bannerbanner
Дневники путешествий
Дневники путешествий

Полная версия

Дневники путешествий

Язык: Русский
Год издания: 2016
Добавлена:
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 6

…После обеда, которого я не помню, – кажется, это был простой хот–дог в Subway – я отправилась искать, где заседает моя секция № 53 или 54. Смотреть в карту не стала, чтобы ее не мять. Расспросила студентов по дороге, и они отбуксировали меня к зданию B–200, College of Agriculture and Life Sciences. Название меня несколько задело, ну да ладно. В этот колледж снизу от основного здания вела расчудесная извивающаяся дорога, усаженная цветной растительностью и обрамленная зелеными холмами с домиками общежитий там и сям. По этой дороге, как выяснилось, ездил по всему кампусу большой сверкающий зеленый автобус. Но воспользоваться им с толком мне не удалось ни разу.

В–200 оказался очень привлекательным местом, красивым, простым и удобным зданием в 2 этажа. Секция «Теории познания» заседала на втором. До сих пор не знаю, почему я шла так неспешно – то ли заглядвывалась по сторонам, то ли теряла дыхание на подъеме, то ли тормозили незадачливые спутники… Словом, к началу заседания я опоздала. Заняла распоследнее место у двери, отдышалась; председательствовала молодая стройная гречанка Вуола Тсинорема, Критский университет. Кто выступал и что говорил в тот момент – убей, не помню. Когда в 15.45 объявили брейк, я пошла на улицу с сигаретой; с кем–то уже разговорилась, раздавала визитки (их категорически не хватило); ну, думаю, уж ко второй части я не опоздаю!

…Я–то не опоздала. Да гречанка, не говоря худого слова, куда–то бесследно исчезла, как я уже упоминала об этом. Её сопредседатель Доу–сик Ким вообще в тот день не появился. Тогда и случилось то, что случилось: повертев беспомощно хорошенькой осветленной головкой, пышная девушка–испанка громко возгласила: Maybe someone volunteers to play chairman? И я вызвалась. С 16.00 до 18.00, 30 июля 2008 г.

На МОЕЙ секции прозвучали следующие доклады:

– Angel Faerna. Can Wittgenstein be Considered a Naturalist? (Spain)

– Stella Villarmea. So You Think You Can Tell Sense from Nonsense…? (Spain)

– Xiang Huang. Situating Default Position Inside the Space of Reasons. (Mexico)

– Ken Shigeta. Dissolving the Skeptical Paradox of Knowledge… (Japan)

– Iudoo Khanduri. Competency; the Only Criteria of Applied Knowledge. (India).

Умнее всех был испанец Анхель Фаэрна с его Витгенштейном. (О Витгенштейне говорили ВСЕ, но он – лучше всех). Как я жалела, что не удалось познакомиться поближе! Вечером на приеме, на огромном пленэре футбольного поля с импровизированной эстрадой, я все пыталась подсесть поближе или развернуться к ним, но испанцы тогда меня не отличили… а назавтра, когда доклад держала уже я сама, они не пришли на секцию, уехали exploring Korea. Так все и кончилось бы; но мы мельком виделись с ними позже, в холле поистине роскошного Novотеля, они махали, улыбались, но поговорить не пришлось… а потом Стелла написала мне в Казань очень доброе письмо. Я ответила. На этом все.

Жалею об одной глупости (Лажа № 4): надо было явочный лист послать по аудитории!! Просто я считала, что Тсинорема это уже сделала; да; нет; если даже да; но у меня–то не осталось вещественной памяти об этом событии, как я сейчас думаю, более важном, чем собственное выступление.

Вечером и ночью после банкета на траве я упорно смотрела в TV вместо того, чтобы как следует подготовить доклад, принять душ, выпить кофе кон лечо и спать лечь. В результате я страшно не выспалась в очередной раз, и речь моя была очень незадачливая. Называлось она «Philosophical Truth in Mathematical Terms and Literature Analogies». Я использовала пифагорейскую арифметику (учение о гармонических рядах) и произведение Борхеса. Слава богу, хоть мальчик – волонтер в перерыве помог мне высветить на экране мои ГАРМОНИЧЕСКИЕ РЯДЫ и ЧИСЛО ИСТИНЫ. Мало кто мало что понял. Сочувствующие коллеги, Натан, и Валера Павловский, и неистовый Степан Вовк, говорили мне, что все очень хорошо прошло, и что, во всяком случае, если что–то и было похуже, чем надо, то это мне помешала ревнивая Тсинорема. Сама я понимаю, что это было неакадемично, непонятно, кувырком, бойко так… Наверное, истина лежит где–то ближе к числу 0,693 (при Sn = 1000)… Но факт, что у аудитории не родилось ко мне НИ ОДНОГО ВОПРОСА.

Единственный блестящий знак внимания и понимания – и я его ношу на груди, скрываю, не хвастаю – это короткий разговор с одним японцем, имя не помню, визитку не отличаю. Он попросил у меня для себя ТЕКСТ моего ДОКЛАДА. Да господи, царица небесная, разумеется, сейчас же, сейчас… руки задрожали… вот только переложу страницы по порядку… а Ваша собственная специальность какая? Оказалось, что он профессор МАТЕМАТИКИ. Sic. Вот так–то вот.

…Натану, напротив, всегда и везде задавали очень много вопросов о его Философии Небытия. Говорил он хорошо и складно, выглядел внушительно, когда надо – элегантно и обаятельно, дарил книжки, всем понравился и запомнился – словом, я рада за него.

В качестве критического замечания в адрес Конгресса могу сказать, что докладов в области подлинной философии, настоящей, метафизической – то есть онтологии и гносеологии – было мало. Очень мало. Мировые звезды, надо заметить, не приехали. Великобритания, например. Секцию по онтологии в день своего выступления Натан закрывал вдвоем с… Арлычевым; вот была парочка! На нашей секции, теории познания, «чистых философов», как я считаю, было двое: я и Мустафа Исаевич Билалов (Махачкала, Дагестанский государственный университет). Правда, я посмотрела и послушала, конечно, не все выступления, а на секцию «Философия языка» не попала совсем, и до сего дня с горестным недоумением спрашиваю себя: почему?! Однако я присутствовала на десятке секций, помогая с переводом; позже мои впечатления подтвердились и в Философском поезде, стало быть, они адекватные. Поднимались проблемы охраны среды и биоэтики; политической философии и аналитической философии; эстетические, логические, психологические, геологические, религиозные, моральные, правовые, какие угодно проблемы, но не метафизические. Прискорбно. Или, может, мне не везло, и я всегда бывала «не там где–то»?

Правда, Натан принес мне потом снимки других заседаний секции онтологии; там было много китайцев, и все говорили о бытии; так что не все потеряно. Но а вот гносеология подавалась почти исключительно как эпистемология. Оно, конечно, неплохо («не худшее зло»), но все же…

Зато философия языка, чувствуется, на самом гребне. И философия науки никуда не девалась. Владимир Пржиленский – а он ученик и соратник покойного Кохановского – обещал прислать (и прислал) мне свой учебник и хрестоматию, для аспирантов. Так что теперь буду преподавать философию науки по новейшим книжкам. Его книжкам.

Пока, похоже, все упомянутые четыре – философия науки, философия языка, гносеология и эпистемология – это все один и тот же конгломерат, замешанный на Витгенштейне. Надо будет внимательно абстракты почитать. А вообще –то я присутствовала на следующих секциях: онтологии, гносеологии, социальной философии (с Валерием Павловским), философии науки (с Владимиром Пржиленским), философии природы (с Еленой Золотых), эстетики (с Галиной Коломиец); еще на секции, где «зажигали» наши мэтры, Лекторский, Степин и Гусейнов. Еще переводила Арлычеву и еще какой–то Шехерезаде, а с секции логики сбежала. Дни заседаний, довольно похожие друг на друга, сейчас уже перемешались у меня в голове. Третьего августа это было или четвертого? Не знаю, и уже не вспомню… да и не так это важно. Вобщем, ближе к концу на одном из пленарных заседаний я утром застаю такую картину: сидят в президиуме две колоритные старухи. Одна – крашеная брюнетка, стриженая, в прошлом кудрявая, с брезгливым выражением желтого, длинного, какого –то деревянного, лица. Другая, блаженненькая, добренькая, седенькая, с маленьким личиком как печеное яблочко, похожа на старого герцога из «Собаки на сене». Первая оказалась европейской звездой, бывшим (до Кучуради) Президентом ФИСП, прославленным итальянским философом мирового класса, одним из отцов–основателей постмодернизма, Эвандро Агацци. Вторая – каким–то известным корейцем, кажется, Чу, одним из первых выпускников Seoul National. Что они докладывали, совершенно не помню, хотя слушала очень внимательно и заинтересованно. Знаю, что Агацци говорил о необходимости разработки аксиологического аспекта философии науки; а вот Чу… Пришлось потом опять лезть в сборник абстрактов.

При закрытии, как и при открытии конгресса, прошел грандиозный концерт. Если первый был этнический, то последний уже в классике. Необычайное совершенство их сценического и, в особенности, музыкального искусства превзошли мое воображение. Концертами сопровождался и каждый прием, банкет, фуршет, и пр., оставляя то же ощущение недосягаемого мастерства, будь то церемониальный танец, труба или барабаны, джаз или классика. Один только номер был комичный: когда корейская сторона давала банкет в честь российской делегации, последним номером объявили «барыню». И по сцене заскакал щуплый и старенький, черненький, морщинистый танцор, весьма воодушевленный, чьи движения, безусловно, были боем с тенью на получение черного пояса в тхэ–квон–до.


К сожалению, у меня «там» часто, и небезосновательно, возникало жванецкое ощущение, что я «НЕ ТАМ где –то все время». Что «все люди» гуляют по ночному Сеулу, ужинают в дорогих ресторанах, играют в рулетку и выигрывают; ездят в Национальный парк, в Корейскую деревню, в главные музеи и дворцы, ЛАЗАЮТ по всей стране от Желтого до Восточного моря, – а я все не попадаю, неудачница, в самое «яблочко». Интересничаю, хочу всех перемудрить, отхожу от толпы, окружающей гида – и проигрываю. Почему я не поехала в дискотеку, когда все поехали, включая Андрея? Все на северный рынок – а я на секцию. Все на южный – а я на секцию же. Зачем я якшалась с отставным министром и доигралась до того, что он подарил мне аметистовый браслет? Почему я не пошла, как хотела вначале, в spa–салон с теми дамочками? Почему я ни разу не напросилась в компанию с Володей и Вадимом, которые мне очень нравились, а встречалась с ними только по делу, на заседаниях или до, если готовила перевод? Или вот, – скажу уж, чего там, – на полдороге в Сок Чхо все пошли в музей… и потом в кафе, а я так и проторчала у дороги, пританцовывая под тихую музыку возле каменного черного медведя в натуральную величину, у подножья десятка неких идолов типа монгольских!

Почему Валентин, обещавший еще в Казани, что мы с ним «убежим с конгресса, который не обещает быть интересным», и поедем смотреть страну – почему он не выполнил своего обещания, даже попытки не сделал, а поехал куда – то с какой – то неведомой мне «хорошей компанией»? Почему Натан наблюдал наверху у телебашни шествие с мечами – а я внизу болтала с таксистом, почему на его слайдах уличные представления, маскарады, огромные горы с форсируемыми реками – А Я ВСЕ НЕ ТАМ ГДЕ–ТО?! Перевожу, перевожу… вскакиваю для этого каждый день в семь утра… ночью пялюсь в телевизор… вечером брожу под муссонным дождем… днем ищу подарки для родни на пустых выжженных душных улицах с закрытыми витринами… сижу в скверике у неведомого университета… пикируюсь с Валерой Коноваловым, с Морозовым, с бизнесменами, женами, с каким–то одесситом… зачем? Двести спин передо мной, гида не видно и не слышно, и я, одна из всех, иду в обратную сторону или поперек, авось самостоятельно увижу что–то стоящее… не тут–то было.

Тем не менее, действуя проверенными способами выращивания жемчуга из песка, кое–что интересное и занимательное я тоже переживала. Во–первых, благодаря переводческой деятельности, я посетила больше всех секций и слышала самые разные выступления от политиков до медиков, от йогинь до феминисток. Во–вторых, я изучила географию кампуса тоже, кажется, лучше всех наших, потому что все, как правило, сколько–то посидев на «своей» секции, направляли стопы в город и страну. Далее, общение: английский язык позволял заводить любые знакомства, беседовать на любые философские и не–философские темы и заниматься чем угодно, вплоть до интервьюирования первых корейских лиц (на это интервью я как раз не пошла: переводила Мустафе). Прямо говоря, люди: не хотела бы – не переводила бы. Мне очень нравилось там, на самом Конгрессе.

И были разные смешные курьезы. Например, обретя штук пять–шесть тяжелых книжек, я решила купить для них рюкзачок. Таковые продавались, я видела, у подножья горы, у ворот при входе в кампус. Выбрав свободное время, я побрела туда, медленно, потому что жарко, и все мне вроде бы удавалось: внизу была плотная тень платанов, несколько немногословных торговцев и нехитрый их товарец, рассчитанный на студентов. Могу сказать, что я честно пыталась там «прикупить красивых футболок», чтобы потом их вручить своим мужчинам, – сыновьям и брату, – но это мне не удалось. Однако рюкзачки были; почему–то я выбрала черно–красный, хотя все остальные багажные вещи были хаки–беж. И вот иду это я с новым рюкзачком вверх по горе обратно в Центр, что, как вы понимаете, в 20 раз сложнее, чем вниз. Небо сияет, цикады вопят, тени мало, зной пригибает к земле настолько, что пришлось присесть на скамеечку на автобусной остановке. Отдохнула, полезла выше, и тут слева от меня останавливается такси, водитель высовывается по пояс и начинает У МЕНЯ ПО–КОРЕЙСКИ СПРАШИВАТЬ ДОРОГУ. Я сначала потеряла дар речи. Потом отмерла и говорю ему: мужик! Ты на профиль мой посмотри! Сильно я похожа на кореянку? Тут из–за водителя высовывается пассажир, и, по счастью, по –английски, осведомляется, где тут будет здание номер три. И началось классическое рождение истины. Как некий Шива, я указала руками сразу в шесть сторон света, потом сузила радиан, и в конце объяснений выходило, что здание № 3 либо на северо–западе, внизу под горой, в самом начале кампуса, потому что я там замечала building № 19, либо, наоборот, на юго–юго–востоке, на другой горе, где есть мультимедийный центр, building № 83, либо уж возле главного нашего Культурного Центра, здание № 72, вот сейчас налево и напротив… Водитель кивнул, поблагодарил по–корейски; такси скрылось в направлении здания № 3, а я спряталась и боялась этого пассажира весь тот день.

Интересное дело, у них таксисты не знают города!! Называешь адрес – no, madam, I don’t know this! И ведь у них навигаторы стоят; спрашиваешь: парень, тебе что, деньги не нужны? или ты не таксист? это вот этот самый район, где ты сейчас стоишь, просто шесть станций метро вправо через Реку, вот и все! no, madam, I don’t know this… только свой дистрикт.

Или вот: шестого числа выбралась я самостоятельно, следуя точным указаниям одного умного студента, – он и инструкцию дал, и схему транспортную, – на Инсадонг, главную торговую улицу. Об этой вылазке я много раз здесь принималась рассказывать, надо уж завершить. Время для похода я выбрала самое что ни на есть подходящее: два часа пополудни. Жара, наверное, за 50°. Пешком полчаса до метро; долгая езда; пересадки; выхожу – вот она улица; пуста!!! Ни одной открытой лавчонки, ни одной разносчицы, – плотно захлопнутые двери, закрытые витрины, опущенные жалюзи: от солнца, что пылает, кажется, прямо в мозгу. Тени нет, улица лысая. Тень есть впереди, обширная, на целый квартал: скорее туда! Это оказался парк какого–то очередного университета, их в Сеуле масса. Но мне же нужно купить сувениры! Никакой другой возможности не было и уже не будет, наутро мы уезжаем!! Сворачиваю в боковую, круто взбирающуюся вправо от Инсадонг улочку; ничего; все закрыто! Как в любом южном городе, жизнь здесь начинается, когда остывает день… нет, вот витрина, открыта: jewelry! Туда!!! Цены? Цены – … $ 2000, $ 5000… В отчаянии я еле ползу дальше, переваливаю холм, благо это теневая сторона, – и вдруг впереди открывается чудесный, серо–мшисто–зеленый и ало–красный, правильный деревянный дворец с длиннейшей оградой вокруг! А у меня, сами понимаете, фотоаппарат остался в отеле…

Словом, я отдышалась на лавке, дошла почти до дворцовой ограды, посмотрела на бесенят на коньках кровли, свернула вправо и большим квадратом вернулась к входу в метро. И там, во–первых, молодые продавцы в ходе какой–то своей торговой акции угостили меня на углу холодным café con lecho, а во–вторых, с досады я дернула и потом пнула ближайшую дверь некой лавки, даже хижины, первого бунгало на Инсадонг – и дверь открылась! Там обнаружились две милые девушки, также попивающие ледяной café con lecho, кондиционер и достаточно дорогие бижу. Купив, по тоскливому упрямству, ровно не то, что хотела, – какую–то аляповатую цветную вьетнамскую брошку и подвеску с нелепым сочетанием мелкого белого жемчуга, темных гранатов и серебряной цепочки с колечками и двумя топазами средней величины, я покинула Инсадонг навсегда.

…Но к приему, который задавал молодой и красивый мэр Сеула, я свято готовилась. Купила серое мягкое платье (хотя продавец настоятельно рекомендовал мне другое, шелковое, в черно–белых кругах); и – светло–серые блестящие туфли–босоножки, открытые, с бантиком, каковых я не могла найти несколько десятков лет, и каких нет просто ни в одной стране мира. А в Корее есть!

Опалы у меня уже были; и все было бы просто блестяще, если бы то новое платье я перед банкетом успела еще и погладить… но я не успела.

Ну и бог с ним. Вряд ли кто – то обратил на это внимание, заметил; куда там! 2500 человек народу! И самого разного, включая совершенно сумасшедших и точно уж мятых йогинь, никого не хочу специально обидеть!

…Приглушенный свет; огромный зал; дорогой шелк, фарфор, мягкий блеск приборов; шикарный концерт; семь перемен блюд; речи, тосты, разнообразие, однообразие большого и важного празднества… платье я погладила только на другой день.

…Когда мы покидали, наконец, Сок Чхо, на высокой палубе дребезжащего и воняющего голенастой трубой бывшего белого парома, и вокруг нас простирался и пенился синий ультрамариновый простор, вверху плавилось солнце, в лица бил горячий ветер, и мы все были словно бы пьяны от усталости, обилия впечатлений и возбуждения, – я старалась удержать перед внутренним взглядом неповторимые краски Кореи, яркие и нежные, чтобы, когда понадобится, удаляться в этот угол души и обретать там мудрое спокойствие, равновесие и красоту.


На улице сейчас – вылитый ноябрь. Все, кто мог заболеть, заболели. Но у меня в душе – прохладный пруд с золотыми и красными рыбами, простые деревянные мостки и поручни, горячий свежий и ласковый воздух, а вокруг пруда – ивы, ореховые деревья, акации, древесный можжевельник, цветы бессмертия и – несгибаемый гинко, символ духа моей Кореи. Солнце, небо, высокое облако, чистота, тишь – только цикады скрипят; ровная дуга мостика, и я на нем. И мне так хорошо – просто прекрасно! Нет, я, наверное, не вернусь туда; мне же еще надо в Венесуэлу, и потом в Афины… но это, верно, и не нужно. Никогда не закроется в моей душе этот заповедный сад, прелестная страна, родина трудолюбивого и умного народа, – страна Утренней Зари. Будь благословенна, за все благодарю Тебя, Корея!

(Золотистый бамбуковый прорезной веер с розовым цветком на северной стене).

Философский поезд

…Пять лет назад ушел в Стамбул специально зафрахтованный пароход: он повез российских участников на XXI–й Всемирный Философский Конгресс. Понятно, что судно это сразу получило название «Философский пароход». В 2005 г., когда мы путешествовали по Греции, у нас был «Философский автобус». Прошлым летом, когда наши ездили в Италию, тоже по линии РФО (я, по понятным причинам, с ними не была), это был «Философский самолет» и «2–й Философский автобус».

А нынче вот – Культурно–просветительская акция «Философский поезд». Она началась, собственно, с пересечения границы в Зарубино, куда мы прибыли на пароме из Сок–Чхо; тогда уже определились соседи по будущему купе, пристрелялись первые планы Круглых столов и т.д. Там было около семи десятков наших, а также одна немка, один словенец, один кореец, два китайца, два испанца (и две испанки, их супруги), один из них – мой любимый Томас Мариано Кальво Мартинес; три турчанки, в их числе знаменитая Иоанна Кучуради; четыре… нет, четверых одинаковых иностранцев–философов не набралось. Соотечественников же было не то шесть, не то восемь десятков, цифры разнятся.

Наш философский поезд состоял из четырех вагонов, один из них, салон, с удобными креслами, низкими столиками и стойкой, где расположили выставку книг, служил для проведения встреч, бесед и Круглых столов. В трех–четырех я участвовала: 1) философия будущего, проводил Андрей Дмитриевич Королев; 2) роль женщины в философии (до этого не дотянули, засели на феминизме), затеяла одна из турчанок, Гюльриз, кажется; 3) война в Грузии (лекция Сергея Александровича Маркова, думца–единоросса); 4) эрос и экономика, солировала Вальтрауд Эрнст. На ее доклад я опоздала: я уже перевела часы, а она еще нет. Застала только вопросы и комментарии. Nothing strikingly new. Да; еще была непонятная трехчасовая беседа с политическим обозревателем Виктором Товиевичем Третьяковым, точнее, его лекция; ни слова не запомнилось. Но умно.

На каждой запланированной остановке, во всех главных городах Дальнего Востока и Сибири, на Урале, наш «поезд» из четырех вагонов отцепляли, отгоняли в тупик, а к вечеру прицепляли к другому, подходящему по времени отправления составу. Никаких сложностей долгой езды я не ощутила, все было хорошо, посильно, даже весело и интересно – если бы не долгое отсутствие горячей воды и того, что с ней связано. Все остальное было просто классно.

***

В Зарубино я, наконец, сподобилась искупаться в Тихом океане. На самом деле, в тихой бухте с прозрачной серо–зеленой очень теплой водой в окаймлении раскаленных темно–серых валунов и гальки, а повыше – с пересохшей травой, пыльно–пепельной дорогой, каким–то неярким кустарником и подступающими серо–синими коническими сопками. Я сожгла подошвы ног до пузырей, когда была вынуждена пройтись по камушкам… но все равно, там было здорово. Сланцы мне одолжила тогда Елена Борисовна Золотых – та, что знает возраст Олимпа. Та, что заметила однажды: ведь мы проехали по всем основным православным странам. (Та, что в Греции обрела редкого цвета полушубку). А желтую майку для купания – Галина Коломиец. Жалели меня люди!

…Чистое безоблачное небо, истинно корейский зной и far niente на три часа. Долгое–долгое купание. Славно было и побродить по открытому месту, отдохнув от тесноты задраенной каюты парома.

После хорошего русского простецкого Зарубина, где мы услышали родную речь не только друг от друга, и где был настоящий, только огромный, татарский пəрəмəч в местной кафешке, – нас ждал еще длинный переход до Владивостока.

На пароме я освоила корейский способ отдыха: лежа на полу, на циновке, точнее, на тонком стеганом одеяле. Приспособила к этому и соседку Вальтрауд (Эрнст), стриженую немку –подростка лет 44 – х, и так мы вели более –менее философскую беседу, что –то там о рациональности. Другая наша соседка, пожилая турчанка Зухал Кара –Карахан из Измира, постоянно исчезала: восстанавливалась со своими соотечественницами. Так же вела себя и четвертая, Марина; она все время искала какую–то свою подругу. Вальтрауд тоже обыкновенно порхала по всему парому, так что я часто могла быть одна. Но тянуло на палубу, даже сквозь пресловутую усталость, – потолковать, пообщаться, посмотреть на разлегшийся в немыслимой раме океан. Волны, ветер, простор; ультрамарин постепенно уступил место серо – голубой вуали. Были моменты, когда линия горизонта скрывалась в белесой дымке, море сливалось с небесами, став каким –то светящимся эфиром, и мы говорили, что это философский туман, туман, подобный философии.

3 сент. 2008 г.

В Казани дожди и не более +12°. Так же было в Новосибирске, когда мы добрались туда после красноярской жары. Отвратительная погода испортила пребывание в Академгородке – коммунистическом обществе братьев Стругацких. Однако плохая погода поразила меня в самое сердце еще во «Владике» – Владивостоке.

***

…В сизо–сиреневых сумерках по краю океана заплавали темные на серой воде громады островов. Мы все вылетаем на палубу, как по команде «аврал!!», когда по народу разносится весть: ОСТРОВ РУССКИЙ! Это – наша родина, это далеко, но остров–то нашенский!! На вид просто большая сопка, достаточно угрюмого вида. Пошел мелкий дождь, смешиваясь с брызгами волн. Стемнело. Люди стали напрашиваться в гости в те каюты, которые находились по правому борту и имели иллюминаторы: не прозевать швартовку. Наступила черная ночь; в ней через время обозначились цепочки костровой пыли, которые приближались, удлинялись и увеличивались, набирали интенсивность и, наконец, стали портовой гаванью, а над нею, вторым и третьим фестонами, – и собственно «городом нашенским», желанным и нежеланным Владивостоком.

Нежеланным – для меня – только потому, что это было занавесом Кореи. А вообще–то говоря, посмотреть на этот самый дальний город на самом дальнем востоке очень хотелось!

Паром опоздал прибытием часа на три. Терпеливые встречающие из местного философского общества полночи дожидались нас, чувствуется, на последних силах. С невиданным подъемом духа мы поволокли смертельно надоевший багаж вниз, с высокой грузовой палубы парома, радуясь, что это в последний раз: в поезде его уже можно будет оставить, а выходить на конференции с одной маленькой сумочкой.

На страницу:
3 из 6