Шепот Лилит

Аглаида Владимировна Лой

Шёпот Лилит

И поймал устремленное ввысь пламя и из его зыбких, порхающих языков сотворил первую женщину – Лилит.

Аветик Исаакян. Иудейское сказание.Come and fly now with the angelRise again now like the phoenixYour the love that lives foreverIn the heart that never dies, never diesHeart of Lilith!«Heart Of Lilith», Candia Ridley and Tony McKormack (Inkubus Sukkubus)1

Не без трепета душевного я вручила Глебу Юрьевичу листок бумаги и замерла в ожидании. Он прочел тему моей будущей диссертации и молча воззрился на меня. В его взгляде сквозили недоумение, разочарование и, кажется, даже жалость, что было не удивительно: я не производила впечатления роковой женщины, которую может интересовать подобная тема.

– Но почему именно Лилит? – после небольшой паузы поинтересовался он.

– А почему бы и нет? – ответила я вопросом на вопрос и слегка пожала плечами.

Он фыркнул, что всегда означало у господина профессора, заведующего кафедрой древней истории, нечто вроде смешка, потом снова заговорил, слегка передразнивая мою интонацию:

– В самом деле, почему бы и нет?.. – И с выражением продекламировал: – «Миф о Лилит. Шумерские и семитские истоки мифа. Демонизация образа богини–покровительницы. Преломление мифологического образа Лилит в сознании современного человека».

И снова уставился на меня. Однако теперь в глазах его не только присутствовал определенный интерес, но и прыгали чертики. Мне показалось, что в эту минуту я в буквальном смысле слова могу читать его мысли. А размышлял он о том, с чего бы это типичная серая мышка вроде меня (бесформенная современная одежда «ученой дамы», забранные в пучок на затылке темные волосы, не слишком модные очки и полное отсутствие макияжа) избрала для своей будущей диссертации столь нестандартную и интригующую тему.

Я скромно сидела на стуле возле его вместительного стола, заваленного бумагами, сложив руки на коленях, как прилежная ученица, и с надеждой смотрела на него. Далеко не всегда наш внешний облик соответствует внутреннему содержанию. Мой уж точно не соответствует. Но почему –то в присутственных местах я стараюсь быть незаметной, по возможности раствориться в окружающей среде – такая вот своеобразная социальная мимикрия из серии: я такая, какой вы желаете меня видеть. Не знаю наверняка, какой стиль одежды и какие внешние данные соответствуют статусу современной аспирантки, но скромность и трудолюбие, по идее, в любом случае должны приветствоваться. Да и в каком образе я должна была явиться к милейшему Глебу Юрьевичу, который во времена учебы в институте поначалу представлялся мне существом практически бесполым и совершенно поглощенным своими историческими изысканиями. И жена милейшего профессора была ему под стать: погруженная в свою науку археологиня, облаченная в какие–то странные наряды, вышедшие из моды лет двадцать тому назад, которые она, по –видимому, считала до сих пор модными. А быть может и не считала – просто надевала то, что под руку попадется.

Эта своеобразная парочка представляла собой редкостный по современным меркам тандем чокнутых бессребренников, для которых жизнь и наука слились в единое гармоничное целое, – этакий своеобразный, герметичный мирок, обустроенный для себя любимых, в котором им самим было вполне комфортно существовать. Возможно поэтому при общении с моим будущим (на это я очень надеялась) руководителем у меня порой возникало слегка тревожащее ощущение, будто он обитает не совсем в нашем мире, точнее, не здесь и сейчас, а где – то примерно пару–тройку тысяч лет тому назад, во времена шумерской, вавилонской или древнееврейской цивилизации.

Будучи студенткой даже не исторического, а библиотечного факультета, я старательно посещала все лекции по древней истории, включая первые пары, потому что по сравнению с другими преподавателями лекции Глеба Юрьевича были настолько яркими, запоминающимися и в чем–то даже захватывающими, что создавалось полное впечатление погружения в прошлое. Поэтому лекционный зал всегда был полон, и мы внимали любимому профессору, как завороженные. Откуда только брались у обычного на вид Глеба Юрьевича эти раскатистые интонации, эти артистичные жесты, эти выразительные паузы, во время которых в аудитории в прямом смысле слова можно было услышать, как муха пролетит, и которых в повседневной жизни у него не наблюдалось, так и осталось загадкой для меня и всех прочих студентов.

Около четырех месяцев тому назад, уже отработав несколько лет в солидной научной библиотеке, я заявилась лично к Глебу Юрьевичу на кафедру и попросилась к нему в аспирантуру. На кафедре тогда царили тишь да гладь, да божья благодать – шла летняя сессия. Естественно, перед этим я несколько раз звонила своему бывшему профессору, пока мы окончательно не условились о встрече. В тот раз он принял меня точь–в–точь как сегодня: восседал за своим столом в удобном вращающемся кресле, углубившись в какую–то доисторического вида книгу, и когда я приблизилась, бросил на меня рассеянный взгляд и сообщил, что пересдача назначена через два дня.

– Глеб Юрьевич, я не по поводу пересдачи.

– А, так вы в экспедицию записались… Отлично! Дату отъезда в деканате узнавайте, еще не точно.

– Да нет же, Глеб Юрьевич! Я вам звонила насчет аспирантуры, вы велели зайти сегодня, – терпеливо пояснила я.

Он недоуменно уставился на меня глубоко посаженными голубыми глазками, явно пытаясь припомнить, о чем речь, потом полистал еженедельник на столе и, наконец, радостно воскликнул:

– Нашел! Конечно – встреча с Лилей Ветровой. – При этом его пушистые серебряные волосы лихо поднялись надо лбом, образовав нечто вроде нимба. – Вы говорили, что хотели бы работать над диссертацией под моим руководством?

– Именно так.

– Что ж, это вполне возможно. Вполне. Да вы присаживайтесь, в ногах правды нет! – Он обождал, пока я устроилась на стуле, и продолжал: – И где вы теперь служите?

– В научной библиотеке.

– И зачем вам научная степень, если вы библиотечный работник?

– Как ни странно, у нас много «остепенённых» сотрудников. Помогает карьерному росту. Да и зарплата выше. Я, конечно, не из меркантильных соображений, но все же…

– Ну да, ну да! Понимаю. Всегда лучше, когда деньги есть, чем когда их нет, – подхватил он и несколько раз фыркнул – это был уже веселый и продолжительный смех.

Я вежливо улыбнулась, не желая переводить серьезный разговор в шутку, и продолжала гнуть свою линию.

– Видите ли, наша библиотека основана более века назад, с укоренившимися традициями и очень трепетным отношением к нашей просветительской миссии. Да–да, представьте себе! – мне показалось, что он снова готов фыркнуть. – Проводится серьёзная научная работа. У нас на хранении более пяти миллионов книг и рукописей. Есть уникальные по своему возрасту, даже пергаменты.

– Однако… мда… Знаю я ваше учреждение. Действительно, весьма солидное собрание рукописей. В молодости просиживал в читальном зале дни напролет. Надеюсь, вы не обиделись за свою библиотеку? – И когда я отрицательно качнула головой, тотчас успокоился и впал в задумчивость, словно что–то взвешивая про себя. Потом спросил: – Вы учились в нашем институте?

Я кивнула: «На библиотечном факультете. Посещала все ваши лекции».

– Да ладно, так уж и все?

Однако ему явно были приятны мои слова, пусть даже он счел их грубой лестью

– И что у вас было по древней истории?

– Отлично.

– Ну что же… Места в аспирантуре имеются. Пожалуй, я вас возьму. Сдавайте экзамены – и милости просим. Надеюсь, у вас все сложится удачно. Потом обдумайте тему диссертации и приходите ко мне. Где–нибудь в сентябре–октябре. Лучше в начале октября. Не уверен, что по древней истории экзаменовать вас буду я, потому что до сентября отбываю в экспедицию. Но на кафедре остаётся Лев Александрович. Я ему доверяю.

Погода стояла прекрасная – июнь выдался на редкость теплым и сухим. В широко распахнутые окна из окружавшего институтский корпус сада доносились голоса студентов и пение птиц. Вдруг в окно влетела небольшая птичка и стала метаться по комнате, потом уцепилась за вспузыренную ветром штору, что–то пискнула – и вылетела на улицу. Мы с любопытством следили за ней. Потом профессор посмотрел на меня и серьезно произнес: «Кажется, птичка поддержала мое решение», – и радостно фыркнул.

И вот, спустя почти четыре месяца, я снова оказалась на знакомой кафедре, сидела возле объемного стола Глеба Юрьевича, и напряженно ожидала решения своей участи.

Откровенно говоря, герр профессор никогда не претендовал на звание ангела небесного, как можно было бы представить себе из моих предыдущих слов. И то, что я всегда воспринимала его как существо бесполое – сугубо мое личное ощущение, вернее, принципы. Работа или деловые отношения должны исключать всяческую влюбленность, а тем более секс. Иначе количество проблем возрастает как снежный ком.

Невзирая на патологическую увлеченность древней историей, шумерами, вавилонянами и прочими канувшими в Лету цивилизациями, наш профессор отнюдь не являлся этаким современным анахоретом. Ранняя седина красила его и придавала импозантности. И хотя под определение красавца он совершенно точно не подпадал: нос картошкой, слишком полные губы, глубоко посаженные глаза, – однако удивительная артистичность при чтении лекций и умение остроумно пошутить приносили свои плоды в виде молоденьких влюбленных студенток, от общества которых он не отказывался. Да и возраст – всего сорок семь – для мужчины самое то: жизненный опыт, умудренность, интеллект. Не знаю, следил ли он специально за своей фигурой, но подтянутость, почти военная выправка и полное отсутствие «профессорского» животика, столь характерного для мужчин, ведущих сидячий образ жизни, плюс рост за сто восемьдесят, делали его весьма привлекательным для противоположного пола. Вероятно поэтому, несмотря на спаянный тандем: он и его жена–археологиня, – на нашем курсе поговаривали, будто во время летних экспедиций из его личной палатки под утро частенько выбирались студентки–практикантки. Но тут уж, как говорится, за что купила, за то и продаю: вполне возможно, подобные истории были лишь эротическими фантазиями юных особ, выдававшими их подсознательные желания, которые не имели ничего общего с реальной действительностью.

Итак, я пребывала в напряженном ожидании. Глеб Юрьевич смотрел на меня, я – на него.

– И все же – почему именно Лилит? – Снова повторил он свой вопрос. Очень уж ему хотелось докопаться до истины. Видно, чувствовал своей мужской интуицией некий подвох.

– Мне представляется, что эта тема не в полной мере раскрыта современной наукой.

– Даже так? Ну, не скажите! – он откинулся в кресле и прочел мне небольшую, но достаточно емкую, лекцию о Лилит.

– Пожалуй, я неверно выразилась, Глеб Юрьевич. Тема не раскрыта в том аспекте, в котором занимает меня. Я подразумеваю современную демонологию, социальный ракурс, предысторию возникновения столь агрессивного женского образа в общественном сознании.

– Но это, скорее, ближе к психологии, чем к древней истории, – он приподнял плечи и развел руками.

– Позвольте с вами не согласиться, – упрямо стояла я на своем. – Меня интересуют именно исторические корни мифа. Это очень важно для его понимания. Однако на психологическом аспекте образа Лилит, его влиянии на коллективное бессознательное и шире – на общественное сознание, мне бы тоже хотелось остановиться.

– Хмм… Возможно, возможно… – Он скрестил на груди руки и беззастенчиво меня разглядывал. – Но не увлекайтесь, у нас все же кафедра древней истории, а не социопсихологии. Впрочем… в отношении психологического аспекта можно будет проконсультироваться на кафедре психологии у профессора Антонова – он не откажет, тема нетривиальная.

– Да. Понимаю.

Похоже, он уже принял окончательное решение, и решение это было в мою пользу.

– Ну что же, Лиля Ветрова, вы победили! И я согласен разделить ношу избранной вами темы, а также те шишки, которые посыплются на вас во время защиты. – В глазах его заиграли синие искорки, весьма хулиганские. – Пора немного встряхнуть наших ретроградов! Лилит так Лилит. Кстати, имя у вас созвучное – Лиля. Надеюсь, вы избрали тему диссертации не только по созвучию имен? – и он громко фыркнул несколько раз, что–то сильно его веселило.

– Об этом я как –то не думала…. – потупив глаза, бессовестно солгала я.

Конечно, думала. Еще как думала. Вернее, знала, была уверена – все неспроста. Да и как объяснить профессору древней истории, пусть и малость чокнутому, что Лилит хочет, чтобы я о ней написала. Что она снится мне вот уже достаточно продолжительное время, и я уверена, что не смогу отделаться от ее навязчивого образа, пока, пока… Впрочем, сама не знаю.

Впервые она приснилась мне около года назад, если быть совершенно точной – восемь месяцев тому. И сон был настолько ярким и необычным (а я редко вижу сны, особенно цветные), что, проснувшись, я записала его в своем дневнике.

Но сначала это были не сны, а невнятный шепот, который со временем становился все более отчетливым и различимым. Сквозь дремоту до моего сознания доносился легкий и невесомый, словно ночной ветерок, женский голос: «Лиля… Лиля… проснись! Это я, Лилит… Я – это ты. Ты – это я.» И я просыпалась. Озиралась кругом. Ночь. Тишина. Никого. И снова засыпала. Так продолжалось с месяц. Потом мне стало казаться, что по комнате словно бы порхает легкий ветерок, овевая мое лицо, нежно целуя меня. Страшно почему–то не было. Было удивительно и до странности хорошо. А затем я однажды проснулась в собственном сне.

Первый сон о Лилит

Темно –красное раскаленное солнце прячется за горной грядой, и наступает долгожданный вечер. Душный южный вечер. Я в оливковой роще, что на склоне горы. Дневной жар постепенно спадает. Одурманивающе пахнут травы, и цикады звенят, как целый оркестр цимбал. Весь день я дремала и видела сны. Я существовала и одновременно не существовала. Ощущала себя облаком, повисшим на ветвях дерева. Но вот я просыпаюсь и опускаюсь на землю. Я легкая и невесомая, словно дуновение ветра. Я и есть ветер. Ночной таинственный ветер. Я лечу, лавируя между стволами деревьев. Старые, искривленные временем стволы олив отливают в лунном свете серебряной белизной. Неподалеку в тени ветвей ухает сова.

Наступает ночь, и в небе загораются звезды. Огромные, разноцветные, как сверкающие драгоценные камни. Я окончательно просыпаюсь и принимаю облик прекрасной женщины. Крутой каменистой тропинкой я спускаюсь с горы к освещенной лунным светом дороге. Я ощущаю себя молодой, красивой и сильной, как львица. На мне платье цвета крови из дорогой заморской ткани, привезенной из Персии. Мою шею, руки, уши, щиколотки и запястья украшают драгоценные бусы из Египта, браслеты из Ливана, серьги из Рима, кольца из Иудеи. Мои распущенные волосы тяжелой черной волной ниспадают почти до колен. Я великолепна, передо мной невозможно устоять.

По мощеной светлым камнем дороге я направляюсь к городу. Полнолуние. Я полна сил и энергии. Впереди высятся крепостные стены. Ворота в город уже заперты, их охраняет ночная стража. Но для меня это не помеха. Я просачиваюсь в щель ворот и оказываюсь в городе.

Вдоль дороги тянутся слепые стены домов из светло–желтого камня, окна которых смотрят во внутренние дворики. Дома приземистые, но довольно просторные внутри. Обыватели уже спят и видят второй сон. Людей не видно. Они боятся темноты и меня. Я направляюсь к центру города, к площади, вокруг которой кипит ночная жизнь. Дома становятся выше и богаче, на их стенах в железных пазах крепятся факелы, освещающие прилегающее пространство. Я петляю по извилистым узким улочкам, мимо лавок с драгоценностями, таинственными индийскими пряностями, дарами заморских стран, в которых обитают эллины, скифы и пёсьеголовы. Наконец, я выхожу на оживленную площадь, где горят костры и снуют люди. Я озираюсь вокруг и с наслаждением втягиваю ноздрями наполненный острыми запахами людских испарений воздух. Здесь царство ночи и источник разврата. Сюда стремятся жаждущие соития мужчины и продающие свое тело женщины со всего города. Меня пьянит невидимо изливающаяся из них вовне похоть. Я здесь с вполне определенной целью: хочу заполучить молодого неженатого мужчину и провести с ним ночь.

Площадь густо заполнена народом. В воздухе витают запахи мускуса, выделяемого разгоряченным мужским телом, лавандового и розового масел, которым умащивают свои тела продажные женщины. Ночная жизнь Иерусалима кишит странными созданиями. Тут и жаждущие вина и развлечений мужчины, и ярко накрашенные женщины, надеющиеся заполучить богатого купца, и астрологи, предсказывающие судьбу по звездам, и колдуны, торгующие амулетами и оберегами, которые снимают порчу и сглаз, и хироманты – читатели людских судеб по линиям рук. На небольших столиках разложены предметы колдовства и гаданий, возле них на приземистые стульчики присаживаются желающие узнать свою судьбу, и предсказатели подробно рассказывают, что тех ожидает. Среди толпы прогуливаются и состоятельные торговцы, и страждущие добраться до их тугой мошны профессиональные воры; рыскают в поисках заказчика, прикрыв голову капюшоном, быстрые на расправу наемные убийцы, и конечно, сумасшедшие пророки, предрекающие всему этому порочному миру скорую гибель.

Продажные женщины с вызывающим видом прохаживаются в толпе мужчин, кокетливо стреляя сильно подведенными глазами в надежде поймать ответный взгляд – и заработок. Но я не хочу лишать их заработка. Мне нужен всего один мужчина, молодой, одинокий, сильный, как лев. Я становлюсь у стены дома, так чтобы находиться в тени, вне круга света, падающего от факела, прикрепленного у двери ночного кабака, откуда доносятся хриплый смех, выкрики и визгливый хохот гулящих женщин. Я знаю, что не останусь незамеченной, я просто стою и жду. Первым ко мне подходит толстый купец, богато одетый, уверенный в себе, наверняка у него тугая мошна. Заговаривает со мной. Хочет провести со мной ночь. Я коротко отвечаю «нет!». Раздосадованный, он уходит прочь, бурча под нос оскорбления. Но это меня не волнует. У него толстая, противная, как и он, жена, шестеро детей и почти не осталось мужской силы. Он для меня бесполезен.

Следом приближаются двое солдат и пытаются уговорить меня пойти с ними. Обещают хорошо заплатить, говорят, что у них много денег. Но я знаю, что у них есть семьи, а денег нет. И что там, куда они хотят меня заманить, ждут еще три солдата. И я говорю им «нет!» Они с руганью и проклятиями отходят. Вдруг один из них, впав в ярость, возвращается и хочет ударить меня. Но это невозможно. Я молча смотрю на него, и поднятая для удара рука бессильно падает, как плеть. Солдат с криком отскакивает от меня и испуганно убегает. У него еще долго будет болеть рука, которую он пытался поднять на меня.

Еще один торговец, потом ремесленник. Наконец ко мне приближается тот, кого я ждала, и становится напротив. Это прекрасный юноша, сильный и гибкий, как молодой лев. Он одинок, его переполняет витальная сила, и он готов заплатить. Он уверен в себе и даже не подозревает, что мне нужны не деньги, а он сам. Потому что я ночной ветер. Я – Лилит.

Он окидывает меня оценивающим взглядом, и я ему улыбаюсь. Участь его решена. Сегодня я буду с ним. Глаза мои загораются зеленым огнем, от меня исходит животный жар желания. Мой жар обволакивает его, и теперь он готов следовать за мной на край света. Я беру его за руку и веду за собой.

Он не спрашивает, куда я его веду, он готов следовать за мной хоть в геенну огненную. Мы подходим к запертым городским воротам, он дает стражникам несколько серебряных монет – и нас выпускают из города.

В лунном призрачном свете мы идем по серебрящейся, выложенной камнем дороге, и я напеваю песню, в которой прекрасный юноша встречает прекрасную деву и готов идти за ней на край света. Возле дороги стоит одинокий дом, и юноша с удивлением говорит, что никогда прежде не замечал этого дома. Я только тихонько смеюсь в ответ, беру его за руку и веду во двор. Стены дома увиты виноградом, во дворе журчит фонтан, источающий прохладу. На террасе горят светильники. Мы располагаемся на подушках возле низкого стола, и безмолвные слуги приносят нам удивительные вина и разнообразные яства. Потом мы проходим в дом. Мое ложе покрыто драгоценными тканями, полы устланы великолепными коврами. Светильники освещают комнату неверным светом. В углах тлеют курильницы, распространяя пряный аромат.

Я начинаю раздеваться, и обезумевший от страсти юноша заключает меня в свои объятия. Я не сопротивляюсь. Я отвечаю страстными лобзаниями на его лобзанья. Я буду любить его ночь напролет. Мы будем подкреплять наши силы сладким вином, и ласки наши будут чарующими и незабываемыми. Я буду сверху. Я всегда буду сверху. Я выпью до капли его мужскую силу и заберу в плен его душу. А когда наступит утро, этот иллюзорный дом исчезнет, и мой любовник очнется в оливковой роще на подстилке из одуряюще пахнущих трав, и всю оставшуюся жизнь будет искать и звать меня: «Лилит! О, Лилит! Вернись ко мне. Приди ко мне снова. Я готов умереть, лишь бы встретиться с тобой! Встретиться и умереть в твоих объятьях!» Но призывы его будут тщетны.

И тут–то, на самом интересном месте, меня выдергивает из параллельной реальности назойливое верещание мобильника. Не досмотреть такой сон!! Ну, какому кретину может прийти в голову звонить в такую рань?! Я смотрю на часы. Впрочем, не такая уж и рань – половина двенадцатого. А у кретина есть имя собственное: на экране высветилось «Андрей». Ох, уж этот Андрей!.. Похоже, мой крест на всю оставшуюся жизнь. Я усмехаюсь, выключаю мобильник и продолжаю нежиться на диване. Какой удивительный и чарующий сон!.. Я прикрываю глаза и мысленно вижу комнату иллюзорного дома Лилит. Вижу антикварные медные курильницы и даже, кажется, ощущаю запах будоражащих тело и дух благовоний. Но сон есть сон, он тает и истончается, как мокрая папиросная бумага, несмотря на то, что я пытаюсь его удержать и запомнить как можно больше деталей: какую–то библейских времен, но чрезвычайно женственную одежду Лилит, внутреннее убранство помещения, роскошные ковры. Увы, другая реальность испаряется, и я снова в здесь и сейчас и испытываю сильнейшее раздражение к бывшему любовнику, позвонившему так некстати.

Странные существа эти мужчины, размышляю я. Взять хотя бы того же Андрея. Сделал мне предложение – я отказала. Имею на это право? Имею. Так какого черта было устраивать спектакль с самоубийством и прыгать с моста?! Ведь на самом деле едва не погиб. И чего добился?.. Конечно, жаль было дурака – но оценить подобный поступок я не в состоянии. Во–первых, потому что не люблю психопатов. И, во–вторых, это же типичный шантаж, психологический, конечно. Я на него так рассердилась, что даже в больнице ни разу не навестила. Не заслужил. Да и ни к чему затягивать отношения, которые закончились. Надо рвать разом и навсегда. Слава Богу, он выздоровел, так что смертоубийства на моей совести нет. Но если бы и не выздоровел – я бы тоже не мучилась. Он сам так решил.

Потом мы долго не виделись, он женился, ребенка завел – ну так наслаждайся жизнью, радуйся. Чего тебе теперь–то не хватает?! Наши отношения, дорогой, мысленно говорю я ему, закончились в тот момент, когда ты собрался на мне жениться. Это было твоей роковой ошибкой. Ну, почему, почему мужчины считают, будто замужество – предел женских мечтаний?.. Вот уж право счастье: выйти замуж, сделаться домработницей, няней и гувернанткой собственных детей, да еще и зарабатывать деньги на пропитание, как рабочая лошадь – воистину «мечта мечт»! Так ради чего я должна ограничивать свою свободу?! Ради постоянного мужчины в постели? Или ради его денег, если таковые имеются? А может – из страха остаться одной?.. Вот уж это мне не грозит! Мужчина будет у меня всегда, стоит захотеть. Я же предпочитаю оставаться свободной, как ветер. Любые узы, пусть даже невидимые, вроде замужества – для меня страшные путы, с которыми я тотчас начну бороться, пытаясь высвободиться, разрушая все преграды.

Ощущение безграничной внутренней свободы жило во мне всегда. Не осознавая этого, в юности я пыталась быть как все. Но это оказалось иллюзией. Однажды мое глубинное «я» восстало и смяло, сломало, как тростинку, выработанную социумом стандартную модель поведения молодой девушки, которую я тогда примеряла на себя, – тем самым изменив мою судьбу до неузнаваемости. Особенно ярко моя истинная натура проявилась в тот переломный момент, когда я, наконец, решила стать женщиной. То есть решилась впервые переспать с мужчиной. И решение это было вполне осознанным, рациональным, исключающим влюбленность и тому подобные глупости. Хотя, возможно, рациональным оно представлялось мне тогда, в юности, а на самом деле в нем присутствовало нечто иррациональное, мифологическое, сродни ритуалу дефлорации, производимой в полнолуние с молитвами и песнопениями в каком–нибудь древнем языческом храме среди кипарисов, пальм и олив.