Империя господина Коровкина

– Диана! – проговорил он тихо, шепотом, где-то в глубине себя надеясь на то, что Диана его слышала, что она была где-то рядом, возможно сидела, спрятавшись в углу, либо за большим креслом, либо… Вдруг его нога уперлась во что-то и он вздрогнул. Под ним лежало одеяло, то самое одеяло, которым накрыли они тогда тела Димона и Васи, вот только самих тел на полу теперь уже не было! Показалось?! Нет! Остался лишь след, жирный кровавый след, который тянулся от этого места в подвал. – Диана!! – снова улетел в пустое пространство его голос и снова не было ответа. Диана молчала. Диана не слышала его или… но он прервал в себе поток этих мыслей и двинулся дальше. Он дошел до коридора, сделал несколько шагов по нему в сторону комнаты, где спали они эту ночь, но вдруг остановился. Ему будто показалось что-то, какой-то шорох, какое-то слабое движение откуда-то снизу, из подвала. Он осторожно развернулся и, стараясь не проронить ни звука, вышел обратно в гостиную. Он прошел сквозь нее и оказался в прихожей, в которой была дверь на лестницу в подвал. Теперь она была открыта! Та дверь, которую закрыл он тогда, чтобы это существо не проникло внутрь к ним, теперь была распахнута настежь!

«Диана!» – первый порыв его мыслей был прокричать ее имя, ведь она была там, в подвале. Но он сдержал себя. Осторожность, главное теперь осторожность. Он сделал несколько шагов вперед и вступил на лестницу. Она жалобно заскрипела под его весом и Александр на несколько секунд остановился, приводя в порядок дыхание. Его сердце колотилось в груди так сильно, что временами ему казалось, что оно звучит в этой тишине сильнее скрипящих досок, сильнее завывающего снаружи ветра.

Вот он спустился вниз. Нога нащупала под собой твердую поверхность пола. Он вытянул перед собой нож и медленно, почти наощупь, пошел к комнате, за дверью которой он оставил бездушное тело Андрея. Почему он шел именно туда он не знал, но какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, что всё это брало свое начало именно оттуда, и, следовательно, Диана была именно там. Снова повторился шум, в этот раз похожий на шорох. За ним последовал стон, тихий и приглушенный, как показалось ему стон одновременно множества голосов. А может Димон и Вася действительно были правы? Может в этом доме на самом деле происходила какая-то чертовщина, может этот дом, мрачный и старый, устал от всего того, что вытворяли они здесь долгие годы, и, наконец, восстал против них, пробуждая какую-то силу, против которой были беспомощны деньги, связи и дорогие дома?!

Холостые патроны, Миша, Димон, Вася и это его «когда ты последний раз брил свою рожу». Всё это не казалось ему теперь бессмысленным бредом. Новые мысли пришли в голову, мысли напряженные и страшные. Он помнил, как выстрелил в Андрея, как повалилось на пол его бездушное тело. Но как такое могло быть? Ведь карабин был заряжен холостыми! А значит… значит всё это было игрой, какой-то странной игрой, в которую оказались они затянуты против своей воли. Снова шорох, снова стоны, плач, мычание… отчетливо женское! Диана! – ему стало чуть легче. Он была жива. Его дочь по-прежнему была жива!

Вот он оказался на пороге той самой комнаты. Рука осторожно легла на выключатель. Одно движение и все озарится светом, второе движение и он откроет дверь. Но он стоял неподвижно, не решаясь сделать ни первое, ни второе. Включить свет и открыть дверь означало бы компрометировать себя, открыться тому, кто был там… или здесь. Но разве не видел он его и без этого, разве не чувствовал?! Щелкнул выключатель, неимоверное усилие воли с его стороны, сделанное с затаенным дыханием, но светлее не стало. Генератор больше не работал. Он прислушался – его тарахтение больше не разносилось по мрачным помещениям дома. Лишь шорох с той стороны, лишь плач и стон. Он протянул руку вперед и пальцы нащупали проржавевший металл ручки. Тихо, совсем медленно, он потянул ее на себя. Дверь открылась почти беззвучно, будто не была старой или будто кто-то смазал ее совсем недавно. Но если смазал, то… зачем? И кто?! Сейчас ответ ему был уже очевиден. Тот, кто подменил патроны в оружии, кто испортил их телефоны, кто порезал их лодки и кто, один за одним, как на охоте, убивал членов его семьи.

Стон становился громче и сильнее с каждым его шагом, с каждым шорохом ботинка по неровному полу. Он дошел до центра комнаты, по крайней мере думал, что дошел до центра, и остановился. Не было видно ничего. Но было слышно. Кто-то выл, кто-то стонал, кто-то плакал. Диана?! Его сердце вырывалось из груди, его сердце просилось наружу, туда, где была его вторая родина, где, под лучами балеарского солнца была его Кати и дети, где была яхта, автомобиль и служанка Эстела со своим умением готовить превосходную паэлью, где был бар неподалеку, в котором почти всегда сидел Майк, этот старый негр из Манчестера. Но всё это было там, а он здесь. В этом доме, в этой комнате, в этом аду, в котором каждый его шаг утопал в плаче и стонах, будто он, Александр, подобно дантовскому страннику, был главным гостем на всем этом празднике.

– Диана, ты здесь? – прошептал он, прошептал совсем тихо. Но даже при шепоте зубы его умудрились простучать барабанной дробью. Послышался стон, плач, послышалось тихое шевеление. Казалось, она была здесь не одна, казалась вся эта комната была наполнена душами умерших или убиенных им людей, которые вернулись из мира того, чтобы вершить правосудие над тем, кто был еще (пока) в мире этом.

Становилось дурно. Его нервы сдавали. Его ноги, которые еще совсем недавно рвались наружу, ослабли и еле держали его обветшавшее за эти несколько дней тело. Сдавала и психика, и это было хуже всего. Чем больше находился он в этой комнате, тем больше было стонов и плача, тем глубже утопал он в бездне этого мраке. Казалось, они звучали уже в его голове, казалось, все эти стонавшие души пробирались внутрь и рассаживались по углам его сознания, готовясь к какому-то необычайному действу, главной фигурой которого был он. Броситься прочь, куда-нибудь туда, на улицу и… чёрт с этим домом, с этими стонами, чёрт со всем этим дерьмом… Но Диана! Оставить ее просто так он не мог. Он должен был вытащить ее отсюда, пускай даже рискуя самым главным, что у него было – своей жизнью.

– Зажигалка! – он вдруг вспомнил, что всё это время в кармане его брюк лежала зажигалка, которой он несколько раз разжигал камин. Дрожащая рука полезла в карман. Он вынул ее и вытянул перед собой во второй руке, в той, в которой не было ножа. Надо было нажать на колесико, металл высек бы об кремень искры, которые воспламенили бы идущий газ и стало бы светло. Ад превратился бы в… Рай?.. Нет, Саня, нет! Не всё так просто в этом мире! «Одну ошибку ты все-таки сделал, Саня, и она убьет тебя!» Услышал он голос совсем рядом с собой, а может и внутри себя. Большой палец надавил на колесо зажигалки и вспышка озарила пространство вокруг.

4.

Голод, войны, катастрофы – она слышала об этом лишь понаслышке, обрывками услышанных от кого-то фраз, вспышками новостных уведомлений, всплывающих в нижнем правом углу экрана, которые она сразу спешила закрыть. Она не читала газет, не слушала новостей, не смотрела телевизор. События внешнего мира проходили мимо нее лишь статическими шумами, лишь помехами, которые мешали ей сосредоточиться на чем-то своем глубоком и женском.

Она родилась в Валенсии в начале девяностых годов прошлого века в семье посла и домохозяйки. Она ходила в спецшколу с углублённым изучением испанского, английского и французского языков. Она хотела поступать в Мадридский университет Комплутенсе на отделение испанской филологии, хотела изучать Сервантеса, Гарсию Маркеса и Лорку, но этим ее планам не суждено было воплотиться в реальность. Когда ей исполнилось шестнадцать лет ее отец вернулся с семьей в Россию, где занял какую-то должность третьего плана в Министерстве Иностранных дел в Москве, мать же вынуждена была сменить горничную Луизу на Марину. Отец не разделил ее любви к литературе и отправил ее в МГИМО, который она закончила почти с отличием. Почти лишь потому, что лучшие позиции после окончания уже были расписаны на людей самого высокого ранга и ей, как дочери упавшей звезды, оставалось довольствоваться лишь тем, что оставалось.

Впрочем, опасения тех, кто выводил «хор» в ее зачетной книжке были совершенно напрасны. Екатерина, несмотря на все свои желания жить в Париже, Нью-Йорке или, по крайней мере, в Мадриде, никогда не стремилась там работать. Ее мысли были о другом, о более высоком. «Идея моей жизни в том, чтобы сделать сказку реальностью». Фраза, сказанная Грейс Келли, ее всегдашним кумиром, описывала ее амбиции так, как не могло бы описать ничто другое. Этой сказкой она жила. Она ждала ее каждый день. Она хотела просыпаться от принесенного завтрака в постель, чувствовать запах французских булочек и повидла, хотела ходить босиком по мягкому коврику и из окна собственной квартиры видеть залитую лучами солнечного света La tour Eiffel 45. Она не хотела работать, она хотела жить в свое удовольствие, хотела любить и быть любимой, быть единственной для него, загорелого, богатого, умного, сильного, способного поднять ее стройное тело на руки там, в квартире на предпоследнем этаже, с видом на ту самую башню. И для этого у нее были все средства. Ее красота сбивала с ног. Одна ее улыбка и взгляд повышали уровень мужских гормонов в крови в сотни миллионов раз, делая солидных мужчин маленькими мальчиками, готовыми бежать ей вслед с бугром на штанах и капающим с конца тестостероном. Только они ее не интересовали. Это всегда было что-то одно – либо тупая гора мышц, либо набитый деньгами рыхлый толстяк. Она же хотела всего и хотела сразу. В конце концов, неужели она была хуже чем Грейс?

Удача улыбнулась ей в Ницце, куда она поехала с подружкой после окончания института. Отец выбил ей хорошую позицию в посольстве в Буэнос Айресе, но где была она и где Аргентина? Она ответила «нет», и вот тихим солнечным вечером, когда солнце еще не опустилось за горизонт, но полуденная жара уже спала, она лежала на лежаке и перечитывала одну из своих самых любимых книг.

– Hi 46, – услышала она мужской голос над собой и оторвала глаза от «Ночь нежна» Фицджеральда. Так романтично было читать эту книгу именно здесь.

– Hello 47, – проговорила она и снова глаза ее опустились в книгу, но чувство, поднявшееся в груди от взгляда этого загорелого красавца, не давало ей больше возможности сконцентрироваться на словах. Его волосы были коротко остриженные, его накачанная грудь и мышцы рук пустили приятную дрожь по ее коже.

– I’m Jeff. Enjoying the book? One of my favorite, actually. 48

– Not quite, just killing time. 49

– Can I help? 50

– You can try. 51

Так они познакомились с Джеффом. Он не был принцем, но жил в Нью-Йорке и был при деньгах (приехать на свидание на Феррари, пускай даже взятой в аренду, может позволить себе не каждый). Джефф был военным. «Marine? 52» – спросила она его, не очень представляя себе значение этого слова, но часто слыша его сказанным применительно к крутым американским парням, которые где-то там служили, защищая свободу своей страны от несвободы страны другой.

– No, not exactly! 53– Джефф засмеялся и рассказал ей про то, что он работал в отделе информационного обеспечения, что здесь он находился в командировке и что отец его адмирал в армии США. Джефф почти сразу достал мобильный телефон и показал ей фотографии себя, в пиджаке и галстуке на фоне Белого Дома, фотографии отца, их дома, своих друзей, своей, случайно попавшей в кадр каждой второй фотографии, спортивной машины. «Chevy Corvette, Supercharged V8 54». Пояснил он ей. И хотя этот набор английских слов оказался ей совершенно непонятен, Джефф смог открыть калитку к ее сердцу. Последовало свидание, за ним второе, потом третье. Джефф договорился остаться в отпуске еще на одну неделю, а Екатерина, которая уже никуда не спешила, после отъезда подруги продолжала проводить в Ницце одни из самых приятных дней всей своей жизни.

Она приняла его предложение. Когда в последний день перед отпуском, сняв столик в ресторане на пляже Монако он достал из кармана кольцо в черной коробке и глупо улыбаясь протянул ей его, она вытерла навернувшиеся на глаза слезы, кивнула ему и тихим голосом, почти слившимся с шепотом волн, проговорила «yes». В конце концов, видеть Эмпайр Стейт Билдинг из окна квартиры было тоже не плохо. Да и, по правде сказать, Париж с толпами нелегальных мигрантов, вызывал в ней в последнее время больше отвращения, чем ощущения праздника, который вроде как должен был быть всегда с тобой.

Джефф прилетел в Москву через месяц. Никаких проблем с визой и отелем. Отец слишком сильно любил свою единственную дочь. Первое знакомство с казавшейся дикой до этой страной. Большой Театр, автомобиль с водителем, загородных дом в триста квадратных метров, который родители тактично отдали на это время в распоряжение молодых. И, наконец, перелет Москва – Нью—Йорк бизнес классом, с шампанским МОЁТ и бутербродами с красной икрой. Казалось сказка, начавшаяся тогда для них двоих на пляже, не закончится никогда, но ожидание и реальность не всегда идут плечом к плечу и первый неприятный сюрприз ожидал Кати уже в первый день ее прилета на новую для нее родину.

– Here’s my baby! 55– Джефф нежно провел по капоту автомобиля, который ждал их на парковке аэропорта. Кати с улыбкой села на пассажирское сиденье рядом. Она научилась водить уже в Америке (зачем? До этого у нее всегда был свой водитель), но у нее была страсть к дорогим вещам и эта, как сумел убедить ее тогда Джефф, и надо отдать ему должное, убедить достаточно искусно, была одной из них.

Путь от аэропорта до дома Джеффа занял немногим больше пятнадцати минут, но не потому, что Джефф быстро ехал, а потому, что дом, небольшой (по меркам Кати) двухэтажный домик, находился недалеко от аэропорта, в районе Queens. Кати вполне могла видеть его дом из окна садившегося самолета, так как глиссада (она поняла это в первую же бессонную ночь), проходила прямо над тем кварталом, где жил Джефф.

– Where is Manhattan? 56– спросила она у него тогда с досадой, которую с трудом скрывала, когда они подъехали к дому и ворота гаража начали подниматься вверх.

– Wanna see? 57

– Sure! 58

Джефф дал задний ход, и машина доехала до ближайшего перекрестка. Там он свернул направо и сделал резкий U-образный разворот. Екатерина посмотрел на него, усиленно пытаясь понять, что именно хотел он здесь показать. Джефф с улыбкой кивнул ей вперед. Вдалеке, за проезжающим по мосту серым поездом, виднелся шпиль того, что являлось воплощением одновременно ее сказки и символа мировой буржуазии – Empire State Building.

У Джеффа было много друзей. Но разница между кругом общения ее и его сразу бросалась в глаза.

– ¡Cabroncito tiene una puta nueva!.. 59 – невысокий, но сухощавый латинос Хэсус был первым, с кем она познакомилась.

– ¡No soy una puta! 60– отрезала она ему сразу. Любой в такой ситуации должен был извиниться, или, как минимум, засмущаться, но это явно был не вариант для Хэсуса.

– Shit, Mikey, she knows español! She fucking knows español! 61 – обратился он к своему другу, толстому афроамериканцу Майку, который стоял на крыльце и пытался отдышаться после прогулки в двадцать метров от стоявшего на дороге автомобиля.

– Hey! Watch your language, bitch! – Джефф набросился на Хэсуса, впрочем набросился скорее в шутку и через несколько секунд оба друга, как будто они не видели друг друга несколько лет (хотя, как узнала она потом, за день до его отъезда в Москву, они закатили с ним farewell party 62 с выпивкой и барбекю, которая закончилась тем, что полиции пришлось унимать их собаками и электрошокерами) обнялись и похлопали друг друга по спине.

Через неделю они поехали знакомиться с его отцом. Еще один сюрприз для Кати. Отец его действительно был военным по морской части, но никак не адмиралом и по внешнему виду того, по его гнилым зубам и желтушному цвету кожи, Кати сразу поняла, что старик, или Стив, как представил его Джефф, в былые времена в гораздо большей степени бороздил бескрайние просторы Джима Бима, нежели Тихого или Атлантического океанов. Впрочем, он был скромен, ненавязчив и очень честен. Он не брал от Джефа денег и вел себя так, как должен был бы вести любой немолодой джентльмен его возраста. Он нравился Кати и ей действительно было жалко его, когда однажды, от ввалившегося пьяного и в слезах домой Джеффа, она узнала о том, что отец его умер после непродолжительной, но очень серьезной болезни.

Для Джеффа вообще тогда наступили тяжелые времена. Его сократили на работе. Умер отец. Хэсуса, его друга с детских лет, загребли копы за то, что он обдолбанный утекал от них как-то ночью на угнанной у парня его бывшей жены машине. Вскоре для новобрачных остро встал и самый главный вопрос – денег. Но для Екатерины, или теперь Кати Соллер, такая проблема была вполне разрешима. И когда одним поздним вечером (в Нью Йорке был тогда день), Кати позвонила отцу и попросила его помочь, ее счет почти сразу пополнился круглой суммой с четырьмя нулями, которая, хоть Джефф и сопротивлялся поначалу, им очень помогла.

Но они продолжали любить друг друга. Несмотря на все сложности, несмотря на разницу в воспитании, образовании и доходах, они чувствовали близость друг к другу, которая помогала им проходить сквозь все сложные моменты их совместной жизни. Ей уже не нужен был богач, загорелый качек, не нужна была квартира с видом на Эмпайр Стейт Билдинг. Ей нужен был просто человек, который мог бы ее любить и понимать, с которым она могла бы строить свою жизнь. И такого человека она пыталась найти в Джеффе до самого последнего дня.

– Я хочу ребенка, – сказала она ему однажды, когда они сидели в обнимку на диване и смотрели какой-то популярный сериал про темнокожего гея-супергероя из Лос-Анджелеса, наделенного сверхспособностью превращаться в дышащую огнем гусеницу. Она сказала это невзначай, сказала как сказала бы «хочу сходить завтра в магазин» или «хочу выкинуть твою дырявую футболку». Но Джефф не ответил ей. Вернее ответил, но не сразу. И эта задержка с ответом означала для нее одно – «нет». Джефф, хлебнув пива, лишь тихо отрыгнул в сторону и так же совершенно непринуждённо (но у него это вышло действительно натурально) тихо ответил «ok, but later 63».

«Later 64», – крутилось у нее в голове весь следующий день, крутилось в голове всю следующую неделю. И с каждой новой мыслью о нем, о ребёнке, об этом слове, бившемся у нее в голове, она чувствовала, как отдалялся он от нее, как уходил куда-то прочь, уносился на своем дорогом автомобиле, который банк не смог отнять у него лишь благодаря денежной помощи ее отца. И когда в доме у них по случаю возвращения из пенитенциарного заведения Хэсуса снова собралась толпа друзей и просто каких-то чуваков, которых она, да и возможно сам Джефф, видела в первый раз в своей жизни, она почувствовала себя нехорошо, она решила остаться у себя в комнате, пытаясь собраться с мыслями, пытаясь вернуться в своем сознании на несколько шагов назад и, возможно, сделать шаг в другом направлении, слегка вправо или влево, чтобы снова вернуться в ту колею отношений, в который двигались почти целый год.

– You ain’t no never callin’ me no nigga no more! 65– слышала она чей-то грубый голос снизу. Фраза, от которой Ирина Соломоновна, ее преподаватель по английскому в институте, ярый сторонник классического английского и противник двойных отрицаний, получила бы сердечный приступ. Это был Тайрон. Толстый черный дружбан Джеффа, которого Хэсус или Анхел или кто-то из этих очередных латиносов, с ангельскими именами, но с татухами костей и ругательств на пол спины, в каком-то пьяном кураже, а может быть просто забывшись, а может так – чисто поржать, назвал “my nigga 66”.

– Chillout, amigo! ¡Calmate! 67

– You ain’t no never callin’ me no nigga! – снова и снова повторял свою фразу Тайрон, каждый раз все тише, и снова в ответ слышалось что-то смешанное на испанском или английском, какое-то оправдание в свой адрес. Вся эта сцена, все эти толпы пьяных непонятных людей, говоривших на непонятной смеси языков и жаргонов, всё это переворачивало ее изнутри, все это вызывало у нее желание вскочить с кровати, броситься вниз, мимо толпы, мимо заставленной машинами лужайки куда-нибудь прочь, в ближайший отель или может быть даже в аэропорт.

– I got shitfaced, baby! 68– чей-то голос разбудил ее. Она почувствовала холодные руки на своей ягодице, почувствовала пьяное дыхание за спиной, от паров которого, казалось, при малейшей искре, могла воспламениться вся комната. Чей-то? Это был Джефф, ее муж, человек, ради которого она приехал сюда, ради которого была в этом доме, слушала этого толстого Тайрона, терпела Хэсуса и Анхела, ради которого просила отца отправлять ей каждый месяц новые денежные переводы. Но она не была женой декабриста, не была Марией Волконской, готовой жертвовать собой ради мужа, да и муж ее, при всех своих гусарских привычках, был далеко не тех моральных принципов генерал-майор, который вышел в то декабрьское утро на Сенатскую площадь.

– I want to visit my friend, she lives in Miami 69, – сказала она ему на следующее утро, растворяя для него шипучий аспирин в стакане с водой.

– How long will you stay there? 70

– A week, may be two. 71

Эту историю про подругу она придумала той ночью, слушая пьяный храп за спиной, чувствуя холодные руки на ягодице, испытывая какое-то новое чувство, похожее на отвращение, чувство, которое она пыталась от себя гнать, но которое снова и снова, и снова, и снова ее переполняло. Он не должен был ее отпускать, он должен был бы подойти к ней, обнять ее сзади, поцеловать в голову, в шею, должен был извиниться, сказать, что он был не прав, что эти пьянки должны прекратиться, что он тоже думает о ребенке, что тогда он просто был бараном (an asshole) и что теперь он наконец-то готов. И тогда бы она забыла о подруге, забыла о Майами, о всем на свете, кроме него, но нет… Джефф осушил стакан с растворившейся в нем таблеткой, крякнул, подавил вырывавшуюся наружу отрыжку и тихим, совершенно безразличным голосом ответил: «o’key».

Пляж и солнце уже не радовали ее как прежде и «Ночь нежна» в ее руке сменилась «Анной Карениной». Все смешалось в доме Соллеров и тяжелые мысли о чем-то несбывшемся и потерянном заставляли взгляд бессмысленно блуждать по строкам, совершенно не вникая в общий смысл написанного. Каждый раз когда звонил телефон или раздавался звук входящего сообщения, она вздрагивала, бросала книгу и хватала телефон, будто от скорости ее движения, от того, как быстро нажмет она на зеленую кнопку на дисплее, зависела вся ее судьба. Но это всё было не то. Силья, ее новая подруга, хотела пригласить ее к себе на ужин, звонила мама, потом отец, потом подружка, с которой уже почти года назад они ездили в Ниццу. Но никаких звонков от него, никаких сообщений, ничего, будто его не было больше в этом мире, будто между ними выросла стена, которую не могли пройти даже волны сотовой связи, будто он не пережил очередной пьянки, будто он был уже мертв.

Но все-таки он был жив. Тайрон, этот толстый его друг, разместил накануне несколько фоток в Фейсбуке, на одной из которых (за эти несколько дней она залезла на страницы всех его друзей), он сидел с красным от алкоголя или удовольствия лицом у кого-то дома и рядом с ним сидела какая-то страшная тетка, которая так и поедала его своими глазами.

– Паршивая тварь! – проговорила она вслух по-русски, проговорила так громко, что женщина с сыном, которые лежали на песке рядом, приподняли синхронно головы и посмотрели на нее. Кати собрала вещи, схватил книгу и пошла в гостиницу, но не успела зайти она к себе в номер, как раздался телефонный звонок. То был новый сюрприз от Джеффа и в этот раз сюрприз уже последний.

– Kate Soller?! 72– услышала она грубый женский голос в трубке.

«Такой здесь больше нет», – хотела сказать она тогда, хотела прокричать в трубку, но тихий голос ее машинально ответил «yes 73». Звонившая рассказала ей, что звонит из госпиталя. Кати не запомнила его названия, но что-то было в нем «святой». Женщина рассказала, что произошел неприятный инцидент, что мужу ее понадобится медицинская помощь, но оказать эту помощь по медицинской страховке они не смогут так, как…

– Он жив? Он в сознании? Что случилось? – Кати забросала ее вопросами. Страшные мысли полезли в голову и все прежние ее соображения по поводу Джеффа и этой женщины с фотографии в Фейсбуке ушли в небытие.

– Не беспокойтесь насчет этого. Через пару дней он сможет даже лежать на спине.

– Что… произошло?…

Женщина все тем же грубым монотонным голосом, которым, наверняка, объявляла тысячам родственников до этого «мне очень жаль, но тот-тот и тот-то сегодня покинул этот мир, примите мои соболезнования» рассказала ей про то, что произошел инцидент, в результате чего Джефф Соллер получил серьезные ожоги внешнего сфинктера анального отверстия.

– Повреждения чего? – Кати знала английский в совершенстве, но сейчас она была уверена в том, что поняла что-то не так или просто неправильно расслышала. Женщина грустно вздохнула, и все тем же спокойным голосом, в этот раз медленнее и делая особую артикуляцию на каждом из слов, повторила наименование того органа, который был поврежден в организме Джеффа в результате этого неприятного инцидента и что страховая компания, учитывая обстоятельства произошедшего, отказалась покрывать сумму медицинской помощи, которая составила почти три тысячи долларов, не включая налоги и еще какие-то там сборы.