Полная версия
Повседневная жизнь американцев во времена Джорджа Вашингтона
Полог сделан в Великобритании, но рассчитан на американского потребителя. Вашингтон едет в триумфальной колеснице. Франклин в сопровождении богини с фригийским колпаком – символом свободы – идет к храму Славы.
Глава 4. За пределами городов
Такая разная сельская Америка
Какими бы крошечными ни были американские «мегаполисы», все же они обладали чисто городским обаянием. Здесь кипела жизнь, здесь открывались ворота в большой мир. Но философски настроенные авторы XVIII в., как один, искали свой идеал за пределами городов. Америка, с этой точки зрения, была к идеалу близка. Характерна фраза М.Г.Ж. Кревкера, француза, осевшего в Нью-Йорке: «Европеец приехал на новый континент: ему предлагается лицезреть новейшее общество, подобного коему он никогда доселе не видывал. Оно не состоит из господ, которые владеют всем, и людского стада, которое не владеет ничем, как в Европе… От Новой Шотландии и до Западной Флориды, за исключением нескольких городов, мы все – землепашцы»377. Самодостаточные, энергичные, независимые фермеры-«йомены» – именно в них «отцы-основатели» видели главную опору республики. Сельская жизнь считалась источником гражданской добродетели. К этому добавлялось восхищение близостью к природе, которую можно найти только в сельском уединении. Джон Адамс посвящал своей ферме в Брейнтри прочувствованные строки: «Думаю, никогда не было большего контраста, чем я вижу между шумом и суетой Куин-стрит и сладостным уединением, которым я наслаждаюсь здесь. Никакие клиенты не донимают меня, политики не мешают мне, тори не раздражают, тираны не правят мной. Я чуть не сказал, что никакие дьяволы меня не соблазняют и не мучают»378. Те же чувства разделяла скромная уроженка Нантакета Фиби Фолджер Коулмэн. В юности она вела записную книжку. Девушки XVIII столетия вносили в такие книжки все подряд: рисунки, сердечные излияния подружек, строчки любимых поэтов. Фиби же записывала стихи собственного сочинения, воспевая прелести одиночества:
От оживленной сцены мира Вдали ищу уединенья.И улыбается природаНад скромною моею сенью.Я черпаю в ее покое Восторги тихого мечтанья, В поэзию я погружаюсь И древних мудрецов писанья379.Такие писатели, как Томас Джефферсон и Кревкер, восхищались фермером-йоменом за его честное трудолюбие, независимость, дух равенства, способность наслаждаться простым изобилием. Сам же фермер в большинстве случаев стремился зарабатывать деньги, и та самодостаточность, которой он действительно располагал, обычно была навязана ему отсутствием транспорта и рынков или необходимостью экономить наличные деньги для расширения своей деятельности.
Типичным фермерским регионом была Новая Англия. Ее каменистые, малоплодородные почвы не позволяли развернуться крупным землевладельцам. Новоанглийская ферма была семейным хозяйством. Фермер и его домочадцы возделывали землю, разводили скот, занимались огородничеством, сбором лесных ягод и лекарственных трав, бортничеством, рыбной ловлей, охотой. На фермах побогаче мог использоваться труд кабальных слуг-сервентов. Жизнь на ферме начиналась до восхода солнца. Обязанности по хозяйству были многочисленны и разнообразны: рубка дров, кормление животных и птиц, расчистка земель, уход за посевами, строительство заборов и подсобных строений, изготовление мебели и инструментов, сбор яиц, прядение, ткачество, пошив и починка одежды, изготовление свечей и мыла, пивоварение и приготовление сидра, готовка еды, кипячение и стирка белья, уборка и уход за детьми.
В особых случаях, когда одной семье было не справиться, на помощь приходили соседи. Тогда устраивали что-то вроде русской толоки. «Всем миром» рубили деревья, расчищая новое поле, строили амбары, мастерили стеганые одеяла, лущили кукурузу. Очень близки к таким толокам и прядильные посиделки революционной эпохи. Совместный труд носил название «посиделок» (bees) или «забав» (frolicks) и сочетал в себе работу с развлечениями. Маркиза де ла Тур описывала «забавы», которые устраивала у себя на ферме в штате Нью-Йорк: «Прежде всего подметают пол в амбаре так тщательно, словно собираются задать там бал. Потом, с наступлением вечера, зажигают несколько свечей, и собравшиеся, человек тридцать чернокожих и белых, берутся за работу. Кто-то один постоянно поет или рассказывает истории. В середине ночи каждому подают кружку вскипяченного молока, в которое перед тем влили сидра, чтобы оно свернулось. Туда добавляют еще пять или шесть фунтов сахара-сырца, если хозяева особенно щедрые, а если нет, так патоки, и пряности: гвоздику, корицу, мускатный орех и прочее. Наши работники употребили этой смеси, к большой нашей славе, огромный котел, используемый обычно для стирки белья, заели гренками и ушли от нас в 5 часов утра в уже довольно сильный холод, приговаривая: “Famous good people, those from the old country!” (Очень славные эти люди из старой страны!)»380 Если кому-то попадался кривой початок, раздавался общий смех, а тот или та, в чьем початке оказывались красные зерна, могли потребовать поцелуя от любого из присутствующих.
Большим событием становилась сельская ярмарка. Женщины устраивали конкурс на лучший пирог, варенье или стеганое одеяло. Мужчины состязались в стрельбе из лука или борьбе, а также определяли, кто сумел вырастить самую упитанную свинью или самую большую тыкву. Были и другие традиционные затеи: залезть на смазанный маслом шест, поймать свинью или быстрее всех съесть пирог. Большинство ярмарок проводились в конце лета или в начале осени после сбора урожая.
Сельское хозяйство среднеатлантических штатов основывалось на крупнотоварном производстве. Типичной для региона фигурой был предприниматель-лендлорд, владелец манора, земли которого обрабатывали его арендаторы и сервенты. Нью-Йорк, Нью-Джерси и Пенсильвания были известны в XVIII в. как «хлебные колонии». Основной их экспортной продукцией были пшеница и мука. Выращивались также рис, техническая конопля, лен. Пенсильванские сельские хозяева, особенно немцы, восхищали современников своей аккуратностью и готовностью к любому труду. В 1796 г. пенсильванец Томас Чейни писал британским родственникам: «Я знаю многих людей, которые стоят тысячи фунтов, и они косят, жнут и сгребают сено и зерно в свои амбары так же ловко, как наемные работники. На тех, кто способен к труду, но не работает, смотрят с презрением. В нашей стране такими пренебрегают, и никто не составляет им компанию»381. Сельскохозяйственный цикл включал множество видов работ. В пенсильванском графстве Честер, например, в марте сеяли яровую пшеницу и рожь, в апреле – лен и коноплю, в мае – кукурузу и овес, в июне-июле – гречиху. В июне-июле проходил еще и сенокос, и теребление льна. С конца июня начиналась уборка озимых. В августе пахали под озимь. В сентябре поспевали кукуруза и гречиха, в октябре – яровые злаки. Обмолотом зерна занимались до самого февраля. Зимой поправляли изгороди и расчищали новые участки.
По-своему текла жизнь в нью-йоркских манорах, напоминавших европейские феодальные поместья. Например, лорд манора Моррисания имел право сеньориальной юстиции, назначал в пределах своих владений приходских священников и сборщиков налогов, установленных колониальной ассамблеей. (Последняя привилегия имела наибольшее практическое значение.) Взамен он должен был ежегодно в день Благовещения платить английской короне квит-ренту в 6 шиллингов382. Во время революции квит-ренты эти были отменены штатом Нью-Йорк. Владетель манора Ренсселервик заставлял своих арендаторов работать на господской земле – фактически ходить на барщину. Средневековые повинности были ликвидированы в Ренсселервике только после восстания антирентистов, происшедшего в 1839–1845 гг.
Дальше на юг тянулись рабовладельческие плантации, табачные по берегам Чесапикского залива, рисовые на болотистых землях Южной Каролины. Хлопок в южных штатах стали в массовом порядке выращивать только в XIX в. Как правило, каждый из южных штатов специализировался на одной культуре. Диверсификацией увлекались только отдельные экспериментаторы вроде Джорджа Вашингтона. В его хозяйстве в Маунт-Верноне, кроме табака, выращивали кукурузу, пшеницу и табак. Пшеничную муку экспортировали в Вест-Индию, получая взамен сахар, кофе, фрукты, ром. Из той же муки пекли галеты для морских путешествий.
Освоение плантаций требовало огромного труда. В Южной Каролине, например, поля создавались после невероятно трудоемкого осушения приливных болот, где росли огромные кипарисы и камедные деревья. Болота были полны аллигаторов, змей и комаров, переносящих болезни. Сначала срубали и сжигали деревья. Если для расчистки почвы использовали волов, то их приходилось снабжать специальной обувью, иначе животные утонули бы в грязи и не смогли выбраться. Затем вокруг поля строили насыпь для защиты от заболачивания и рыли ирригационный канал. По свидетельствам археологов, такие насыпи были высотой шесть или более футов и шириной пятнадцать футов.
Табачная культура в Виргинии тоже была трудоемкой. Табак высевали в питомнике после Рождества. В марте саженцы переносили на поле. Это был тяжелый труд. Плантатор Лэндон Картер считал, что каждый раб должен посадить тысячу саженцев в день383. Растения требовали постоянного ухода: прополки, обрезки, чтобы подстегнуть рост ценных нижних листьев, «всасывания» (т.е. удаления побегов, прорастающих на стыке листьев и стеблей) и борьбы с вредителями. Нашествие червей могло уничтожить урожай менее чем за неделю, так что нужно было ежедневно осматривать каждое растение. Время для сбора урожая наступало в августе или сентябре. Здесь были свои тонкости. Если растение было собрано до полного созревания, оно стоило гораздо меньше. С другой стороны, если табак слишком долго оставался в поле, существовал риск того, что мороз уничтожит весь урожай. Поэтому важным навыком виргинского земледельца была способность точно определять, когда следует собирать табак. Опытный табаковод обращал внимание на цвет (желтовато-зеленый), текстуру (толстая, грубая и пушистая) и податливость (лист ломался, когда его клали между пальцами). Когда приходило время, листья собирали (каждый лист срезался вручную), подвешивали в табачном амбаре и просушивали. Наконец, плантатор и его работники оценивали высушенный табак, сортировали, спрессовывали в пачки и упаковывали. Процесс сушки, ферментации и упаковки табака продолжался до ноября. Затем урожай инспектировали представители местных властей.
По закону, принятому еще в 1619 г., если табак оказывался некачественным, его сжигали в присутствии владельца384. Если же все проходило нормально, то крупный плантатор мог отправить свой урожай в Лондон, Эдинбург или Глазго. Выращивание качественного табака было очень важно в колониальном обществе: от этого зависела репутация плантатора. У мелких фермеров не было прямых контактов с Англией и Шотландией. Готовые табачные листья с небольших ферм уходили на централизованный склад. Оттуда оптовики отправляли собранный груз в Великобританию. Фермер же получал табачную квитанцию, которая в Чесапикском регионе заменяла деньги. Как же платить налоги тем, кто занимался не земледелием, а, скажем, седельным или кузнечным ремеслом? Ремесленники в колониальный период старались завести хоть маленькую табачную деляночку, чтобы получить вожделенные табачные квитанции. После провозглашения независимости ситуация изменилась: в Виргинии и других «табачных» штатах появились бумажные деньги, как собственные, так и континентальные.
Табачная плантация в Маунт-Верноне. Современная реконструкция
Декабрь на плантациях был отведен под починку инвентаря и обмазку сушильных амбаров глиной: они должны были быть по возможности герметичными. Табачная культура отличалась тем, что не оставляла ни работнику, ни плантатору свободного времени. За уборкой урожая следовал длительный и сложный процесс сушки и ферментации, требовавший хозяйского пригляда. Так что, по выражению историка Т. Брина, если бы Джордж Вашингтон оставался приверженцем монокультуры табака, у него не было бы возможности охотиться на лис385. И веселых коллективных работ, какие отмечали уборку кукурузы, на табачных плантациях не было.
Табак создал состояния виргинских и мэрилендских джентри, но еще больше обогащал их шотландских и английских контрагентов – «табачных лордов» из Глазго и Эдинбурга, лондонских купцов. Цены на экспортные товары были нестабильны, и плантаторы, пытавшиеся создать у себя ориентированное на рынок производство, нередко разорялись или залезали в долги. К тому же «табачные лорды» из метрополии старались занижать закупочные цены. «Ножницы цен» оказывались более чем эффективным средством держать виргинцев в долговой кабале. Джефферсон сокрушался: «Эти долги передавались по наследству от отца к сыну на протяжении многих поколений, так что плантаторы были своего рода собственностью, прикрепленной к определенным торговым домам в Лондоне»386. Он знал, о чем говорил: перед Войной за независимость его долги «табачным лордам» составили почти 10 тыс. фунтов387. Была еще одна серьезная проблема с табаководством: эта культура сильно истощала почву. Наиболее дальновидные хозяева пытались диверсифицировать производство, вводя новые культуры, такие как пшеница.
До революции рабство было законным и на Юге, и на Севере. Но в 1774–1784 гг. рабство было отменено во всех штатах Новой Англии и в Пенсильвании. В 1799 г. за ними последовал Нью-Йорк, в 1804 г. – Нью-Джерси. Современники надеялись, что со временем рабовладение исчезнет и на Юге. Но этого не произошло. Максимум того, на что готовы были пойти белые южане для темнокожих, – это облегчить отпуск рабов на волю. В соответствующем духе был составлен виргинский закон 1782 г. Этим законом воспользовался, например, Джордж Вашингтон, освободивший по завещанию 124 раба388. И действительно, число свободных афроамериканцев в штатах Верхнего Юга заметно возросло, хотя ликвидировать рабовладение таким способом не удалось ни в одном из штатов. В Виргинии в 1780–1810 гг. их число выросло с трех до тридцати тысяч. В Мэриленде в 1755 г. проживало менее 2 тыс. свободных цветных, в 1790 – 8 тыс., в 1800 – 20 тыс.389
Рабы, случалось, бежали. Были даже поселения беглых в огромном болоте Грейт-Дисмал между Виргинией и Северной Каролиной. Путешественник описывал: «Беглые негры живут здесь по двенадцать, двадцать, тридцать лет и более. Они питаются зерном, мясом свиней и птицы, которых разводят в местах, не всегда скрытых под водой… В таких местах они построили жилища и расчистили маленькие поля»390.
Особым миром была западная граница поселений – фронтир. Вольнолюбивые покорители Запада надолго вошли в американский фольклор. Именно здесь жили милые сердцу Джефферсона независимые фермеры. В 1790-х гг. французский путешественник описывал жителей Запада следующим образом: «Эти люди – по большей части торговцы, искатели приключений, охотники, гребцы и воины, невежественные, суеверные и упрямые, привыкшие к тяготам и лишениям. В своих предприятиях они не останавливаются ни перед какой опасностью и обычно добиваются успеха»391. Им приходилось быть самодостаточными: покупка импортных товаров и продажа собственной продукции была здесь почти невозможна из-за бездорожья. Жизнь на фронтире была опасна. Жители долины Вайоминг описывали свое положение: до ближайшего поселения было 60 миль по реке Саскуэханна, зато воинственные могавки и сенеки жили всего в нескольких часах путешествия по притокам той же реки. Так что когда житель Вайоминга шел на свое поле, он нес в одной руке мотыгу, а в другой винтовку392. Бедность тоже была неизменным признаком жизни на фронтире. Уильям Купер (отец писателя Фенимора Купера) оставил яркое описание одного из фермерских поселений на западе штата Нью-Йорк: «Более всего обескураживала меня крайняя нищета этих людей: каждый был в состоянии расчистить лишь небольшой участок в чаще высоких и толстых деревьев, так что их хлеб вызревал главным образом в тени. Маис не вызревал, пшеница была подпорчена, и то немногое, что они собирали, невозможно было смолоть на месте, ибо на 20 миль в округе не было ни одной мельницы»393.
В XVII в. фронтир защищали от индейцев длинные бревенчатые палисады. Грандиозное сооружение такого рода, построенное в 1634 г., прикрывало Срединную плантацию (позже Уильямсберг) в Виргинии. Стена тянулась на шесть миль от реки Джеймс до реки Йорк. В XVIII в. западная граница ощетинилась линией деревянных фортов. Но после провозглашения независимости эти форты давали весьма сомнительную защиту; значительная их часть на протяжении всей войны и позже, до второй половины 1790-х гг., была в руках англичан, а не американцев.
Две особенности были, пожалуй, характерны для всей сельской Америки. Прежде всего, в отличие от европейских современников, американцы XVIII в. не знали голодных лет. Петер Кальм передавал свои американские впечатления: «Много пожилых шведов и англичан… сказали, что они не могли припомнить такого плохого урожая, чтобы люди хоть в малейшей степени страдали, не говоря уже о том, чтобы кто-то умер от голода, пока они были в Америке… Главное – это большое разнообразие зерновых. Люди сеют разные сорта в разное время и в разные сезоны, и хотя один урожай получается плохим, все же другой хорош»394. При этом второй особенностью американской аграрной экономики была примитивность используемых технологий. Плодородные почвы Нового Света позволяли почти не думать о севооборотах, удобрениях и механизации хозяйства, хотя на побережье уже замечалось истощение полей. Шотландка Дженет Шоу была откровенно шокирована обработкой земли в Северной Каролине: «Когда мы прибыли сюда, стебли прошлогоднего урожая еще оставались на полях. Я очень удивилась: время года было уже такое, что я ожидала найти поля, по крайней мере, полностью вспаханными, если уж не засеянными и не боронованными. Но насколько возросло мое изумление, когда я обнаружила, что здесь неизвестны орудия земледелия – не только различные плуги, но и прочие машины, используемые у нас с таким успехом. Единственным инструментом является мотыга, с помощью которой одновременно вскапывают почву и ведут посадку. Чтобы это сделать, несколько негров целый день следуют друг за другом по пятам, выполняя дневной урок. Требуется по меньшей мере двадцать человек, чтобы сделать работу, с какой справились бы две лошади с мужчиной и мальчиком»395.
Томас Джефферсон уверял: «Если бы указания о том, когда нам надо сеять и когда – жать, поступали из Вашингтона, то мы вскоре остались бы без хлеба»396. Но еще со времен Первого континентального конгресса американские власти и общественность пытались так или иначе регулировать сельское хозяйство. Принятая Конгрессом «Ассоциация» призывала всячески развивать овцеводство, причем запрещалось экспортировать овец в Вест-Индию, а также осуждался забой ягнят на мясо. Таким образом пытались поощрить производство шерсти. После революции в разных штатах начали действовать сельскохозяйственные общества. Они предлагали награды за внедрение высокотехнологичных травопольных севооборотов, сеялок, плантажного плуга, глубоко рыхлившего почву, и т.п. Кое-какие изобретения действительно появлялись. В 1789 г. Леонард Харбоу из Балтимора представил вниманию Конгресса механизмы для уборки пшеницы и обмолота зерна397. Но в целом новые технологии приживались плохо. Даже такой поклонник усовершенствований, как Джордж Вашингтон, столкнулся с трудностями. Например, он ввел в Маунт-Верноне ротерхэмский плуг, прочный, легкий и снабженный металлическими отвалами. Если традиционный английский плуг тащили четыре вола и требовался погонщик в дополнение к пахарю, то для ротерхэмской модели было достаточно пары лошадей и одного человека. Проблема состояла в том, что в Виргинии некому было починить изнашивавшиеся металлические части398. Использование европейских достижений в этой сфере, и уж тем более собственные успехи в техническом прогрессе были для Америки делом будущего.
Сельские дома
Самые ранние дома Джеймстауна и Нового Плимута делались по принципу мазанки (из палок, соломы и глины). Крыши без затей покрывались соломой. В большинстве подобных домов была только одна комната с примитивным очагом, земляными полами и не застекленными окнами, так как стекло было очень дорогим. Для защиты от дождя использовались шторы, а в качестве средства от насекомых развешивались различные травы, такие как тысячелистник. Взрослые спали на кроватях из досок и соломы, а дети – на циновках на полу. В таких мазанках жили представители сельского низшего класса на протяжении всего колониального периода.
Настоящим символом сельской Америки стала бревенчатая хижина (log cabin, log house). Считается, что секрет ее строительства попал в Новый Свет вместе со шведскими и финскими поселенцами. Путешественник описывал шведские дома в Нью-Джерси: «Целые деревья раскалывают посередине или распиливают на брус и нагромождают друг на друга до такой высоты, какой они хотят иметь дом; концы бревен врублены друг в друга, примерно в футе от концов, половина одного в половину другого. Таким образом, вся конструкция выполнена без единого гвоздя. Потолок и крыша не отличаются тонкой работой, разве что у самых рачительных хозяев потолок обшит досками и окно застеклено. Двери достаточно широкие, но очень низкие, так что вам придется нагнуться, чтобы войти. Эти дома довольно тесные и теплые»399. Из Нью-Джерси бревенчатые хижины распространились по Пенсильвании, а затем и по внутренним районам. Они были дешевы: барону Ридезелю строительство такой хижины обошлось в 5–6 гиней400. Внутренняя обстановка была самой простой. Один из регуляторов – участников фермерских протестов – вспоминал впоследствии, что в его время во внутренних районах Северной Каролины невозможно было найти дощатых полов или пуховой перины401.
Немецкие поселенцы предпочитали прочные каменные дома с толстыми стенами и черепичными крышами. Голландцы старались строить в Нью-Йорке кирпичные домики с мансардами, как на их европейской прародине.
Традиционный новоанглийский дом-«солонка» (saltbox) отличался асимметричной скатной крышей. В таком доме был только один этаж с одной его стороны, зато два этажа с другой. Конструкция получила свое название из-за сходства с деревянной коробкой, в которой хранилась соль. По легенде, асимметричные строения появились из-за того, что при королеве Анне (правила с 1702 по 1714 гг.) был введен налог на дома выше одного этажа. «Солонку» нельзя было назвать двухэтажным зданием, так что налогом она не облагалась. Но эта красивая версия не вполне справедлива, поскольку дома-«солонки» строились в Новой Англии еще до правления Анны. Чаще всего в них было две комнаты с массивным камином. Лестница вела на чердак или, в домах побогаче, в спальню на втором этаже.
О том, как могла выглядеть зажиточная ферма в северных штатах, можно судить по рекламным объявлениям. В 1785 г. близ Йорка (Пенсильвания) продавалась «элегантная ферма» с претенциозным названием «Сельское блаженство», «подходящая для джентльмена». Там был двухэтажный дом с «превосходным подвалом», большой хлев, способный вместить 40 голов скота, подсобные помещения. При доме был сад с «лучшими фруктами», 25 акров луга, клеверные поля. В объявлении особо упоминался родник недалеко от дома, а также ручей, в котором плескалась рыба и куда прилетали дикие утки. До церкви было восемь миль, что также особо оговаривалось. «Немногие места могут похвалиться столькими преимуществами», – заключал гордый владелец402.
Характерной особенностью местного строительства на жарком Юге было выделение отдельных строений под кухню, прачечную, маслобойню и т.п. Благодаря этому, в жилых помещениях было прохладнее.
Маунт-Вернон
Дом Джорджа Вашингтона в Маунт-Верноне дает хорошее представление о жизни южного джентльмена XVIII в.
Во время войны Маунт-Вернон не пострадал. Управляющий, дальний родственник хозяина Лунд Вашингтон, проявил больше прагматизма, чем патриотизма, и предложил англичанам снабжать их суда провиантом. В итоге плантацию не тронули; только 17 рабов ушли с англичанами, надеясь получить свободу за службу английской армии. Лафайет писал Джорджу Вашингтону: «Это определенно произведет дурное впечатление по контрасту с героическими ответами некоторых соседей, чьи дома сожгли»403. Вашингтон в свою очередь корил управляющего: «Мне было бы не так больно услышать, что вследствие вашего неповиновения мой дом сожгли, а плантация в руинах»404. Так или иначе, особняк уцелел и до сих пор бережно сохраняется в качестве национального исторического памятника. Еще в 1860 г. Маунт-Вернон открыл двери посетителям в качестве музея405.
Особняк был окружен роскошным садом, которым восхищался путешествующий поляк Юлиан Урсын Немцевич: «Тропинка обегает кругом лужайку для боулинга и обсажена тысячей разновидностей деревьев, трав, кустарников. Над ними царят два огромных испанских ореха, посаженные собственноручно генералом Вашингтоном»406. В саду росли смородина, малина, крыжовник, а также персики и вишни, на которые слетались птицы и которые потихоньку таскали рабы407. Саду уделялось много внимания. Вашингтон старался залучить к себе умелых садовников и готов был даже закрывать глаза на их маленькие слабости. Управляющий был в этом солидарен с хозяином: «Что касается Бейтмэна (старого садовника), то… позволяйте ему время от времени напиваться, и он будет счастлив. Он лучший огородник, какого только можно встретить»408. Рядом с садом расположился аптекарский огород, где Марта Вашингтон разводила лекарственные травы.
