Хроники Бальдра. Творение рук человеческих

Отец ударил мечом; я парировал и отскочил назад. Сверр ухмыльнулся и спрятал ладони в рукавах мантии:

– Мне жаль.

– Я не хочу драться с тобой! – крикнул я отцу, но тот остался глух к моим словам; конунг снова пошел в атаку.

Мы скрестили мечи. Я отражал удар за ударом, а Ингварр все усиливал натиск, с каждым взмахом стараясь чуть ли не разрубить меня пополам. Собственного сына! Что ж, раз так… Я поднырнул под очередной выпад и, совсем как в детстве, ударил отца плечом в грудь. Стальной наплечник усилил удар в разы – у конунга перехватило дыхание, и он отступил назад на несколько шагов. Отбив в сторону его меч, я прижал острие Барда к горлу отца. На секунду все замерли.

– Проиграл, – тихо прошептал я.

Отец лишь тяжело дышал, со страхом глядя на блестящее лезвие. Я медленно убрал меч. Конунг нахмурился и открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Сверр в тот же миг крикнул:

– Давай!

Александр Стальной Кулак спустил тетиву, и стрела вонзилась мне в плечо. Зарычав от боли, я обернулся и бросился к дружиннику. С невероятной скоростью Александр схватил вторую стрелу и, почти не целясь, пустил ее прямо мне в грудь. Я остановился; изо рта потекла кровь. Зрение туманилось, а силуэт дружинника двоился. Конунг не сдвинулся с места, опустив глаза в пол. Мать села на свой маленький трон, не сказав и слова. Еще одна стрела и пронзительный крик Кэри – я не почувствовал боли, только сильный удар. Тьма заполонила собой весь мир вокруг, и я рухнул на пол, истекая кровью. Ко мне кто-то подошел, стуча тяжелыми сапогами – наверное, Александр. Откуда-то издалека прилетел голос Сверра:

– Дело сделано?

– Кара настигла неверного. Он на последнем издыхании.

– Что скажешь, брат?

Конунг вздохнул.

– Отнесите его тело в лес и бросьте там. За ночь и костей не найдут. Завтра же объявите всем, что мой сын, Верманд Суровый, погиб в бою как истинный сын конунга.

Глава четвертая

Личный дневник Расула Аль-Сахи, начальника испытательного центра компании «Доступная Вселенная», запись №15:

«Опытные образцы проекта „Эколог“ ведут себя с существенным отклонением от теоретических прогнозов. Прививание растениям человеческих генов и пересадка некоторых органов с последующей искусственной связью дали неожиданные результаты – скорее всего, сказался недостаток накопленных человечеством знаний о внутренней жизни мира растений. Полученные особи отказываются сотрудничать, не идут на контакт, порой ведут себя чрезмерно агрессивно. Язык людей понимают, но категорически против разговора на нем. Изначально предполагалось, что гибриды помогут нам с пониманием лесных биотопов и их проблем, окажут поддержку в принятии ключевых направлений экологической деятельности. Пока что прогноз неутешительный – возможно, они станут сговорчивее, если поселить их в реальную среду с нужным типом растительности, а не подпитывать в теплицах. Высадили практически всю популяцию на полигон „Бальдр“, продолжаем наблюдение силами местного населения».

Тьма. Всепоглощающая, заполняющая собой все пространство. Воплощенное зло и, одновременно с этим, спокойствие и безмятежность. Я все еще мыслил, все еще цеплялся за жизнь – значит, мой путь на Бальдре не завершен. Но я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой – просто не чувствовал их, не видел; я пытался кричать, звать на помощь, но тщетно – ни звука не раздавалось во тьме. Что это – Кархайм, а меня отправили в черное ничто за ослушание? Или я стою на пороге царства мертвых, Хель? Постепенно в голову прокрадывались воспоминания – я сражался и пал, пронзенный стрелами бывшего соратника. Как его зовут? Не могу вспомнить…

Я попробовал оглядеться, и в шее заныло, хоть моего тела и не было видно. Нет, нет, умирать нельзя! Если я сейчас останусь здесь, во тьме, то она не выпустит меня больше никогда – нужно рассказать всем о предательстве! Великом предательстве… Но я не мог припомнить, кто нас предал. В памяти, наконец, всплыло слово – Бледные. Точно! Боги предали нас, превратив в рабов, заставляя своими повелениями творить ужасные вещи. Этот обман тянется сквозь года, а ведь я считал, что убить за ослушание Бледным – великая честь и священный долг! Люди слепо верят колдунам, а конунг велит бросить тело собственного сына в лес, чтобы оставить на съедение зверям. Ни за что! Бальдр сбросит позорное ярмо! Если бы мне только…

Невероятным усилием воли я открыл глаза и тут же зашелся страшным кашлем. Во рту появился соленый металлический привкус – кровь. Перед глазами легла пелена, но вместо вездесущей темноты я увидел размытые цветные пятна – зеленые, голубые, белые… Постепенно, моргая изо всех сил, я различил угрюмые ели, нависшие надо мной, как палачи; сверху взирало синее небо с белыми рваными облаками. Лес – значит, приказ конунга исполнен. Словно пробуждаясь вместе со мной, в тело вонзился холод – меня бросили прямо в снежный сугроб. Не чувствую пальцев… Застонав от боли, повернул голову – из тела торчали обломки стрел, а кольчуга и рубаха под ней заляпаны кровью. Я попробовал приподняться и не смог – тело просто отказывалось повиноваться. Внезапно до моих ушей донесся низкий рык – припадая к снегу и жадно нюхая следы, шел тощий, голодный волк. Те, кто притащил меня в лес, давно ушли, зато мой запах манил лесного хищника все ближе. Я мог только беспомощно смотреть на него, не в силах двинуть пальцем – увидев меня, волк зарычал громче.

– Прочь… Пошел прочь… – через боль и муки я сдвинул правую руку, но оружия при мне, конечно же, не оказалось.

Глупо было надеяться, что я выживу в лесу. Судьба зачем-то позволила мне вырваться из плена тьмы – лучше бы там и оставался. Проснуться, выжить, только чтобы посмотреть в глаза верной смерти – слишком жестокая судьба для человека. Облизывая пересохшие губы и прерывисто дыша, я глядел на длинные клыки и нити липкой слюны, протянувшиеся между ними, как паутина. Снег скрипел под лапами зверя все громче. Вдруг он насторожился и навострил уши – кто-то идет! Я услыхал легкие, почти невесомые шаги; взмах, свист рассекаемого воздуха – и в дерево рядом с волком вонзился метательный топорик. Альв! Только этого не хватало! Заскулив, зверь бросился наутек, а я, сплюнув густую кровь, опустил веки. На меня легла тень – альв, одетый в подобие меховой куртки, нагнулся надо мной, принюхиваясь и разглядывая раны. От него шел стойкий запах жареного мяса, хвои и кошачьей шерсти. Я вновь открыл глаза – альв сжимал в руке короткий нож, но, казалось, что-то остановило его от последнего удара; он смотрел скорее с любопытством, потирая подбородок.

– Хахун.

Залепетав на своем языке, житель леса коснулся обломка стрелы в плече, и я застонал.

– Это… Это есть… – альв пытался выговорить человеческие слова. – Это есть стрела от человек. Человеческий стрела.

Я не смог ответить.

– Человек бить человек, – пробормотал альв и выпрямился.

Не в силах больше терпеть боли, я закатил глаза и снова погрузился во тьму, утопая в ней, как в холодном непроглядном море. Не знаю, сколько времени мне пришлось провести в забытьи, но во тьме возникло новое ощущение – тепло. Я очнулся от того, что все тело ломило, а в нос ударял мощный запах сосновых иголок.

– Пей.

Постепенно глаза сфокусировались, и я понял, что лежу на грубой кровати, укрытый длинным теплым одеялом с разноцветным орнаментом. Видимо, меня притащили в какое-то жилище – вокруг стояли стены из кожи, а дым от очага уходил вверх, в дыру в потолке. Седой альв с морщинистым лицом протягивал мне глиняную чашечку с каким-то мутным пойлом, от которого поднимался пар. Увидев перед собой лицо с раскосыми глазами, я попытался приподняться на локте, но не сумел; отбиваясь ногами, отполз в самый край жилища, схватив первую попавшуюся под руку палку.

– Не приближайся, – прохрипел я.

Альв посуровел:

– Пей! Никто твоей смерти не желает. Кроме тебе подобных.

Кровь кипела в венах, когда передо мной проносились лица убитых альвами соратников. Ненависть заполнила душу, но через пелену злобы донеслись слова старика:

– В тебя стреляли люди. Значит, человек хороший. Пей, у тебя много тяжелых ран.

Я не поверил ушам – альв пытается меня вылечить? Зачем? Казалось, что от тьмы уже не очнуться, и я отправлюсь в Хель, когда тот лесной охотник перережет мне глотку ножом… Но вместо этого он приволок меня сюда. С какой целью?

– Что это? – закашлявшись, спросил я.

– Отвар хвои. Пей и спи, – альв поставил чашку передо мной и ушел к очагу, выставив ладони к огню.

Я нерешительно понюхал питье – от терпкого запаха сводило скулы. Что, если меня хотят отравить? Нет, тогда бы не стали ради этого тащить через лес. Вздохнув, я одним мощным глотком осушил чашку и поморщился было, но оказалось, что отвар не так уж и плох. Я осторожно огляделся – жилище представляло собой высокий конус; на каркас из обструганных палок крепились шкуры лесных оленей, размалеванные рисунками. В центре, обложенный почерневшими камнями, полыхал жаркий огонь, прогоняя зимнюю стужу, которая старалась пролезть внутрь. Варево альва согрело внутренности, и мне даже стало жарко, а веки начали слипаться, будто я не спал добрых три дня. Стрел в теле не оказалось – вместо этого меня украшали грубые повязки. Порванная кольчуга пропала, как и испачканная кровью рубашка. Старый альв еще раз обернулся на меня, сверкнув глазами, и принялся вылизывать руки. Закутавшись в одеяло, я уснул, предоставив судьбе решать, что со мной станет.

На ближайшие дни моим единственным облегчением и развлечением стал сон. Я просыпался, ел все, что старый альв оставлял мне на глиняной тарелке, и засыпал снова. Меня мучили кошмары – Сверр, отец, мать и друид с татуировкой змеи преследовали меня в длинных коридорах, заваленных магическими пультами, а сверху, сорвав потолок, смотрели загадочные Бледные, желая увидеть, как я погибну в руках предателей. Медленно, очень медленно раны затягивались – я чудом остался в живых, и теперь, с помощью прошлых заклятых врагов, выздоравливал, постепенно приходя в себя. Изредка лесной народ появлялся в жилище старика, но на меня смотрели или с любопытством, или без всякого выражения, и никогда не заговаривали. На своем языке они обсуждали что-то со старым альвом, а он отвечал, рассыпая на расшитом маленьком коврике костяные амулеты. Насколько я смог понять, меня приютил местный шаман – по всему дому, который назывался «типи», он каждый день развешивал обереги, а стены покрывали странные узоры и примитивные изображения животных и каких-то причудливых созданий, напоминавших помесь человека и дерева. Я вспомнил слово, которое слышал от отца – осинники.

Через две недели я сумел встать, тяжело опираясь на шамана. Грудь и плечо невероятно саднили, едва не сводя меня с ума, но альв приготовил какую-то мазь, которая прогоняла боль и успокаивала нервы. Спустя месяц я уже мог ходить самостоятельно и все больше времени проводил, сидя у костра. Сильнее всего меня удивляло, что альв приютил человека. Он кормил меня, поил и лечил, но никогда ничего не объяснял и не отвечал на вопросы. Только кивал или пожимал плечами, уходя от разговора.

– Ешь. Ты еще очень слаб, – говорил старик, предлагая мне кусок вареной оленины.

Моя ненависть к лесным жителям сменилась недоумением. Никто из них не желал мне зла, а гости шамана иногда даже стали приветственно кивать. Они указывали старику на меня пальцем и говорили «охитэка». Однажды вечером, осторожно трогая заживающие раны, я спросил у него:

– Что значит охитэка?

Шаман бросил в очаг пригоршню каких-то сухих трав, и к потолку взвился пурпурный туман.

– Это значит «храбрый», – ответил старик.

Я даже и не надеялся получить ответа.

– Почему они так зовут меня?

– Потому что вы, люди, нечасто выступаете против демонов, которым поклоняетесь. Если кто-то из вашего рода не желает исполнять приказы черных духов ночи – то он охитэка. Он хороший.

– Ты поэтому решил меня выходить? И тот альв, которого я видел в лесу… Поэтому меня не убил?

– Именно. В тебе торчали человеческие стрелы, потому Адэхи и принес тебя в деревню. А одна наша охотница, Кэлиска, нашептала мне, что слышала в лесу разговоры людей в тот же день. Они говорили о человеке, убившем колдуна и отказавшемся почитать Бледных. Речные камешки и кости сказали мне, что это ты. Верно?

– Верно, – ответил я.

Шаман помолчал, а потом бросил на богато расшитый коврик разноцветные стеклышки. Поводил в них пальцем и, наконец, посмотрел мне в лицо:

– Кто стрелял в тебя?

– Мой дружинник. То есть, воин, которым я командовал.

– Ваше племя – предательское. Я не удивлен. Но тики-тасы говорят, что в тебе скрыта иная печаль.

Я склонил голову и глубоко вздохнул, а глаза наполнились слезами.

– Отец не стал слушать и мне пришлось сразиться с ним. Он предпочел умилостивить богов, вместо того, чтобы пощадить невинных людей.

Шаман покачал головой и швырнул в очаг новую охапку трав. На сей раз жилище озарило синее сияние. Только сейчас я обратил внимание на то, что тело старика покрывают татуировки. Альв носил только кожаные штаны и подбитые мехом мокасины, а на жилистом теле красовались какие-то строки изречений, записанные на неизвестном мне языке. Глаза отливали малахитом, а седые пряди длинных волос доходили шаману до груди. Он накинул плед и вздохнул:

– Спи. Зима заканчивается – с приходом тепла вернется и твое здоровье.

Спустя еще полтора месяца снег начал таять, ручейки побежали по лесным тропкам, а два ласковых солнца согрели молодые зеленые стебельки первых цветков. Я, опираясь на палку, стоял у входа в шаманский типи, наблюдая за жизнью альвийского поселения в самой гуще леса. Это стало моим любимым развлечением, кроме, пожалуй, прогулок по лесу в сопровождении Чогэна – именно так звали старого альва. Деревня располагалась на небольшой опушке у бурного холодного ручья, спрятанная за могучими соснами и широкими елями. С каждым днем мы заходили все дальше, увлекаясь беседой – шаман рассказывал мне о своем народе, а я – о жизни Стохетхейма и его обитателей, о воинских традициях и культуре людей. Я понял альвов и перестал испытывать к ним ненависть – они нападали на людей в лесах, потому что знали, что дружины убивали невиновных, а колдуны творили жуткие вещи. Жители отдаленных человеческих селений тайно торговали с альвами и иногда искали у них приюта и защиты от собственных хозяев. Так поступали и в Инностинге. Альв также рассказал мне о Спасителях Бальдра, про которых мне доводилось слышать и раньше; большую их часть составляли крестьяне и солдаты-дезертиры, которые вели почти что безнадежную войну со Стохетхеймом и Бледными.

Жители альвийской деревушки едва говорили по-человечески, и шаман поведал мне, что выучил язык у одного из торговцев, который раньше часто приходил к ним в стан. Альвы жили простой жизнью охотников и собирателей, преследуя оленей и кабанов меж деревьев. Женщины бились и охотились наравне с мужчинами; дети играли возле ручья, заливисто смеясь и пуская в воздух странные штуки на веревках. Из листов грубой бумаги они складывали причудливые фигурки и заставляли их парить на ветру. Раскрашивали таких «воздушных змеев» все на свой лад – чей-то изображал птицу, иной был разукрашен в красный и скалился нарисованной пастью чудовища. Я любил сидеть у порога шаманского типи и наблюдать за плавным полетом бумажных чудищ, размышляя о судьбе отца, Кэри и о том, что же мне теперь делать. Остаться навсегда я не мог – хоть мне и пришлось по душе общество альвов. Как только здоровье окончательно вернется, нужно двигаться дальше. Только вот куда и зачем – это покрыто завесой тайны. Шаман загадочно молчал и порой лишь говорил, что меня ждут великие дела. По крайней мере, так сказали ему разноцветные стекла, тики-тасы.

Понемногу я стал понимать причудливое наречие альвов. Хотя, понимать – это слишком громко сказано; я выучил пару фраз и с десяток полезных слов, а разговоры лесных жителей приобрели немного больше смысла, чем раньше. Я, наконец, раздобыл некое подобие бритвы и, помешкав немного, сбрил усы и бороду начисто. Волосы обрезал так, чтоб они опускались на плечи. У альвов на лице волосы не росли от природы – Чогэн с искренним любопытством меня разглядывал. Он находил забавным, что нам приходится применять специальные инструменты, чтобы убрать растительность на лице. Разумеется, обычно воины Стохетхейма на брились вообще, но я не хотел больше иметь ничего общего ни с армией конунга, ни с теми, кто поклоняется Бледным. Когда весна стала подходить к концу, ручей согрелся достаточно, чтобы можно было мыться, не грея воду в горшке над очагом. Что я сразу и сделал с великим удовольствием. Чогэн пытался учить меня вылизываться, как кошка, но я не обладал той гибкостью тела, которой могли похвастать альвы. В один из прекрасных, теплых и наполненных спокойствием вечеров, шаман измельчал в ступе лекарственные травы, а я сидел рядом с ним, стараясь запоминать все, что делает старый альв.

– Это, – Чогэн показал мне серебристый листок, – мечелист. Мазь из него прекрасно заживляет раны. А если смешать сушеные листья драконьей погибели и толченые коренья комарника, то получится такая смесь, что вдохнешь – и сможешь не спать всю ночь. Будешь быстр, как лань!

Я кивнул.

– Близится первый день лета. Праздник Цветения, – продолжал шаман. – Осинники, наконец, пробудятся ото сна и вернутся к нам. Цветение священно как для них, так и для нас – именно в этот день ты найдешь ответы на все свои вопросы.

– Как? – я насторожился. – Что мне нужно будет сделать?

– Тебе – ничего. Я приготовлю отвар провидцев и увижу все в твоих глазах. Я не просто так приютил тебя и выходил. Ты здоров, бодр, полон сил – в тебе есть запал! Ты – не простой человек; ни одному альву не под силу то, что суждено тебе. Но все альвы этого хотят.

– Что же это?

– Свобода, – шаман добавил к смеси побег какого-то кустарника, – ваши боги, Бледные, прокляли Бальдр, заполонили его скверной. Их нужно остановить, отвадить! Но куда нам одним тягаться с богами… Только все вместе мы можем завоевать собственную свободу. Спасителям Бальдра помогут осинники – и мы снова выйдем на тропу войны с людьми, если понадобится. Но тебе отведена особенная роль. Ты уже и сам готов, хоть и не знаешь пока этого.

– Я не выношу загадок, Чогэн. Что мне предстоит совершить? Клянусь, я сделаю все, чтобы Бледные забыли об этом месте!

– Терпение, охитэка. Терпение. Дождись Цветения – и все поймешь. А пока, раз твои руки окрепли, возьмись за оружие – вспомни, каково это. Я попрошу охотницу Макои, она тебе поможет. Ей нет равных.

– Мне не нужна помощь, я прекрасно владею мечом…

– Меч у альвов не в почете. Можешь ли ты так кинуть топор, чтобы сбить с ветки осторожную белку? Бьюсь об заклад, ты и в дерево не попадешь! Послушай мудрого совета и отправляйся завтра к Макои. У тебя впереди много боев, Верманд. Как и у нас всех.

На следующее утро я отправился в один из отдаленных типи, у самого ручья – именно там проживала охотница. Альвы просыпались рано – спокойное журчание воды нарушал детский смех и песни женщин, которые готовили еду на кострах. Я втянул пряный запах жареной оленины – казалось, никаких хитростей в приготовлении еды у лесного народа не водилось, но она получалась такой вкусной, что повара конунга могли позавидовать. Откашлявшись, я подошел к входу в типи.

– Макои? Я могу войти?

Молчание. Я назвал охотницу по имени еще раз, но безрезультатно. Тогда я немного отодвинул полог и заглянул внутрь. Пусто – видимо, уже ушла в лес за добычей. Что ж, делать мне все равно нечего… Я сел на большой плоский камень у ручья и скрестил ноги. Пожалуй, никто из знакомых, друзей или врагов, меня бы сейчас и не узнал – одет как самый настоящий альв и, если б не светлая кожа и человеческие глаза, то вполне сошел бы за «своего». Мягкие штаны, украшенные тесьмой и альвийскими узорами, такие же мокасины и голый торс – погода стояла теплая и приятная. Я наблюдал за играющими и вылизывающимися детьми и думал о том, как ошибался всего несколько лет назад. Стохетхеймцы считают альвов дикарями и свирепыми хищниками леса, и у меня не было никаких причин в этом сомневаться после рокового боя в лесу. Ненависть терзала мое сердце, заставляя бросить все и направить дружину в леса, чтобы искать встречи с лесными жителями и вырезать их всех до единого, в память об Олафе и боевых товарищах. Как верно научил меня Чогэн, ненависть – чувство от Бледных. Они нас создали подобно себе, вложив самые плохие из эмоций. Наш отряд был разбит за то, что пролил кровь невинных на радость темных человеческим богам – справедливость заставила альвов забрать кровавую плату, раз мы посмели идти через их леса.

– Зачем искать себе повелителей в темноте космоса, когда настоящие чудеса ходят среди нас? – спросил меня однажды шаман. – Посмотри на осинников – разве это не чудо природы? Вот, кого мы должны слушать – тех, кто ближе всех к планете.

Я был безмерно благодарен Чогэну и остальным за спасение – если бы не Адэхи, то меня сожрал бы голодный волк. Если бы не дальновидность и мудрость шамана – то я погиб бы от ран и потери крови… Я уже начал забывать залы родного замка, свыкаясь с жизнью в лесу. Только по вечерам накатывала тоска, когда в воспоминаниях появлялись рыжие волосы Кэри. Где она сейчас? Что делает? Наверняка меня считают мертвым – тяжело в это не поверить, когда видишь, как в человека вонзаются стрелы, одна за другой. И она тоже верит, что меня больше нет в живых…

Я обязан альвам по гроб жизни – удивительно, как из заклятых врагов они смогли превратиться в верных друзей и спасителей. Чем здоровее я становился, тем чаще стал помогать лесному народу в повседневных делах – таскал воду, помогал чинить дома, разводил костры, а иногда даже готовил пищу. Альвы посмеивались, пробуя мои «блюда», но с благодарностью ели, даже если я сам считал их невкусными. У шамана мне удалось обучиться искусству травника, и порой я сам собирал все необходимые ингредиенты для мазей, порошков и настоек, помогая Чогэну лечить больных. Мои мускулы укрепились и вновь обрели прежние формы. В теле стала ощущаться необыкновенная легкость, и я частенько выходил в леса только для того, чтобы пробежаться. Куда быстрее, чем раньше, как настоящий стремительный зверь, я несся вперед, легко уклоняясь от ветвей и прыгая через поваленные древесные стволы. Но все тяжелее на плечи ложился груз судьбы – предательство не может остаться без ответа, а меня предали собственный отец, мать, народ… Все. Нужно найти Спасителей Бальдра и предложить им свой меч – все ради того, чтобы сбросить с планеты оковы Бледных! Хуже всего, что люди Стохетхейма добровольно надевают на себя эти кандалы и пытаются заковать в них всех вокруг.

– Вы и других людей так любезно принимаете? – этого вопроса не избежать, и задал я его Чогэну еще в начале весны.

– Нет, – покачал старик головой, – ты первый. В нашем селении еще не жил так долго никто из вашего рода. Я убедил остальных, что именно тебе суждено надломить власть Бледных на планете. Они видят в тебе надежду. Некоторые не верят, но не стали противиться. Мне было видение – Оракул в осколках, а над ним не альв, но человек. С оружием в руках и в священных татуировках лесов.

– Откуда вам известно про Бледных? Вы ведь им не поклоняетесь.

– Как и вы, мы созданы их руками. У нас из поколения в поколение передаются сказания о том, как Бледные, желая превзойти природу, превратили священных кошек в нас – подобие людей. Они желали, чтобы мы стали их рабами, но наш путь не таков; поэтому здесь, на Бальдре, мы стережем природу от всяческих посягательств. Нас много, поселений и племен по всем лесам планеты не счесть – и во время Цветения благословенные осинники дают нам возможность общаться друг с другом.

– Общаться на расстоянии? Как это?

– Дождись Цветения, охитэка.

Задумавшись и не замечая ничего вокруг, я утонул в мыслях, убаюканный журчанием воды. Наконец, меня окликнули. Я поднял глаза – Макои в облачении охотника стояла в трех шагах позади меня, попирая ногой поверженного оленя. Добытчики племени вернулись, наполнив стан громкими возгласами и бряцаньем оружия. Мимо меня прошли двое, кивнув и приложив три пальца к левому плечу – жест приветствия. Я ответил им тем же и, захрустев затекшими суставами, поднялся с камня, обернувшись к Макои. Она не знала человеческого языка даже на уровне моего спасителя, Адэхи, поэтому изъяснялась на своем, подкрепляя все жестами. Мне трудно было ее понимать, но раз шаман сказал…

– Привет. Чогэн сказал. Я пришел, – сказал я на ломаном альвийском.

Девушка удивилась и зашла в типи. Спустя несколько минут появилась снова уже в повседневном облачении – длинной белой рубахе до колен. Судя по всему, она никак не могла взять в толк, зачем шаман прислал меня – помощь ей не требовалась, а убитого оленя она может отнести к центру деревни сама. В теплые месяцы альвы принимали пищу вместе – сидя в большом кругу камней посреди поляны. Я указал сначала на убитого оленя, а потом изобразил, будто метаю топор: