Хроники Бальдра. Творение рук человеческих

– Кто тут среди вас старейшина? – громогласно объявил воевода, смотря поверх голов людей, будто специально не замечая посланца.

– Я здесь старейшина, – спокойно ответил старик, – а вы, стало быть, псы конунга?

– Псы, стало быть, – усмехнулся Олаф, – а ты дерзить не спеши. Видят Бледные, не хотим мы мечи в ход пускать, но, коли заставите, так не дрогнем.

– А мы, – старейшина обернулся, и жители похватали дубины и вилы, – и сами не робкого десятка. Не нужны нам больше ни колдуны ваши, ни Бледные! Издавна мы идолы духам леса ставили – и сейчас не перестанем! Где это видано, чтобы друиды, которые за урожаем да зверьем следить должны, детей наших забирали?! В следующий раз мы такого колдуна не отпустим – вздернем на площади, да и пусть воронье ему глаза выест!

Толпа одобрительно зашумела, придвинувшись чуть ближе. Мой конь, волнуясь, грыз удила и беспокойно переступал на месте. Оленерогий обернулся к нам – в свете факелов его борода отливала серебром. Он сокрушенно покачал головой и едва заметным движением поправил ножны, чтобы удобнее было хвататься за рукоять меча.

– Что-то, старик, за нос ты нас водишь да головы морочишь. Никогда колдуны детей не трогали! Не хотите дань Стохетхейму платить, так и скажите! А всякие страшилки кому еще на ночь рассказывай!

– Да ну? А ты спроси у конунга своего, что друиду было приказано, а потом уж суди нас! В чем наше преступление, кроме того, что жить вольно хотим, да детей не даем в обиду? Нет вам хода в Инностинг; поворачивайте коней, а не то хуже будет!

– Точно! Проваливайте! Вон из нашей деревни! – загомонила толпа; Олаф едва успел поднять щит, как в него ударилось несколько брошенных камней.

– Ну все, старик, ты сам себе такую судьбу уготовил! За нарушение указа конунга и нападение на колдуна наказание – смерть! Мечи наголо!

Ну вот и все! Мое сердце билось все быстрее – онемевшими пальцами я с лязгом извлек Барда. Наша дружина ударила в толпу и прошла сквозь нее, как раскаленный нож сквозь масло. Меня опьянил бой – крики, звон оружия, запах стали и крови… Сознание помутилось, и, будто во сне, я рубил направо и налево, пока не отнялась рука. Не знаю, скольких мы отправили в Хель, царство мертвых; прошло совсем немного времени – не успела бы и маленькая свечка прогореть, как толпа дрогнула, рассыпалась, и люди побежали куда глаза глядят, побросав оружие. Олаф и остальные натянули поводья; я же, гонимый жаждой крови, помчался за старейшиной. Старик обернулся и, увидев меня, припустил еще быстрее, но споткнулся, повалившись на землю. Охнув, старейшина успел только перевернуться на спину, а я уже слез с коня и стоял над ним, тяжело дыша.

– Хорошо, хорошо, ваша взяла! – седой старец поднял руку. – Не губи, сжалься!

Я не слушал. Скривив губы, взмахнул клинком… Бьорн схватил меня сзади, прижав руки к туловищу:

– Остынь, парень! Хватит кровь лить, хватит!

Я бился в хватке громилы, изрыгая проклятия, пока голову не очистил луговой ветер, несущий запахи цветов и реки. Кровавая пелена отступила, и я заплакал, поняв, что только что натворил. Старейшина не смел поднять взгляда, сжав голову руками.

– Ну? Угомонился? Так всегда в первый раз, не хнычь – поди, воды попей да посиди. Вырвет – так не волнуйся, это нормально, – Бьорн выпустил меня, и я закашлялся – силач едва не задушил; не руки – а бревна!

Понурив голову и размазывая по лицу слезы, я побрел назад, к коню, и дрожащими руками схватил бурдюк с водой. Драчун оказался прав – тошнота подкатила внезапно, и я согнулся пополам. Утерев рот, бросил взгляд на меч – с него капала кровь, тягучая, как древесный сок. Будто издалека, донеслись слова Бьорна:

– А ты, старый, иди назад, в деревню, да заруби на носу себе – слово конунга священно! Не потерпит он такого бесчинства. Услышим снова о бунте, так легко не отделаетесь…

– Бледные вам головы совсем заморочили. Природа такого злодейства не выдержит – вот увидите, настигнут вас лесные духи, а уж от них мечом не отмахнешься! – прохрипел старик, поднимаясь на ноги.

Но Бьорн его уже не слушал – Олаф протрубил в рог, созывая дружинников. Я, все еще не придя до конца в себя, забрался в седло и вставил ноги в стремена. Оленерогий окинул меня взглядом и, что-то проворчав, кивнул.

– Бьорн, давай шустрее! Поторопитесь – наберите воды в бурдюки, хлеба возьмите из хранилища, если нужно… Имеем право по указу конунга! Нам еще по ночному лесу пробираться – не самое приятное занятие, так что давайте выступим поскорее.

Вскоре мы поскакали дальше, перейдя маленькую речку вброд; я то и дело оглядывался – тела лежали на поле недвижно, и к горлу снова подступала горькая тошнота, когда я вспоминал, как рубил жителей мечом. Он все еще лежал в моей руке – кровь никак не желала смываться, и я с остервенением тер клинок грязным куском ткани. Слова старейшины почему-то запали в душу – что он имел в виду, когда предупреждал о лесных духах? Неужели они и вправду существуют?

– Олаф!

– Чего тебе?

Я снова нагнал воеводу.

– А что, если старейшина был прав, и в этом лесу водятся духи? Не опасно ли ехать ночью?

– Утра ждать – опоздаем, нам нужно точно в срок вернуться, – покачал головой Оленерогий, – к тому же, не верь ты в эти глупости. Есть только Бледные и их высший суд; никаких духов или бесов в лесах отродясь не видели, а я пожил уже немало, да и повидал тоже. Так что, выбрось слова старика из головы – из ума он выжил. Лучше постарайся в седле не заснуть, а то еще ударишься о какой-нибудь сук, упадешь и шею свернешь. А меня за это конунг казнит потом.

Слова воеводы меня немного успокоили, но блеклая тень сомнения все же осталась. Ночь – хоть глаз выколи, будто все сажей измазали. Светлая луна покажется только завтра, продержится на небосводе три дня, а потом снова сгинет на неделю. Шорохи ночного леса нагоняли тревогу – то ухнет вдалеке сова, то кустарник треснет тонкими ветвями, словно кто крадется… Как знать, может, действительно кто-то смотрит на нас из темных зарослей? Мою душу охватило плохое предчувствие – хоть воевода и не верил в духов, я рос человеком довольно-таки суеверным, поэтому решил держать меч наготове всю ночь. Пусть этот лесок и располагался совсем рядом со Стохетхеймом, порой доносились слухи о разбойниках, которые становились с годами все смелее и отчаяннее.

– Эй, Тир, зажги-ка факел, – Олаф обернулся в седле, – ни зги не видно, а конь что-то волнуется. Боюсь, как бы не волки…

Дружинник кивнул и поджег факел – маленький островок света разогнал чернила ночи. Тени деревьев и кустов, вторя пляшущему пламени, затрепетали вокруг нас; вдалеке раздался тихий вой – и правда, что ли, волки бродят… Ко мне с лукавой улыбкой повернулся Алрик Щитоносец, еще один молодой дружинник, едва ли старше меня на пять лет. Он и не думал вытирать лезвие своего топора, и в пламени факела кровь на металле играла всеми оттенками багряного.

– Ну что, Верманд, понравилось тебе головы сечь?

– Не напоминай, – я угрюмо опустил глаза, – чувствую себя ужасно. Будто зарезал невиновного.

– Конечно, это тебе не манекен с соломой! – засмеялся Алрик. – Как приедешь, расскажешь подружке о своих подвигах, а? Как там ее зовут? Кэри?

– Не твое дело! – я взглянул в глаза «шутнику». – Не посмотрю, что ты дружинник, попробуешь надо мной подтрунивать, я живо тебе зубы пересчитаю.

– Ого, какой резвый! А хватит сил, малец?

– Закрой рот, Алрик! – я не заметил, как к нам подъехал Олаф и отвесил хохмачу звучную затрещину. – У тебя самого борода еще еле растет, нашел, перед кем красоваться! Лучше бы топор протер – едешь, как какой-нибудь разбойник с большой дороги! Как вернемся в Стохетхейм, я с твоей дисциплиной поработаю – ох, и запоешь ты соловьем тогда!

– Да я же просто пошутил, – проговорил Щитоносец, потирая ушиб, – я ж несерьезно!

– Тогда в шуты тебя конунгу отдам, а пока ты в дружине, да в ночном лесу – держи пасть на замке!

Дерзкий задира! Алрик мне сразу не понравился, в первый же день в дружине; до моего прихода ему нравилось подначивать Стефана, скромного молчаливого увальня, который сейчас ехал ближе к голове отряда. Теперь же он решил переключиться на меня, да еще и про Кэри откуда-то вызнал! Как будто дружиннику больше заняться нечем! Лучше бы тренировался с таким же усердием – видал я, как неуклюже он машет топором…

Мы проехали по лесной дороге еще какое-то время. Холод больно кусал за бока, и даже плащ уже не помогал, сколько бы я в него ни кутался. Внезапно где-то слева от дороги отчетливо треснула ветка – я обернулся, сжав Барда. Как будто кто-то крадется через заросли… Бандиты? Лишком близко к Стохетхейму – сюда им точно нет резона забредать, да и нападать на вооруженную дружину – идея не самая лучшая.

– Эй, Тир! Бьорн! Стефан, Хакан – вы слышали?

Дружинники переглянулись и завертели головами.

– Нет, Верманд, в чем дело?

– Кажется, кто-то следит за нами из чащи. Я только что слышал легкие шаги, и ветки на земле трещат, словно на них наступают…

Воины нахмурились и взялись за оружие; отряд замедлился, и вскоре весть донеслась до Олафа. Старик приказал всем замолчать и прислушался. Минута томительного ожидания – ничего, тишина, только ночные жуки стрекочут да птицы хлопают крыльями. Даже вой волков затих вдалеке.

– Нет здесь никого, Верманд. Это у тебя еще бой в крови клокочет – постарайся расслабиться, мы уже почти приехали домой.

Я вздохнул. Наверное, и правда, виной всему тьма ночи и бой в Инностинге – вот и чудится всякое, шорохи да стуки. Успокоившийся было Алрик с гадкой ухмылкой обернулся снова. Но едва он раскрыл рот, чтобы отпустить какую-то едкую шутку, как из чащи со свистом вылетел маленький топорик и вонзился прямо Алрику в голову, проломив шлем. Я обомлел, а конь неистово заржал, забив копытами. Наш отряд остановился, все смешалось – закричал Тир, повернул назад коня Олаф; тело Щитоносца выскользнуло из седла и грузно рухнуло на лесную дорогу.

– Алрик! – я спрыгнул на землю и подбежал к дружиннику.

Мертвее не бывает – метательный топор едва не рассек голову пополам.

– Назад! В седло, черт тебя дери! – закричал мне Олаф.

В то же мгновение ему в бок воткнулся такой же топорик, и старик, охнув, повалился на землю. Кусты зашумели и затрепетали – с треском кто-то ломился прямо к нам.

– Ка-р-да! – из зарослей выпрыгнули долговязые воины, вооруженные короткими копьями, топорами и маленькими круглыми щитами, размалеванными краской и украшенными перьями.

В неверном свете факела мелькнуло лицо – раскосые глаза, длинные светлые волосы, кожа цвета миндаля… Альвы! Лесные хищники и разбойники – так вот, о каких «духах», наверное, говорил старейшина! Их было человек двадцать – с воинственными кличами альвы набросились на нас, и закипел бой. Из рук Тира выбили факел – упав в грязь, он погас, погрузив лес в непроглядную тьму; я махал мечом наугад, зато альвы видели в ночи, как кошки. Мне никогда еще не приходилось встречаться с ними – знал я об этих лесных жителях только со слов отца.

Где-то в пылу схватки вскрикнул Стефан, и раздался глухой удар – как будто кто-то упал с коня. Меня сбили с ног, ударив в грудь; не почувствовав боли, я вскочил на ноги, стараясь пробиться к остальным дружинникам, которые в последних отблесках факела встали вокруг раненного Олафа. Сзади меня схватили за руку – чья-то сильная ладонь сжала предплечье; я вслепую ударил назад мечом, и клинок Барда напоролся на что-то мягкое, а в воздухе повис запах крови. Бой превратился в настоящую потасовку, свалку, в темноте невозможно было разобрать, где люди, а где альвы. Я получил удар кулаком по лицу и, на секунду потеряв равновесие, упал на землю. На грудь мне прыгнул альв – глаза понемногу привыкали к темноте, и я разглядел, как сверкают его кошачьи глаза. Он издал вопль и занес кривой нож, метя мне в горло – и вновь я смог опередить убийцу, взмахнув клинком снизу вверх; взвизгнув, альв отполз в сторону, пытаясь зажать рану на боку. Я рывком поднялся и одним взмахом поющей стали отсек ему голову. Пошарил по земле в поисках щита – но, стоило его поднять, как в него впились несколько топоров. Широкая трещина расколола щит пополам – пришлось бросить бесполезный теперь кусок дерева, обитый кожей.

– Олаф! Бьорн! – я кричал изо всех сил, напрягая глотку, но не получил ответа – в уши лились только звон металла и глухие удары оружия о щиты.

– Ка-р-да!

Я резко обернулся, но не успел поднять меча – с воинственным криком альв ударил меня топором по шлему. Пред глазами поплыли круги, зазвенело в ушах, по лбу потекла теплая струйка крови… Ноги подкосились и, пытаясь руками удержать равновесие, я упал прямо в придорожный кустарник. Все глуше и глуше звучали далекие крики… Пока сознание не оставило меня.

Я не знал, сколько времени пролежал так, раскинув руки, смяв куст орешника. В глаза лился свет двух солнц, а над шумящим лесом щебетали птицы. Я со стоном попытался сесть и почувствовал, как болью обожгло голову – шлем раскололся, а все лицо покрыла запекшаяся кровь. Осторожно потрогал макушку – топор только чуть разрезал кожу, ничего серьезного, но удар оказался мощным. В кольчуге красовались дыры, а плечо и нога сильно ныли – приглядевшись, я увидел несколько неглубоких порезов. Вероятно, после того, как меня ударили по голове, альвы решили, что мне пришел конец. Наконец, спустя несколько минут бесплодных попыток, мне удалось встать на ноги.

– Олаф!

Молчание. Только какая-то птица закричала, сидя на еловой ветке.

– Бьорн! Хакан!

Нет ответа. С тяжелым сердцем я, шатаясь, вышел на дорогу – и снова упал на колени, увидев поле боя. Все залито кровью, кони пропали – альвы, судя по следам, увели их глубоко в ельник. Повсюду лежали тела дружинников, ни один из них не шевелился, не пытался встать, не отвечал на зов. Трупы альвов пропали – видимо, сородичи унесли их с собой. Я подполз к окоченевшему Алрику.

– Ну же, очнись! Давай!

Бесполезно! Глаза юноши остекленели, а губы давно посинели… Я метался от тела к телу, безуспешно тряся друзей и соратников за плечи.

– Нет… О, нет! Бьорн, вставай! Тир, ну что же ты?!

Посреди дороги я обнаружил тело Олафа – с бедняги сняли кольчугу и стащили наградной меч в богатых ножнах. Лицо старика осталось таким же суровым, как и при жизни – борода колыхалась на ветру, будто свитая из паутины. Утирая слезы, я оттащил всех по очереди с дороги и уложил рядом друг с другом.

– Прощайте, братья, – я расплакался, закрыв лицо руками.

Мрачные мысли душили, как силки, и я решил уйти как можно быстрее, чтобы оставить позади лес, альвов, смерть и горе. На дороге, где чернели лужи высохшей крови, я вонзил в утоптанную землю оружие дружинников, которое не забрал лесной народ, а рядом грудой сложил разбитые шлемы. Пусть все, кто проходят мимо, знают, что здесь лежит дружина воеводы Олафа, не знавшего поражений и страха. До сего дня. Спотыкаясь, я побрел в сторону Стохетхейма, надеясь дойти, не упав замертво от усталости, жажды и голода – все припасы исчезли вместе с конями.

Так я и шел, не разбирая пути, утоляя жажду в грязных лесных прудах, от которых воняло водорослями, и поедая ягоды, рискуя отравиться – ведь я не знал даже, как отличить съедобное от несъедобного. Лесные звери удивленно провожали взглядами одинокого человека, слабого, израненного, едва стоящего на ногах. Я бесчисленное количество раз падал на пыльную дорогу, ронял Барда, но снова поднимался и шел вперед, подхватив меч – его бросать нельзя было ни в коем случае. Потерял меч – потерял самого себя. В конце концов, я вышел из дремучего ельника и закричал от радости – всего в каких-нибудь трех часах ходьбы раскинулся Стохетхейм, уютно устроившись в долине меж холмов и лесов. На улицах города царило оживление – как и всегда по утрам, рынок кипел от покупателей и продавцов, кузни наполняли улицы звоном и запахом раскаленного металла, а пекарни пытались соперничать с ними ароматом свежего хлеба. Ребятня играла прямо на мощеном тротуаре, а их матери проводили свободное от домашних забот время за сплетнями и пересудами, обсуждая всех и вся в городе. Голоса утихали, когда я шел мимо – едва дыша и заглядывая людям в глаза. Никто мне не помог, ничего не сказал, даже не подал руки – все молча отводили взгляд, узнавая во мне юного сына конунга.

Тем временем в тронном зале царило смятение – отец не находил себе места, расхаживая взад-вперед по всему дворцу. Дружина должна была явиться на рассвете, а Олаф никогда не опаздывал! Что-то случилось – это точно; и Ингварр был бы куда спокойнее, если бы сам не отправил к воеводе собственного сына. Личные стражи правителя не осмеливались издать и звука, только беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Сев назад, на резной деревянный трон, Ингварр подпер голову рукой и закрыл глаза. Все чаще он начинал размышлять о том, чтобы выслать небольшой отряд навстречу дружинникам, и, если понадобится, идти до самого Инностинга. Слуга тут же подскочил с кубком, полным прекрасного вина, но Ингварр лишь раздраженно махнул рукой, прогоняя лакея. Остальная свита возбужденно перешептывалась, обсуждая, что же могло случиться с такой крупной дружиной на патрульном маршруте, когда я распахнул двери зала и вошел внутрь, подволакивая раненую ногу.

– Сын! – конунг вскочил с трона и помчался ко мне. – Да что же вы стоите, поддержите его, кто-нибудь!

Ошеломленные слуги и стража не сдвинулись с места. Отец сам подхватил меня под руки.

– Именем Бледных, сынок, что случилось? – отец едва не плакал, проводя рукой по широкой ране на моей голове.

– Все… Все мертвы. Все до единого. Остался только я.

– Как это могло произойти?

– Альвы. На нас напали альвы в лесу, – единственное, что мне удалось вымолвить.

Сознание снова милосердно улетучилось вдаль, и я обмяк в руках отца. В замок ворвались мать и дядя Сверр; колдун уже готовил волшебные пульты и целебные травы.

Глава третья

Фрагмент электронного письма исполнительному директору компании «Доступная Вселенная» от общества по защите прав человека: «Уважаемый В. Е. Берг, уведомляем Вас, что постановлением суда от 12.03.2251 в ближайшее время будет назначена проверка Ваших лабораторий на соблюдение прав подопытных, в том числе животных. Причиной нашего обращения в международный суд стали многочисленные тревожные новости о Вашем полигоне передовой экспериментальной науки (в дальнейшем – Бальдр) и подтвержденные различными источниками сведения о жестоком обращении с людьми, а также проведение Вами экспериментов, требующих письменного согласия испытуемого, что невозможно ввиду неразвитости общества, из которого отбираются кандидаты».

Времена изменились. Теперь, чтобы исполнить волю богов, требовалось немалое терпение и смелость – некоторые колдуны добровольно отдавали пульты, отказываясь от магических сил, лишь бы только не ходить в отдаленные селения. Сверр все чаще хмурился и запирался в хижине, а я никак не мог понять, почему. Пять лет улетучились вдаль, просочились, как песок сквозь пальцы. Через два месяца меня ожидала встреча с Бледными у великого Оракула; к счастью, я уже решил, что избрал верный путь. Меч и щит, да резной трон – вот, что меня ждет в будущем. Несмотря на долгий срок, мои душевные раны от того судьбоносного боя в лесах так и не затянулись, и лишь недавно я перестал видеть во сне погибших товарищей. Отец, как только смог, отправил на поиски тел отдельный отряд, вооруженный до зубов на случай нового нападения; лесные звери успели обглодать тела, но бренные кости Олафа и его дружинников предали почетному захоронению. Пять лет беспрерывных тренировок и достойной службы выковали из меня отважного воина, и народ Стохетхейма теперь знал меня как Верманда Сурового, сына конунга, самого верного его воеводу. Меня удостоили собственной дружины – пусть пока и немногочисленной. Это огромная честь – история знала очень мало примеров, когда воеводами становились в столь юном возрасте. Всего двадцать два года, а убеленные сединами ветераны готовы идти под моими знаменами в бой.

Теперь каждый раз, когда Бледные передавали через колдунов свои повеления, отряды дружинников должны были сопровождать чародеев в села, города и деревни, охраняя от гнева толпы. Где-то их встречали с распростертыми объятиями, а где-то только наши щиты сдерживали народ от рукоприкладства. Ходили тревожные слухи о Спасителях Бальдра – группе людей, открыто выступивших против власти Стохетхейма и Бледных. Безумие! Я был уверен, что так называемые «Спасители» – просто кучка бандитов и негодяев всех мастей из городских трущоб, которые нашли новый способ наживы, прикрываясь народной волей. Нам еще не пришлось вступить с ними в открытый бой, но подпортить кровь они уже успели – крали припасы в селах на патрульном маршруте, устраивали ловушки и завалы на лесных и горных тропах, а один раз осмелились отравить воду в деревенском колодце, из-за чего в страшных мучениях погибли два хороших бойца.

Нахмурившись, погруженный в мрачные думы, я ожидал появления колдуна, которого я и мой отряд должны были вести в маленькое село к северу от столицы. Обычное дело —дружина уже шесть раз кряду выступала в роли телохранителей и конвоя. Воины постепенно появлялись на главной площади, седлая коней и собирая припасы – осталось дождаться только троих. Жители с любопытством оглядывали наши украшенные щиты и сверкающие кольчуги, а городские мальчишки вызывали на бой, размахивая деревянными мечами.

– Тревожно мне, сын, – сказал отец перед тем, как назначить мне это задание; он стоял у окна замка, заложив руки за спину, и смотрел на первые снежинки, – близится час твоей встречи с Бледными, и почему-то мое сердце сжимает чувство близкой беды.

– Не волнуйся, – я положил руку конунгу на плечо, – мы уже много раз сопровождали колдунов, ничего не случится. Жители окрестных сел знают, кто я такой, они не осмелятся напасть. А если и решатся – ты знаешь, мечник я хоть куда. Мне нет равных.

– Не деревенские бунтовщики меня страшат, – покачал седой головой Ингварр, – а вести с востока. Говорят, осинников стали встречать в лесных чащобах; нехороший это знак. Свирепый народ деревьев просто так не меняет место жительства – их или что-то заставило уйти, или… Или, что еще хуже, нечто притягивает их сюда. Сам знаешь, чем это грозит. А за осинниками по пятам следуют и альвы.

Услышав это слово, я судорожно сжал рукоять Барда.

– Альвы?!

– Да, сынок. Я знаю, что в тебе горит жажда мести, но прошу, следуй голосу разума. Ваш путь пролегает через леса – не дай злости затмить твой взор. Если случится ужасное, и вы все же попадете в засаду этих дьяволов, не повтори судьбы Олафа, да вечна будет память его и легка судьба в Хель.

– Конечно, папа. Как ты всегда мне и говорил – сражаются прежде всего головой, – с улыбкой я постучал пальцем себе по лбу.

– Верно. Думай, прежде чем махать мечом.

Ингварр расправил могучие плечи и поправил королевскую мантию.

– Что ж, да хранит тебя космос. Сверр пришлет своего колдуна-подопечного.

Я поклонился отцу и, попрощавшись, поправил ножны с Бардом на поясе. Вышел в коридор дворца и направился вниз по ступеням – в замке царило необычное оживление. Обычно неприветливые и глухие ко всему стены отражали эхо разговоров и смеха прислуги. Праздник, что ли, какой? К сожалению, у меня была плохая память на даты. Вскоре я понял, что так взбудоражило слуг – прибыла дева Кэри со свитой. Вот она – стоит среди своры лакеев; рыжие волосы, заплетенные в косы, горят ярче факелов. Богатые одежды, украшенные орнаментом, и драгоценный поясок, осыпанный каменьями цвергов – мой подарок. Заметив меня на лестнице, Кэри растолкала слуг и бросилась навстречу.

– Верманд! – мы обнялись. – Снова в поход? Даже не останешься со мной на денек?

– Прости. Долг зовет. Обещаю, как только вернусь, проведу с тобой все свободное время! Я мигом примчусь; поход короткий, всего на несколько дней.

– Ну, хорошо, – она лукаво улыбнулась, – но за это ты научишь меня стрелять из лука!

– Ха! – я рассмеялся. – Не ты ли мне много лет назад сказала, что это скукотища?

– Конечно, скукотища, но делать мне все равно нечего, – пожала плечами девушка и тоже засмеялась, – береги себя, Верманд. Пусть Бард тебя не подведет.

– Ты же знаешь, пока ты жива, я неуязвим.

Кэри одарила меня поцелуем, и я, выбежав из дворца, с легким сердцем прыгнул в седло.

Я очнулся от дум, услыхав, как кто-то зовет меня по имени. Воспоминания о Кэри растворились в свете обоих солнц. Меня окликнул Александр Стальной Кулак, один из дружинников, двадцати трех лет от роду; несмотря на то, что он был на год меня старше, разница в опыте и боевой выучке поражала – если я уже пять лет непрерывно упражнялся во владении мечом, то Александр стал воином едва ли три месяца назад.

– Верманд, все в сборе. Где носит колдуна? Нам пора уже выступать, чтобы не застать ночь в дремучем лесу!

– Я – не Сверр, дела волшебников мне неизвестны. Без колдуна все равно нам в деревне делать нечего – сказано ждать, значит, стоим и ждем!