаю дожить, выжить и жить, выясняя своё призвание на этом свете.

Александр ПЛИТЧЕНКО

Секретарь Правления Союза писателей России

г. Новосибирск,

14 апреля 1997 года

К читателю

В один из весенних и дождливых дней мая, стряхнув с зонта первые в году осадки небес, я вошел в двухэтажное неприметное здание по улице девятьсот пятого года.

Вероятно, от волнения, зажав правую полу плаща входной дверью, тихо выругался и стал подниматься на второй этаж по лестнице с настолько узкими ступенями, что каждый работник учреждения почти наверняка был приговорен оступиться хотя бы раз… Забравшись наверх, я оглядев пройденный путь. Внезапно закружилась голова: всё-таки волнение от предстоящей встречи расшатало психику. Учитывая, что желание скатиться вниз по этим, почти невидимым в темноте ступеням было минимальным, если быть честным, его не было совсем, я поспешил отойти от лестницы и устремился вглубь коридора. Затем свернул налево на первом повороте и оказался у цели моего визита – кабинета главного редактора издательства.

Дверь была закрыта, но внутри приёмной слышались голоса.

Я отошел от двери. Было необходимо настроиться на разговор и приготовиться к самому наихудшему: «Послушайте мой совет, молодой человек – Вам никогда не следует писать художественные книги. Как впрочем, и стихи. Может быть, Вы станете великим ученым и еще напишете множество необходимых человечеству научных трудов. Но я прошу Вас еще раз – никогда больше в своей жизни не пишите художественных книг. Эта обязанность не для Вас».

– Такой монолог я не хотел бы услышать в самом страшном сне, – тихо прошептал я, стоя у давно немытого и узкого окна, едва пропускающего редкие солнечные лучи. С окна, тем не менее, капало. Вероятно, оно уже давно перепутало свое истинное предназначение, добровольно приняв на себя исполнение обязанностей ливневой канализации…

Неделю назад я уже посещал это здание. Главного редактора издательства для воплощения моих планов мне порекомендовала мать одного из моих старых, еще школьных, друзей. «Это очень интеллигентный и умный человек», – изложила она своё мнение о нём. Её мнению я верил. У меня до сих пор не было оснований относиться к её мнению скептически. Такие основания отсутствуют и сейчас.

Но неделю назад был я принят довольно прохладно.

– Добрый день, – сказал я тогда. – Я – Ломов. Вам должны были позвонить…

– Здравствуй, – ответил он, ненадолго оторвавшись от каких-то бумаг, разложенных на столе, и рукой сделал соответствующий жест: проходи, мол.

Я прошёл и без разрешения сел на один из немногочисленных свободных от бумаг, папок, рукописей и книг стульев. Он продолжал работать, не обращая на меня никакого внимания. Через пару минут он оторвался от бумаг, потянулся в кресле и наконец перевёл взгляд на меня.

– Принёс? – спросил он без лишних церемоний.

– Принёс.

– Давай. Через неделю заходи.

Я отдал ему книгу. Свою книгу. Свою первую книгу.

Он профессиональным жестом взлохматил страницы, прикидывая объем произведения, и всмотрелся в обложку.

– Под влиянием Гессе? – спросил он.

– Простите? – не понял я.

– Написано, спрашиваю, под влиянием его «Степного волка»?

– Я не знаю ни такого автора, ни, тем более, его произведения с таким названием, – честно признался я.

– Странно, – он закурил. – Совпадают не только имена, но и наименования произведений. Почти.

Я развел руками: бывает, мол.

– Итак, – он довольно громко уронил руку на стол, – заходи через неделю. Почитаем, сравним… До встречи.

Собирался ли он читать мою книгу один либо, судя по его словам, планировал провести некоторые консультации и обсудить её с кем-либо, я не знал. Оставалось ждать неделю…

Я дождался. И сейчас стоял, как школьник на экзамене, боясь услышать самую низкую оценку. Постепенно оптимистические нотки стали превалировать в моем настроении. «Чтобы я не услышал сейчас, я не буду принимать это близко к сердцу. В конце концов, я знаю, что моя первая книга мне удалась. Доказательство тому – положительная оценка ее одним из профессиональных издателей Томска и отзывы бывших однокурсников», – окончательно определился я.

Тонкая струйка дождевой воды пробежала по узкому подоконнику, устремилась вниз и облизала носок моего правого ботинка. Я стряхнул капли с его поверхности, отошел от окна и, опять приблизившись к двери кабинета, коротко постучал.

– Входите, – раздалось за дверью.

Вошёл.

– Добрый день.

Он улыбнулся.

– Здравствуй, здравствуй. Присаживайся. Сейчас переговорим. Есть предложение.

У меня затеплилась слабая надежда. «Неужели возьмется издавать?!» – дрогнуло что-то внутри.

Он отодвинул один из ящиков стола и извлёк из его недр моё произведение.

Книга ему понравилась. Это я понял сразу, в самом начале разговора. Он довольно подробно останавливался на её отдельных сюжетах. Какие-то ругал, какие-то одобрял. Но меня мало интересовала его оценка: все сильные и слабые стороны моего детища были видны мне и без этого.

Я терпеливо стал ждать развязки беседы.

– Итак, теперь ближе к делу, – выдержав достаточно долгую паузу, начал он. – Есть предложение. В настоящее время наше издательство выпускает серию книг. Предложение заключается в следующем. Я даю тебе необходимые исходящие, а ты через годик – полтора кладёшь мне на стол все свои наработки.

– А с этим? – растерянно спросил я, указывая на предмет моей гордости – книгу, которую он только что так нахваливал.

– Хорошая книга, – пытался он уйти от ответа.

– Издаёте? – прервал я его.

– Нет, – коротко отрезал он.

– Причины?

– Книга носит некоммерческий характер.

– Постойте, – окончательно запутался я. – Если книга хорошая, то зачем ей носить коммерческий характер?!

– Лучше бы она была бездарной, но носила коммерческий характер, – он опять ушел от ответа на вопрос.

– Тогда что в Вашем понимании есть этот «коммерческий характер»?

Он понял, что я на взводе. Вероятно, понял, ибо решил опередить меня.

– Ты будешь слушать мои условия? – зло спросил он.

Я кивнул.

– Другой разговор. А с книгой я помогу. Потревожу своих коллег. Может, из них кто решиться. Меня же извини: тематика не моя.

– Я слушаю, – вяло прервал я его, не надеясь на помощь.

– «Слушаю», – передразнил он. – Ты не слушай, ты размышляй. Авторы порой годами ищут себе издателя. Некоторые так и умирают: кто – в поиске, кто – в отчаянии. Ты же нашёл издателя, еще не имея произведения, которое будет издаваться. Ты думаешь, это шуточки, парень? Я даю тебе прекрасный шанс. Работай и у тебя всё получится. А главное, верь в себя.

«А правда, чего это я, действительно, размяк?» – спросил я себя. – «Он же прав. На все сто прав. Вот, Губанов, например. Умер в тридцать восемь, кажется, а за все время только пару стихов в «Юности» сумел «пробить». Или Ерофеев. Его «Москва – Петушки» даже после смерти автора днём с огнём не сыскать. Или Довлатов… А тут – работай да только сопли рукавом утирать успевай».

– Ваши условия, – загорелся мой взгляд. Мне так показалось во всяком случае.

– Другое дело, – одобрил он. – Условия следующие: художественное произведение объёмом не менее четырехсот страниц.

Я присвистнул и почесал затылок.

Он не заметил. Или сделал вид, что не заметил.

– Жанр. Любой из следующих. Детектив, ужасы либо мистика. Плюс к тому, дополнительное условие: действие должно происходить в наше время и, это уже по возможности, в нашем городе.

– И все это за год – полтора? – спросил я.

– Почему нет?

– Булгаков делал «Мастера…» двенадцать лет, а объём там вряд ли на четыре сотни страниц вытянет…

– А Тургенев делал «Накануне» тринадцать недель, – оборвал он.

– Согласен, – окончательно сдался я. – Договор? Оплата?

– Договор – после сдачи рукописи.

– А гарантии?

– Пока никаких.

– Неплохо, – ни мог не съязвить я. – Тоже самое Вы мне скажете через год?

– Критериев к рукописи только два. «Да» или «Нет». Могу сказать «нет» и через год.

– Понятно, – я опять почесал затылок. Что мне оставалось делать, в любом случае? Встать, хлопнуть дверью и уйти? И больше никогда не браться за перо? Значит, сдаться. Я не мог.

– Оплата?

Он назвал тариф за авторский лист и общую сумму договора при условии исполнения произведения на четырех сотнях страниц.

Я ещё раз саркастически почесал затылок. Он опять не заметил. Или опять сделал вид, что не заметил. За названную им сумму нельзя было купить даже спальный гарнитур приличного пошиба.

– Мои дальнейшие действия?

– Через неделю занеси мне для ознакомления короткий план будущего произведения объемом не более полутора – двух страниц. В случае его одобрения можешь начинать работу.

Я посмотрел в окно. Дождь закончился. Разговор тоже.

Поднявшись, я простился и собрался уходить.

– Подожди, – окликнул он меня у самой двери.

– Да, – я обернулся.

– Чуть не забыл. Условие специально для тебя: никакого мата в романе. Я к нему отношусь снисходительно, но среднестатистический читатель…

Простившись теперь уже до следующей недели, я вышел на улицу. Чуть не свернув себе шею на узких ступенях злосчастной лестницы у входа в здание при этом.

Злой, несмотря на то, что Солнце ловко поигрывало лучами и установилась почти летняя погода, я пересёк улицу, названную в честь далеких январских событий девяностолетней давности, и направился в сторону железнодорожного вокзала города…

И вот, читатель, книга перед Вами.

Ограничить её одним жанром как-то не получилось. Может быть, в ней совершенно отсутствует жанр детектива, хотя изначально книга планировалась к изданию в соответствующей серии. Но то, что она исполнена на стыке двух жанров – ужасов и мистики – гарантирую.

Постарайтесь не обращать внимания на кажущуюся нелогичность расположения её составных частей. Эта нелогичность, действительно, кажущаяся, поэтому рекомендую читать все по порядку.

Всё изложенное в романе, за исключением мистики, конечно – действительность. Сохранена даже лексика диалогов. Изменены только имена героев и наименования административно-территориальных единиц. По вполне понятным и определённым причинам впрочем.

Если после прочтения первых четырех глав Вам станет скучно, мой Вам совет: забросьте книгу подальше, продайте или подарите, наконец, своему злейшему врагу. С паршивой овцы хоть шерсти клок…

Я же в один из дней работы над книгой понял, что я действительно играю не на равных со смертью в жестокую и страшную игру, в которой изначально обречён на проигрыш. Что устремил я свой нахально–хамский взор и татарскую жестокостью, хитрость и мстительность далеко за рубеж пограничной полосы запредельности.

Что если мои «ставки», сделанные во второй главе первой книги, окажутся ошибочными, то…

И что умирать я буду, скорее всего, в ужасных муках и от страшной болезни. Как Булгаков, к примеру… И высота достигнутых вершин здесь ни при чём.

Автор

Книга 1. От лукавого. Глава 1. Командир «взвода»

… так кто же ты, наконец?

– Я – часть той силы,

что вечно хочет зла

и вечно совершает благо.

Гёте «Фауст»

Всему своё время, и время всякой вещи под небом.

Время рождаться, и время умирать;

время насаждать, и время вырывать посаженное…

Время любить, и время ненавидеть;

время войне, и время миру.

Еккл.: 3:1, 2, 8

– Командиры подразделений – ко мне, – крикнул он и, уставший, опустился в томно-белую мякоть облака.

Конечно, он устал. Ему казалось, что весь объём работ, проделанный его взводом за прошедшие земные сутки, не соотносим даже с трудом Сизифа.

Босния и Хорватия, Палестина и Израиль, Пакистан и, наконец, таджико-афганская Черта – такова география боевых операций его подчиненных на исходе заканчивающихся суток. И в каждом районе дислокации – один и тот же алгоритм: изучение плановых траекторий снарядов враждующих сторон, определение воздушных коридоров для перемещения летательных аппаратов, установка воздушных металлозаборников и корректировка огня.

Этот алгоритм он знал наизусть. Не отставали от своего начальника и подчиненные. В какой-то степени до недавнего времени это и способствовало успешному и безукоризненному выполнению задач, стоящих перед его подразделением. Пока кто-то там, наверху не додумался произвести обновление штатной численности его взвода. Опытные служащие уходили, на их места приходили новички. Эти «новеллы» и были причиной досадных недочётов при проведении последних боевых операций. А эти самые недочёты, в свою очередь, являлись причиной пресквернейшего расположения духа, в котором, отдыхая, пребывал командир взвода «16-В» департамента ZHM Второго Локала Нирал.

– Командир первого…

– Командир второго подразделения…

– Командир третьего подразделения прибыл! – услышал он справа от себя, открыл глаза и, опершись на локоть, пригласил подчиненных располагаться.

Подчиненные присели. Нирал вяло и устало улыбнулся, пытаясь настроиться на доброжелательный лад, и начал проводить анализ ошибок и просчётов.

– Всё плохо! – без долгих церемоний резюмировал он. – Поставленные задачи, конечно, выполнены, но каких счастливых совпадений это стоило! По первому подразделению. При проведении боевых операций на таджико-афганской Черте установление и фиксация металлозаборники проведены с ошибочной градусной величиной, не учтены поправки на порывы ветра и рельеф местности. В итоге по району боевых действий осталось не востребовано около тридцати объемов санданового металла, что составило отклонение в размере восьмидесяти семи кубов против тридцати шести допустимых. Учтено?

Возглавляющий первое подразделение, соглашаясь, кивнул.

– Теперь о действиях второго подразделения. Незначительность срока Вашего пребывания в должности, – обращаясь к командиру, заметил Нирал, – ещё даёт Вам право на ошибки. Но! Давеча близ Сребренницы, Вами принципиально неверно было выбрано место дислокации металлозаборника: снаряд, стартовавший из Нулевого Локала, прошёл в недопустимых пределах от места его расположения. Вы можете самостоятельно проанализировать причины происшедшего?

– С моей стороны был недостаточно учтен ситуационный принцип размещения огневых рубежей, отдельных огневых точек и целей потенциального поражения обеих сторон.

– Верно, – согласился Нирал. – Что ещё?

Подчинённый пожал плечами.

– Не были учтены места дислокаций и расположение воздушных коридоров летательных аппаратов стандартного взлёта обеих сторон, второе, то же самое, только в отношении летательных аппаратов вертикального взлета. В чём причина? Лень? Профессиональная недальновидность? Разберитесь с этим! Здесь ничего сложного нет: определяете места дислокации летательных аппаратов обеих сторон, далее – расположение и направление их воздушных коридоров, а затем, учитывая места расположения поражающих установок и будущие траектории снарядов, проводите установку и фиксацию металлозаборников в соответствующем градусе подальше от пересечения означенных абсид. Всё! И, наконец, третье: опять не были учтены поправки на порывы и направления ветра. Это…

Нирал прервал речь и вгляделся вдаль. Там, на линии горизонта, чётко вымеренным шагом, не спеша ступая по сгусткам мягких, как первый снег, облаков, по направлению к нему приближался курьер директора департамента ZHM – Гараллон. Собственной персоной.

– Наблюдатель! – зло выкрикнул Нирал исполняющему указанные обязанности. – Почему молчишь о приближении посыльного? Никакой дисциплины!

– Виноват, – послышалось справа. – К Вам направляется курьер директора департамента.

– Вижу уже…

Он поднялся с нежного ложа – облака, оправил униформу и оглядел подчинённых.

– Пока свободны. Ошибки и просчёты третьего звена разберём позже.

Он уже предчувствовал неладное. По тому, какой походкой следовал курьер, разглядев выражение его лица, Нирал понял, что новости посланника «будут достаточно грустны»…

– Чем обязан? – спросил он Гараллона, поравнявшись, после короткого рукопожатия.

– Присядем? – оглянулся тот.

– Располагайся, – предложил Нирал, указывая на ближайшее облако.

Оба мягко разместились на воздушной перине.

– Пакет в твой адрес, – Гараллон нехотя передал Ниралу запечатанный конверт. – Распишись.

Нирал оставил автограф на протянутом бланке и стал изучать конверт. «Командиру взвода «16-В», – прочёл он в графе «адресат». «Директор департамента ZHM», – виднелись ниже подпись и должность отправителя.

– Серьёзно, – вслух отметил Нирал. – Что внутри, не знаешь, часом?

– Откуда мне знать? – вяло отмахнулся Гараллон. – Я только курьер – конверты не запечатываю. Могу, разве что, предположения высказать.

– Ну.

– Зачем? Распечатай конверт и узнаешь.

– Страшно, – честно признался Нирал. – Он по пустякам письма писать да курьера гонять не станет. Здесь что-то серьёзное.

Гараллон лёг на спину, закинул руки за голову и перешёл на еле слышимый шепот.

– Закончилась, похоже, коллега, наша карьера в этом департаменте. Переводят наш состав. Одного за другим переводят. Какая-то новая кадровая политика идёт там, – Гараллон указал взглядом наверх.

– Куда? Куда переводят-то? – зачем-то спросил Нирал, хотя сам всё прекрасно понимал.

– В курсе уже, куда твои ребята ушли?

Нирал отрицательно покачал головой.

– Всех в Нулевой Локал направили и по утробам распихали: Стерх теперь в Китае где-то, Портер – в Индонезии, Антей – в Камеруне.

– Да ну… – с недоверием переспросил Нирал.

– Всех определили. Стёрли память и лежат сейчас твои ребята неразвитым мясом в утробах будущих матерей – обитательниц Нулевого Локала, – цинично усмехнулся Гараллон. – А какие специалисты были! Что они, мало санданового металла сэкономили?

Нирал сокрушенно покачал головой: его ребята, гордость взвода «16-В», сейчас находились в женских утробах с еще не сформировавшимися головками, ручками и ножками.

Он зло сплюнул от бессилия.

– Ладно, прощай, – поднялся Гараллон. – Пора. Мне ведь тоже конверт вручили. И визит к тебе – моё последнее задание. К семнадцатому алькору я должен присутствовать на Станции.

– Может всё-таки наверх заберут?

– Кому я там нужен? – Гараллон вяло ухмыльнулся. – Курьер директора департамента. Тоже мне, велика должность. Если даже твоих ребят в животы в Нулевом Локале запихали…

– Ладно, давай почитаем, что там мне предлагает непосредственное начальство, – Нирал собственноручно распечатал конверт, извлёк вложенный в него лист, развернул. Вчитался.

С листа еще неизвестного человечеству материала на него немигающим взглядом смотрел новый поворот судьбы. Что он принесёт? Окончание карьеры в департаменте ZHM? Бесспорно. Но что дальше? Ему, как и его подчинённым, сотрут память и направят на гниение в Нулевой Локал? Девять земных месяцев в утробе, а затем еще невесть сколько до смерти? Или?

«Или», – уцепился Нирал за промелькнувшую надежду.

– Гараллон, – окликнул он курьера, – не знаешь соотношение градусных объемов уходящих в Нулевой Локал против высших локалов?

– Последние данные со Станции: триста четырнадцать против двадцати семи.

– Постой, а куда делись еще девятнадцать величин?

– Видишь ли, во всех отчётах присутствует ещё какая-то цифра. В последнем отчёте этой третьей цифрой значилось девятнадцать. Что кроется за ней, я не знаю, – ответил Гараллон.

– Так, – вслух анализировал Нирал. – Получаем соотношение: триста четырнадцать против сорока шести…У нас ещё есть шанс, коллега!

– Триста четырнадцать против сорока шести? – с недоверием усомнился курьер. – Это шанс? Это – издёвка. И потом, почему «против сорока шести»? Против двадцати семи, еще куда ни шло. Ты же даже не знаешь, что означает третья цифра в отчётах. По «этой статье» могут так заслать, что пребывание в Нулевом Локале покажется Эдемским Садом.

– Ниже Нулевого Локала, по мне, дальше падать некуда и хуже быть уже не может.

Нирал сложил лист, поместил его в конверт и передал Гараллону.

– Здесь приписка, что на имеющиеся вопросы, я могу получить ответ на личной аудиенции у директора департамента. Когда?

– Я передам ему твою просьбу и в течение суток он тебя примет, – кивнул Гараллон. – Ведь это твоё право, отраженное в Регламенте. Бывай.

Дождавшись, когда курьера скрыла линия горизонта, Нирал вернулся в расположение вверенного взвода.

– Вас лишили каких-то полномочий? – подчинённые явно что-то почувствовали.

– Всё течёт, всё меняется… – уклончиво ответил Нирал. – А что вы думали? Что я вами до нового Всемирного Потопа командовать буду? Или до грядущей битвы в Армагеддоне?

Подчинённые всё поняли и, не зная, что ответить, стояли молча.

– «Всему свое время, и время всякой вещи под небом» – так говорит Регламент, – обреченно улыбнулся Нирал. – Вот и моё время заканчивается. Вот близится и мой предел. Все уходят. И проходит всё. Даже память не остаётся… Сначала ушли подчинённые, теперь – дело за командиром. Теперь и мне пора.