Исповедь русской американки

Но самую сильную тревогу у представителя КГБ вызвал инцидент в Париже, в Соборе Парижской Богоматери. Хотя до этого был еще один эпизод.

Когда мы летели из Алжира в Париж, на соседнем сиденье оказался англичанин. Я попрактиковалась в английском со своим кошмарным акцентом и малым словарным запасом.

Англичанин вызвал осуждение от нашего русского окружения, и народ удовлетворился тем, что поставили ему диагноз: «Он наркоман».

Меня англичанин удивил, сказав, что я совсем не похожа на русскую: ни одеждой, ни обувью, ни часами.

Надеюсь, что тот «комплимент» не был услышан руководителем или причастными к рапортам.

Но представляете, какими мы, русские, казались европейцам.

В Париже мы провели четыре дня. Незабываемых!

Мы жили в недорогом отеле, нас кормили в неплохом ресторанчике в центре, куда стекались и другие группы русских туристов, даже одна группа больших деятелей советского искусства.

Нас возили по экскурсиям, вечером было свободное время, и мы маленькими группками (поодиночке было нельзя) бегали по Парижу, экономя даже на транспорте. Однажды спросили дорогу, а нам ошалело ответили, что это очень далеко, аж четыре остановки на метро. Но русские женщины, вы знаете.

Наконец-то в Париже мы дорвались до вожделенного шопинга.

Нам поменяли в Москве по 30 рублей! Деньги держал руководитель группы до определенного момента. В Алжире и Тунисе мы не тратили, даже умирая от жажды. На 30 рублей мы должны были одеться на несколько лет и привезти подарки всем домашним и друзьям.

Гид, морщась, привезла нас в район Сен-Дени, где находилось большое количество дешевых лавок, в основном арабских, и мы там рыскали, как голодные волки в поисках еды, стараясь уложиться в тесный бюджет.

Нас восхитил большой магазин TATI. Там было всё! А покупки складывались на кассе в бешеной красоты пластиковые пакеты, окрашенные в крупную клетку голубого или розового цвета.

Не смейтесь!

Моя дочь год ходила в школу с таким пакетом и чувствовала себя примой под завистливые взгляды одноклассников. А ведь когда мы в Париже собирались в аэропорт, чтобы вернуться на родину в Москву, гид попросила по возможности убрать эти пакеты, чтобы не позориться в аэропорту. Но никто, конечно, не поверил, и мы гордо несли покупки в огромных ярких этих пакетах, демонстрируя блеск и нищету главной страны соцлагеря.

Итак, я купила на эти деньги для себя – длинное коричневое вельветовое пальто на клетчатой фланелевой подкладке с такими же манжетами и изнанкой капюшона, с погончиками и поясом, в котором долго щеголяла по Москве, ловя взгляды понимающих в моде. Для мамы я купила несколько «водолазок» – эластичных тонких джемперочков. Дочку же я одела на пару лет: шикарная клеенчатая красно-белая курточка, сапожки, кофточки, что-то еще, не помню, и несколько пластиковых сумок магазина TATI. В последний день пребывания в Париже нас повезли в Нотр-Дам де Пари (Собор Парижской Богоматери).

Мы разбрелись в полутьме, и я вдруг наткнулась на надгробье. На постаменте за высокой роскошной чеканной изгородью были расположены великолепные скульптуры в натуральную величину: ложе с умирающим человеком, в ногах которого сидела женщина, протягивая к нему руки.

Он же, приподнявшись со смертного одра, вперил взгляд не на нее, а вперед, где у ног стояла Смерть в саване, словно ожидающая добычу.

Скульптурная группа была так реальна, так страшна и так созвучна моим недавним переживаниям, что мне стало плохо. Я сползла, держась за прутья загородки, на пол и схватилась за сердце.

Лекарств с собой не было, полутьма, никого рядом, и я поняла, что это мой конец.

Но человек, пока жив, цепляется за жизнь.

Я представила себе машину скорой помощи, госпиталь без страховки и отъезд группы в Москву без меня и стала стараться остановить в себе панику и сердечный спазм. Со временем это удалось, хотя чувство времени выключилось.

Я с трудом на руках поднялась и побрела к выходу, понимая, что меня ждут…

В полутемном соборе горели таблички EXIT; я вышла, зажмурившись, на яркий солнечный свет и обнаружила, что меня никто не ждет. На улице никого.

Опять в панике, я вернулась в темноту собора и стала искать в спешке другие выходы.

Лишь в третьем выходе я увидела ожидавшую меня группу и руководителя с трясущимися руками.

Видимо, я так выглядела и была бледна как смерть, что меня никто ни о чем не спросил.

Позже человек, исполняющий функции надсмотрщика, сказал мне: «Я был уверен, что ты останешься в Париже, и скорее в последний день…» Это сулило ему увольнение с работы и даже лишение членства в партии. Чаще всего эту роль играли люди доверенные, за что поездка за границу для них была бесплатной или сильно льготной.

В Париже состоялась встреча, давшая начало интересному долгому знакомству.

Обедая и ужиная в Париже в одном и том же ресторане с другими группами из России, мы коротко общались.

Один седовласый товарищ (мы еще господами не были) пригласил меня походить по Парижу ближе к полуночи после их программы, да и нашей (не такой важной, как у этой группы представителей высокого искусства). Практически все четыре дня и ночи мы, счастливые туристы, не спали, боясь тратить драгоценное время.

Мы договорились. Он спросил мое имя, я назвалась Тиной, как называли меня друзья.

Полное имя и фамилию побоялась дать почему-то; оговорили место и время встречи (как было возможно жить и функционировать без мобильных телефонов, уже даже не представляю).

Его имя я не спросила. В этой группе они были все такие важные!

Но встреча не состоялась. На следующий день он не хотел смотреть в мою сторону, и мы с «товарками» (две профессорские жены; мы вместе жили в одной комнате и гуляли по городу) подскочили к нему, я извинилась, они подтвердили правдивость моих оправданий, и он простил.

Это был последний вечер в Париже для всех – мы возвращались в Москву, его группа летела в Амстердам и потом куда-то еще. Мы опять не встретились…

Примерно через месяц зазвонил мой рабочий телефон – спрашивали меня. Абонент представился, но голос и имя-отчество были мне незнакомы. И вдруг слышу: «Плохо же вы вели себя в Париже!»

Я онемела. Мои волнения по поводу маленьких невинных приключений оправдались! КГБ!

Думаю: так, меня обвинят в антисоветчине, аморальном поведении и могут посадить в тюрьму.

Что же будет с дочкой? Без отца, без матери. Сразу представила дочку-сироту, которую отправят в детский дом!

Но вспомнила, что как раз в Париже, кроме опоздания из Собора Парижской Богоматери, все было кристально чисто и невинно – ни общения с иностранцами, ни нарушений в моральном поведении не было.

После паузы осторожно пытаюсь выяснить почему. В ответ услышала: «Вы не пришли дважды, и я вас так долго искал! Меня зовут Эдуард Борисович, и я директор Большого концертного зала Москвы».

Я горько пошутила: «Вот вы как раз мне и нужны сейчас!» Он вскинулся: «Ты развелась?»

И на мой ответ, что я овдовела и у меня дочка, после паузы он сказал: «Вы теперь скучать не будете!»

Я несказанно удивилась звонку и тому, как он нашел меня, зная только мое неполное имя.

Много позже, когда мы уже подружились, он рассказал мне как: смешно, но без КГБ не обошлось.

У него был там приятель на высокой должности, и его попросили найти женщину по имени Тина, которая была в Париже такого-то числа. Ему нашли Альбину из нашей группы, он позвонил ей, и она сразу поняла, о ком идет речь, и дала мой телефон.

Действительно, Бог послал мне этого человека для покровительства и помощи безо всякой компенсации с моей стороны. Мы с дочкой были на всех значительных концертах, кинофестивалях и вечерах и сидели в директорской ложе. Рядом часто находилась его жена, и всё было абсолютно пристойно и по-дружески. Он помогал во всех трудных вопросах, например доставал билеты на поезд, что было порой невозможно без знакомства. Стал просто Санта-Клаусом в нашей с дочкой жизни. Для меня эта опека и защита были необходимы. Мы сохранили дружеские отношения надолго, и он, разведясь с женой, уехавшей в Израиль, привел ко мне новую жену для знакомства.

Судьба этого доброго человека сложилась, думаю, трагично. Обладая грандиозной энергией, он открыл первый в Москве успешный кооперативный магазин в центре города, и его обложили данью бандиты, в частности и те, кто промышлял под крышей Кобзона (с которым он дружил!). Но, как говорится, дружба дружбой, а табачок врозь! Он вовремя не расплатился, хотя причины были уважительные. «Люди бизнеса» ждать не хотели. И его практически стерли с лица земли, отжав магазин. Его украли, держали в подвале, били, отняли машину, потом квартиру, и в конце концов он исчез. У него отобрали всё. Видимо, и жизнь. Такое было время!

Через месяц после похорон мужа, после возвращения из Туниса – Алжира – Парижа я вышла на работу в институт, где я создала лабораторию и писала диссертацию.

Глава 4

Вдова. Смена работы. Таинственная дверь. Клуб неординарных личностей. Прокрустово ложе и борьба за справедливость

Вернувшись из заграничной поездки, я одарила маму и дочку подарками; теперь мне предстояло возвращаться к повседневной жизни и работе, но уже в качестве вдовы с кучей трудно решаемых проблем. Прошел месяц после похорон мужа.

Выйти на работу в институт, где я создала лабораторию, оказалось не просто – нужны были силы для сочувствия, любопытных взглядов, шепота за спиной, равнодушных соболезнований.

Справилась.

Моя жизнь кардинально изменилась – теперь я все должна была организовывать и делать САМА!

Я уже продала всё, что могла, чтобы расплатиться с долгами и съездить за границу.

Теперь надо было ВЫЖИВАТЬ!

Я поменяла работу, покинув созданную мной лабораторию полимеров.

Желая быть поближе к дому, устав от транспортных проблем, я нашла работу, до которой могла добраться НА ЛИФТЕ! Дело было так.

Между первым и вторым подъездами дома, где мы жили, была скрытая кустами какая-то дверь. Я не обращала на нее внимания, но однажды, приглядевшись, прочла вывеску и поняла: это моя Судьба распорядилась, избавив меня от необходимости мотаться на перекладных. Здесь находился Дом санитарного просвещения (ДСП) Минздрава Москвы по нашему району.

Я зашла внутрь, увидела двух нестарых мужчин, один из которых был врачом, а второй – главным врачом. Спросила о наличии ставки еще одного врача в этом богоугодном (ссыльном для убогих, старых, бестолковых и больных работников здравоохранения) заведении.

Мне решительно отказали, но я, впечатлившись местом расположения учреждения, рук не опустила.

Не поверите, клянусь, не помню как, но вроде через месяц я была там главным врачом.

Став главным врачом маленькой вспомогательной, но и контролирующей организации района, я столкнулась с формальными и неформальными вопросами.

Тамошний врач, Григорий Ефимович, работающий только для зарплаты, занимался несколько другими проблемами и с большим энтузиазмом. Он организовал на базе ДСП Клуб неформальных людей.

Там регулярно собирались необычные люди: экстрасенсы, новаторы (роды в воде, металлоискатели), космонавты, видевшие инопланетян, журналисты и другие неординарные личности.

Это было необычайно интересно и познавательно, но меня несколько удивлял и волновал не тот профиль, который предполагал Минздрав.

И вот меня вызывают телефонограммой в районный отдел КГБ и просят рассказать о деятельности этого врача и Клуба. Я изложила то, что успела уже узнать, и заверила, что ничего антисоветского в Клубе нет, а этот доктор – интересный и весьма умный, хоть и чудак.

Мне напомнили функции учреждения данного профиля и просили Клуб закрыть. Так мое собственное просвещение в сфере неопознанного и новаторского закончилось. А доктор-энтузиаст уныло вернулся к скучной рутине.

Забавный нюанс: у нас в помещении, как во всех учреждениях в то время, на стене висел красочный плакат с портретами членов Политбюро. И если по радио сообщали о кончине одного из них, наш Григорий Ефимович несся на работу в 6 утра и жирным красным фломастером зачеркивал члена крест-накрест.

Позже он сыграл весьма подленькую роль, и я с ним в жизни больше не пересекалась, но знаю, что журналист Генрих Боровик, телевизионный «вещала», вывез его в Америку.

Вскоре по указанию Бориса Ельцина, который в то время возглавлял Московский городской комитет Коммунистической партии Советского Союза, все просветительские организации, даже санитарные, должны были ринуться в общеобразовательные школы с антирелигиозной пропагандой. Я, будучи атеисткой, отказалась, обосновав отказ отсутствием нужного теологического образования.

Меня наказали, не пустив в туристическую поездку в ФРГ за мои же деньги. Не дали бумажное одобрение на поездку.

Самое удивительное, что пропагандист атеизма Ельцин, как только взошел на пост президента страны, немедленно пошел молиться в церковь в сопровождении жены, членов семьи и всей администрации.

Оказалось, что все члены Коммунистической партии были верующими. Все последующие народные лидеры тоже оказались глубоко религиозными…

Но тогда я всё же попала в школу с лекциями для старшеклассников, но по ЗОЖ – здоровому образу жизни.

Ситуация по Москве, да и по стране была нелегкой. Подростки имели тягу к выпивке и куреву. Ранняя половая жизнь и высокий статистический уровень подростковых суицидов тревожили.

Я вошла в этот молодой круг и выйти уже не смогла.

Родители, как правило, мало общались с детьми – их надо было прокормить и одеть. На большее не оставалось сил и времени. А с подростковыми проблемами было сложно тогда, так же как и с едой и одеждой!

Да и найти язык с ребятами, предоставленными самим себе, далеко не все умеют.

Когда я окунулась в эту среду, я поняла, как дремучи и одиноки подростки и как они беспомощны.

Если взрослый найдет выход из трудной ситуации с помощью подруги, друга, алкоголя, секса или просто переключением занятий: женщины – стиркой, готовкой, уборкой; мужчины – общением, пивом, работой и прочим, то подростки не имеют опыта выхода из стрессовых ситуаций, и им очень сложно выстоять, не сломавшись.

Эти подростковые трудности и определили мои приоритеты в работе. Я тогда не догадывалась, но это было началом пути к новому взлетному витку моей карьеры. Короткому!

Инициативная работа с подростками в районе набирала обороты, но Райздрав, Горздрав и Минздрав совсем не обрадовались новой ветке просвещения, начали волноваться и стали душить нас приказами вернуться в «прокрустово ложе».

Заставляли заниматься только по-старому: педикулезом, профилактикой кишечных инфекций, питанием в школах, надзором за поликлиниками и прочим – тем, что мы с новым составом сотрудников (психолог, нарколог и врачи-специалисты) считали архаикой.

В это время по центральному телевидению прошел Телемост Познер – Донахью (США). Там встала пожилая, плохо одетая женщина и, гордо выпятив огромную грудь, с интонационным напором выдала лозунг: «В СССР секса НЕТ!» Это ее заявление стало мемом на десятки лет.

И через некоторое время, катаясь на лыжах в Подмосковье, вдруг задумавшись, я остановилась средь чистого поля на подходе к лесу – светило солнце, сиял синевой нетронутый снег.

В памяти пронзительно всплыли разговоры с подростками, их серьезные, порой даже неразрешимые проблемы, беспомощность и полное отсутствие структуры профессиональной помощи в этом аспекте. Как женщина, мать и врач я возмутилась и приняла решение: надо менять ситуацию.

Придя на работу, написала (тогда от руки) текст на трех-четырех страницах, обосновывающий целесообразность срочно создать Центр помощи подросткам.

Моя секретарь-машинистка перепечатала мой вызов Минздраву, и я поехала в несколько организаций, имевших полномочия принять нужное и важное действенное решение. Как ни странно, я легко попадала на прием! Мои письменные и устные предложения были приняты БЕЗ возражений и кивков на бюджет. (Не всё было так плохо в Советском Союзе, извините за непопулярный коммент!) У меня не было связей, денег, покровителя. Но была… Помните? Ее величество Удача!

Зато в рамках Дома санитарного просвещения, находившегося в структуре районного отдела здравоохранения, начались козни.

Для новой предлагаемой структуры мне нужны были другие сотрудники, а не сосланные в нашу ветхую и нежизнеспособную структуру медики, списанные в архив по несостоятельности. Для этого предстояло уволить практически всех сотрудников заскорузлой консервативной организации.

Машинистка посвятила сотрудников в мой коварный план (во имя прогресса, чего они не понимали), и тут такое началось, что не придумать и фантастам.

Возглавил оппозицию тот самый продвинутый в экстраординарных вопросах Григорий Ефимович (а я бы его оставила в штате новой организации, невзирая на мнение отдела КГБ).

Он прекрасно писал, и его жалобы на меня и петиции разлетелись по всем инстанциям.

Но еще круче оказалась другая моя сотрудница – помощник санитарного врача, кавказская женщина, старательная, но с низким интеллектом и образованием, заикающаяся и очень странно выглядящая внешне, что, по моему мнению, позорило нашу деятельность. Ее муж был хорошим сапожником и работал при ЦК КПСС в сервисе для важных товарищей Комитета. Он начинал рабочий день с посещения кабинетов своих обувных клиентов с вопросом: «Когда снимут с работы Попову?»

Секретарь нашего ДСП накопала погрешности в расписании, в рабочих часах для оплаты сотрудников, который сама и вела, особенно для сотрудников по совместительству, специалистов по работе с подростками, тем, кто у нас подрабатывал, выполняя-таки главную функцию нашего учреждения за мизерные деньги, и их рабочий день в табеле рассчитывался даже с минутами…

Как у всякого главврача, у меня имелись огрехи, но совесть была чиста, и сотрудники это знали.

Вскоре меня вызвали в ОБХСС. Даже не знаю, как расшифровывать аббревиатуру, но эту организацию боялись все жулики в стране.

В этом грозном отделе районного исполкома меня принял мужик с золотыми зубами, у которого на лбу было написано: «взяточник». Я возмутилась грязными, оскорбительными вопросами, встала и ушла из кабинета.

Я стала борцом. Наивным, но за справедливость! Надо было как-то защищаться!

И я попросилась на прием к заведующему отделом здравоохранения Горкома партии Москвы, который Ельцин тогда и возглавлял. Я слышала, как трудно было попасть к нему на прием даже секретарям районных комитетов, то есть мелким руководителям в его структуре – рассказывали даже про суициды по этой причине.

Но к руководителю его отдела здравоохранения я попала очень легко. Хотя, в отличие от большинства руководителей даже низшего звена в стране, членом партии я не была. Мне не верили, что такое возможно, и считали, что я скрываю партийную принадлежность. Кстати, еще в школе я и в комсомол отказалась вступать по демонстративной причине: «Если имярек член комсомола, то мне там делать нечего!» На меня и мои доводы плюнули.

Но когда я заполняла анкету для поступления в Первый московский медицинский институт и была заминка, что написать в графе «Член ВЛКСМ с такого-то года», я по совету матери написала: «Мать – член КПСС с такого-то года». Как ни странно, вопросов и плохих последствий не было. То ли не заметили, то ли нужен был маленький процент несоюзной молодежи. У нас на курсе таких было только двое – я и взрослый дядя.

И вот я у завотделом здравоохранения Горкома партии. Очень высокий уровень карьерной лестницы!

Совсем не старый мужчина, бывший до того директором фельдшерского училища, внимательно выслушал планы и проблемы и пообещал приехать на специально собранное совещание моего коллектива.

Коллектив в нервном возбуждении собрался. Высокий чиновник приехал, увидел и выслушал всех. Ни слова не сказав, уехал. Свои аргументы я ему уже изложила в его кабинете на приеме.

Через пару дней пришло распоряжение Горкома партии: ДСП закрыть (не спрашивая Минздрав, Горздрав и Райздрав, в чьем подчинении мы находились). И ОБХСС было поручено прекратить дело против Поповой.

Маленькая деталь: в донесении на меня фигурировал старый доктор, единственная моя опора в достойном контроле нашей конторы за всеми медицинскими учреждениями района. В доносе меня обвинили в хищении его зарплаты (во время отпусков). Так этот доктор, Михаил Моисеевич, старый рентгенолог, прошедший войну, пришел в райком партии и заявил, что, если против меня начнутся действия, он положит на стол свой партбилет! Он понимал мою честность и ценил мою инициативу. Тогда еще никто партбилеты не кидал, и эта угроза сработала.

Кстати, рассказывая ранее моему отцу, опытному чиновнику, об ОБХСС, услышала: «Доченька, а у тебя руки чистые?!» В смысле – ничего к ним не прилипло? И при моем отрицательном ответе он сказал: «Тогда не волнуйся! Все уладится».

Так Горком партии Москвы принял справедливое и прогрессивное решение!

Я тогда подумала, что опыт работы «нашего прокуратора» в фельдшерском училище очень помог: он знал проблемы подростков!

ДСП действительно сразу закрыли, а меня пригласили в другой районный комитет партии Москвы ко второму секретарю райкома и объявили: «Добро пожаловать! Вот вам отличное большое помещение – ДСП Октябрьского района, рядом с метро, и ПОЛНЫЙ КАРТ-БЛАНШ! Делайте всё, что считаете нужным»!

Так начался самый, на мой взгляд, значимый виток моей деятельности, дающий мне ощущение гордости и удовлетворения!

Глава 5

Был ли секс в СССР?

Наверное, в СССР не было ни одного человека, кто не слышал бы фразу той самой вышеупомянутой тетеньки, выступившей в передаче на центральном телевидении в рамках телемоста Познер – Донахью (журналисты с советский и американской стороны), когда обсуждались острые вопросы морали и ее разные стороны и понятия.

И когда свободный в мыслях американец и осторожный умный Познер начали говорить на деликатные темы, эта плохо одетая и неухоженная дама с огромной грудью выпалила: «В СССР секса нет!»

Помню смутно, но, по-моему, раздались аплодисменты публики.

Это было очень смешно, но и грустно тоже. Ханжество процветало и считалось нормой поведения советского человека, активного строителя коммунизма, высоких моральных принципов.

В этот момент моей жизни, будучи врачом, я встречалась с подростками старших классов в школах; и мне, и моим коллегам – врачам и психологам – приходилось много, подробно и доверительно говорить об алкогольной и никотиновой зависимости, а также о вопросах «секса».

Это объяснялось тяжелой подростковой статистикой на тот момент, включая рост суицидов.

Забавно, что на лекциях на эту тему на наш первый вопрос: «Кто знает, что такое секс?» ребята смущались, краснели и переглядывались…

Мы тут же отвечали сами: «Это просто отношения между мужчиной и женщиной!» Вздох облегчения облетал аудиторию.

И начинались откровения и открытия в этой запретной теме.

Известно, что очень немногие родители могли и могут говорить с детьми на эти щекотливые темы. Обычно доверялись информации от кино, телевидения, а больше – с улицы.

Даже вопросы анатомии и физиологии человека обоих полов вызывали нервный смех и потливость у подростков.

Программы полового воспитания в школах введены были несколько позже; мы с моими коллегами как раз и разработали эти программы, и они вводились в школьное обучение. Насколько знаю, сейчас в школы пришла церковь.

Обычно дети и подростки сами находили нужную им информацию (и ненужную тоже), и многие взрослые уповали на это, не обсуждая эти острые, неудобные вопросы в семье. А я по опыту работы с подростками знаю, в какие ситуации они попадают.

И проблема в том, что чаще всего им не с кем обсудить больную тему, не у кого спросить совета и возможны тяжелейшие последствия такой неграмотности в жизненных вопросах. Это касается ранних половых контактов, изнасилований, венерических болезней и психологических стрессовых ситуаций, особо тяжелых для молодых, неопытных, несведущих людей.

Смешно сказать, но вскоре весь мир был посвящен в историю орального секса Клинтона в Белом доме.

А нам, врачам и психологам, взрослым людям, самим имеющим детей, приходилось трудно. На школьных занятиях надо было отвечать на вопрос, что такое оральный секс, глядя в глаза подросткам с зашкаливающим уровнем возрастных гормонов, и обсуждать его детали.

Это было самое начало девяностых со всеми вытекающими проблемами. Накормить и одеть ребенка родителям было не просто. А уж воспитание и образование, считали они, – дело учителей.

А ведь в школе в основном преподавали женщины, порой с трудной судьбой и проблемами в личной жизни (знаю и по своей маме-учительнице). И ханжество у них цвело, как правило, махровым цветом. Считалось необходимым воздерживаться от половой жизни до брака, до какого-то правильного этапа образования или до определенного возраста либо достатка.