Миграция и эмиграция в странах Центральной и Юго-Восточной Европы XVIII-XX вв.

На восточной же части Центральной и Юго-Восточной Европы на принципах и политических условиях, инициированных СССР, развернулась интеграция советского типа. Она базировалась на иных принципах, отличавшихся от западных. В этом регионе Европы, правда, в разной степени и с разной интенсивностю, утверждалась своеобразная восточноевропейская региональная идентичность. Сотрудничество в рамках этого восточного блока привело к формированию Совета Экономической Взаимопомощи (1949 г.) и созданию военно-политического союза, Организации Варшавского Договора (1955 г.) под эгидой Советского Союза, как главной интегрироующей силы.

Разделение Европы между двумя мировыми системами, казалось окончательно изменило конфигурацию континента. Считавшегося ранее традиционным деление Европы на Западную, Центральную и Восточную не стало. А ведь оно основывалось на присущих в прошлом отдельным регионам континента характерных чертах, как в сфере политических систем (парламентская система – Запад; полулиберальный абсолютизм – Центральная Европа; автократия или диктатура – Восток)35, так и в области экономики и социальной структуры. Советское и западное (фактически американское) проникновение в центральноевропейский регион, разграничение между ними сфер не только влияния, но утверждение практического господства двух сверхдержав над регионом, означали, таким образом, проведение довольно чёткой новой разделительной линии на политической карте Европы. В геополитическом плане она оказалась разделенной на две части – Западную и Восточную. Европа также стала двуполюсной.

Итак, самой Центральной Европы, – некогда отдельного, самостоятельного региона – не стало. Наряду с ФРГ, интегрированной в западные структуры от былого региона практически была отделена и Австрия, которая стала нейтральным государством, по сути также западного типа. В каждой из двух частей разделенной Центральной Европы (да и Европы в целом) устанавливались и утверждались свои общественно-политические порядки. В таких условиях по обе стороны исчезала или искоренялась и центральноевропейская региональная идентичность. Был, правда, короткий исторический отрезок (1945–1948 гг.), когда казалось, что становление системы народной демократии позволит сохранить приобретенные веками особенности и отличительные черты, однако с началом холодной войны эти надежды быстро улетучились, и советский фактор стал определяющим для всей восточной половины Центральной Европы36.

Растущее противостояние двух военно-политических систем привело к поляризации сил в Европе, и разделенность континента стала реальностью на долгие десятилетия. Венгры, как и другие народы, оказавшиеся в условиях навязанной им извне модели развития, прошли суровую школу советизации, искоренявшей «центральноевропейскость», прививавшей новую, так называемую социалистическую идентичность, идеологизированные, мифологизированные стереотипы. Этот процесс предполагал унификацию, нивелировку национальных черт, способствовал утверждению ложно толкуемого интернационализма в рамках советского блока.

К 80-м годам прошлого века западная и восточноевропейская интеграционные системы пришли с разными, по сути противоположными результатами. Интеграция советского типа начала переживать глубокий кризис, которым были охвачены как экономическая, так и политическая сферы всех стран-участниц, этническими конфликтами. Произошедшие в странах Восточной и Центральной Европы в конце 80-х годов мирные, а в Юго-Восточной части кровавые революции, последующий развал СССР (1991 г.), вызвали полную дезинтеграцию региона и способствовали усилению национально-государственных идентификационных тенденций.

Возрождение центральноевропейской идеи у венгров и других народов региона. (Центральная Европа: реальность или ностальгия?)

Итоги Второй мировой войны по сути повторили национальную раздробленность восточноцентральноевропейского пространства, с той только разницей, что оно оказалось под полным советским контролем при формальном их национальном суверениетете. В силу вышесказанного вряд ли следует удивляться тому, что в условиях назревавших перемен и преобразований второй половины 1980 – начала 1990-х годов народы региона снова начали тянуться к центральноевропейской идее, заговорили о региональной идентичности и предпринимали попытки возродить в той или иной форме свою региональную общность (однако, без немцев), восстановить центральноевропейский менталитет, если не на политическом, то хотя бы на культурном уровне.

Достаточно указать на то, что общественная мысль ряда стран восточной части Центральной Европы, начиная с 1980-х годов, все активнее обращалась к проблематике региональных и общеевропейских ценностей, заново определяя при этом место своей страны в Европе. Это особенно чётко прослеживается на примере Венгрии и Чехословакии. «Сегодня, в период сосуществования систем, – констатировал один из венгерских авторов в 1988 г., – по-прежнему последовательно и с неизбежностью во всех сферах жизни и сознании реализуются те же образы, такое же самоопределение, как и в прошлом… А это означает, что в XX веке все страны и нации (особенно если они небольшие) должны соизмерять собственную идентичность с крупными системами: как в философском, теоретическом и социальном плане, так и в вопросах их непосредственного взаимодействия друг с другом, на уровне поведенческих форм, вплоть до моды включительно»37.

Следует отметить, что основные и определяющие характеристики разных ступеней идентичности венгерского народа (будь то национальной, центральноевропейской или общеевропейской) сложились исторически. Они веками определяли национальное самосознание и продолжают оставаться достаточно стабильными, выражая центральноевропейскую сущность венгров и в наши дни. Иными словами: идентификационные определения, характерные для прошлого, живы также в сознании современных людей. Попытаемся взглянуть на параметры венгерского национального самосознания и самоидентификации как одного из центральноевропейских народов, на протяжении веков испытавших на себе различные внешние воздействия.

Немало венгерских авторов (историков, журналистов, литераторов) обращалось к проблеме Центральной или Средней Европы, определяя принадлежность Венгрии к восточной части этого географического пространства, дефинируя данный регион в качестве «Восточно-Центральной Европы» или же «востока Срединной Европы». Так, например, И. Витани эту принадлежность в середине 1980-х годов выразил следующим образом: «Мы во всех отношениях находимся где-то посередине. Посередине между Западом и Востоком, Севером и Югом, а географически мы являемся Центральной или же Восточно-Центральной Европой; в экономическом отношении по международной шкале мы считаемся среднеразвитым государством… желая подняться над этим уровнем… мы добиваемся лишь половины успеха; в общественном плане мы представляем собой такое специфическое образование, которое в равной степени имеет множество отличительных черт как от Западной, так и от Восточной Европы»38. За истекшие столетия венгерская национальная самоидентификация так и не сумела избавиться от подобной детерминированности. Экономические, общественные и духовные усилия венгров постоянно были направлены на преодоление существовавшего отставания от Запада. Характерно, что подобная практика «догоняющего развития» в равной мере касается как центральноевропейского, так и восточноевропейского регионов.

Серединное расположение Венгрии в Европе имеет, разумеется, свои плюсы и минусы. О ней (впрочем, о центральноевропейском пространстве в целом) можно говорить, как о буфере, разделяющем Восток и Запад, как и о мосте, связывающем их. Часто роль Венгрии воспринимается в качестве своеобразного посредника или передаточного звена, «моста» между разными народами и культурами. Такое положение, с одной стороны, рождает немало проблем и противоречий, требующих постоянного разрешения, но с другой – сулит определенные выгоды, если использовать его во благо страны и народа. Эти плюсы и минусы в истории Венгрии проявлялись не раз, подтверждая перед внешним миром, как уже отмечалось, то защитные функции Венгрии в качестве форпоста западной цивилизации, то ее роль как буфера между славянским и германским этническими массивами. Но символы Венгрии, возникающие в процессе самоидентификации населяющего ее народа, вышеназванными функциями отнюдь не исчерпываются. Достаточно напомнить, например, об образе «страны-острова», одиноко стоящего в иноэтническом океане Европы, где рядом нет близких народов-родственников, или о восходящем к творчеству венгерского поэта Эндре Ади символе «страны-парома», причаливающего то к западному берегу, то к восточному (Венгерская Советская Республика 1919 г. и послевоенная Венгрия как член социалистического лагеря).

Все эти образы и символы Венгрии выражали на разных этапах ее истории именно центральноевропейскую принадлежность и соответствующую идентичность венгров, которые так или иначе предполагают не только соседство, но также и родство с Западной Европой по основным цивилизационным признакам. Как и весь центральноевропейский регион, Венгрия исторически была тесно связана прежде всего с Западом, хотя продолжала сохранять свои региональные особенности и национальный колорит. В то же время ее исторические связи с Востоком Европы также были достаточно интенсивны, особенно на начальном этапе становления и развития венгерской государственности, в эпоху раннего Средневековья, когда существовали тесные контакты с Византией и Древней Русью. Само географическое положение страны в Европе неизменно обусловливало необходимость и целесообразность общения и развития взаимосвязей как с западной, так и с восточной частями континента, их цивилизацией.

Для Венгрии и других стран этого региона «центральноевропейскость» – это не только своеобразные идентичность и менталитет, образ жизни или принцип, базирующийся на региональной принадлежности, не только культурно-историческая данность, но и определенная, исторически сложившаяся детерминанта, с которой нельзя не считаться и которой нельзя пренебрегать. Исторический опыт новейшего времени, включая период после Второй мировой войны, убедительно показывает, что политическая общность стран, если она не базируется на подлинной заинтересованности, на настоящих национальных интересах всех ее участников, не может быть долговечной. Достаточно яркий тому пример навязанный восточной части Центральной Европы более чем на протяжении 40 лет эксперимент по утверждению в регионе не только вполне определенной социальной системы, но и связанной с ней идентичности. Этот эксперимент, будучи непринятым народами региона, как это показали революционные события конца 80-х годов прошлого столетия, закончился неудачей. Тогда и наступило для целого ряда стран время выбора: снова стать Центральной Европой, быть самостоятельным регионом и, пережив «возвращения в Европу», восстановить полный объем прерванных связей с Западом, сохраняя при этом отношения с Востоком. Так или иначе ситуация разделенности континента, изоляция противоречили самому естеству народов центральноевропейских государств, идее «центральноевропейскости». Поэтому не удивительно, что процесс возврата к неразделенной Европе сопровождался в 80–90-е годы прошлого века ярким всплеском возрождения центральноевропейской идеи и идентичности.

Эта идея прошла довольно продолжительный путь развития от Вишеградского союза трех центральноевропейских государств (Венгрии, Чехии и Польши) в Средние века до её обновления в современных условиях. Такая «центральноевропейскость» и, соответственно, идентичность, существенно отличается от уже названного германского варианта (хотя широкой общественности больше известен именно последний). Если в центре германской концепции центральноевропейской принадлежености лежало стремление немецких политиков к силовому обеспечению гегемонии Германии в этом регионе, то вишеградская идея Центральной Европы строилась на взаимовыгодном сотрудничестве и принципах равноправия сопредельных стран и народов, входивших в прошлом в эту региональную общность.

Что касается характерных для региона духовных и культурных связей, то здесь нельзя не обратить внимание на рассуждения выдающегося венгерского писателя, ученого и эссеиста Ласло Не-мета, который ещё в межвоенные годы, переживая расчлененность венгерского народа, обратился к данному вопросу. «Разобщение малого народа на такой обширной территории – это смерть или миссия», – писал он в 1935 г. Немет склонен считать, что такая ситуация для венгров может стать поводом для того, чтобы «подобно иудейским христианам» понести «идею возрождения и обновления Центральной Европы». «Для нас, – писал он, – особая притягательная сила этой идеи состоит в том, что обрушившуюся на нас вынужденную необходимость она может преобразовать в миссию». Немет исходил из того, что в случае, если венгерский народ возмет на себя эту миссию, он должен решить две великие задачи: «1) должен создать Центральную Европу в духовности и в науке; 2) должен дать этому региону такой Новый завет (евангелие), который привнесет мораль, связывающую культуры и интересы»39. О достижении взаимопонимания между народами Центральной и Восточной Европы мечтал и такой видный венгерский фиорсоф и политик как Иштван Бибо, рассуждая «о бедствиях и убожестве малых восточноевропейских государств» (1946 г.) и «о смысле европейского развития» (1971–1972 гг.)40.

Распад Австро-Венгрии в конце Первой мировой войны и тотальное поражение гитлеровской Германии во Второй, казалось, навсегда покончили не только с германским вариантом, но и с центральноевропейской идеей. Германия, которая со времени превращения в великую державу не раз пыталась подчинить себе соседние народы и страны, по определению известного современного венгерского писателя-публициста Д. Конрада, «была хронически больна своим самоопределением». Он считает, что именно по этой причине «сегодня нет Центральной Европы, а общение между народами этого региона сведено до самого низкого уровня, какого не было даже сто лет тому назад». Констатируя это в 1988 г., т. е. еще в условиях разделенной, биполярной Европы, он по сути указал на одну из важнейших исторических причин настороженного отношения к центральноевропейской идее и идентичности. В то же время Конрад полагал, что новая, истинная центральноевропейская идея должна содержать все те необходимые для расцвета всего региона элементы, которые в комплексе могут стать современной основой региональной идентичности народов, проживающих в Центральной Европе. В качестве хорошего образца для такого добровольного объединения, а соответственно, и самоидентификации народов региона, по его мнению, может служить пример Швейцарии или же исторический опыт Трансильвании XVII века41.

В межвоенных условиях для венгров и других народов Восточно-Центральной Европы не могли сформироваться те идейные и моральные факторы обновления, о которых мечтал Л. Не-мет, напротив, продолжали действовать факторы, обозначенные И. Бибо, мешавшие налаживанию взаимопонимания народов региона, установлению их единства и региональной сплоченности. Тем более не благоприятствовали тому политические условия. Ведь определяющей силой в Центральной Европе стал «германский колосс» со своими амбициями на господство в регионе. После 1945 г. венгерский «остров» (впрочем, как и другие страны востчной части Центральной Европы) снова превратился в «паром», и на долгие десятилетия причалил к восточному берегу.

В центральноевропейских странах «реального социализма» долгое время мирились с исчезновением термина «Центральная Европа» из политического обихода, однако со второй половины 1980-х годов эта проблема стала затрагиваться все чаще и активнее особенно в литературных кругах. Неудовлетворенность этой ситуацией открыто стала проявляться, в основном, именно с приумножением кризисных явлений в обществе. Отметим, что по времени это совпало с периодом горбачевской перестройки в СССР. Уже были позади брежневские времена, и советское руководство, как известно, удовлетворенное тем, что ФРГ в 70-х годах заявило о своей новой восточной политике (Neue Ostpolitik) и признала свои границы с ГДР окончательными, – что привело к смягчению международной напряженности, – также всё больше стало открываться внешнему миру. Соответственно ситуация и на западной периферии зоны советского влияния стала меняться и позволяла более свободно выражать мнение, обмениваться идеями и информацией, активизировались контакты с Западом. Среди тех, кто начал выражать недовольство «исчезновением» Центральной Европы был и упоминавшийся Д. Конрад. В одной из статей 1988 г. разделенность Европы на военные блоки он назвал неприемлемой для центральноевропейца и объявил ненормальной ситуацию, когда восточную часть Центральной Европы называют Восточной, «будто бы она переместилась в Восточную Европу»42.

Проблемой начали заниматься и профессиональные истрики. Она связана не только с переименованием региона или неточным определением его географической принадлежности, – и тем более не только с текущими политическими интересами, – но и с типологизацией исторического развития всей Центральной Европы. Часть венгерских историков эпохи социалистического эксперимента, придавая особое значение оценкам В. И. Ленина аграрного развития Восточной Европы в эпоху капитализма, венгерское развитие причисляли к восточноевропейскому типу. Подобной типологизации придерживались также историки-экономисты И. Беренда и Д. Ранки в книге «Экономическое развитие Центральной—Восточной Европы в XIX–XX веках»43. Эта работа была позже подвергнута критике не только за предложенное в ней деление Европы (при этом отмечалось, что Венгрия находится не в центральной части Восточной Европы, а в восточной части Центральной Европы), но отмечалось также, что кроме особенностей аграрного развития, авторы не приводят никаких других критериев, позволяющих причислить Венгрию к восточному типу развития44. Критики названного подхода исходили из наличия некоего промежуточного региона между Востоком и Западом Европы со своими особыми региональными чертами, т. е. утверждали существование Центральной Европы, как таковой. Ранки несколько позже в одной из новых статей, возвратившись к проблеме Центральной Европы, опираясь на политические реалии констатировал, что после Второй мировой войны деление Европы на три части «потеряло свою состоятельность», ибо «СССР расширил своё имперское влияние до середины всей Центральной Европы, где в политическом, экономическом и культурном отношении овладел всем»45. В результате, – отмечал он, – «самостоятельность Центральной Европы, её особенности на фоне мощи Запада и Востока стали ничтожны, и она де факто исчезла». После создания блоков в обеих частях расчленённой Европы, вопрос о Центральной Европе, по его мнению, стал «беспредметным».

Существовали однако и другие оценки и подходы. Так, венгерский историк-экономист П. Гунст в середине 1970-х годов также решительно отверг причисление Венгрии к восточноевропейскому типу экономического и общественного развития. Он не оспаривал существование отдельной восточноевропейской модели, но считал ее типичной российской моделью. Стремительное экономическое развитие Запада, по его мнению, заставило близлежащую центральноевропейскую зону Европы дать адекватный ответ на этот вызов, осуществив хотя и с опозданием соответствующие преобразования; восточная же зона не сделала этого. В результате в промежутке «образовалась переходного характера полоса, к которой можно отнести Прибалтику, Польшу, Чехо-Моравский бассейн, Венгрию и Хорватию»46. Все эти страны, по мнению ученого, за исключением более развитой Чехии, сохранили при этом отдельные черты и восточноевропейского развития. Вместе с тем благодаря весьма сильному западному воздействию на эти регионы, их структуры модернизировались, и названные страны образуют поэтому самостоятельную модель развития – центральноевропейскую зону. Концепцию трех главных регионов Европы наиболее четко и однозначно сформулировал однако в начале 1980-х годов венгерский историк Е. Сюч47. Хотя он считал Центральную Европу «восточной периферией Запада», это не помешало ему определить данный регион как типологически самостоятельный в ряду других.

В последующих работах венгерских ученых Центральная Европа, как правило, уже выступала в качестве самостоятельного европейского региона со своими характерными чертами, выяснение которых и стало одной из задач исторической науки. Эти исследования способствовали утверждению в венгерском историческом и общественном сознании нового образа Центральной Европы. Работы ученых, наряду со стремительно менявшейся в 80–90-е годы ситуацией в регионе и в международных отношениях того периода, безусловно, помогали реанимации также центральноевропейской идеи в широком общественном сознании.

Анализируя особенности национального развития народов центральноевропейского региона, П. Гунст, в частности, определил его в качестве «западной полосы Восточной Европы», воспринявшей достижения западноевропейской модели развития, что и составило его центральноевропейскую специфику48. В 1986 г. в ходе продолжавшейся дискуссии по указанной проблеме известный венгерский специалист по истори Австро-Венгерской монархии П. Ханак выразил своё согласие с концепцией Сюча, отметив, что «государственно-политическое устройство монархии – и в ней Венгрии – занимало также промежуточное положение между западной парламентской демократией и восточной автократией: это было четким выражением центральноевропейских черт»49.

В ходе дискуссии Сюч выразил также весьма важную, на наш взгляд, идею о том, что региональная принадлежность в политической сфере не является статичной, а представляет собой динамичный процесс. И это действительно так: ведь политические союзы государств, как свидетельствует история, временами распадаются, хотя бывают и более долговечные. Американский исследователь С. Ватсон, анализируя ситуацию 1970–1980-х годов в Европе, показал, в частности, что такая центральноевропейская страна, как Германия, в результате послевоенного пребывания в зоне западного влияния и в сфере западных структур, несмотря на свое географическое расположение в центре Европы, в итоге стала западноевропейским государством. Что же касается других стран региона, находившихся восточнее пресловутого «железного занавеса», то они не вписались и не адаптировались в такой же степени в Восточную Европу как ФРГ в Западную, и поэтому по сути представляют собой современную Центральную Европу. «Для меня представляется, – писал он ещё в 1971 г., – что Западная Европа сегодня охватывает страны, расположенные западнее линии Любек—Триест. А те территории, которые расположены между этой линией и западными границами Советского Союза, образуют Центральную Европу. Понятие Восточная Европа… применимо лишь в отношении Советского Союза, его западных, т. е. европейских территорий. Западная же часть Серединной Европы (имеются в виду ФРГ и Австрия. – Б. Ж.) больше не отличается существенно от Западной Европы, поэтому в качестве Центральной Европы сегодня сохраняется лишь восточная половина Центральной Европы»50.

Итак, в 80–90-е годы XX в. и Центральная Европа как регион, и центральноевропейская идея в ее новом варианте вновь стали объектами анализа и рассуждений в целом ряде публикаций и дискуссий в Венгрии, да и в других странах. Проблему начали затрагивать отдельные интеллектуалы, но вскоре государственные и партийные деятели также заговорили о «Центральной Европе» и этот термин стал публичным, его стали широко использовать. Это означало, что центральноевропейская идея и идентичность снова актуализировались, начали выходить из «холодильной камеры» «развитого социализма». Однако произошло это в условиях, когда регион уже втягивался в углублявшийся экономический и системный кризис. «Во время оттепели, а затем в период этого кризиса, центральноевропейские нации снова открыли для себя Центральную Европу и получили возможность для выражения своей региональной идентичности и единства»51, – писал в связи с этим современный венгерский философ А. Аг. При этом он отметил, что центральноевропейское единство и идентичность находят наиболее яркое выражение чаще всего в сфере культуры и быта центральноевропейцев.

Кстати, философ Аг считал, что повторное «открытие Центральной Европы, исчезнувшей на десятилетия со сцены истории и из теории общественного развития», в новых условиях обрекает Венгрию «на центральноевропейское существование и сотрудничество», что «на уровне Европы, как международной системы», позволит новой возрожденной Центральной Европе выполнять роль уже упоминавшегося нами связывающего Восток с Западом регионального «моста»52. Он же отметил, что если в начале дискуссии о Центральной Европе вопрос ставился лишь так: «Центральная Европа – это миф или реальность, а возможно, ностальгия по Габсбургской монархии?», то ныне вопрос о реальном существовании Центральной Европы уже не вызывает сомнения. Да, перед странами региона действительно открылась перспектива создания самостоятельной Центральной Европы, однако, она не была реализована и по ряду исторических обстоятельств развитие пошло другим путем.