За Рифейскими горами

Непросто объяснить сибирскому крестьянину деревни Чаловки, живущему испокон веку на дедовской заимке идеи партии «Народная воля», считавшей своей главной задачей «политический переворот с целью передачи власти народу», когда в мужицком кодексе деревни Чаловки всего лишь три пункта.

Пункт 1. «до царя далеко, до бога высоко»

Пункт 2. «хозяин-тайга, медведь – прокурор»

Пункт 3. Во всех остальных случаях не подпадающих под действие пунктов 1. и 2., пойти к своему (при отсутствии к чужому) свату, выпить с ним как следует самогонки и закусить малосольными харюзьями[68].

Примерно так объясняли народовольцу Воротникову местные крестьяне доморощенную «политическую программу». А по поводу пункта 3., мужики в один голос утверждали.

– Иван Никанорыч, все хлопоты, как рукой сымет! Не раз спробовано!

Народоволец Воротников отошел от политической программы партии народовольцев, посвятив жизнь служению народу – леча сопливых крестьянских ребятишек, разрешая от бремени деревенских баб и прикладывая деревянные дощечки к переломам рук бородатых и матюгающихся мужиков.

– Надо же так! Ковал кобылу на кузне! Как вдарила! Хорошо хошь не в грудь! Ух и язва!

После фиксирования кисти руки, поврежденной при ковке копыт савраски, крестьянин подпадал при решении насущных проблем под пункт 3 «кодекса деревни Чаловки». Но на этот раз он пил не со своим или чужим сватом, а с «фельшером». Иван Никанорыч, человек интеллигентный, не мог выставить за дверь говорливого посетителя с бутылкой мутной самогонки. Выпив ради приличия глоток подозрительного зелья, он терпеливо выслушивал петиции назойливого пациента, бесконечно сочувственно вздыхая и произнося.

– Ох батюшки! Неужто на самом деле досточтимый Сидор Филимонович!

Мужики же, польщенные обществом «фельшера», бахвалились после редких посещений «приятельскими отношениями» с Иван Никанорычем.

На самом деле Иван Никанорович имел в деревне две родственные души. Одной из них была его хозяйка Марфа-целительница. Они жили под одной крышей уже почти двадцать лет. Их отношения были лишены какой-либо подоплеки и являлись чисто пуританскими. Хотя в деревне какая-то зловредная бабенка пускала сплетни, о якобы «сожительствующих фельшере и знахарке Марфе», но все эти домыслы не имели под собой никакой основы. Марфа-целительница, женщина строгих правил, имела в селе незапятнанную репутацию.

Будучи еще молодой девицей, влюбилась Марфа в парня из соседней деревни. Дело шло к свадьбе. Но видно не судьба. Незадолго до свадьбы, дело было поздней осенью, парень напоролся на не залегшего медведя-шатуна. Марфа, узнав о смерти своего суженого, дала себе слово на всю жизнь остаться верной девой. Слово она сдержала. Живши одна, пристрастилась к врачеванию, где от деревенских бабок-знахарок, где сама, она изучила всю зеленую аптеку Саян. Леча страждущих, славы не искала. Она сама нашла ее. После того, как у нее поселился Иван Никанорович, ведавший «по науке» название болезней и методы их излечения, появился у Марфы и оппонент и соратник в одном лице. Дополняя друг друга, они превратили маленький домишко Марфы в деревенскую аптеку. По стенам висели пучки различных целебных трав, на полках стояли кульки с порошками, бутылочки со снадобьями, отчего в доме царил особенный, неповторимый аромат. Много целебных трав знала Марья-целительница, от знаменитого маральего корня, широко применяемого еще сибирскими шаманами, до гриба чаги, используемого в народной медицине Сибири с XVI века, при лечении злокачественных опухолей и при желудочных заболеваниях.

Захар Ашпуров тоже ведал многие травки, но с Марьей-целительницей ему было конечно не тягаться. Но и доставшейся ему ролью доморощенного лекаря, Захар был вполне доволен, потребляя зимой целебные капли настойки золотого корня.

Во время короткого разговора Захар скосил глаз в корзинку Марфы-целительницы. Иван Никанорович и знахарка пришли с той стороны, где находилось заветное местечко Захара. Среди пучков целебных трав, находящихся в корзинке лучшей знахарки во всей округе, золотого корня не было. Его ни с чем не спутаешь. Да и пахнет он свежесобранный так приятно розовым маслом. Значит не знает Марфа то место, успокоил себя Захар.

Заветные места, будь то грибные, ли ягодные, или вот к примеру, где росли лекарственные травы, деревенские жители не доверяли никому. Доходило даже до того, что родственники скрывали друг от друга свои укромные местечки.

Расставшись со знахаркой и «фельшером» Ашпуровы прошли еще немножко по тропинке ведущей в деревню и свернули возле приметной кривой лиственницы в сторону. Теперь они шли по мелколесью, приближаясь с каждым шагом все ближе к горе Кияшке. Вскоре Захару и Матюше пришлось обходить большущие гранитные валуны, валявшиеся поодиночке и беспорядочными кучами у подножия горы. За одним из таких каменных колоссов, сброшенным Кияшкой с могутных плеч, открылась вдруг небольшая полянка, где и произрастала цель их небольшого путешествия. В тенистой ложбинке, между обломков камней, росли кучками прямостоящие стебли с продолговато-яйцевидными мясистыми листьями, украшенные сверху пушистыми желтыми соцветиями. Эта и была родиола розовая, известная в Сибири под названием «золотой корень». Захар, подойдя к первому растению, остановился, примериваясь с какого края ему будет ловчее выкопать корешки, не нанеся большого вреда. Каждый год приходил он сюда, накапывал себе лечебного снадобья, думая при этом о годе грядущем. Не жадничай, а то хапнешь разок, потом на следующий раз копать нечего будет. В Саянах конечно того «золотого корня» навалищем растет, так а как туда добраться?

Примерившись, Захар подкопал стебель, ухватился за корневище и осторожно потянул его наружу. Словно золотая змейка, сбрасывающая c себя старую шкуру, появился на поверхности земли первый корешок. Матюша вытянув шею, наблюдал за руками дедушки. Он даже забыл на мгновение, что прямо над их головами, на склоне горы, за угрюмой скалой, находится могила старого отшельника. По дороге сюда мальчик то и дело задирал голову и с опаской поглядывал на огромную скалу, свисающую над скалистым обрывом. Ух как страшно!

Захар похоже не заметил беспокойства ребенка, думая только о «золотом корне».

Вот он, голубчик! Следующий! Как прекрасно!

Накопав достаточное количество, Захар обернулся к внуку и подал ему один из выкопанных корешков.

– Разломи Матюша, понюхай!

Внук замер в нерешительности, не зная, как ему обойтись с полученным от дедушки корешком.

Захар надломил и растер между пальцами один из добытых им корешков. В свежем лесном воздухе запахло ароматом лавки восточных благовоний, запахом роз. Захар поднес к носу Матюши, понюхал сам. Хорошо! Ой как дивно-то пахнет!

У ног Захара крутился всеми забытый пес Полкан. Ему похоже запах родиолы розовой, сибирского «золотого корня», пришелся не по нраву. Полкан отошел в сторону, лег на живот, закрыв нос лапами. Ух и запашище! Хоть топор вешай. Нет, лакомая косточка с лохмотьями мяса все же пахнет намного ароматнее, решил по-собачьи мудро Полкан.

Сложив добытые корешки «золотого корня» в дорожную котомку, где уже лежали выкопанные прежде луковицы саранки, Ашпуровы тронулись в обратный путь. Захар поднял голову, и посмотрел вверх. Нет, ни на могилу старого отшельника. Только сейчас он заметил, что они припозднились, и им пора поторапливаться домой. Ваня с Марьей вернутся с покоса, а я ничего не сготовил к ужину. Вот лешак старый. Скорым шагом дед с внуком удалялись от мрачно нависшей над ними скалы, там, где нашел свое последнее пристанище отшельник.

Много лет прошло с той поры, как умер тот безымянный отшельник, более 80 лет тому назад, а крестьяне из Чаловки и других окрестных деревушек берегли в воспоминаниях и рассказах-небылицах память о нем.

Пока он был жив, чурались его все. Как только не кликали – чернокнижник, колдун, богоотступник. Лишь одна богобоязненная баба из Чаловки посещала тайком заросшего сивым волосом отшельника. Сердобольная женщина приносила ему когда покушать, когда, какую-никакую лапотину.

В один из летних дней по деревне разлетелась молнией весть – «чернокнижник помер».

Деревенский староста, собрал группу мужиков и баб, и они отправились к пещере, где жил отшельник. Добравшись до места, долго толпились они у входа, не решаясь войти, пока староста, высокий благообразный мужик, не выдержав, крякнул с досады, стянул с головы картуз с надломанным лаковым козырьком, размашисто перекрестился и вошел первым.

Слухи оказались верными. Отшельник лежал мертв в углу пещеры.

Крестьяне, последовавшие примеру старосты, сгрудились за его спиной в кружок, разглядывая пещеру широко раскрытыми глазами. Привело их сюда любопытство, хотелось им взглянуть на бытие отошедшего в иной мир затворника. При жизни, они обходили далеко стороной его скудную обитель – пещеру с закопченными стенами и лежанкой, сколоченной из грубых, колотых сосновых плах, на которых лежала охапка полуистлевшей соломы. Стол, вернее уж подобие стола, да листвяжная чурка, выполняющая роль табурета, дополняли интерьер жилища анахорета. Сам он, до невозможности исхудавший, костлявый, обтянутый желтой, похожей на пергамент кожей, лежал скрючившись в углу пещеры. Пришедшие к пещере анахорета жители Чаловки, а смелых набралось с дюжину, испуганно крестились, при виде умершего отшельника. Одна из деревенских баб прошептала.

– Ой господи, дык он на корню совсем высох! Вишь, как довел себя-то своими молитвами. Прими, Господи, раба Свово в месте спасения, на которое он надеется по милосердию Твому! Аминь!

Вся одежонка отшельника была изорвана и представляла из себя сплошные лохмотья. На правой его ноге находилась прикованная пудовая гиря. Железный обруч, к которому была прикреплена гиря, оставил за прошедшие десятилетия страшный багровый рубец и лохматящиеся струпья кожи. Было просто немыслимо, как живой человек, мог вынести такие, добровольно причиняемые себе страдания.

На столе лежало несколько книг. Потрепанные страницы красноречиво говорили о том, что их владелец провел много времени над изучением священных писаний. Одна из книг выделялась дивной обложкой. Деревянная, обтянутая тисненной кожей, с двумя замысловатыми медными застежками.

Деревенский староста, на правах старшего, подошел, и взял такую чудную книгу в руки. Заскорузлые пальцы извечного труженика отворили диковинку из потустороннего мира. Мужики и бабы обступили кольцом старосту и с религиозным трепетом, разбавленным изрядной долей деревенского любопытства, разглядывали цветное изображение царя Давида, все эти непонятные и все же такие привлекательные черные и красные буквицы церковно-славянского языка, выведенные каллиграфическим почерком монаха-переписчика в давно канувшие в Лету дни, еще до раскола Русской Православной Церкви.

Большинство обитателей деревни Чаловки были неграмотны, но даже если бы они умели читать, то наверняка не смогли бы прочесть старославянский текст, каким была написана эта книга, «Псалмы царя Давида».

Утолив любопытство, крестьяне стояли на перепутье. Что делать с усопшим рабом Божьим. Похоронить на деревенском погосте? Нет. Поп-батюшка не позволит раскольника-каторжника предать земле рядом с православным людом. Но ведь человек же! Не оставлять же его зверям диким на съедение.

Как известно, деревенские жители, при всей присущей им душевной простоте, находят верное решение насущных проблем.

Так и жители Чаловки, этого медвежьего угла, приняли Соломоново решение. Похоронить отшельника рядом с его пещерой. Гирю кстати они тоже не стали отковывать с его ноги. Коли уж он ее таскал добровольно столько лет, то пусть с ней и останется. Диковинные книги положили они в могилу старца.

Один из мужиков хотел вырвать страничку с изображением царя Давида, но все остальные зароптали на него.

– Брось это! Вишь какой! Охальничать надумал над божьей книгой!

– Дык я ж токо бабу свою хотел потешить, – оправдывался любитель цветных картинок.

– Бабу потешить! – передразнил его степенный староста, – пень ты стоеросовый с зенками! Изыди с глаз моих!

На могилу старца мужики водрузили здоровенный камень и посчитав христианский долг исполненным, разошлись по домам.

Но тропинка к могиле святого старца не зарастала. Деревенские бабы судачили, что каждую ночь наведывается туда та таинственная женщина, что приносила при жизни ему еду. Если уж говорить языком этих кумушек.

– Баба евоная ходит к ему ночь кажинную и плачет, плачет горько на могиле. Истинный крест, не вру бабоньки! Сама видела!

На самом же деле конечно к могиле отшельника приходили жители окрестных деревень. И некоторые из них ложили незаметно на могильный камень букетик невзрачных незабудок. Хорошие это цветы- незабудки.

Святой старец Филарет, так звали умершего отшельника, был из старообрядцев, или как их звали в Сибири староверов. Много из старообрядцев нашли себе убежище в этом отдаленном краю.

После церковной реформы, предпринятой в 1650-х -1660-х годах патриархом Никоном и поддержанной царем Алексеем Михайловичем, произошел раскол Русской Православной Церкви на старообрядцев (раскольников), отвергавших реформы, и никонианцев, поддержавших богослужебно-обрядовые нововведения. Реформация церкви проводилась насильственными методами. Старообрядцы, не желающие проводить богослужения по новому обряду, закрывались в церквях и с молитвами на устах подвергали себя с женами и детьми, целыми общинами, самосожжению. Часть общин, особенно много из Поморья, сорвались с насиженного места и двинулись на восток. Годами шли они в Сибирь, гоня табуны скота, волоча в обозах нажитое имущество. Во время путешествия, вернее говоря бегства, они строили деревни, сеяли хлеб, чтобы через год-другой, сорваться и двинуться дальше.

Некоторые из старообрядцев, укрепляя душу и истязая «грешную плоть» носили власяницу из конского волоса, враставшую живьем в тело. На их босых ногах волочились пудовые вериги. Невозможно себе даже представить, неимоверную тяжесть переносимых ими страданий, в особенности в зимнее время.

В те годы в Сибири были основаны много мужских и женских староверческих скитов, расположенных в глухой недоступной тайге.

Некоторые старцы, уединялись от всего мира жили в пещерах, денно и нощно молясь, ища кладезь мудрости в старых писаниях, как старец Филарет.

Староверы не искали открытого противостояния. Они ушли на конец света, забрались в непроходимые таежные чащобы, чтобы креститься двумя пальцами и не видеть «богоотступников – щепотников».

В Европе тоже были свои «раскольники», но не было своей Сибири. Религиозное противостояние католиков и протестантов, переросло в открытый вооруженный конфликт, в Тридцатилетнюю войну, которая поставила Европу на грань катастрофы. По мнению многих историков, эта война была самой страшной за всю историю Европы.

Неспокойное человечество все время стремится вперед, бежит, торопится, наступая в который раз на те же самые грабли, забывая оглянуться в прошлое. А может уже все это было?

Захар и Матюша подошли к деревне, когда первые коровы, возвращаясь с пастбища, оставили за собой ворота деревенской поскотины.

– Фу, слава богу успели! – проговорил запыхавшийся Захар, – Матюша беги внучек, гони наших коров к дому!

Матюша, исполняя поручение дедушки, пустился во весь дух, только пятки засверкали. Захар улыбнулся, глядя следом внуку. Ну и чешет!

Перекинув котомку на другое плечо, закряхтев, Захар поплелся ковыляющей походкой по направлению к дому. По дороге ему то и дело попадались деревенские жители. Бабы здоровались, почтительно кивая головами, мужики приподнимали уважительно картузы. С Ашпуровыми в деревне считались.

Но сегодня знаки уважения односельчан не тешили душу старого камасинца. Другое волновало его. Ох и припозднился же сегодня я! Переживал Захар. Никак уже Ваня с Марьей с покоса приехали, а нас дома нету! Скотина не кормлена, ужин не сварен!

Толкнув калитку, Захар вошел во двор. К его счастливому удивлению он не увидел ни брички, ни Гнедка. Значится еще не приехали! Ну и славненько! Сейчас мы быстренько марафет наведем!

Пока три коровы Ашпуровых, сопровождаемых Матюшей достигли родного подворья, поросята уже поедали, громко чавкая, припозднившийся обед, заодно и ужин. Вареные картофелины пришлись им явно по вкусу.

Времени что-либо сготовить себе на ужин, не оставалось. Захар махнул рукой, была не была, и покусился сегодня уже во второй раз на «поросячьи деликатесы». Очистив от прилипшей лебеды да крапивы, что варились в котле для опять же «поросячьего довольствия», отложил полторы дюжины вареных картошек в сторону для хозяев подворья.

Запустив коров в хлев, Захар выглянул за ворота дома.

Время уже было позднее, а Ивана с Марьей все еще не было. Куда это они запропастились? Почесав в задумчивости голову, хотел было уже зайти во двор, как в конце улицы показалась знакомая упряжка. Едут! Захар засуетился, открывая створки ворот и вытаскивая, как назло застрявшую доску подворотни. Как клинит-то, надо будет завтра вытащить, да подтесать! Сегодня уже не буду, подумал Захар.

Матюша весело посвистывая, только ему одному известную мелодию, бегал по огороду с лейкой, поливая огурцы и щипая зеленые стручки гороха. Вкуснятина!

Захар стоял у открытых ворот, дожидаясь пока бричка въедет во двор. Улыбка расцветила его лицо при виде сына и невестки. На возу лежала накошенная трава. Будет Гнедку довольствие на ночь. Не нужно будет вести коня к поскотине в ночное. Иван чертовски усталый, но довольный, лежал на возу покусывая стебелек травы. Марья соскочив с брички, побежала сразу же доить коров. И так сегодня припозднились.

Захар помучившись с доской подворотни, не лезет зараза, вставил наконец донельзя обруганную доску и закрыл ворота. Завтра же поутру, как встану, состругну рубанком. Что ее так расперло?

Иван принялся распрягать лошадь. Гнедок провел весь день на прибрежной луговине. Его круглое брюхо наглядно показывало чем он весь день занимался. Но выпряженный, он потянулся к бричке, норовя ухватить зубами клок травы.

– Куды лезешь? – заругался Иван, – весь день же пасся. Вон как торбу раздуло! И куда в тебя только лезет, – добавил уже миролюбиво он.

Весь день, без продыху, косили Иван и Марья. Ухайдакались[69] оба, чуть ноги до лодки дотащили.

Иван расстегнул пропотевшую рубаху и почесав грудь, подумал, кинуть Гнедку в ясли, или же оставить траву на бричке. Решение было принято в мгновенье ока. Пусть хрумкает здесь. Гнедку же не было абсолютно никакой разницы. С брички, так с брички. Оно даже и ловчее.

Захар подошел к сыну.

– Ваня, чтой-то вы севодни так долгонько задержались?

Иван вздохнул тяжело, не зная, что отцу и ответить. Мужику хотелось просто сильно кушать, аж живот подвело. Ответ прозвучал вполне логично, закончившись вопросом.

– Тятя, так жрать хочется. Ты сёдни чё-ни(бу)дь на ужин сварил?

Захару стало невыносимо стыдно. Хотел он, видит бог хотел. Да задержались в лесу с Матюшей, пока ходили за «золотым корнем». Не зная, что толком и ответить вопросительно смотрящему сыну, он все же нашелся и проговорил скороговоркой.

– Щас Ванечка! Я мигом на стол соберу!

Все еще коря себя за неприготовленный ужин, Захар заспешил в дом. Уже с крыльца крикнул.

– Матюша, поди-ка внучек ко мне!

Матюша бросил наполовину опорожненную лейку, прямо посредине грядки и подбежал к дедушке.

– Пособи маленько. Тятя с мамой с покоса приехали, голодны оба. Сбегай внучек в подвал, принеси ельчиков, да заодно уж и черемши миску!

Не говоря ни слова, мальчик юркнул в дом, схватил пустую миску и побежал к подвалу.

Захар зашел в дом и принялся накрывать ужин. Смахнув рукавом со стола послеобеденные крошки, хотел было уже расставить глиняные чашки, но вовремя спохватившись, оставил их на полке. Наливать в них было нечего.

Преодолев угрызения совести, поставил на середину стола деревянную плошку с «украденными» у поросят вареными картошинами. Сморщив лоб, почесал пятерней заросший затылок. Да, не густо! Хлеб как назло тоже кончился. Обедали сегодня уже без хлеба. Последнюю горбушку взяли с собой на покос Иван с Марьей. Им сила нужна траву косить. А дома и так можно перебиться.

Марья собиралась следующим утром стряпать хлеб. Ну да, то будет завтра. А чем же сегодня, накормить моих работников?

Наконец пришел Матюша, принеся из подвала миску соленой черемши. Рыбы в его руках не было. Мальчик стоял, виновато потупив голову. Захар все еще в думах, взял из рук Матюши черемшу и поставил на стол. Только сейчас заметил он, что внук не принес с собой малосольной рыбы.

– Матюша, внучек, а рыбки-то забыл принести?

Матюша отвернул лицо в сторону, не желая отвечать на вопрос деда.

Только сейчас заметил Захар, что случилось что-то неладное.

Подойдя к внуку, положил руку на его плечо, и в этот момент Матюша заплакал.

– Ой, что случилось-то?

Матюша всхлипывая, схватил дедушку за руку и повел за собой на улицу. Не говоря ни слова, подвел его к сараю, где находился лаз в подвал. Тут Захару стала понятна причина огорчения мальчика.

После того как они пообедали, Матюша понес туесок с рыбой в подвал. Но впопыхах, торопясь пойти с дедом в лес, оставил его наверху, не спустив в подвал. Вдобавок ко всему, забыл закрыть дверь в сарай. Вездесущие курицы во главе с петухом нашли для себя лакомство. Уронив туесок, они повытаскивали рыбок, которые частью исклеванные, частью просто так, валялись в пыли двора.

Захар поднял туес и заглянул внутрь. Десятка полтора ельцов и сорожек были нетронутыми. Матюша стоял рядышком, всхлипывая носом. Захар вдруг, ни с того ни с сего, заулыбался.

– То не беда Матюша. Собери ельцов, что по двору валяются и перебрось поросятам в загон. Пущай тоже порадуются!

Матюша все еще стоял, не зная, что ему делать, радоваться ли, что все так легко обошлось. Дед Захар добил одной фразой.

– А мы с тобой никому про то не расскажем!

Только сейчас улыбнулся и Матюша. Со смехом собрал быстренько поклеванную рыбешку и побежал к пригону, где находились поросята. Через минуту раздалось дружное чавканье. Похоже соленая рыба пришлась хрюшкам по вкусу. На обратном пути Матюша поддел ногой наглого петуха. Будет знать, как есть чужую рыбу.

Но одного Захар и Матюша в суете не заметили. Малосольная рыба, что осталась нетронутой курами в туеске, простояв день на жаре, получилась «с душком». Ну поглядим, чем эта вся история закончится, вон уже и Иван с Марьей идут к ужину, проголодались за день ведь, косами-то махая.

Когда уставшие за длинный рабочий день косцы, в ожидании вкусной и обильной трапезы, переступили наконец порог родимого дома, лучи заходящего солнца заиграли последними солнечными зайчиками на темно-зеленых, глянцево блестящих листочках набирающей цвет герани. Кошка Малышка, лежавшая весь день на солнышке, уже поужинала в сеновале парочкой мышей и готовилась ко сну. Примостившись на дедовом табурете, она облизывала старательно шерстку, но что-то насторожило ее. Подняв точеную голову, она принюхалась, потерла нос лапкой, тихонько встала и вышла в приоткрытую дверь дома, решив сегодня спать на улице.

Радостно потирая ладошки, Иван подошел к кухонному столу. Выражение его лица враз изменилось. С кислой миной разглядывал он вечернее угощение. На освобожденном от крошек столе красовались, словно три богатыря на картине Васнецова, три глиняные чашки. Но на этом сравнение и заканчивалось. В одной посудине лежали пожухлые вареные картофелины, «спертые» Захаром из дневного рациона Ашпуровских поросят, в другой – соленая черемша, в последней – агульская рыбка.

Соленая черемша, для тех, кому не пришлось отведать этого сибирского деликатеса, а к их числу, я думаю, относится большинство, имеет, скажем так, свой очень, ну очень своеобразный запах. К тому же если в подвале недостаточно холодно, и она подкиснет, то тогда запашок, хоть святых выноси. Черемша у Ашпуровых была посолена по всем правилам сибирского кулинарного искусства. Но даже в таком «переходном состоянии» соленая черемша, является ничем иным, как диким чесноком, с соответствующем этому растению запахом.

Но все же главное блюдо находилось в третьей глиняной чашке. Опять-таки сибирский деликатес, получившийся сегодня по оплошке Матюши. Ну поторопился мальчишка, не поставил туесок с рыбой в подвал.

Матюша сидел на краюшке лавки, ни жив, ни мертв, наблюдая молча за происходящим. Душевное состояние Захара менялось по мере выражения лица сына Ивана, от слабой, как известно никогда ни умирающей надежды, до чувства самого обыкновенного человеческого стыда. Ну надо же было сегодня такому случиться! Все зараз. И ужин не успел сготовить, обещал ведь утречком Ванюше и Марьюшке, да еще этот раздолбанный петух надыбал рыбу в туеске! Как только молодые петушки подрастут, пойдет осенью в котел.