Дом на берегу

– Грэм Джоб… трубы в подвале старые… над одной из них земля начала мокнуть. Тогда, чтобы залатать трубу, Грэм Джоб разрыл землю …

Она запнулась, но я не нуждалась в пояснении, что именно Грэм Джоб нашел в подвале.

– Я умоляла его молчать, но его как прорвало, и…

Хмыканье подошедшего Леонарда прозвучало в тишине отчетливо и резко, как удар хлыста. Он встал, облокотившись о дверной проем:

– Беседуете, дамочки? Что обсуждаете – юбки, нитки, папильотки?

– Вы… – с нажимом произнесла миссис Пибоди, тяжело поднимаясь. Двигаясь заторможенно, как сомнамбула, она развернулась к Леонарду. – Вы убили его!

– Не стану же я терпеть слугу, разговаривающего со мной в таком тоне, – усмехнулся Леонард.

Миссис Пибоди продолжала наступать на него.

– Не надо, – я схватила ее за руку.

Миссис Пибоди вырвалась. Леонард все еще усмехался, но выражение его лица моментально изменилось, когда миссис Пибоди толкнула его в грудь ладонями.

– Убийца! Колдун! – закричала она, и ее слова потонули во всхлипе, когда Леонард ударил ее. Очки миссис Пибоди пролетели через всю кухню и звякнули, разбиваясь о плиточный пол. Полуслепая, миссис Пибоди продолжала наступать на Леонарда с отвагой обезумевшего существа (пока все это происходило, мне было не до размышлений, но после я предположила, что Грэм Джоб был ей дороже, чем она это показывала).

Я вцепилась в нее, пытаясь оттащить подальше от безжалостных кулаков Леонарда, и, когда Леонард толкнул миссис Пибоди, мне удалось пусть не остановить, но хотя бы замедлить ее падение. Когда я наклонилась к плачущей, растерзанной старухе, во мне точно что-то сдвинулось. Я зашипела громко, как разъяренная кошка:

– Тоже мне, властелин мира! Избивающий кухарок!

Леонард подступил ко мне, но тут в кухню вплыла Натали, весело помахивающая полупустой винной бутылкой. Оглядев поле боя, она уперла одну руку в бок и сказала с ослепительной улыбкой:

– Развлекаешься, Леонард? Сильный мальчик, всех побил в этой детской, а ведь тебе едва тридцать стукнуло.

Леонард помрачнел, опуская руки.

– Ты мне не мамочка, чтобы следить за моим поведением, Натали.

– Да, я тебе не мамочка, – согласилась Натали и, когда Леонард развернулся к двери, звонко шлепнула его по заду.

Леонард так и взвился.

– Не будь вульгарной, Натали!

– О, я забыла, что мне разрешается быть вульгарной только в специально отведенных местах.

Оставив этих двоих препираться в кухне, я отвела миссис Пибоди в ее комнату, уложила, накрыла одеялом. Долгие месяцы эта женщина раздражала меня своей неумолчной трескотней. Глядя на нее, погруженную в состояние, больше похожее на кому, чем на сон, я мечтала услышать ее голос. Если она заговорит, значит, с ней все в порядке, значит, она сможет принять эту действительность.

Но миссис Пибоди молчала. Ближе к вечеру мне пришлось оставить ее, чтобы неумело сготовить какой-никакой ужин. Я боялась, что, если пища не будет подана, и вовремя, это навлечет на миссис Пибоди негативные последствия – Леонард был достаточно жесток для этого. И для чего угодно. Кроме того, мне хотелось отвлечься от мыслей о Грэме Джобе, погружавших меня в уныние, темное, как вода на дне океана. Но я не плакала. Слезы хорошие помощники в преходящем горе; в бессрочной безнадежности они становятся бесполезны.

На следующее утро миссис Пибоди вернулась в кухню. С лицом, покрытым синяками, она приступила к выполнению своих обязанностей, но за три последующих дня произнесла, кажется, единственное слово: «Лусия». Никуда-то та не уехала, бедная.

Но больше я тревожилась о Натали. Она совершенно запустила себя. Большую часть дня она лежала в кровати и пила вино – помятая и неприглядная, в грязной одежде и с нечесаными волосами. Всем своим видом Натали выражала апатию, и только ее глаза лихорадочно сверкали. Она часто заговаривала о Колине, но направление ее разговоров мне совсем не нравилось.

– Эта дрянь, что сидит в нем, жрет его изнутри. Он, наверное, и не знает, как это – когда ничего нигде не болит. Уверена, не постарайся всеми нами любимый Леонард, он был бы здоров как бык. Леонард говорил, что шанс, что после всех этих ритуалов ребенок хотя бы родится живым, не говоря уже о том, чтобы выдержать все последующее, один из ста. Так что Колин превзошел все ожидания и самого себя, ага, – Натали сощурила глаза, не заметив, что впервые назвала брата по имени.

Мы находились в оранжерее. Натали сидела на перевернутом горшке из-под погибшего цветка. Оранжерея была в ужасном состоянии, холод в ней стоял такой, что у меня сводило пальцы. Большая часть цветов уже погибла, и остальных ждала та же участь. Кроме меня, никто в принципе не станет ими заниматься, но я сомневалась, что мне удастся разобраться с системой поддержки температуры, за работу которой раньше отвечал Грэм Джоб.

– Не понимаю я, чего ты так уперлась. В любом случае сколько он еще протянет? Если лет до шестнадцати, это уже будет нечто невероятное, – Натали выдохнула кольцо дыма. Она непрерывно курила, а глаза у нее сверкали так, что казалось, чтобы зажечь сигарету, ей достаточно посмотреть на нее. – И то только за счет магии Леонарда, которая далеко не всемогуща, как бы там Леонард ни считал.

– Я уже высказалась на этот счет, Натали. Отвратительное дело, и я им заниматься не буду.

Натали зарычала, потому что у нее уже слов не хватало, чтобы выразить свое неодобрение.

– Замечательно ты рассуждаешь – какое скверное дело, заморить одного мерзкого мальчишку, который все равно в любой момент может протянуть ноги. Я же считаю, что старичок Макиавелли был прав – цель оправдывает средства. Да и если бы действительно заморить! А о мире ты подумала? Когда мой братишка доберется до подросткового возраста, этот так называемый «бог», которого он таскает в себе, дозреет достаточно для того, чтобы понимать и исполнять приказы. Вот выпустят эту мерзость на свободу, и что тогда, а? Леонард в этом доме, дорвавшись до власти, творит такое, что волосы на голове шевелятся, а если он получит божка под свое управление и с ним возможность распоряжаться всем?

– Колин говорит, что бог подчиняется только ему. А сам Колин указаний Леонарда слушать не станет.

– Дура ты набитая, – взорвалась Натали. – Доверилась восьмилетнему мальчишке. Кто может предсказать, как он поведет себя спустя несколько лет. Действуй сейчас, пока он в эйфории, что ты его друг.

Я сжала губы.

– Я не могу поверить, что ты меня к этому склоняешь. Взять и переступить через его жизнь.

– Ну не прошу же я тебя придушить мальчишку голыми руками! В конце концов, будь это возможно, я бы уже сама его убила. Просто намекни ему пару раз, что, если он что-нибудь с собой сделает, мы все будем рады. И случайно забудь в его комнате кухонный нож. К тебе он привязан, тебя он послушается. Леонарда слишком беспокоили его здоровье и мои намерения. Вероятность того, что маленький гаденыш сам себя уберет, он не рассматривал и вряд ли наложил запрещающие чары. Тем более что чудовище никогда не выказывало желания расстаться с жизнью.

Отвернувшись от Натали, я взяла лейку и начала поливать цветы, хотя и подозревала, что только продлеваю этим их агонию. Не встретив возражений, Натали взбодрилась:

– Главное, чтобы Леонард не услышал. Так что никаких прямых указаний. Окольно. Но ты у нас хороша в избегании называть вещи своими именами, так что справишься. Да и Леонард изрядно расслабился, от него сейчас многое ускользает. Сделай же это. Для меня. Для всей планеты.

– Да плевать тебе на планету, – не выдержала я. – И план твой идиотский.

– Ты сказала «идиотский»? – ошалела Натали.

– Мы не решим проблему таким образом. Даже если у Леонарда не получится с Колином, ничто не мешает ему повторить то же самое с другим ребенком. Вот кто наш настоящий враг – Леонард. Его-то и нужно уничтожить.

– Легко сказать, уничтожить. У него везде враги – ну или он так думает. Каждый год он наносит себе новую татуировку с оберегающим заклинанием. Теоретически он все еще уязвим, но практически – нет. Его тело очень быстро восстанавливается. Сомневаюсь, что даже выстрел из дробовика в глаз окажется для него смертельным. Если только в лепешку его раздавить или взорвать на куски… то есть нанести столь значительные повреждения, чтобы он не успел восстановиться за определенное время… тогда, может, оно и подействует. У тебя в комнате, случайно, не завалялся динамит? – Натали помолчала. – Однажды, пока он спал, я облила его топливом для мотоцикла и подожгла. Весь день в доме воняло паленым, и неделю Леонард со мной не разговаривал.

Я посмотрела на Натали. Опустив веки, она апатично курила. Мне вдруг подумалось, что она надломлена. Вернее, ее душа расколота надвое. И с каждым днем разлом расширяется.

– Вот именно, Натали. Из нас троих Колин единственный, кто способен противостоять Леонарду. Единственный, кто в будущем сможет удержать ситуацию под контролем.

– В будущем! – закричала Натали, отбрасывая сигарету. – Какое тебе дело до будущего, ты его даже не увидишь! Ты труп! Я от тебя недалеко! Давай потешимся напоследок! Или ты боишься, что твоя душа попадет в ад? Так не бойся. Ты уже в аду!

– Пока только в чистилище, Натали. И я боюсь не за душу. Я боюсь своей совести.

– У тебя появится шанс спастись, если удар пошатнет Леонарда. Это тебя не интересует?

– Не такими методами. Не ценой убийства.

– ЭТО НЕ УБИЙСТВО! – провопила Натали.

– Конечно. И Леонард тогда тоже не виноват в том, что твоя мать покончила с собой.

Натали дернулась. Это было жестоко, я понимала. Но я не знала, как иначе прекратить ее уговоры.

– Пока что я тебя прощаю. Но если ты еще раз выскажешь нечто подобное насчет моей матери, я тебя побью. Обещаю.

– Хорошо. Я учту.

Натали продолжила курить. Я трогала побуревшие листья. Бесполезно, вода их уже не спасет.

– Знаешь, почему я люблю приходить сюда? – спросила Натали.

– Нет.

– Потому что я чувствую ее здесь. Леонард заграбастал весь дом, но сюда он не посмеет сунуться, потому что мама сразу его прогонит. Как еще объяснить, что разговоры в оранжерее ему не слышны? И на берегу… там мой отец. Иногда люди остаются как призраки. Чтобы охранять кого-то. Не веришь? – Натали пытливо заглянула мне в глаза.

– Может быть, и так. В последнее время я готова поверить во что угодно.

– Если ты не займешься Чудовищем, я им займусь.

– Не трогай Колина, Натали. Все, чего ты этим добьешься – досадишь Леонарду. Но он не отступится.

– А может, я и хочу только досадить ему. И никакие дурацкие моральные принципы мне в этом не препятствуют.

– У меня такое ощущение, что ты ненавидишь Колина больше, чем Леонарда. Почему, Натали?

В тот день на меня напал Уотерстоун-младший, который становился наглее с каждым часом, с тех пор, как я попала в опалу Леонарда. Силы были явно неравны, но я пообещала, что все расскажу Натали, и он отступил, слишком хорошо зная, какой тяжелый удар у кузины Леонарда. То, что он пробормотал, подозрительно напоминало «я до тебя еще доберусь», но тем не менее пока я оставалась в относительной безопасности.

Я предложила помощь миссис Пибоди, но она отказалась, хотя двигалась почти вслепую. Ее постаревшее лицо, без обычных кругленьких очков, казалось чужим.

Ночью я долго лежала без сна, с головой, похожей на осиный рой. В рассуждениях Натали касательно Колина все же был некоторый резон. «Никогда не пойду на такую подлость», – поклялась я себе и накрыла голову подушкой.

Назавтра, приблизившись к двери в комнату Колина, я поняла, что Натали исполнила свою угрозу самостоятельно заняться им. Но, судя по ее тону, который никак нельзя было назвать убеждающим, что-то пошло не так. Я резко распахнула дверь и вошла.

Натали стояла напротив кровати Колина, взъерошенная и раскрасневшаяся от гнева, и кричала, размахивая каким-то листком. Мое появление ее не остановило.

– Откуда она у тебя?! Да какое ты имеешь к ней отношение?!

– Натали, успокойся немедленно, – потребовала я.

– Я имею к ней отношение, – настаивал Колин. – Она и моя мать.

Натали заметила меня и сразу налетела, как фурия.

– Как ты посмела отдать это ему?

Я наконец рассмотрела, чем она размахивала. Это была фотография Элизабет – та, которую я вырвала из дневника, а позже отдала Колину.

– Как ты могла захапать эту фотографию себе, как воровка, а потом еще и отдать невесть кому?

– Я нашла ее, а не украла. На чердаке. И отдала Колину, а не невесть кому.

– Это должна была быть моя фотография! – Натали даже зубами клацнула. Несколько секунд она размышляла, не ударить ли меня. Потом отвернулась. – Ладно. Счастливо оставаться, уродцы.

– Отдай фотографию, – спокойно и твердо приказал Колин.

Только было утихомирившаяся Натали снова окрысилась.

– Да ну? – протянула она. – Так подойди и возьми. Чертово отродье, слабак, огрызок.

Их взгляды встретились. Натали беспощадно улыбалась. В этот момент она мне не нравилась. Совсем. Как она могла опуститься до того, чтобы напасть на маленького брата так яростно, так несправедливо? Но усмешка Натали пропала. Брови ее поползли вверх, язвительно прищуренные глаза широко раскрылись. Я взглянула в том же направлении. Колин стоял возле кровати. Я моргнула. Ничего не изменилось. Рука Колина потянулась, чтобы ухватиться за что-нибудь, но он опустил ее. Восстановил равновесие. И шагнул.

– Колин, – выдохнула я. Я знала, что, когда меня нет рядом с ним, он тренируется. Это не обсуждалось, но иногда, как бы между прочим, Колин интересовался, какое упражнение нужно делать для той или иной мышцы. Но таких результатов я не ожидала.

– Я не слабак, – сообщил Колин. – Я могу ходить. Со временем я смогу и бегать.

Натали походила на памятник неприятному удивлению.

– Вот как, – процедила она. – Значит, силенок у тебя больше, чем я думала. А я-то надеялась, ты сдохнешь через день-другой.

– Мы не должны ссориться, – в походке Колина была заметна неуверенность, но голос звучал убежденно и сильно. Приблизившись к Натали, он протянул руку. – Отдай фотографию.

– Вот еще, – Натали убрала фотографию за спину.

– Ты обещала, что только посмотришь, – Колин посмотрел Натали прямо в глаза. – Поэтому я согласился дать ее тебе.

– Я соврала.

– Я твой брат, ты моя сестра. У нас общий враг. За что ты ненавидишь меня?

– Ты не заслуживаешь лучшего к тебе отношения, – Натали отступала. – Маленькое чудовище. Ты убил мою мать.

– Я не убивал нашу мать. И ты это знаешь.

– Я ничего не знаю, – прошептала Натали. – Я только хочу, чтобы ты был мертв. Нет, чтобы ты не рождался вовсе!

И она выбежала из комнаты. Колин пошатнулся, и я подскочила к нему. Я отнесла его на кровать. Щеки у меня горели, перед глазами точно встало красное марево, и я не сразу заметила грустную, рассеянную улыбку на лице Колина.

– Она красивая.

– Да. И глупая. Прости ее.

– Я увидел ее, – это обстоятельство занимало его больше, чем тот факт, что он смог встать и даже одолеть расстояние в несколько шагов.

Беседуя с Колином, я вроде бы успокоилась, но, спустившись в комнату Натали, поняла, что все еще киплю от гнева. Натали сидела на кровати и курила.

– Ты довольна собой? – спросила я.

– Брось, не дури, Умертвие, – огрызнулась Натали, и тогда я закричала на нее:

– Анна! Меня зовут Анна, и называй меня по имени!

– Надо же, кричишь почти как настоящий человек, – Натали небрежно стряхнула пепел с колена.

– Как ты могла быть такой… – я искала подходящее слово, но не могла его найти, – …такой недоброй! Колин, маленький мальчик, вел себя достойно, пока ты орала, злорадствовала, грубила и гримасничала как обезьяна! Да что с тобой, Натали? Неужели это так легко для тебя – ранить чьи-то чувства?

– Чувства – хлам, – огрызнулась Натали. – Глупо ценить то, чего никто не ценит. Их надо выбрасывать, да, вышвыривать, как мусор.

– Он тебя любит, Натали, – прошептала я. – Невзирая на твое поведение, отношение, твою нелюбовь.

– Какое мне дело, – простонала Натали, закрывая лицо руками. – Хоть бы любовь что-то меняла! Но ничего. Если человек тебя любит, это не значит, что он не причинит тебе такой боли, что от всей твоей душонки и мокрого пятна не останется. Твою любовь тебе же выплюнут в лицо!

– Это ты и сделала, – сухо прервала ее я. – Выплюнула его любовь ему в лицо. Какое вообще отношение твоя тирада имеет к Колину, Натали? Он не обижал тебя.

– А такое, – Натали закашлялась. По ее щекам покатились слезы, но был тому причиной дым, или же она в очередной раз плакала от злости, сказать было трудно. – Ты не представляешь, через что мне пришлось пройти. Просидела всю жизнь над своими книгами, не ведая зла, а теперь пытаешься меня поучать. Да что ты знаешь о несчастье, дурочка?

– Ты думаешь, я была счастлива, когда мой отец умер, оставив меня одну-одинешеньку в мире, Натали? Ты думаешь, мне было спокойно, когда незнакомцы стучались в двери и окна, требуя выплат по счетам, а у меня не было денег? Ты думаешь, я мечтала о том, чтобы попасть в этот богом проклятый дом и стать жертвой человека, который мне глубоко омерзителен? Нет, нет и нет! Но почему же я не виню в своих бедах отца, тебя, миссис Пибоди? А Колин? Ты забрала у него фотографию…

– Эта женщина была моей матерью семнадцать лет!

– Вот именно! У тебя были ее забота, ее нежность, ее любовь! Колин же не получил ничего! На протяжении семнадцати лет ты видела ее каждый день, а Колину не можешь уступить ее фотографию! Да, Колин не подарок, но он вообще не знал добра, вся его жизнь была сплошным страданием, и тем не менее он не превратился в сгусток злобы! Он даже не обиделся на тебя, хотя это было бы легко понять! Так что твоему поведению нет оправдания, Натали!

Натали смотрела на меня огромными глазами и тяжело дышала.

– Да подавись ты этой фотографией, – выпалила она и, бросив карточку, убежала.

Высказав все что хотела, я почувствовала себя опустошенной и несчастной. Помиримся ли мы? Я не знала. Потеря Натали была самым тяжелым событием, которое могло произойти со мной. Как я доживу хотя бы до завтра без нее?

Хотя я, конечно, дожила. Утром я постучалась в ее дверь, но Натали не отозвалась. Днем – заперто и та же тишина.

– В последний раз, – сказала я себе, спускаясь к ней снова.

На этот раз дверь распахнулась стоило мне слегка нажать на нее. Натали лежала на кровати, полускрытая Леонардом, на спине и ягодицах которого извивались черно-синие татуировки. Волосы Натали разметались по подушке вокруг ее головы – как нимб, только темный. На запрокинутом лице выражение блаженства.

Дернувшись, будто на меня плеснули кипятком, я побежала прочь, в спасительное одиночество моей комнаты.

И минуты не прошло, как ко мне ворвалась Натали.

– И что ты видела? – дико завопила она. – Что ты видела?!

На ней была рубашка Леонарда, накинутая наспех. Скорее голая, чем одетая. И в таком виде Натали бежала через весь дом…

– Анна, – простонала Натали.

Я не злилась на нее, но не могла говорить с ней. Попытайся я произнести хоть слово, получились бы только всхлипывания. Натали положила свои ладони мне на плечи. Я отступила и встала спиной к ней, ощущая вину Натали как собственную и понимая, что она не должна чувствовать угрызения совести. Не передо мной. Мне она ничего не сделала.

– Никто не понимает меня, – с болью выдохнула Натали. – Вы все не имеете ни малейшего понятия, как это – быть мною. С ним.

– Это не мое дело, Натали.

Еще минуту она стояла за моей спиной. Потом ушла.

Я села за стол и положила голову на сложенные руки. Странное ощущение в груди… как будто льдинка разбилась, и теперь осколки тают. Он ведь ее кузен! Я не должна думать об этом. Лучше ни о чем не думать. Достав краски и свернутый в трубку лист плотной бумаги, я придавила его края книгами, чтобы не сворачивался, и начала рисовать. Бросала штрихи как придется. Что угодно сойдет, лишь бы отвлечься. Единственная слеза упала на лист, и я размазала ее кисточкой.

Утром меня разбудила Натали.

– Это красиво. И немного страшно, – сказала она.

Я раскрыла глаза: Натали вертела в руках мой рисунок. Судя по голосу, в кои-то веки она была кристально трезва. Гладкие волосы собраны в хвост. И даже одета прилично – в платье, мятое, но без заметных пятен. Если бы не сигарета, лихо торчащая в зубах, и зазнайское выражение лица, она даже могла бы сойти за приличную девушку.

– Ты заслуживаешь лучшего, чем место гувернантки в каком-нибудь идиотском доме, где живут идиоты с их идиотскими детьми. У тебя есть талант.

– Я талантливая? – удивилась я и села на кровати.

– Да, и умная.

– Не подлизывайся, Натали.

– Я не подлизываюсь. Надо же, не ожидала от тебя, – добавила она, еще раз посмотрев на рисунок.

Я не помнила, что нарисовала вчера в своем сумеречном состоянии. Взглянув, я не сразу поверила, что это действительно мое творение. Там было изображено кладбище, мистическое и холодное в белом лунном свете. Из могил поднимались обнаженные люди. Их кожа была серой, руки подняты, тела искривлены. Волосы женщин вздымались к черному небу. Люди походили на безлистные, мертвые деревья, окружавшие кладбище.

– М-да, – только и сказала я.

– Да уж поинтереснее твоих ваз и яблок будет. Ты больше на меня не сердишься?

Я пожала плечами, чем Натали вполне удовлетворилась.

Все вроде бы наладилось, и мы продолжили общаться как прежде, вот только избегая упоминаний о Леонарде или Колине. Но спустя некоторое время я снова застала Натали в комнате брата. Я послушала, стоя за дверью. Голос Натали звучал мягко и плаксиво. Слов мне разобрать не удалось. Пока я раздумывала, что мне делать, показалась сама Натали.

– Не здесь, он услышит, – прошептала она, уводя меня подальше.

На щеках у нее блестели крупные слезы, но глаза смотрели цинично – похоже, Натали устроила Колину нечто вроде представления.

– Натали, поверить не могу, что ты опять принялась за старое.

– Почему же сразу за старое? Может быть, твои слова произвели на меня впечатление, и я решила пересмотреть свое поведение. Может, у меня внезапно прорезались сестринские чувства. Сегодня я даже не орала на него.

Натали поцеловала меня, но я осталась холодной к ее поцелую и даже испытала неприязнь от осознания того, что нежностью она пытается мною манипулировать.

– Ты играешь с его привязанностью, Натали. Что потом, когда тебе надоест? Ты снова скажешь ему, что он маленькое чудовище?

– Не думай обо мне слишком плохо, – попросила Натали, но как-то неуверенно, будто сама не знала, что относительно нее будет «слишком». – Но и хорошо, конечно, тоже не думай, – добавила она, исчезая в темноте коридора.

«Как же они похожи», – подумала я вдруг. Леонард ужасен, но и Натали тоже. Просто они по разные стороны, и если кто-то играет за черных, а кто-то за белых, то это лишь потому, что так выпал жребий.

Влечение Натали к Леонарду казалось мне иррациональным и странным. Но разве саму меня не влекло так же иррационально и странно к самой Натали? Да, я поняла, как это, теперь.

– Я знаю, что она обманывает меня, – спокойно сказал мне Колин, когда я вошла к нему в комнату. – Но знаешь, когда у тебя нет настоящих, даже фальшивые бриллианты кажутся стоящими.

Выражение лица у него было действительно довольное, на губах слабая улыбка.

– Я только хочу, чтобы она приходила ко мне. Мне нравится смотреть на нее, разговаривать с ней – даже если она лжет мне или говорит только гадости.

Я слушала его молча, хотя в моей груди теснилось множество слов.

– Скажи – а мы похожи? То есть по нам заметно, что мы брат и сестра?

– Очень. Но не принимай ее слова близко к сердцу, Колин, не воспринимай их всерьез. Натали может быть очень жестокой.

– Я знаю.

Ночью ко мне ломился Уотерстоун-младший. Я сидела на краю кровати и морщилась при мысли, что могло бы произойти, если б я легла, забыв запереть дверь.

– Открой, маленькая дура, а то хуже будет! – Уотерстоун перешел от уговоров к угрозам.

Я зажала уши ладонями.

Этот дом как будто катился под уклон, сорвавшись со своего места. Однажды это должно было прекратиться.

Глава 11: Гибель Дома на берегу

Миссис Пибоди пропала. Только после ее исчезновения я осознала, как старушка держала этот дом. Без нее все сразу пришло в упадок. Комнаты в одночасье заросли грязью, привычный распорядок дня разладился, и еду больше никто не готовил (только я варила для Колина супы и овсяную кашу). Как-то, спустившись в кухню, я увидела Уотерстоуна-старшего, который стоял возле стола и жадно обгладывал сырую куриную ногу. Закончив, он бросил кость на стол, вытер ладони о брюки и вышел.

Да, угнетатели наши совсем распустились. Мария окончательно потеряла связь с реальностью, и где только я не натыкалась на нее, лежащую в отрубе. Один раз я застала ее вместе с Уотерстоуном-младшим, оба были в совершенно непотребном виде. Раньше я была бы шокирована, теперь только обрадовалась, что он нашел отток своей дурной энергии – у меня уже все тело болело от его щипков и тычков.