Мой замечательный грузин

Сурадзе Валерий

Мой замечательный грузин

От Гори до Тифлиса

Молодой Сталин и его любимая книга юности

Утреннее солнце осторожно влезло в маленькую комнатку через небольшое окно, затянутое двойной марлей от мух, осветило белёные мазаные стены и дверь, справа от которой на железной кровати спал мальчик лет тринадцати, не больше. Над его изголовьем висела икона с ликом Спасителя и маленькой лампадкой. На полу лежала книга с вложенной вместо закладки соломинкой. За окном одиноко кричал чей-то петух, то тут, то там слышался хриплый сонный лай собак. Громко замычали коровы, которых погнали пастухи курды в общее стадо под звон колокольчиков через мост, на пастбище к крепости Горисцихе. И наконец ухо уловило громкий голос старой тётушки Додо и скрип телеги дяди Резо, её мужа, на которую тот грузил товар для тифлисского рынка. Пятница.

Дверь комнаты отворилась, и в неё осторожно вошла женщина лет тридцати с небольшим. Её звали Катерина, по паспорту, а соседи величали просто Катеван или по-свойски – Кеке. На ней было чёрное платье, а чёрный платок на её голове был так органичен, что казалось, он к ней прирос. Она носила траур по умершему первенцу Мишико и второму ребёнку Гиви. Катеван подошла к спящему мальчику. Он у неё родился такой слабенький и болезненный, и она боялась, что он тоже умрёт, да ещё не крещёным, но Бог миловал. Она тронула его за плечо.

– Сусик, вставай.

Мальчик открыл глаза, удивлённо уставился на мать.

– Уже?

– Отец Чарквиани принёс письмо в духовную семинарию. Чтобы тебя приняли как лучшего выпускника нашей приходской школы. Вставай, вставай, сынок. Дядя Яков уже фаэтон прислал с кучером.

Сосо в одно мгновение спрыгнул с кровати с радостным криком: «Ура! Мы едем в Тифлис! Тифлис! Тифлис! Тифлис! Я люблю этот город!». Он вдруг неожиданно умолк и обратился к матери с вопросом:

– Кеке, а не получится так, что отец снова меня похитит и засунет на эту вонючую фабрику? Как я тогда буду учиться?

– Не бойся, мой хороший. Он тебя больше не тронет. Он от нас отрёкся. Он для нас теперь чужой. Слава богу, дядя Яков не даёт нам по миру пойти с протянутой рукой.

– Мне страшно, Кеке, – тихо прошептал Сосо и прильнул к матери. – А как ты здесь будешь без меня, совсем одна? Кто тебе будет помогать, Кеке? – спросил он её.

– За меня не беспокойся, мой родной. Здесь я не одна, здесь мы как одна семья, все мне помощники и друзья. Кеке нужна всем, глядишь, и мне помогут, если будет нужда. Ты, главное, учись, сынок, хорошо, а когда станешь епископом, я буду самой счастливой мамой на свете…

Она наклонилась и нежно поцеловала его волосы.

Провожали Сосо всем двором и всей школой, надавали всякого снадобья. Сосо видел, как купец Яков Эгнатошвили, борец, владеющий несколькими харчевнями, которого знала вся Грузия, незаметно сунул матери деньги, а отец Георгий всплакнул, сожалея, что потерял лучшего певца церковного хора.

Тифлисская духовная семинария находилась в самом центре города на Эриванской площади. Она была построена в 1838 году швейцарскими архитекторами – братьями Джованни и Джузеппе Бернардацци. Ещё совсем недавно нашим современникам это здание было известно как Государственный музей искусств. Это название оно получило в 1950 году. А до революции это была престижная гостиница «Царские номера». Но сейчас оно вновь соответствует своему первоначальному предназначению. Это духовная семинария.

Однако обратимся к истории и вернёмся в тёплый летний день 1894 года, когда на проходной семинарии появилась наша героиня Катерина Джугашвили. Женщина, одетая во всё чёрное. С ней был подросток, одётый в тёмные штаны и такую же тёмную куртку поверх серой рубашки. На нём были новые чёрные ботинки, левый из которых жутко натирал ногу, а на голове – гурийская войлочная шапочка. Мальчик вертел туда-сюда головой, оглядывая уже знакомые дворцы, большие дома, и фаэтоны, и красиво одетых людей: в Гори всё совсем не так. «И одеваются не так красиво», – думал он.

Мать тем временем объясняла охраннику, что она приехала по протекции настоятеля храма Пресвятой Богородицы отца Георгия к архимандриту Серафиму, который должен их ждать.

– Понятно, понятно, – недовольно фыркал охранник, открывая журнал посещений. – Фамилия?

– Джугашвили, – ответила она. – В девичестве Геладзе.

– Этого не надо.

– Год рождения?

– 1860.

– Откуда?

– Горийский уезд.

– Сословия какого будете?

– Так, из крестьянского будем.

– Зачем приехала?

– К батюшке вашему архимандриту Серафиму по протекции от отца Георгия, – сказала она громко.

Охранник поднял глаза. Он был, скорее всего, отставной нижний чин. На него смотрели жёсткие карие глаза молодой симпатичной женщины, готовой порвать всех, кто встанет на её пути к заветной цели.

– Извините, сударыня, – сорвалось с его языка, – только заступил, ещё не разобрался.

Она жестом успокоила его.

– Ничего, дорогой, мы не спешим.

– Мальчик кто будет?

– Иосиф, сын мой, 15 лет.

– Что-то мелковат он для 15 лет, – усомнился охранник и позвонил в колокольчик.

Услышав это, Сосо насупился, сжал кулаки, набрал полные лёгкие воздуха и, выражая своим видом несогласие с охранником, выпалил:

– Большие – да дурные, а маленькие – удаленькие!

Тут же прибежал дежурный семинарист. Охранник вручил ему записку.

– Бегом к отцу Серафиму. Скажи, к нему пришли по протекции.

Он вышел из-за стола, и только тут Кеке увидела, что он на одной ноге. Вместо второй к культе была приторочена кожаным ремнём деревянная ступа. Увидев смущённое лицо Кеке, он грустно объяснил:

– Под Ахалцихом осколками посекло, врачи решили отнять. Сказали, от гангрены сгинёшь, если не дашься. А кому я такой нужен! Вот и остался здесь. Служу на воротах.

– Главное, что живой! – подбодрила его Кеке.

Прибежал посыльный и, задыхаясь, объявил скороговоркой:

– Вас ждут.

Он проводил Катерину и Сосо к Его преподобию в кабинет. Архимандрит вышел навстречу из-за стола и подошёл к ним. Она припала на колено и поцеловала руку. Сосо поцеловал тоже.

– Наслышан, наслышан о вашем вундеркинде.

– Это кто? – не поняла Кеке.

– Широко образованные люди. Талантливый ребенок в данном случае, – пояснил священник.

Катерина покраснела и согласно кивнула головой.

– А что же ты такой маленький и щупленький, дорогой Иосиф? И что у тебя с рукой?

– Под фаэтон попал пять лет назад. Косточки вот здесь, – она показала на руку сына в районе локтя, – плохо срослись.

– Я смотрю, он у вас и прихрамывает.

– Опять фаэтон. Два года назад. Но тут всё хорошо. Полгода лечились здесь, в Тифлисе, и сейчас почти не хромаем.

И тут выпалила, что привезла с собой подарки.

– Вот это вам, святой отец. От всего сердца. – И она протянула ему баул с подарками.

– Ладно, ладно. Давайте документы и рекомендательное письмо.

Он взглянул на бумаги, потом на Иосифа.

– Ты смотри, лучший ученик школы. Молодец. А вы в курсе, что здесь надо платить за каждый год обучения?

– Я готова, святой отец. Я всё готова сделать ради того, чтобы мой Сосо стал священником.

– А он хочет? – строго спросил отец Серафим.

– Очень хочу, – серьёзно ответил Сосо. – Хотите, я вам наизусть Евангел…

– Не нужно, – остановил его Серафим. – У меня сомнений нет! – И, помолчав, продолжил:

– Ладно, за вас столько людей просило. Я бы и без них допустил его к экзаменам. Вижу, умница. Послезавтра первый экзамен – Слово Божие. Потом математика, грузинский и русский. Если сдашь на отлично, будете платить половину: 20 рублей вместо 40 в год. А если будешь круглым отличником, то за тебя будет платить церковь. Храни вас Господь, раба Божия Катерина, – сказал Серафим и перекрестил её и Сосо крестным знамением. – Абитуриента Джугашвили проводят, а вы… У вас есть где остановиться?

– Есть, у нас родственники здесь недалеко. В Гардабани живёт брат двоюродный, Сандро.

– Хорошо. Внизу зайдите в канцелярию и внесите в кассу три рубля пятьдесят копеек. Неделю, на время сдачи экзаменов, Сосо будет жить вместе со всеми. Это на кормление и проживание.

Екатерина вышла от отца Серафима окрылённая. Она не сомневалась, что её Сусик сдаст все экзамены на отлично.

Закончив с формальностями, она села в фаэтон, который выделил ей Яков на всё время поездки в Тифлис, и направилась к родственникам. По дороге она расслабилась и в полудреме, как наяву вдруг увидела, как приехал из Тифлиса её муж Бесо и категорически заявил:

– Мой сын пойдёт в школу только через мой труп. Сапожнику школа ни к чему.

– Я всегда мечтала, чтобы мой сын стал епископом, – возразила она в бешенстве, чувствуя, что сейчас её никто не остановит. Она или умрёт, или решит этот вопрос раз и навсегда!

– Нет! – дико заорал он. – Этому не бывать! Я вас заставлю слово отца уважать!

Он был страшно пьян.

Они начали драться, он бил её ногами, таскал по полу за волосы, орал на неё матом на весь дом. Испуганный Сосо забился под кровать и трясся там от ужаса.

Неожиданно в дом ворвался дядя Яков. Он услышал с улицы крики Кеке и заподозрил неладное. Он схватил Бесо сзади и повалил его на пол. Кеке, вырвавшись из рук мужа, схватила кухонный нож и двинулась на Бесо.

Яков, державший Бесо со скрученными за спину руками, буквально заорал:

– Стой! Кеке, подумай о сыне!

Только это её и остановило.

Бесо собрал какие-то свои пожитки. Кеке ему помогла. Он зло выругался и вышел во двор.

– А с тобой, сучка, – сказал он Кеке, – мне теперь всё понятно. Ни копейки ты от меня больше не получишь. Тебя есть кому кормить.

А утром Катерина отправила своего Сусика в школу, чистеньким и нарядным. Однако радость была недолгой. Прошло две недели, и однажды соседи принесли её сына без сознания – его сбил фаэтон. Она очень волновалась из-за травмы, полученной её мальчиком, главным образом потому, что это может повредить его церковной карьере.

– Когда ты станешь священником, как же ты будешь держать чашу, сынок, для причастия? – спросила она его.

– Не волнуйся, мама, – ответил он. – До того, как я стану священником, рука заживет, и я смогу держать хоть всю церковь на своей руке.

Колёса фаэтона монотонно стучали по мощёной мостовой, а Катерина всё вспоминала и вспоминала, как однажды её сын пришёл домой с разбитым носом и твёрдо сказал матери:

– Кеке, никогда на людях не называй меня Сусиком. И дома постарайся тоже этого не делать. Если не перестанешь, я уйду из дома.

Она так перепугалась, что три ночи не могла спать. Оказалось, что соседский мальчишка назвал его так, насмехаясь как бы над маленьким его ростом. Сам он был заметно здоровее Сосо. Завязалась драка. Они дрались так долго, что здоровяк Симон сдался и поклялся больше его так не называть. А победитель гордо поднял вверх правую руку и сказал всем собравшимся пацанам:

– Прошу всех, кто считает меня своим другом, отныне звать меня Коба. Это имя моего любимого героя. Кто не хочет, я готов драться.

Откуда ей было знать, что соседский мальчишка Симон вскоре станет зваться Камо и на долгие годы станет другом её любимого Сусика?

Она ехала и говорила себе: «Спасибо Господу нашему Иисусу Христу. Если бы не твоё божественное участие, разве бы я смогла спасти своего сына от этого ирода рода человеческого (мужа её – Бесо)?». А дело было так. После того, как Сосо попал второй раз под фаэтон за год до окончания школы, случилось невероятное. Отец дождался, когда у мальчика заживёт нога, выкрал его и отвёз в Тифлис. Теперь Бесо и сын вместе трудились на Адельхановской кожевенной фабрике за мизерный заработок в залитом водой помещении, освещённом керосиновыми лампами, с испарениями от дубившейся кожи, которая пахла как экскременты. От этого смрада тошнило и взрослых, и детей. Сосо жил в одной комнате с отцом в рабочем районе Авлабари. На работу ходил через мост мимо Метехской крепости. Ему приходилось носить башмаки с фабрики в магазин-склад на базаре возле Эриванской площади.

В Гори в училище все были ужасно расстроены потерей Сосо. Но больше всех переживала мать. Она подключила всех своих знакомых, чтобы вызволить сына. Эта гордая красивая женщина приехала в Тифлис, заручившись поддержкой учителей, отца Чарквиани, купца Якова Эгнаташвили и других. Даже экзарх грузинской православной церкви, услышав эту историю, предложил устроить Сосо в церковный хор. Но Катерина была непримирима. Сосо очень хотел вернуться в училище в Гори. Священники возвратили его Кеке. Бесо второй раз поклялся больше не давать семье ни копейки и вычеркнул её из своей жизни.

А Сосо вернулся в училище, где его возвращению все были очень рады. Но справедливости ради надо сказать, что не все. Дело в том, что юный Сосо, как и все его товарищи по училищу, разделял ненависть к новым русским порядкам, введённым царём Александром III, которые запрещали общение на родном языке, ввели палочную дисциплину, жёсткие меры контроля над учащимися. Особенно свирепствовал учитель по фамилии Лавров. Видя, что Сосо пользуется авторитетом среди учеников, он решил сделать Джугашвили своим заместителем и требовал стучать на товарищей. Это Сосо взбесило. Он договорился со старшими парнями, пригласил Лаврова в пустой класс, где его уже ждали, и пригрозил ему, что опозорит на всю страну, если тот продолжит свои издевательства над учениками. И посоветовал чистосердечно покаяться. Лавров на долгие годы притих и впоследствии вообще исчез из преподавательского поля деятельности, а Сосо до самого выпуска оставался первым учеником и получил в дар от школы книгу Псалмов Давидовых с дарственной надписью «Иосифу Джугашвили за отличные успехи в учёбе, примерное поведение и превосходное пение псалмов».

Надо сказать, что когда мать ценой неимоверных усилий забрала у Бесо своего сына и вернула его в Гори, он продолжал оставаться лучшим учеником и певчим в училище. Но это был уже совсем другой человек. Он стал проявлять сочувствие к беднякам, зная уже не понаслышке об их проблемах, поработав на фабрике с отцом. Но самое удивительное было в том, что вместе с появлением сочувствия у него пропадала вера в Бога. Это казалось невозможным у столь набожного ученика. Но факт остаётся фактом. Сосо дружил с сыновьями священников, братьями Ладо и Вано Кецховели, и Мишей Девиташвили, который, как и он, хромал на левую ногу. Старший брат Ладо Кецховели поступил в духовную семинарию, вскоре был отчислен из неё и вернулся в Гори, где поведал своим товарищам о том, как организовал в семинарии забастовку и протестное выступление. За что и был отчислен. Сосо вдохновляли такие рассказы старших товарищей, но он всё ещё хотел стать священником, для того чтобы с именем Бога бороться за справедливость и защищать неимущих. Однако именно тогда он обратил свой взгляд на политику. Именно тогда он заявил своему другу Ладо:

– Ты знаешь, я, чем больше читаю, тем больше прихожу к мысли о том, что причина всех бед в отсутствии твёрдого порядка и правильных законов.

– И как ты намереваешься с этим бороться? – настороженно спросил его Ладо.

– Я думаю, что надо для начала стать волостным старшиной. Навести в нашей волости порядок, а потом за других взяться.

Кецховели почесал затылок.

– Не знаю, – ответил он. – В семинарии старшие ребята говорят, что только силой можно изменить положение дел.

Сосо по-хорошему был помешан на книгах. Если он у кого из товарищей видел новую книгу, на него это действовало магнетически. Он искал момент, чтобы её незаметно утащить. Правда, потом по возможности возвращал. Книга для него была наркотиком. Он постоянно говорил о книгах. Когда ему было 13 лет, Ладо Кецховели повёл его в книжную лавку. Там Сосо уплатил 5 копеек членского взноса и взял книгу Дарвина «Происхождение видов». Он читал её всю ночь, не ложась спать. Кеке спросила его:

– Ты что не спишь, полуночник?

– Мама, книга просто сказочная, не могу оторваться.

И чем больше он читал, тем меньше в нём оставалось Бога. Как-то Сосо отдыхал вместе с друзьями, и, лежа на траве, они разговаривали о том, как несправедлива жизнь, что есть бедные и богатые, и как Господь может допускать такую несправедливость. К всеобщему изумлению Сосо, который лежал на траве и спокойно жевал соломинку, тупо глядя в небо, вдруг сказал:

– Он не несправедлив. Он совсем другой, или его вообще нет!..

Когда друзья попытались возразить, он пообещал им завтра принести книгу Дарвина «Происхождение видов»:

– И тогда сами делайте выводы – есть он, Бог, или нет. И какой он!

Так что наш Сосо ещё до зачисления в духовную семинарию уже имел твёрдые зачатки атеистического учения.

Теперь о самом поступлении в духовную семинарию. Что этому предшествовало. А то читатель подумает, всё было так же гладко, как написано. Вовсе нет!

Та забастовка, которую организовал старший товарищ Сосо Ладо Кецховели, привела к тому, что на зачисление в семинарию лиц, не имеющих церковного происхождения, был наложен запрет. Узнав об этом, Сосо плакал целый день. Он не видел своего дальнейшего существования без учёбы и очень боялся того, что отец заберёт его работать на фабрику. Но упрямая Кеке решила всё по-своему. Она собрала сына и добралась до Тифлиса, отыскала там своего родственника с большими связями, Сандро, который снимал жильё у священника, связи которого были значительно шире, а его жена была известной деловой дамой в самом Тифлисе.

– Прошу вас, помогите этой женщине. Это будет такое же благое дело, как храм построить, – сказал ей Сандро.

Как ей удалось уговорить архимандрита Серафима зачислить Сосо на полупансион, никто не знает. Известно лишь то, что последнее слово в этом деле сказала княгиня Бараташвили. Что было дальше, я уже написал. Кеке и её сын вышли из фаэтона на проходной Тифлисской духовной семинарии, откуда она вернулась одна.

Сосо был счастлив. Его мечта сбылась, он стал семинаристом вожделенной духовной семинарии. Он, казалось, про неё знал всё из рассказов своих старших товарищей. Но реальность превзошла все его ожидания.

Мальчишка из Гори, привыкший к свободе, дракам до крови во дворах с местными пацанами, подросток, который уже знает, что такое слово чести и что такое таинственное погружение в мир любимой книги, оказался в одночасье лишённым всего этого.

Теперь практически всё время Сосо сидел взаперти. Один из исследователей Сталина Саймон Джонатан пишет: «…в заведении, которое больше напоминало самые строгие закрытые школы Англии конца XIX века, чем духовную семинарию. Общие спальни, обиды, сносимые от старших товарищей, нередкие случаи содомии, жёсткие ханжи учителя, долгие часы в карцере – всё это превращало жизнь в семинарии в кавказское подобие школьных лет Тома Брауна». Пусть эти слова автора останутся на его совести. Но сравнивать Тифлисскую духовную семинарию с английскими закрытыми школами было бы не только неправильно, но и кощунственно…

Почему? Во-первых, какими бы строгими ни были порядки в семинарии, сами семинаристы находили возможность почитывать запрещённую литературу, организовывать кружки, не имеющие никакого отношения к богословию. И потом, у них был выход в город. И последнее: в семинарии, в отличие от английских закрытых школ, не было педофилии. Это считалось смертным грехом. В то время как в закрытых школах Англии это было обычным делом.

Вот как писали об учёбе в семинарии её выпускники Иосиф Иерамишвили, и Пётр Копанадзе: «Мы чувствовали себя избранными. Потому что семинария была истоком интеллектуальной жизни Грузии того времени. Казалось, что её исторические корни лежали в идеальной культуре».

Конечно, к семинаристам младших курсов требования были завышены. В Российской империи во всех закрытых учебных заведениях это считалось нормой.

Сосо и шестьсот других будущих священников жили в четырёхэтажном неоклассическом здании семинарии, с величественными белыми колоннами. Сосо ночевал в спальне на верхнем этаже. В ней стояли двадцать кроватей. На других этажах располагались домовая церковь, классы и трапезная. Колокола звоном отсчитывали время. Семинаристы просыпались в семь утра, облачались в стихарь, затем шли на молитву в церковь. Далее пили чай и приступали к занятиям. Дежурный ученик читал молитву. Занятия длились до 2 часов. В 3 был обед. Затем полтора часа свободного времени перед перекличкой, после которой выходить на улицу запрещалось. В 8 вечера после вечерней молитвы следовал ужин. Дальше семинаристы готовили уроки и в 10 ложились спать. По выходным – бесконечные богослужения. Три или четыре часа на одном месте, переминаясь с ноги на ногу под неусыпными пронизывающими взглядами монахов. Правда, между 3 и 5 часами дня мальчиков выпускали на улицу.

В год поступления Сосо Джугашвили в семинарию там, как нам уже известно, начальствовал архимандрит Серафим, его помощник Гермоген и отец Дмитрий – в миру князь Абашидзе – среди начальствующего состава. Этот Абашидзе, вскоре повышенный до инспектора, был толстым смуглолицым педантом. Сам себя он называл «смиренным и недостойным рабом Божьим и слугой царя».

Монахи были своеобразными людьми. Они считали, что семинаристы погрязли в грехе, и потому были полны решимости выбить из гордых грузинских юношей всё грузинское и заодно человеческое. Грузинская литература была строжайше запрещена. Впрочем, как и все русские авторы, публиковавшиеся после Пушкина. В том числе Толстой, Достоевский и Тургенев. В обязанности этих инспекторов входило неусыпное наблюдение за учениками. Все наказания и плохие отметки записывались в школьный журнал. Попал им на карандаш – всё, следующий шаг – исключение из семинарии, волчий билет. Отец Дмитрий ввёл среди учеников шпионов. Очень часто можно было видеть, как он крадётся на цыпочках по семинарским коридорам или совершает мелодраматические набеги на спальни, надеясь застать учеников за чтением запрещённых книг, онанизмом или руганью. Сосо, умевший придумывать хлёсткие прозвища, вскоре окрестил этого гротескного персонажа Чёрным Пятном. Поначалу наводивший ужас, этот человек в конце концов оказался смешон, как бывают смешны только самые безумные педагоги.

Понятно, что Сосо и все остальные семинаристы кто больше, кто меньше знали о знаменитых семинарских восстаниях. Сосо знал от своего старшего товарища Ладо. Несколькими годами ранее, в 1885-м, семинарист побил ректора за то, что тот сказал: «грузинский собачий язык». На следующий год ректора закололи кинжалом. Как позже выяснилось, убийца бежал во время этапа на каторгу и вскоре оказался в Северной Америке. Там его след затерялся.

В глазах властей семинарии – это исчадие ада, из глубин которого выползают на поверхность непримиримые радикалы. Враги империи: они, семинарии, выращивали для русской революции самый активный контингент. В особенности Тифлисская духовная семинария. Она стала гнездом всех недовольств, имевших место среди грузинской учащейся молодёжи, как напишет Сосо много лет спустя.

С первых дней Сосо был спокойным, внимательным, скромным и застенчивым, это состояние никак не вязалось с его характером и прошлой жизнью. Друзья заметили, что недавний задавака и глава дворовой шайки стал задумчивым и, казалось, замкнутым. У него прошла любовь к играм и забавам детства. Сосо начал взрослеть, но и всерьёз учился, превращаясь в застенчивого романтического поэта.

Экзамены первого года он сдал на отлично и показал 8-й результат в классе. В 1894–95 годах он получал одни пятёрки по грузинскому пению и русскому языку, четвёрки и пятёрки за знание Священного Писания. Он был образцовым учеником и отличником по поведению.

Сосо не был так стеснён в деньгах, как пытаются преподнести некоторые исследователи. За учёбу платил дядя Яков Эгнаташвили, который фактически стал для него названным отцом, он же подбрасывал на карманные расходы. Да и Сосо зарабатывал карманные деньги, 5 рублей, тем, что пел в хоре Русского драматического театра, который находился по соседству с семинарией. Он был первым тенором в правом полухории, то есть ключевым солистом. На старших курсах семинаристы находили и другие подработки, такие как репетиторство.

Первое время Сосо и его друзья читали безобидные книги, но запрещённые в семинарии. Мальчики нелегально стали членами книжного клуба «Дешёвая библиотека» и брали книги из магазина, владельцем которого был бывший народник Имедашвили.

Именно тогда Сосо открыл для себя романы Виктора Гюго, особенно «93-й год». Герой этого романа Семурден – революционер-священник – станет для него одним из образцов для подражания.

По ночам Чёрное Пятно ходил по коридорам, проверяя, погашены ли огни, и не читает ли кто, и не предается ли другим порокам. Как только он уходил, ученики зажигали свечи и возвращались к чтению. Сосо обычно слишком усердствовал и почти не спал. Выглядел сонным и больным. Когда он начинал кашлять, Иремашвили брал у него из рук книгу и задувал свечу. В книгах молодой Сосо черпал не только знания, в них была другая жизнь, другой мир, в котором, хотя и иллюзорно, он проживал какое-то время вне гнетущей реальности.