Звездное ожерелье

Публика любит легкое чтиво и с удовольствием прочтет о судьбе и нелегкой доле современной женщины, соединяющей в себе все черты и приметы нашего времени. Со всеми издержками…

Ох уж эти издержки! Публика не любит издержек, ох как не любит! Все любят молодых и здоровых, заодно и богатых. Рокфеллер сам написал когда-то книгу о своем пути к Успеху, и эта книга до сих пор мировой бестселлер.

Отбросим временно успех и богатство. Вернемся к Городу. Гоголь велик в своей любви к нему, но Достоевский создал образ Города, который до сих пор волнует писателей, режиссеров и просто читателей.

Хотя, конечно, мало кто в наше время читает Достоевского. Если спросить любого знакомого: «Ты давно перечитывал Достоевского?» Он ответит: «Лет пятнадцать назад». И это в лучшем случае. Провести вечер с Федором Михайловичем в наше время желающих мало. Вот в казино пойти, на презентацию, на премьеру – это пожалуйста! Все ходят, и все считают, что ведут культурную жизнь.

Модно нынче посещать мероприятия в дорогих ресторанах. Всегда было модно, во времена Георгия Иванова только и занимались тем, что ежевечерне переезжали из ресторана в ресторан. С цыганами, с шампанским и даже, простите, с проститутками… И во времена Достоевского, Пушкина, Вяземского… Модно это было во все времена, с тех пор, как построен этот Город. Кроме всего прочего, Город еще и порочен! Всё! Проблема решена! Ходить в казино престижно, и модно, и отвечает духу Города.

Город пышный, город бедный(это Пушкин о Петербурге),Свод небес зелено-бледный,Скука, холод и гранит…

Опять великий Пушкин. Город в этих строчках похож на дьявола, подавляющего человека. Пушкин предполагал, что этот человек – мужчина! А что должна чувствовать женщина под сводом таких небес? Великий поэт явно не любил будущих бизнес-вумен и не признавал феминизм.

Для Достоевского город всегда был фантастическим городом. У Достоевского его любимый герой – Макар Девушкин, робкий и великодушный, – с тяжкого похмелья отрешенно бродит по Фонтанке и Гороховой, чтобы как-нибудь освежиться, и наблюдает сцены из столичного быта, на которых лежит печать чего-то странного и необыкновенного, при всей их будничности.

Почти все герои Достоевского есть не что иное, как исчадие горячечного и фантасмагорического Петербурга.

Ночь у Достоевского – «Ноябрьская, мокрая, туманная, дождливая, снежливая, чреватая флюсами, насморками, лихорадками, жабами, горячками всевозможных родов и сортов, одним словом, всеми дарами петербургского ноября. Ветер выл в опустелых улицах, вздымая выше колец черную воду Фонтанки и задорно потрогивая тощие фонари набережной, которые в свою очередь вторили его завываньям тоненьким пронзительным скрипом, что составляло бесконечный, пискливый, дребезжащий концерт, весьма знакомый каждому петербургскому жителю».

Источник человеческих беды и горя – Петербург! Он рушит мечты миллионов людей. Город-призрак, губящий души романтиков.»

Завадская оперлась о холодный гранит набережной. У нее с Городом отношения сложились любовно-лирические. Петербург принял ее и полюбил, всегда помогал ей выпутаться из многочисленных бед и страданий, помогал справляться с нуждой, осушал ей слезы. За неприятностью всегда следовали удача, новое знакомство – много чего ей подарил Великий Город.

Возвращаясь из командировок, измотанная дорогой и усталостью, на Московском вокзале Галина Сергеевна вдыхала питерский воздух и облегченно говорила вслух:

– Ну, наконец-то я дома!

Ощущение дома – вот что дал ей Петербург. Ощущение Родины и тепла, несмотря на скитания и страдания, слезы и разочарования.

– Многие ли могут похвастаться такими ощущениями? Нет, не многие… – ответила Завадская на свой вопрос.

Никогда она не воспринимала Город как чудовище и монстра, способного сожрать бедного, несчастного, маленького человечка, воспетого великим Николаем Васильевичем. Славно сожрать могут и в каком-нибудь абстрактном Мухосранске, и не подавятся. Главное, не поддаться на аппетиты прожорливых людишек!

Ветер был пронизывающе холодным и пробирающим до костей. Завадская воспринимала его как бодрый и морской ветер, весьма полезный для молодящихся дамочек.

Завадская была пронзительно моложава, и многие упрекали ее за это качество. Никаких усилий она не прилагала для этого, но делала вид, что тратит много времени и денег для поддержания вечной молодости.

Когда-то она открыла секрет вечной молодости – жить в постоянном стрессе. Тогда в твоем организме вырабатываются гормоны юности и делают тебя неотразимой. Самое страшное для женщины – отсутствие эмоций и стимула, отсутствие призыва противоположного пола. Пока ты слегка влюблена, ты молода! Душой, имеется в виду.

Еще полезно ходить пешком и дышать балтийским пронизывающим ветром, а не кутаться в теплые шали и меха.

Категорически запрещено завидовать – еще один секрет вечной молодости. А голову нужно приспособить для выработки немыслимых идей – тоже омолаживает.

Пусть эти идеи зачастую невыполнимы и не в состоянии реализоваться – не в этом суть. Главное, что ты творец! Твой мозг всегда в творческом поиске, и ты продолжаешь жить и чувствовать.

Завадская попыталась систематизировать свои беспорядочно разбросанные мысли. Она любила порядок – во всем!

Сегодня же она нарушила порядок – от Георгия Иванова к идее Великого Города, от Гоголя к Пушкину, а не наоборот, от романтического образа Тамары Львовны к вселенской нужде и вековой боли женщины, страдающей до сих пор от мужского порабощения.

Нужно ли женщине равноправие? Или успешная женщина имеет право на это самое равноправие, а остальным это равноправие ни к чему?

«Ты взялась за непосильную задачу, Галина Сергеевна! – констатировала Завадская. – Тебе не вытащить эту тему. Слишком много всего встречается на пути к Успеху любому человеку, а уж женщине и подавно. Тут тебе и рабство, и равноправие, проблемы алкоголя и табака, дети и родители, партнеры и связи – много чего нужно испытать и пройти женщине для достижения этого самого Успеха. Вероятно, много унижений приходится претерпеть женщине, чтобы потом, чуть попозже, почивать на лаврах и изображать из себя драгоценную вещь, всем напоказ. Смотрите, я – женщина-ожерелье! Как в витрине ювелирного магазина.»

– Да Бог с ней, с Вашутиной! – воскликнула Завадская.

Город прекрасен в своей угрюмости, ты вспомнила великих певцов этого Города, но совсем забыла о Блоке. Он воспел Петербург с присущей ему романтической пылкой страстью. В его стихах присутствовали и женщины. Он воспринимал Город как вместилище любви, страсти и немного порока.

– Пожалуй, твоя идея разгадать загадку женщины, достигшей Успеха именно в этом Городе, ближе к творчеству Блока, – она напрягла память и рассердилась. От холода гранита, проникшего в нее, казалось, до костей, клетки памяти отказывались служить.

– Надо пойти домой и напиться горячего чая, – решила она. – Дома тепло и уютно, красиво и изящно. Мысли придут сами по себе.

В течение трех лет Завадская боролась с местными жилищными службами, коррумпированными до самых внутренностей. Местные власти перестали убирать набережную и Черноморский переулок, угрюмо отвечая страждущим жильцам: «Нет денег!»

Вопрос, куда же все-таки они дели деньги, властям никто не задавал. На четвертом году упорной битвы за чистоту и порядок переулок и набережную стали убирать. Когда Завадская утром шла на службу, дворники уже заканчивали уборку территории.

Галина Сергеевна своим зорким оком придирчиво оглядывала отвоеванное из вселенской помойки пространство, удовлетворенно хмыкала и улыбалась. Ей нравилось жить в чистоте.

Она считала, что выполняет главную заповедь Бога – содержать свое тело, душу и жилище в чистоте. Если к этим параметрам добавляется еще и кусочек улицы, переулка и набережной, значит, ты – Божий любимчик!

В парадной тоже было чисто и светло. Галина Сергеевна вспомнила, как здесь было грязно и вонюче в тот год, когда она поселилась в доме. Пахло мочой, кошками и крысами.

Уже в квартире, попив чаю, Завадская села в кресло и задумалась.

«В казино она больше не «ходун» – это точно! Если не рассматривать казино как источник впечатлений для осмысления творческих планов, то это место довольно скучное и примитивное. В конце концов ее даже танцевать не пригласили. Никакого интереса для мужчин – посетителей казино она не представляет. Смешно!

«По вечерам над ресторанамиГорячий воздух дик и глух…»

Строчки, забытые и, казалось, стертые из памяти, вдруг всплыли и зазвучали дивной музыкой:

«И в суете непобедимойДуша туманам предана…Вот красный плащ, летящий мимо,Вот женский голос, как струна…Кого ты в скользкой мгле заметил?Чьи окна светят сквозь туман?Здесь ресторан, как храмы, светел,И храм открыт, как ресторан…На безысходные обманыДуша напрасно понеслась:И взоры дев, и рестораныПогаснут все – в урочный час».

Вот так! И храм открыт, как ресторан!

Великий Блок взрастил прекрасное из низменного, а ты хулишь казино «Олимпию». Ну, ты, Галина Сергеевна, не Великий Поэт, не Блок, поэтому взрастить прекрасное из вульгарного вряд ли сможешь!

У Блока из пошлости вырастает непостижимый Город, и в этом его тайна и очарование!

«Ее сребристо-черный мехИ что-то шепчущие губы…»

Итак, образ Города вместе с женщиной в красном плаще, в сребристо-черном мехе…

Господи! Сколько времени в институте мы тратили впустую, и все-таки, и все-таки…

Мы заучивали стихи Блока между лекциями и на лекциях, зачитывались ими до одури и Город любили через призму видения Александра Александровича. Иначе мы не воспринимали этот Город! Город для нас был больше блоковским, нежели пушкинским».

Завадская постояла в нерешительности перед книжным шкафом – достать томик стихов или нет? Завтра рано вставать, сейчас уже поздно…

Лучше она в постели постарается вспомнить все ранее прочитанное и заученное. Приятное занятие для постели – вспоминать стихи Блока, большего наслаждения не выдумать эстетам!

Тот же Георгий Иванов, которого при его жизни не любили его собратья по перу, описывает посещения Блоком злачных заведений Петербурга.

И даже в этих посещениях Блок оставался гордым и недоступным для окружающих. Откуда у него это женский образ Петербурга, тонкий и изящный? Почему этот образ до сих пор будоражит воображение солидного и отслужившего свой век на трудной службе подполковника милиции?

Даже если подполковник милиции – женщина и зовут его – Галина Сергеевна Завадская. Каким ветром ее занесло в дамский клуб избалованных барынек и дамочек?

– Почему ты решила, что они избалованные и капризные барыньки и дамочки? Может, они «пашут» больше, чем ты на своей милицейской службе, и устают еще больше, чем ты? – Галина Сергеевна заворочалась на шелковых простынях…

Сегодня у нее день беспорядочного мышления – картинки как в калейдоскопе сменяют одна другую, и картинки все разные как по размеру, так и по цвету.

Она не любила пустых размышлений.

– Итак, сухой осадок из химического процесса, называемого мышлением существа разумного, – Завадская считала мыслительный процесс явлением химическим: не то съела, не выспалась, уже и мысли другие, если съесть картошку на маргарине, и думать не сможешь никогда. Знаем, читали Монтеня, все в том же институте. Учиться было интересно, процесс познания захватил как Завадскую, так и ее друзей. У них в студенческие годы был свой кружок, несколько со снобистским уклоном, но он принес в дальнейшем пользу. Многое они успели передать друг другу, многому научили друг друга. Святое время – юность, время познания!

– Итак, сухой осадок. Из всего продуманного выбираем судьбу женщины, маленькой девочки изначально, и проследим ее путь к Успеху.

Как удалось маленькой девочке пробиться в генералы от ювелирного бизнеса? Пусть это будет слегка вымыслом, слегка приукрашенным, но в основу мы положим суровую правду жизни – без нее не обойтись!»

Завадская приняла решение, и ей стало легко на душе. Сомнения оставили ее, и она уснула. Ей приснился сон…

Ей снился ее давний враг, мучивший ее многие годы, изводивший слухами и сплетнями, домыслами и завистью. Он не оставлял ее ни на минуту своими кознями и интригами на протяжении длительного времени. Это была вражда до гробовой доски – пока кто-нибудь из них не умрет. При встрече Завадская мило ему улыбалась, и только, но чувство сильной ненависти преследовало и ее.

Во сне этот враг был ее другом, пришедшим склонить меч вражды к ее ногам. Он долго клялся ей в любви, давней и преданной, и прикосновения его были ласковы и нежны. Изредка Галина Сергеевна просыпалась, чтобы сбросить с себя наваждение, но снова засыпала и видела продолжение все того же сна. Враг любил ее и оберегал от опасностей жизни.

Утром она долго отмывалась от наваждения в ванной комнате, стоя под горячим душем, и, сплевывая изредка воду, цедила вслух:

– Приснится же такое! К чему бы это?

На работе все было по-двадцатилетнему привычно и потому тоскливо. Утреннее совещание у генерала, разносы и поручения, требования и задания.

«Надо уходить на пенсию – столько лет мечтала об этом, и вот пришел долгожданный срок: пора выходить в отставку!

«Чего-то нет, чего-то жаль,Куда-то сердце мчится вдаль…»

«Почему человек так странно устроен? Столько лет ждала и страдала, жила мечтой о долгожданной свободе, а сейчас мучаюсь, будто расстаюсь с любимым делом. Дело давно перестало быть любимым. Пусть придут новые люди и устроят все по-новому, а ты всегда была странной и непонятной для своих коллег. Все двадцать лет ты была чужой среди своих! – Завадская принялась за работу, докладные записки, рапорта и еще много чиновничьих записок, глухой стеной обложивших ее кабинет.

Если заниматься этим делом еще лет десять, можно без малейших сожалений идти в мир иной. А где же другая жизнь, о которой ты мечтала, – о театрах и выставках, о дефиле и демонстрациях мод, премьерах и других интересных событиях, тех, что много лет проходили мимо тебя? Будто ты из другой страны или, еще хуже, из другого измерения.

Господь Бог милостив к тебе, он дает (в который раз) тебе возможность прикоснуться к другой, яркой и интересной, жизни».

Завадская вспомнила, как однажды на совещании в приемнике-распределителе долго говорила воспитанникам и сотрудникам о создании новой жизни, расцвеченной палитрой разнообразия. Долго говорила, пока не прозвучал голос с места:

– Не надо нас уговаривать жить другой жизнью. У нас и без того жизнь интересная! Наша жизнь нам нравится! – с издевкой проговорила пухленькая девушка в форме лейтенанта милиции. Голос прозвучал настолько цинично и грубо, что в зале притихли присутствующие, сочувствуя Завадской. Галина Сергеевна стушевалась и замолчала, ей стало стыдно: действительно, этих людей устраивает их жизнь. Им не нужна другая, яркая и необычная. Они и в этой счастливы.

Тоже мне, новатор! Реформатор в юбке!

С тех пор она избегала выступлений на совещаниях, словно не хотела привносить нотку разногласия в устоявшуюся жизнь мертвоукладных сотрудников.

Да, ты не прижилась в Системе даже за двадцать лет!

А где же выход? Где искать выход из тупика? Погрузиться в чужую жизнь, понять, по каким законам и по каким течениям протекала чужая жизнь, приведшая, в конце концов, к Успеху.

Пальцы мелькали по клавишам компьютера, словно играли на фортепиано. Завадская размышляла о Вашутиной, излагая в докладной записке сухие казенные слова. Работа не поглощала ее целиком, она позволяла ей размышлять совершенно о посторонних материях. В этом и заключалась ее личная трагедия!

Завадская не могла долго предаваться мировой скорби. На протяжении всей своей трудной жизни она усвоила одну железную заповедь – только терпение и работа, терпение и работа помогут перенести все тяготы существования на – этой бренной земле.

Господь дает нам испытания, чтобы проверить нас, выдержим ли мы, не сломаемся ли мы, – так воспитала ее мать, вдалбливая в детскую головку эти свинцовые слова. Через много лет свинцовые слова пригодились. Все, кто называл Завадскую «Железной леди», не ошибались, она действительно была создана из железа. Этакий японский самурай в миниатюре.

«Не надо „заморачиваться“ излишне, – решила она, переворачивая страницу очередной докладной записки. – Цивилизация нам сделала чудный подарок в виде телефона. Вот этим подарком я и воспользуюсь. Я позвоню Вашутиной и задам ей вопрос: в чем она видит секрет своего Успеха?»

Глава 2

Скупое солнце холодного мая 2001 года выползло из-за облаков и неожиданно пригрело затылок Тамаре Львовне. Она склонилась над грядкой с прошлогодней клубникой, вытаскивая из холодной земли лишние корни аккуратно складывая их рядками, чтобы было удобнее убирать Федору Ивановичу в заранее заготовленные бумажные мешки.

В их семье было разделение труда – труд женский (к нему Федор Иванович категорически и принципиально не прикасался) и труд мужско! Тамара Львовна все-таки ухитрялась иногда делать мужскую работу, и привлекая внимания своего капризного мужа-домостроевца.

В салоне работа шла своим чередом, как в хорошо налаженном механизме, а вот быт и семью еще никто не отменял. Муж любил порядок, считая главной заповедью семьи – жена должна всегда быть «при деле»! Не важно, что делает по дому, но всегда что-нибудь должна делать.

Старый уклад Федор Иванович вывез из Казахстана, откуда приехал в Ленинград пробиваться «в люди». «В люди» он пробился, но уклад остался в нем, засев твердым цементом в голове. Жена прежде всего – мать, затем – хозяйка, а уже по-о-отом – деловой партнер по бизнесу.

Деньги не играют главенствующей роли в семье, есть деньги – хорошо, нет денег, значит, нужно их зарабатывать.

Вашутина копошилась на грядке, не замечая припекавшего солнца. У нее был насморк, и она хлюпала носом, стараясь быстрее привести грядки в порядок. Работа с землей приводила ее в умиление и настраивала на творческий лад.

Именно в такие моменты ее посещали гениальные идеи. К пример копаясь в огороде, она как-то придумала серию украшений «а ля Распутин». Она была уверена, что в Европе ее идея приживется и всем понравится. Идея прирослась и имела успех.

Когда на подиуме в Париже, на одном из многочисленных показов увидели красоток с аляповатыми крестами и цепями, якобы медным и бронзовыми, с затемненными и мрачными обрамлениями, успех был ошеломляющий.

Тамара Львовна сидела, скромно притулившись к стене зрительного зала как обычно, пряча взгляд за широкополой шляпой с бриллиантовой букве «А» в середине. Прятать глаза было удобно: шляпа была мягкая и клонилась туда, куда хотела хозяйка.

Собеседник, пытавшийся взглянуть в глаза Ватутиной, слегка сердился, увидев, что шляпа опять скрыла и без того ускользающий взгляд Тамары Львовны. Шляпа была вторым «Я» Вашутиной, без шляпы ее невозможно было представить.

Склонившись над грядкой, сидела женщина в скромном платочке (чтобы не застудить ухо), и если бы кто-либо из европейских собеседников увидел ее сейчас, несказанно бы удивился. Никто не смог бы узнать экстравагантную женщину в этой стильной крестьянке. Тамара Львовна была органична в своем неожиданном наряде, она также знала, что Федор Иванович больше всего ее любит именно в этом обличье, а не в эпатажных костюмах «от кутюр», тем более что и платочек, и курточка – все было стильным, лишь отдаленно напоминало крестьянскую одежду.

Самое главное, она, Тамара Львовна, не играла роль скромной матери патриархального семейства, она была самой собой в этом предназначенье, самом важном в ее жизни. Без семьи Тамара Львовна не видела себя. Она никогда бы не сумела прожить жизнь в одиночестве, каким бы успешным и ярким это одиночество ни обернулось для нее в итоге.

Вашутина разогнула уставшую спину и взглянула на солнце. Вроде распогодилось. Какой холодный май в этом году! Можно простудиться даже в квартире, да что там в квартире, в автомобиле можно простудиться насмерть. Какой все-таки суровый климат в наших краях!

Она вспомнила свое детство в Семрино, есть такой небольшой поселок в Ленинградской области. Вспомнила, как играла разноцветными стекляшками, собирая их по всему поселку, складывая из них разноцветные калейдоскопы. Ей нравилось копаться часами с осколками от бутылок, с утерянными кем-то бусинками и пуговицами, и о каждой стекляшке она придумывала свою историю.

… Вот этот осколочек приплыл из-за моря: один моряк, страстно влюбленный в красавицу, стоя на тонущем корабле, написал записку в надежде, что записка достигнет сердца девушки, спрятал ее в бутылку и бросил в море. Корабль затонул, бутылка разбилась, красавица состарилась, не дождавшись своего возлюбленного, а осколок добрался до поселка Семрино, чтобы оказаться в руках у Тамары.

А вот эта пуговица, нарядная и красочная, была пришита на камзоле одного из мушкетеров (маленькая Тамара недавно посмотрела кино про мушкетеров), в неравном бою за честь своей дамы он обронил пуговицу. Мушкетер погиб, дама вышла замуж за другого кавалера, а несчастная пуговица каким-то образом добралась до Тамары в Семрино, чтобы рассказать ей эту любовную историю.

И еще много историй придумывала маленькая Тамара, чтобы создать ожерелье из этих кусочков и обломков когда-то прекрасной жизни.

Маленькая Тамара не верила, что жизнь обрывается. Оторвалась пуговица, разбилась бутылка, но жизнь не кончается от этого. Значит, эти кусочки можно склеить, раскрасить, нанизать на леску или нитку, и начнется новая жизнь у этих предметов. И жизнь эта не будет простая, это будет яркая и красивая жизнь, она украсит любого человека, даже здесь, в маленьком поселке Семрино.

Семрино Тамара считала своей Родиной, огромной и безмерной. Она даже не подозревала, что рядом есть прекрасный город – Ленинград.

Однажды об этом красивом и огромном городе (гораздо большем, чем поселок Семрино) рассказал соседский мальчишка Колька. Он долго хвастался, рассказывая о том, как ходил в Петропавловскую крепость и даже залезал на пушку. Потом он схватил одно из ожерелий Тамары и закинул его в кусты, громко хохоча над этой самоделкой.

– В Ленинграде, знаешь, сколько бусы стоят? В каждом магазине продаются, настоящие, всамделишные! Не то что твои, самодельные! – Колька презрительно скривился и надменно поглядел на притихшую Тамару.

Соседский Колька не знал, как долго плакала Тамара, оплакивая свои фантазии и истории. Она было думала, что поедет с мамой в Ленинград и купит настоящих, всамделишных, бус, но, вернувшись во двор, долго рассматривала свое немудреное хозяйство.

Ей стало жаль эти украшения, сделанные ее руками. Ведь в каждой бусинке и пуговице жила своя история, а все вместе создавало иллюзию драгоценности.

Для Тамары ее украшения были самыми ценными, а потому не подлежали критике: даже такой авторитетный критик, как соседский Колька, померк и потерял все свое значение.

С той минуты Тамара поняла, что ее поделки важны для нее больше всего на свете. Она не учла пожеланий Кольки и продолжала собирать стекляшки и осколки по всему Семрино.

Учиться Тамара не любила, она использовала любой повод, чтобы остаться дома и не ходить в скучную школу. Дома ее ждали любимые существа – ее самодельные украшения, – она всем давала имена и называла всех ласково, гладила и разговаривала со всеми. Это были ее маленькие друзья.

Пройдет еще много лет, прежде чем Тамара научится дарить свои произведения подружкам и друзьям. Красота не должна находиться только в одном месте, красота должна быть везде, – решила она и подарила на день рождения своей однокласснице самое лучшее ожерелье, собранное из разноцветных бусинок и пуговиц.

Большего страдания не было у Тамары, она думала, что умрет от собственных рыданий в тот момент, когда увидела свой подарок валявшимся в грязи, прямо в канаве у дома, где жила одноклассница.

Это было настоящее горе! Взрослый человек легче переживает трагедию, чем ребенок. Конечно, если это трагедия, а не фарс и не выдуманное страдание.

Тамара не знала, что переживает настоящую трагедию художника, непонятого и не принятого обществом.

Беда не приходит одна – вскоре погиб любимый отец. Он помчался на мотоцикле догонять свою жену, изводясь ревностью, мучаясь от неизъяснимой муки, и где-то на повороте машина не выдержала напора чувств и свернула на обочину.

Так маленькая Тамара познала сиротство.

Потом сгорел дом. На пожарище маленькая Тамара упорно отыскивала свои сокровища, безуспешно роясь в углях и головешках. Так в первый раз она познала чудо: ее сокровища не исчезли, они остались живы, ну, слегка обуглились и оплавились, но все также ярко и призрачно поблескивали сквозь чумазую пелерину.

Маленькая Тамара, такая же чумазая и обуглившаяся, как и ее украшения, счастливо копалась в обломках родного дома. Малочисленные соседи и родственники утешали обезумевшую от горя мать, они боялись, что придется поделиться углом с несчастной вдовой.