Непокорная фрау Мельцер

– С тобой все в порядке, Эльза? – вежливо спросил он.

– Конечно. Спасибо, что спросил, Лео. Уже стало лучше…

Он внимательно посмотрел на нее, потому что не сразу понял слова. Видимо, потому, что у нее не хватало нескольких зубов. Что ж – они скоро вырастут. У него тоже недавно выпали два молочных зуба, и теперь там росли новые.

– И мы все рады, что ты снова с нами, Эльза! – обратилась к ней повариха. Эльза кромсала лук и улыбнулась, не открывая рта.

– Не хочешь попробовать имбирные пряники, малыш? – улыбаясь, спросила Герти. – Мы вчера испекли немного. К Рождеству.

Она положила нож и вытерла пальцы о фартук, а затем побежала в кладовую. Герти была стройной и быстрой, как ласка. Даже быстрее Ханны, но вдобавок к тому она была еще и умнее.

– Принеси и банку с ореховыми колечками! – крикнула вдогонку Брунненмайер. – Можешь взять несколько штук для сестры, Лео.

Герти вернулась с двумя большими жестяными банками, поставила их на стол и открыла. Сразу же воздух наполнился чудесным ароматом рождественских специй, вытесняя запах лука, и Лео сглотнул потекшие слюнки. Он взял два больших пряника, звезду и маленькую лошадку, а также четыре ореховых колечка. Помимо фундука в них был еще и миндаль. И карамель. Когда надкусываешь его, корочка приятно хрустела на зубах. Внутри колечки были мягкими и сладкими. Лео сразу проглотил свою порцию сладкого, быстро отправив печенье в желудок, откуда их не мог забрать никто, даже госпожа фон Доберн. С долей Додо было сложнее, он завернул пряничную звезду с двумя ореховыми колечками в свой платок, но звезда была слишком большой, и упаковка не помещалась в кармане брюк.

– Нужно просто разрезать звезду, – предложила Герти. – Будет обидно, если ее съест не тот человек.

Кухарка ничего не сказала по этому поводу, она отложила капустный салат в сторону и взяла миску с картофельным салатом, который перемешивала двумя большими деревянными ложками. Те, кто знал ее, могли понять по резким движениям, что она раздражена. Лео спрятал хорошо свернутый платок и подумал, стоит ли осторожно попросить мышеловку. Но теперь, когда на кухне сидела Эльза, лучше было этого не делать. Эльзе нельзя было доверять, она всегда шла на поводу у сильнейшего, и, к сожалению, бабушка безоговорочно доверяла госпоже фон Доберн.

– На ужин будут сосиски?

– Возможно, – загадочно молвила Герти.

– Я уже чувствую их запах! – хитрил Лео.

– Не ошибись, малыш!

На кухню вошел Юлиус и, увидев Лео, удивился.

– Там по коридору бегает землеройка, парень, – сообщил он. – Смотри, чтобы она тебя не укусила.

Лео сразу понял. Гувернантка оставила Додо практиковаться на фортепиано в красной гостиной и поднялась в свою комнату, чтобы быстро выкурить сигарету. Теперь нужно быть осторожным, если он не хочет встретиться с ней лицом к лицу.

– Мне пора идти. Спасибо за печенье.

Лео улыбнулся всем, быстро пощупал свой полный карман брюк и потом подкрался к служебной лестнице вверх.

– Как жаль, – услышал он слова Брунненмайер. – Они обычно сидели все вместе на кухне и веселились. Лизель с двумя мальчиками, Хенни и близнецы. А теперь…

– Господским детям не место на кухне, – возразил Юлиус.

Лео больше ничего не слышал. Тем временем он добрался до двери на второй этаж и через узкую стеклянную вставку заглянул в коридор. Все чисто – она должна быть в своей комнате. Вообще-то это была комната тети Китти, но, к сожалению, та переехала, и бабушка поселила там фрау фон Доберн. Чтобы гувернантка всегда была рядом с детьми!

Осторожно открыв дверь, он проскользнул в коридор. Если ему очень не повезло, госпожа фон Доберн заметила, что его нет в детской комнате, и теперь ждала его там. Она любила это делать. Ей нравилось появляться именно тогда, когда ее не ждали, потому что считала себя ужасно умной.

Лео решил все же вернуться в детскую и в случае чего соврать, что ему нужно было выйти. Он шел осторожно, крадучись, и шаги едва были слышны, но против скрипа половиц ничего поделать было нельзя. Едва он добрался до двери, рука уже лежала на ручке, как услышал позади себя скрип открывающейся двери.

Не повезло. Огромное невезение. Он обернулся, стараясь не выглядеть застигнутым врасплох. Но тут же застыл в изумлении. Госпожа фон Доберн вовсе не выходила из своей комнаты. Она была в спальне его родителей.

На мгновение Лео почувствовал болезненный укол в груди. Ей не позволено там находиться. Ей там нечего было искать, эта комната была запретной даже для Додо и него. Она принадлежала только его родителям.

– Что ты делаешь в коридоре, Леопольд? – строго спросила гувернантка.

Как бы сурово она ни выглядела, он сразу заметил, что ее шея стала совершенно красной. Уши тоже, наверняка, но их не было видно, потому что их закрывали волосы. Фрау фон Доберн прекрасно понимала, что ее поймали. Эта злобная стерва шпионила в спальне его родителей!

– Мне нужно было в туалет.

– Тогда иди и переодевайся сейчас же, – сказала она. – Я позову Додо – мы перед ужином погуляем по парку. – Он все еще стоял в коридоре и смотрел на нее. Со злостью. С обидой. С упреком. – Что-нибудь еще? – спросила она, подняв тонкие брови.

– Что вы там делали?

– Твоя мама позвонила и попросила меня проверить, не забыла ли она на тумбочке свою красную брошь, – ответила гувернантка. Это было так просто. Взрослые были такими же большими лжецами, как и дети. – Мы же не хотим беспокоить твою маму этой глупой историей с окном, не так ли, Леопольд? – напомнила гувернантка.

Госпожа фон Доберн улыбнулась. Лео еще многому предстояло научиться. Взрослые были не только большими лжецами, но и бессовестными шантажистами.

Он оставил ее в неведении, не ответив, а просто побежал к лестнице. Внизу, в прихожей, уже ждала Герти с его коричневыми кожаными ботинками и зимним пальто. Додо неохотно стянула шерстяную шапочку, которую Герти натянула ей на уши.

– Я ненавижу гулять, – прошептала она Лео. – Я ненавижу это, я ненавижу это, я….

– Держи! – Он достал из кармана брюк платок с печеньями и протянул ей.

Додо сияла. Она засунула в рот ореховое колечко и жевала с полным ртом.

– Уже идет? – спросила она, едва выговаривая слова и вытаскивая кусок имбирного пряника в форме звезды.

– Не-а, не спеши. Стоит перед зеркалом и наводит красоту. У нее много работы.

10

Щеки Элизабет пылали. За праздничным рождественским столом в гостиной было невыносимо жарко. Возможно, этому способствовало и большое количество шнапса, который в здешних краях употребляли до, между и после еды. Тетя Эльвира объяснила ей, что это необходимо – из-за жирной пищи.

– Выпьем за святого младенца Христа в яслях! – воскликнул сосед Отто фон Трантов, поднимая бокал красного французского вина.

– За Младенца Христа…

– За Спасителя, который родился сегодня….

Элизабет подняла тост вместе с Клаусом, с госпожой фон Трантов, затем с тетей Эльвирой, с госпожой фон Кункель и, наконец, с Риккардой фон Хагеман. Темно-красное вино искрилось в свете свечей, а полированные бокалы тети Эльвиры издавали мелодичный звон. Отто фон Трантов, владелец обширного имения близ Рамелова, многозначительно улыбнулся Элизабет через край своего бокала. Она улыбнулась в ответ и постаралась сделать лишь маленький глоток бургундского. За это время она побывала на нескольких таких померанских пирах. Каждый раз на следующий день ей было ужасно плохо.

– Для хозяйки имения ты удивительно плохо переносишь застолья, моя дорогая, – беззлобно заметил Клаус, когда она ночью встала с супружеского ложа, бледная и стонущая, и с трудом, волоча ноги, дошла до ванной. На этот раз с ней ничего не должно было случиться, она будет осторожна.

– Это настоящая рождественская ночь, Эльвира, – заметила Коринна фон Трантов, статная дама около сорока лет, но выглядевшая старше из-за седеющих волос. – Сосульки свисают с крыши, одна за другой, как солдаты…

Все посмотрели в окно, где в свете фонаря было видно, как по заснеженному саду словно в вальсе танцуют крупные снежинки. Было около 15 градусов ниже нуля, собакам в конуру положили сена, чтобы они не замерзли. На что Лешек заметил, покачав головой, что не стоит баловать собак. Волки в лесу зимуют без сена. Но Клаус любил своих собак, которых он тренировал для охоты, и Лешеку пришлось подчиниться.

В конце праздничного стола по старой традиции сидели молодежь и те служащие, которые имели право праздновать вместе с хозяевами. Трантовы привезли с собой пожилую гувернантку, госпожу фон Боденштедт, которая строго следила за шестилетней Мариэллой и ее одиннадцатилетней сестрой Гудрун. Рядом с туго затянутой в корсет гувернанткой сидел библиотекарь Себастьян Винклер в своем коричневом потертом пиджаке, а по бокам от него – двое взрослых отпрысков семьи Кункель, Георг и Йетте. Георг Кункель, известный дамский угодник и бездельник, бросил учебу в Кенигсберге, но поскольку его отец был еще очень бодр, Георг больше заботился о приятных сторонах жизни, чем об имении своих родителей.

В отличие от брата Йетте была скромной девушкой. В свои двадцать шесть лет она уже давно была готова для замужества, но поскольку не отличалась особой красотой, серьезных претендентов на ее руку пока не было. Себастьян, чувствовавший себя не в своей тарелке за большим столом, завел с ней разговор о померанских рождественских традициях, отчего ее глаза загорелись. Элизабет, которую полностью захватила своими разговорами госпожа фон Трантов, время от времени внимательно смотрела через стол на Себастьяна. Ей совсем не нравился восторг, который он вызывал в душе своей соседки по столу. Конечно, библиотекарь, да еще и простого происхождения, не годился в зятья для семьи ее соседей. Но если бы она всецело сконцентрировалась на Себастьяне и других претендентов не появилось…

– Ах! – воскликнул Эрвин Кункель. – Жареный гусь! Я ждал этого с самого утра! С каштанами?

– С яблоками и каштанами – как и полагается!

– Восхитительно!

Здесь, в деревне, не было домашнего слуги, разные тарелки ставила на стол пышнотелая кухарка, после чего обычно хозяин дома разделывал жаркое, а хозяйка передавала ему тарелки. Лиза ничуть не сердилась, что тетя Эльвира отняла у нее эту роль, но Клаус выполнял свои обязанности с большим удовольствием. Под пристальным вниманием всех присутствующих он наточил разделочный нож, а затем аккуратно, как хирург, отделил мясо жареной птицы от костей. Разрез за разрезом, восхитительно ароматный, хрустящий рождественский гусь распадался под его ножом на порции, готовые к подаче на стол.

Лиза, которая уже несколько лет обходилась без тугого корсета и носила только легкий лиф, глубоко вздохнула и подумала, не лучше ли ей пропустить этот блюдо. Суп из утиных потрохов, копченый угорь и салат из сельди, а затем олений окорок с клецками и соусом из чернослива – это уже было подвигом. Когда она подумала, что после жирного жареного гуся будет сливочный пудинг и булочки с творогом, ей стало плохо. Как вообще возможно, что эти люди могли запихать в себя столько жирной еды? В Аугсбурге они тоже не голодали на Рождество, но там не было такого огромного количества различных кушаний. Так же, как и постоянного употребления шнапса. Теперь она поняла, почему покойный дядя Рудольф всегда брал с собой бутылку водки, когда приезжал с Эльвирой в Аугсбург с традиционным визитом на Рождество.

– За Рождество! – громко крикнул Клаус фон Хагеман и поднял свой стакан с водкой.

– За наше немецкое отечество!

– За кайзера!

– Да! За нашего доброго кайзера Вильгельма. Да здравствует он! За здравие! За здравие!

Клаус удивительно быстро приспособился к местным условиям. Он немного пополнел, обычно носил высокие сапоги и брюки для верховой езды, а также куртку из шерстяной ткани. Две операции в берлинской клинике Шарите, проведенные знаменитым доктором Жаком Жозефом по прозвищу «Носовый Жак», вернули его искалеченному лицу человеческий облик. Хотя шрамы от ожогов все еще были видны на щеках и лбу, ему посчастливилось сохранить зрение. Волосы на голове также постепенно начали отрастать. Но прежде всего он был полностью поглощен своими обязанностями управляющего имением. Даже больше, чем профессия офицера, эта работа была словно специально создана для него. Он весь день был в дороге, заботился о полях, лугах и скоте, торговал с крестьянами, соседями, лесопромышленниками и с окружной администрацией, а вечером даже успевал вести бухгалтерские книги.

Элизабет знала, что спасла ему жизнь, переехав в Померанию. Жизнь изуродованного войной калеки без перспектив профессионального будущего и без гроша в кармане не пришлась бы Клаусу фон Хагеману по вкусу, рано или поздно он пустил бы себе пулю в лоб. Элизабет это чувствовала, именно поэтому она сделала ему такое предложение. Клаус быстро раскусил ее любовь к Себастьяну Винклеру, в таких делах он был наделен верным чутьем. Но он вел себя корректно, ни словом не обмолвился о ее визитах в библиотеку. Супруги фон Хагеман соблюдали традиции, они спали на старых резных супружеских кроватях, где когда-то спали дядя и тетя. После того как Клаусу сделали вторую операцию и его новый нос немного зажил, он временами заявлял о своих супружеских правах. Элизабет не противилась – зачем? Он все еще был ее мужем, а также хорошим и опытным любовником. К сожалению, мужчина, о котором она мечтала, не делал никаких попыток соблазнить ее. Себастьян Винклер сидел наверху в библиотеке и писал свою хронику.

– Хрустящую косточку, Лиза? Лучше возьми с ней две клецки. Красная капуста с яблоками и копченым беконом….

Остальное она уже не слышала. При виде полной тарелки, которую тетя Эльвира поставила перед ней, Элизабет вдруг стало плохо. О боже – ей ни в коем случае не нужно было пить вино до дна. Она подняла взгляд и заметила, что празднично накрытый стол с горящими свечами и сверкающими бокалами начал кружиться перед глазами. Она видела только коричневого жареного гуся, которого Клаус поддевал разделочным ножом и острой вилкой. В бессилии она вцепилась пальцами в свисающую белую скатерть. Только бы не упасть в обморок. Или – что было бы еще хуже – вырвать прямо на полную тарелку.

– Тебе нездоровится, Элизабет? – услышала она голос свекрови.

– Я… я думаю, мне нужно немного свежего воздуха.

Ее руки были холодны как лед, но головокружение немного утихло. Ясно было одно: если придется еще долго видеть и нюхать этого жареного гуся, с ее желудком случится что-то ужасное.

– О… Может, мне лучше пойти с тобой, дорогая? – спросила госпожа фон Трантов, которая сидела рядом с ней.

По ее тону можно было понять, как ей не хочется отрываться от своей тарелки. Но Элизабет отказалась.

– Нет-нет. Продолжайте ужинать. Я сейчас вернусь.

– Выпей лучше водки или сливовицы, это укрепит желудок.

– Большое спасибо, – вздохнула Лиза и поспешила покинуть гостиную.

Уже в прохладном коридоре ей стало лучше. Как приятно было двигаться, а не сидеть за праздничным столом, зажатой между едящими и пьющими спиртное людьми. Впрочем, кухонные запахи, витающие здесь, ей тоже не понравились, она открыла входную дверь и вышла на заснеженный двор. Одна из собак проснулась и начала лаять, следом в сарае начали гоготать гуси, затем домашний скот снова успокоился. Элизабет вдохнула в легкие холодный, чистый зимний воздух и почувствовала, как стучит ее сердце. В свете двух фонарей, висевших справа и слева от входа, она могла видеть разыгравшуюся метель. Ветер гнал снег в сторону усадьбы, и было видно, как белые сверкающие сгустки срываются с крыши сарая и клубятся по двору. Холодные хлопья опускались на ее разгоряченное лицо, щекотали шею и декольте, путались в заколотых волосах. Это было необычайно красивое и величественное зрелище. Ее желудок успокоился, приступ тошноты прошел.

В конце концов, все произошло только потому, что эти люди ужасно действовали ей на нервы. Здесь было принято по праздникам приглашать соседей и самим наносить визиты. Немногочисленные землевладельцы в округе вели довольно одинокую жизнь на равнинной местности в течение всего года – так что, по крайней мере, праздники должны быть светским и кулинарным событием.

«Ты привыкнешь», – сказала ей тетя Эльвира.

Но между тем богато накрытые столы, постоянные разговоры о слугах и деревенских жителях, а главное, бесконечные охотничьи истории с каждым годом отталкивали Лизу все больше и больше. Это был не ее мир. С другой стороны, а где был ее мир? Место, которое было предназначено для нее в этой жизни?

Она прислонилась спиной к деревянному столбу крыльца и скрестила руки на груди. Рождество на вилле – как давно это было. Ах, без папы никогда больше не будет так, как в ее детстве. Сегодня, в первый праздничный день, они наверняка все сидели в красной гостиной в веселой компании, конечно, там был Эрнст фон Клипштайн, а также Гертруда Бройер – свекровь Китти. Возможно, также ее золовка Тилли. Мама писала, что Тилли уже сдала экзамен по физике в Мюнхене, важный промежуточный шаг к государственному экзамену. Тилли была одной из немногих женщин-студенток медицинского факультета, она была амбициозна и твердо решила стать врачом. Лиза глубоко вздохнула. Бедная Тилли. Наверное, она все еще втайне надеялась, что ее доктор Мёбиус однажды вернется из России. Возможно, она так старательно училась только потому, что доктор поощрял ее к этому в те давние времена, когда они вместе работали в лазарете. Он был хорошим парнем, этот доктор Ульрих Мёбиус. Хороший врач и приятный человек. Когда они отмечали Рождество в лазарете, он так красиво играл на фортепиано…

Мари была единственной, кого действительно можно было назвать счастливой, с горечью подумала Лиза. У нее был ее любимый Пауль, ее милые дети, а теперь еще и ателье, где она шила и продавала одежду. На самом деле, это несправедливо, что у одного человека было так много, а остальные остались с пустыми руками. Но, по крайней мере, у Тилли было ее медицинское образование. А у Китти была маленькая дочь и ее живопись. Но что было у нее, Лизы? Если бы она хотя бы забеременела, но даже в этом счастье ей было отказано злой судьбой. Лиза почувствовала, как внутри нее поднимается знакомое, отвратительное чувство, что ее обделили, но изо всех сил старалась не обращать на него внимания. Это ни к чему не приводило, а только затягивало еще глубже. Кроме того, от него появляются уродливые морщины и тусклый взгляд…

Вдруг она вздрогнула от неожиданности, потому что за ее спиной открылась входная дверь.

– Вы простудитесь, Элизабет.

Себастьян! Он стоял на пороге и держал ее пальто так, что оставалось только его надеть. Мрачное настроение сразу же исчезло. Он беспокоился о ней. Он специально встал со своего места рядом с Йетте Кункель, оставив навязчивую соседку за столом, чтобы принести ей, Элизабет, теплое пальто.

– О, как вы внимательны. – Она позволила ему накинуть теплую одежду на ее плечи.

– Ну, мне нужно было выйти, и когда я шел через коридор, то увидел вас, стоящую у двери на снегу.

Ясно. Ну, это было не так романтично, как она полагала. Но все же. Было приятно почувствовать его руки на своих плечах. Пусть и ненадолго, потому что, накинув на нее пальто, он тут же сделал шаг назад. Это раздражало – неужели у нее проказа? Чума? Он мог бы хотя бы на мгновение задержаться рядом с ней, склониться к ее шее и запечатлеть поцелуй на обнаженной коже… Но такие вещи Себастьян Винклер делал только в ее фантазиях. К сожалению.

– Это очень неблагоразумно с вашей стороны, Элизабет. Вы можете подхватить воспаление легких, если выйдете разгоряченной из теплой комнаты на холод.

Теперь он еще и читает ей нотации. Как будто она сама этого не знала!

– Мне нужен был свежий воздух… Я плохо себя чувствовала.

Она расстегнула пальто на груди, притворяясь, что у нее все еще кружится голова. И действительно это сработало. На лице Себастьяна сразу же отразились сострадание и забота.

– Обжорство, которое здесь практикуется, крайне вредно для здоровья. И еще алкоголь, особенно этот русский шнапс, который пьют как воду. Вам нужно немного прилечь, Элизабет. Если хотите, я провожу вас наверх по лестнице.

Если бы Клаус сделал такое предложение женщине, исход был бы ясен с самого начала. Но Себастьян вежливо проводит ее вверх по лестнице и попрощается у двери спальни, пожелав ей скорейшего выздоровления. Верно? Ну, стоит попробовать.

– Что ж, я думаю, это хорошее предложение.

Они уже вошли в дом, как дверь в гостиную открылась и в прихожей появилась Йетте Кункель в сопровождении двух девушек Трантов.

– О, какой снег! – воскликнула Йетте. – Разве это не волшебно, как ветер гонит перед собой белые снежинки?

– Ветер в зимнем лесу гонит стадо снежинок, как хозяин, – декламировала одиннадцатилетняя Гудрун.

– Сказать надо было «пастух», а не «хозяин», дорогая Гудрун, – с улыбкой поправил Себастьян. – Ведь он, ветер, гонит стадо. Поэтому он должен быть пастухом.

Себастьян был учителем душой и сердцем и редко упускал возможность научить кого-то чему-то новому. Но он делал это с симпатией, подумала Элизабет.

– Да, точно, пастух. Пастух снежинок. – Гудрун засмеялась.

– Может, пойдем на улицу? Сейчас так хорошо на снегу.

Ее сестра покрутила указательным пальцем у виска и спросила, не сошла ли Гуди с ума.

– Но это замечательная идея! – воскликнула Йетти. – Я возьму свое пальто. И сапоги. Пойдем, Гуди…

Сумасшедшие женщины, подумала с раздражением Элизабет. Ночная прогулка по имению посреди метели. Надо же было придумать такую глупость! И конечно, они потащат за собой Себастьяна. Так что ему не удастся проводить ее до двери спальни… Ну да ладно, вероятно, все равно ничего бы из этого не вышло.

– Что здесь происходит? – Георг Кункель выглянул в полуоткрытую дверь гостиной. Его слегка туманные глаза свидетельствовали о том, что он выпил много красного вина.

– Они хотят прогуляться, эти сумасшедшие, – проинформировала его Мариэлла.

– Как замечательно! Вы тоже идете, моя дорогая?

Элизабет уже собиралась сказать нет, когда дверь распахнулась и в прихожую ввалился отец Георга, а за ним тетя Эльвира и госпожа фон Трантов.

– Что вы собираетесь делать? Прогуляться? Прекрасно! – взревел Эрвин Кункель. – Эй, слуги! Принесите факелы. Наши плащи, наши сапоги…

Только Лешек, прихрамывая, вышел из темного угла; горничные и кухарка были заняты приготовлением десерта на кухне.

– Факелы? – воскликнула тетя Эльвира. – Вы хотите поджечь мне амбар? Принеси фонари, Лешек. Скажи Пауле и Миене, чтобы принесли пальто и обувь.

В прихожей поднялась страшная суматоха, перепутали пальто и обувь, госпожа фон Трантов села в горшок с топленым маслом; две банки с консервированными сливами, стоявшие на комоде, разбились, а гувернантка закричала, что ее кто-то трогал. Наконец из прачечной вернулся Лешек с тремя зажженными фонарями, и компания, смеясь и ругаясь, вышла во двор. Собаки возбужденно лаяли, гуси снова проснулись, в конюшне ржал гнедой жеребец Кункеля.

– Следуйте за мной!

Тетя Эльвира шла впереди, держа фонарь как можно выше, остальные шли за ней вереницей друг за другом. Госпожа фон Трантов держалась за своего мужа, Эрвину Кункелю пришлось вцепиться в руку своей жены Хильды, так как из-за водки он уже не мог стоять, не то что ходить. Элизабет тоже присоединилась к процессии, а Себастьян, который сначала колебался, ее сопровождал. Только Кристиан фон Хагеман и его жена Риккарда, которая заявила, что не хочет менять обстановку, остались в доме. Правда, после сытного ужина ее свекор уже погрузился в глубокий сон.

Ледяной ветер доставил немало хлопот гуляющим, они подняли воротники пальто, а Георг Кункель пожалел, что не надел свою меховую шапку. Тем не менее холодный воздух подействовал отрезвляюще, визг и смех уменьшились, нужно было смотреть, куда ставить ноги в глубоком снегу. Очертания зданий вырисовывались, как тени; погнутые снегом ели превратились в бесформенные призраки; ночная птица, встревоженная шумом, на некоторое время зависла над ними, что навело Йетте Кункель на мысль, что это был Святой Дух Рождества. Коринна фон Трантов вспоминала, как холодно было Святому семейству в хлеву.

– В снегу и льду – подумать только!

– И даже не было огня. У них замерзли пальцы!

– Таким несчастным пришел Господь наш Иисус Христос в этот мир.

Элизабет не могла разглядеть лицо Себастьяна в полумраке, но знала, что сейчас он изо всех сил пытается взять себя в руки. Известие о том, что в Вифлееме не бывает метелей и отрицательных температур, было бы слишком разочаровывающим для романтических представлений дам.

– Вы в порядке, Элизабет? – тихо спросил он вместо этого.

– Немного шатает, но уже лучше.

О, теперь она была умнее. Он протянул ей руку, и она вцепилась в нее, позволив ему осторожно провести ее вокруг заснеженной тачки, которую кто-то оставил на дорожке. Как он был внимателен. И как весело он говорил сейчас – совсем не так, как наверху, в библиотеке, где обычно взвешивал каждое слово. Эта ночная прогулка открыла шлюзы, которые в остальное время он боялся распахнуть.