Непокорная фрау Мельцер

У ворот он в который уже раз заметил, что левая створка покосилась; кирпичный столб наклонился, и его придется заменить, сами большие кованые ворота, к счастью, были целы. Пауль решил при первой же возможности обсудить этот вопрос с мамой и окинул взглядом особняк, ярко освещенный несколькими наружными фонарями. Прямо перед парадными ступенями остановился конный экипаж. Скорее всего, это был виноторговец, у которого он заказал несколько ящиков красного и белого вина. Пауль был раздражен. Повозкам нечего было делать перед главным входом. Крестьяне или торговцы, доставлявшие продукты на виллу, обычно останавливались перед служебным входом, потому что именно там нужно было сгружать товары.

Однако подъехав к дому, он с удивлением обнаружил, что разгружают не ящики с вином, а наоборот, различные чемоданы и предметы мебели выносят из дома и грузят в повозку.

Пауль припарковал автомобиль прямо за экипажем и успел как раз вовремя, чтобы помешать Юлиусу поставить в повозку светло-голубую, обитую шелком банкетку.

– Что ты делаешь, Юлиус? Это же мебель из комнаты моей сестры!

Юлиус не видел его приближения и испугался неожиданного и резкого обращения. Он поставил банкетку на мощеную дорожку и глубоко вздохнул. По выражению лица слуги Пауль понял, что вся эта ситуация ему очень неприятна.

– Это делается по указанию вашей сестры, господин Мельцер, – сказал он растерянно. – Я просто выполняю то, что мне приказано.

Пауль сначала уставился на Юлиуса, затем опустил взгляд на маленькую симпатичную банкетку, обрамленную тонким шелковым воланом. Разве не она всегда стояла перед туалетным столиком Китти?

– Отнеси все обратно в дом! – приказал он ошеломленному слуге. Затем сам бросился по ступенькам, чтобы привести Китти в чувство. В прихожей он наткнулся на небольшой стол, который несли два молодых парня к выходу.

– Поставьте обратно! И больше ничего не трогайте! – рявкнул он злобно.

Один из парней повиновался, а другой нахально уставился ему в лицо:

– Мы просто выполняем свою работу, господин. Лучше не мешайте нам.

Пауль заставил себя сохранять спокойствие. Он знал таких молодых парней, некоторых из них сам нанимал на фабрику и имел с ними немало проблем. В семнадцать лет их отправили на войну, где они ожесточились, научились убивать, насиловать, уничтожать без малейших угрызений совести. Теперь они не могли найти себе место на родине.

– Я – хозяин дома, – сказал он спокойным, но уверенным тоном. – Поэтому не советую вам ничего предпринимать против моей воли. Иначе это может дорого вам обойтись!

Брунненмайер вместе с беременной Августой стояли у двери в подсобные помещения и испуганно смотрели на происходящее. Пауль лишь кивнул им и поспешил через прихожую на второй этаж.

– Китти! Где ты?

Никакого ответа. Наверху, на втором этаже, где находились спальни семьи, двигали мебель, и был слышен громкий плач Хенни. Он уже поставил ногу на лестницу, когда увидел, что мать вышла из красной гостиной.

– Пауль! Как хорошо, что ты наконец-то приехал.

Она выглядела расстроенной. Неужели мама плакала? О боже, семейная драма. Обычно он старался держаться в стороне от домашних раздоров на вилле.

– Что случилось?

Действительно, мама плакала. Она все еще держала в руке платок и вытирала глаза.

– Китти сошла с ума, – вздохнула она, – собирается покинуть виллу и вместе с Хенни переехать на Фрауенторштрассе.

Алисии снова пришлось утирать слезы, и Пауль понял, что дело здесь не столько в Китти, сколько в маленькой внучке. Мама была безумно привязана к внукам.

– И по какой причине, скажи на милость?

На самом деле он знал ответ. Новая гувернантка, Серафина фон Доберн. Почему мама наняла эту женщину, не обсудив сначала с Китти и Мари? По сути, Алисия сама навлекла на себя эту проблему.

– Я прошу тебя, Пауль, – сказала она, – поднимись наверх и приведи в чувство свою сестру. Китти меня не послушает.

У него не было ни малейшего желания делать это. Тем более что он знал свою младшую сестру: если она что-то задумала, то не позволит никому и ничему ее остановить. Он глубоко вздохнул. Почему Мари не занимается этим? И где был Эрнст, этот трус?

– Если бы Иоганн был жив, – прошептала мама в носовой платок, – Китти бы не посмела так поступить!

Пауль сделал вид, что не слышал этой фразы, и поднялся по лестнице на второй этаж. Папа! Он никогда бы не пустил эту Серафину в дом. Вообще-то папа никогда не любил подружек Лизы, на что у него были все основания.

Наверху в коридоре в беспорядке валялись чемоданы и коробки, детская кроватка Хенни была разобрана, ее детали опирались на комод, рядом лежали матрасы и постельное белье, ночной горшок, куклы и большая лошадь-качалка…

– Китти! Ты совсем сошла с ума?

Вместо его сестры Китти в коридоре появилась Мари с кипой детского белья в руках. За ней двигалась груда одежды, под которой Пауль не сразу увидел маленькую Герти. Все это тащили к большому дорожному чемодану Китти.

– О, Пауль! – воскликнула Мари, положив белье в открытый чемодан. – Мне так жаль… Сегодня все пошло наперекосяк.

Покачав головой, он переступил через коробки и ящики, чтобы пройти в комнату Китти.

– Я не совсем понимаю, почему ты помогаешь в этих безумных делах, Мари, – сказал он, проходя мимо. – Почему ты не попытаешься успокоить их обоих? Мама совершенно не в себе.

Мари с недоумением посмотрела на него, и он тут же пожалел о своих словах. Как глупо с его стороны обвинять Мари сейчас! Она, конечно, была виновата меньше всех.

Но ответ Мари дал ему понять, что он ошибался.

– Мне жаль, что приходится говорить тебе это, Пауль, – спокойно ответила она. – Но мама сама виновата. Она знает Китти с рождения и должна понимать, что не может так с ней обращаться.

Пауль молча принял обвинения в адрес матери. Мама утверждала, что все заботы о детях лежат на ней, поскольку Мари проводит весь день в своем ателье. Именно поэтому она выбрала гувернантку, которой полностью доверяла. Отчасти он мог понять эти доводы, но предпочитал не говорить их Мари.

Китти сидела на кровати со всхлипывающей дочерью на коленях и пыталась ее успокоить.

– Кукольный домик…

– Не-е-е-ет! Хочу остаться здесь!

– Но мое дорогое дитя. Бабушка Гертруда с нетерпением ждет встречи с тобой.

– Не хочу… бабу… Гертруду…

Китти раздраженно подняла голову и увидела в дверях Пауля. На этот раз она, казалось, была не в восторге от его присутствия.

– О, Пауль! – воскликнула Китти с преувеличенной радостью. – Представь себе, это глупое дитя не хочет переезжать на Фрауенторштрассе. Где у нее будет свой сад. И куда мы заберем все ее игрушки. – Сейчас она говорила больше для рыдающей Хенни, чем для брата. – И где я куплю ей чудесный кукольный домик. С настоящей мебелью в нем. И с освещением…

Пауль откашлялся и решил попытать счастья, даже если у него было мало надежды на успех.

– Ты действительно хочешь поступить так с мамой, Китти?

Китти закатила глаза и энергичным движением головы откинула назад свои темные волосы.

– Мама – эгоистичный человек, которая, бесчувственно улыбаясь, отдает своих внуков в руки ведьмы. Больше ни слова о маме, Пауль. Я знаю, о чем говорю. В конце концов, я достаточно хорошо знаю Серафину. Никогда, ни при каких обстоятельствах я не оставлю ей мою милую маленькую Хенни.

Пауль вздохнул. Он вел заранее проигранную битву. Но он делал это ради своей матери. И, конечно, чтобы сохранить мир в семье.

– Почему бы вам, женщины, не сесть вместе и не обсудить данный вопрос? Должен же быть выход. Если у всех есть добрая воля, надо найти решение. В конце концов, госпожа фон Доберн – не единственная гувернантка в Аугсбурге.

Хенни, очевидно, заметила, что внимание матери отвлеклось от нее, поэтому сделала большой вдох и снова начала плакать.

– Хенни, моя милая, хватит уже… Не надо так кричать.

Но Хенни не успокоилась и продолжила визгливо плакать. Китти закрыла уши, а Пауль отвернулся и скрылся в коридоре.

Мари была занята тем, что запихивала в чемодан целую охапку сумочек и ремней.

– Мы обсуждали это, Пауль, – пробормотала она с огорчением. – Но к тому времени было уже слишком поздно. Мама не согласна была уволить госпожу фон Зонтхайм. О, Пауль, боюсь, это все моя вина. Я слишком много времени провожу в ателье и пренебрегаю другими своими обязанностями.

– Нет-нет, Мари. Ты не должна так думать. Это все организационный вопрос. Мы найдем решение, моя дорогая.

Она подняла на него глаза и, довольная, улыбнулась. На мгновение их взгляды встретились, и Пауль почувствовал искушение заключить ее в свои объятия. Его Мари. Женщина рядом с ним, которой он так гордился. Между ними ничего не должно быть.

– Мне жаль, что я… – начал он, но не договорил.

Из комнаты Китти послышался пронзительный голос Хенни.

– И Додо… и Лео… и… и… бабушка… и мои качели… и Лизель с Макслом и Ханслом…

– Нас там ждет бабушка Гертруда, а на Рождество приедет тетя Тилли, мамины друзья будут у нас в гостях…

– Ты купишь мне кукольный домик?

– Кукольный домик, я же сказала, Хенни.

– Кукольный домик. А наверху будут комнаты для слуг. А в гостиной – красные кресла. И автомобиль.

– Кукольный…

В ответ раздался вой Хенни, но Китти оставалась непоколебимой:

– А если ты будешь продолжать орать, то ничего не будет!

Через некоторое время Китти появилась в коридоре с рыдающей дочерью на руках.

– Мари, моя дорогая Мари. Мы уезжаем с этой плаксой на Фрауенторштрассе, сегодня вечером выставка в художественном союзе, я не могу ее пропустить, потому что выступаю там с вступительной речью. Будь добра, проследи, чтобы все было хорошо упаковано и перевезено. О, Пауль, это ужасно грустно. Теперь мы будем видеться не так часто, но я тебе обещаю, что буду приезжать и навещать вас так часто, как только смогу. И передай привет маме, скажи ей, пусть успокоится, чтобы не было мигрени. У Хенни все хорошо, моя маленькая дорогая дочка будет очень счастлива на Фрауенторштрассе. И… Герти, не забудь про шляпы в шкафу! Если шляпных коробок не хватит, просто засунь их в чемодан. О, Пауль, – позволь мне обнять тебя. Ты мой самый дорогой, единственный Пауль, мы всегда будем неразлучны. Мари, моя дорогая подруга, я буду в твоем ателье завтра утром. Обними меня, моя милая. Возьми на минутку Хенни на руки, Пауль, дай мне прижать к себе Мари. Прощайте, дорогие… прощайте… не забывайте меня. Герти, не забудь голубые тапочки в комоде.

Словесный поток Китти окружил ее, как защитный слой, Пауль не мог вставить ни слова. С озабоченным выражением он смотрел ей вслед, слышал, как она внизу в прихожей болтала с Августой, потом звук закрывающейся за ней входной двери. Сразу же после этого снаружи завелся мотор автомобиля.

«Надеюсь, она не поедет на Фрауенторштрассе в моем автомобиле?» – промелькнула у него мысль.

Пауль поспешил в комнату Мари, окна которой выходили во двор, и посмотрел вниз. Другой автомобиль ехал по подъездной дорожке к воротам парка.

– Успокойся, Пауль, – сказала Мари, которая шла за ним. – Это старый автомобиль Клиппи. Он подарил его ей.

– Ну посмотрим, – буркнул Пауль. – Теперь он, наверное, утратит мамино расположение.

Мари тихо засмеялась и сказала, что Клиппи так хорошо ладил с мамой, что мог позволить себе этот маленький промах.

– Он такой милый, отзывчивый человек…

– Конечно! – прорычал Пауль. Вопреки здравому смыслу он испытывал яростный гнев против своего друга и партнера. Почему Эрнст фон Клипштайн постоянно вмешивался в его семейную жизнь? Мало того, что он забирал Мари из ателье и тем самым в некоторой степени упрекал его, Пауля, в том, что он недостаточно оберегает свою молодую жену, так теперь он еще и встал на сторону Китти и тем самым противостоял маме. Паулю стало жаль свою мать, которая, несомненно, хотела как лучше. Кто может винить ее за то, что она имела иное представление о воспитании детей, чем ее дочь?

Из столовой раздался звук обеденного гонга.

– Давай хотя бы поужинаем вместе, Мари!

Жена кивнула и быстро дала Герти еще несколько указаний, что делать с чемоданами. Затем взяла Пауля за руку, и они пошли по коридору к лестнице. Перед тем как спуститься, Пауль обнял ее и быстро поцеловал в губы. Они оба рассмеялись, как будто Мари все еще была горничной, которую молодой господин Мельцер тайно целовал в коридоре.

Остальные уже заняли свои места в столовой. Улыбка Эрнста фон Клипштайна показалась ему несколько виноватой, мама была очень серьезной и сидела за столом с прямой спиной. Стул Китти заняла Серафина фон Доберн, справа и слева от новой гувернантки сидели близнецы. Лео даже не поднял глаз, когда вошли родители, лицо Додо было красным и опухшим, вероятно, произошла неприятность.

– Что случилось, Додо? – спросила Мари, глядя на дочь с обеспокоенным выражением лица.

– Она дала мне пощечину!

Мари оставалась внешне спокойной, но слегка подергивающийся рот выдавал ее чувства. Пауль знал этот признак – она была в гневе.

– Фрау фон Доберн, – медленно и твердым голосом сказала Мари. – До сих пор никогда не было необходимости бить моих детей, и я хочу, чтобы вы впредь придерживались этого правила!

Серафина фон Доберн сидела на своем стуле так же прямо, как мама, – очевидно, такая поза была частью аристократического воспитания. Гувернантка снисходительно улыбнулась.

– Конечно, фрау Мельцер. В наших кругах побои не являются подходящим средством воспитания. Хотя небольшая пощечина, конечно, никогда не повредит ребенку.

– Я тоже так думаю, Мари! – решила высказаться мама.

– Я не согласна. – Голос Мари звучал необычайно жестко.

Пауль чувствовал себя крайне некомфортно во время этого разговора за столом. Отец, вероятно, поставил бы точку и решил бы спор по-своему. Но Пауль был сделан из другого теста, он предпочитал находить общий язык. Но то, что ему легко удавалось на фабрике, здесь, в семье, казалось почти невозможным.

– Они, конечно, активные, но при этом послушные дети, фрау фон Доберн, – безапелляционным тоном заявил он. – Поэтому драконовские меры совершенно излишни.

Серафина тут же заметила, что это само собой разумеется.

– Доротея и Леопольд такие милые дети, – добавила она приторным тоном. – Мы будем очень хорошо ладить друг с другом. Правда, маленькая Доротея?

Додо задрала нос и враждебно посмотрел на Серафину:

– Меня зовут Додо!

9

Через две недели наступит Рождество. Лео прижался лбом к оконному стеклу и смотрел на зимний парк виллы. Как грязно было на дорожке, полно луж и даже конского навоза, который никто не убирал. Голые деревья тянули свои ветви к серому небу, и если присмотреться, можно было увидеть на них нахальных ворон. Когда они не двигались, то сливались с черными узловатыми ветвями, на которых сидели.

– Леопольд? Ты там усердно занимаешься? Я буду через пять минут.

Он скорчил рожицу и испугался, потому что в оконном стекле отразилась его гримаса.

– Да, фрау фон Доберн…

В доме слышалась гамма до мажор на фортепиано. На «фа» Додо каждый раз замедлялась, потому что ей нужно было переставить большой палец, после чего она быстро шла вверх к «до». По пути обратно она запиналась перед «ми», иногда скользила, затем останавливалась. Она играла ноты как можно громче, это звучало действительно зло. Лео знал, что Додо ненавидит фортепиано, но госпожа фон Доберн считала, что молодая девушка из хорошей семьи должна владеть этим инструментом до определенной степени.

Лео совсем не ждал Рождества. Даже когда папа рассказал ему о красивой большой ели, которая скоро снова появится в гостиной. Ее украсят разноцветными шарами и соломенными звездами. В этом году детям также разрешили повесить звезды, которые они сделали из глянцевой бумаги. Но Лео было все равно – у него не было таланта к рукоделию, его звезды всегда получались кривыми и перепачканными клеем.

В течение нескольких недель он видел Вальтера только в школе. Тайные визиты к Гинзбергам, уроки игры на фортепиано – все было позади. Дважды Вальтер приносил ему ноты от матери, которые Лео прятал в рюкзак и смотрел на них вечером в постели. Затем он представлял, как будет звучать музыка. Получалось неплохо, но было бы гораздо, гораздо приятнее играть пьесы на инструменте. Но это было запрещено. Госпожа фон Доберн лично давала уроки игры на фортепиано, они заключались в том, чтобы играть гаммы и каденции, изучать квинтовый круг и – как она утверждала – укрепить пальцы. Ему нравилось играть каденции, и квинтовый круг тоже был неплох. Единственным неприятным моментом было то, что она заперла все его ноты, потому что они якобы были слишком сложными для его маленьких пальчиков.

Додо была права: госпожа фон Доберн была злой женщиной. Ей доставляло удовольствие мучить маленьких детей. И она полностью контролировала бабушку. Потому что гувернантка была коварной лгуньей, а бабушка совсем этого не замечала.

В окно он увидел, как папина машина медленно подъезжает к особняку. Когда она проехала по луже, вода попала на крылья автомобиля. Снова пошел дождь, пассажир рядом с водителем включил стеклоочистители. Туда-сюда. Туда-сюда. Туда-сюда. Машина въехала во двор, мимо круглой клумбы, в которой летом всегда цвели разнообразные цветы, и Лео уже не мог ее видеть. Для этого ему бы понадобилось открыть окно и выглянуть наружу.

В его распоряжении было пять минут. Гувернантка почти всегда отсутствовала дольше. Потому что тайком курила сигарету у окна в своей комнате. Лео некоторое время боролся с оконной ручкой, которую было трудно повернуть, но наконец у него получилось, и он выглянул за подоконник.

Автомобиль остановился перед служебным входом, и из него вышли два человека. Один из них был Юлиус, а второй был завернут в покрывало, и его нельзя было узнать. В любом случае, это была женщина, потому что из-под покрывала торчала юбка. Неужели это была Эльза? Ведь она находилась в больнице. Герти рассказала, что ее жизнь висела на волоске. Наверное, она уже поправилась, а ведь могла бы и умереть, как дедушка. Лео помнил его только смутно, но поминки остались у него в памяти, потому что в тот день гремел страшный гром и сверкали молнии. Тогда он думал, что это Бог забирает дедушку к себе. Какой же он был тогда глупый… ну да ладно, это было уже давно. Минимум три года…

– Кто разрешил тебе это? Возвращайся назад! Немедленно!

Лео так испугался, что чуть не выпал из окна. Госпожа фон Доберн схватила его за пояс брюк и потащила обратно в комнату, потом схватила его за правое ухо и повернула мальчика к себе. Лео закричал. Это было адски больно.

– Ты никогда больше не будешь этого делать! – прошипела гувернантка ему на ухо. – Повтори фразу!

Лео стиснул зубы, но она не отпустила его ухо.

– Я хотел… Я просто хотел…

Гувернантка не позволила ему оправдаться.

– Я жду, Леопольд!

Видимо, она хотела оторвать ему ухо, Лео уже стонал от боли.

– Ну что?

– Я больше никогда не буду этого делать, – выдавил он.

– Я хочу услышать полное предложение.

Она потянула сильнее, его ухо постепенно онемело, а голова болела уже так, как будто кто-то протыкал ее длинной иглой от одного уха до другого.

– Я больше никогда не буду высовываться из окна.

«Очкастой ведьме» этого все еще казалось мало.

– Почему?

– Потому что я могу выпасть из окна.

Она отпустила его ухо, но перед этим еще раз сильно дернула. Он больше его не чувствовал, ему казалось, что с правой стороне головы висит тяжелый горячий шар по крайней мере, размером с тыкву.

– Закрой сейчас же окно, Леопольд!

От нее пахло сигаретным дымом. Когда-нибудь он докажет бабушке, что она тайком курит. Когда-нибудь – когда она окажется неосторожной и даст себя поймать.

Он закрыл окно и повернулся. Фрау фон Доберн стояла у письменного стола и проверяла его арифметические задачи. Пусть смотрит сколько угодно, все было правильно.

– Перепиши задание заново: твой почерк ужасен!

Он не подумал об этом. Она была глупой. Уже дважды не заметила арифметических ошибок в задачах Додо; ей только было важно, чтобы цифры и буквы были аккуратно написаны. И все же, наверное, лучше было не жаловаться, иначе она лишит его полчаса игры на фортепиано.

– Затем ты пятьдесят раз напишешь фразу: «Я больше никогда не буду высовываться из окна, потому что могу упасть вниз».

Прощай фортепиано. Вероятно, этой писаниной он будет занят до конца дня. Лео был зол. На гувернантку. На бабушку, которую так легко было обмануть. На маму, которая вечно торчала в своем дурацком ателье и больше не заботилась ни о Додо, ни о нем. На тетю Китти, которая просто уехала с Хенни. На папу, который не мог терпеть эту старую госпожу Доберн, но и не увольнял ее, на…

– Можешь начинать прямо сейчас!

Он сел за свою парту, которая стояла рядом с партой Додо. Папа купил их, когда они пошли в школу, потому что писать за партой якобы полезнее для здоровья детей. Скамья была прочно привинчена к парте, чтобы не двигать ее. Сверху было место для ручек и карандашей, рядом – углубление, где стояла чернильница. Крышка парты была наклонной, и ее можно было складывать, а под ней находилось отделение для книг и тетрадей. Все как в школе, только гувернантка ежедневно проверяла отделение для книг, поэтому там невозможно было что-то спрятать. Ноты, например. Или печенье. Однажды она нашла их и сразу забрала. В следующий раз он положит туда мышеловку, и она закричит, когда та сработает и прищемит ей пальцы.

Ради этого он даже готов был сто раз написать: «Мне не разрешается прятать мышеловку в письменном столе, потому что моя гувернантка может прищемить в ней свои пальцы». Завтра он спросит об этом Брунненмайер. Или Герти. Августа больше не появлялась, потому что стала слишком толстой с ребенком в животе. Но все они не любили гувернантку. Особенно Брунненмайер. Она однажды сказала, что эта грымза принесет много бед на виллу.

– Как насчет того, чтобы начать писать, а не пялиться в пустоту? – с холодной иронией спросила госпожа фон Доберн.

Он приподнял крышку парты и достал «тетрадь для дополнительных работ». Она уже была наполовину заполнена дурацкими предложениями вроде: «Я не должен шептаться с моей сестрой, потому что это невежливо» или «Я не должен рисовать ноты в моей тетради для письма, потому что там только пишут, а не рисуют». Все было обильно украшено чернильными кляксами – как и его пальцы. В начале второго учебного года они гордились тем, что теперь могут писать карандашом и даже пером, и чернилами. Теперь он охотно бы отказался от этой глупой затеи из-за постоянных клякс.

– У тебя есть полчаса, Леопольд. Сейчас я дам твоей сестре урок игры на фортепиано, а потом мы вместе пойдем подышать свежим воздухом.

Он обмакнул перо в чернила и осторожно провел им по краю стеклянной баночки, чтобы удалить лишнюю синюю краску. Затем нехотя начал писать первые слова, но сразу на белую бумагу капнула блестящая жирная чернильная клякса. Неважно, что он делал, с этим глупым пером просто невозможно было аккуратно писать. Недавно на ужине Клиппи показывал свою ручку «Waterman», которую он получил из Америки с пером из настоящего золота. Ею можно было писать, не макая кончик в чернила, и ручка не оставляла клякс. Но папа сказал, что такое устройство невероятно дорогое и слишком большое и тяжелое для его маленьких пальцев. Опять пальцы! Но почему они не хотят расти!

После двух предложений он глубоко вздохнул и положил перо обратно в чернильницу. Вся рука уже болела от этой чепухи, которую он здесь должен был писать. Снизу снова послышались звуки музыкальных гамм, сначала до мажор, затем ля минор, затем соль мажор… Конечно, Додо сразу же споткнулась о черную клавишу «фа диез». Бедная Додо, она, наверное, никогда не сможет хорошо играть на фортепиано, да она и не хотела этого. Додо хотела стать авиатором. Но об этом знали только он и мама.

Лео вытер испачканную чернилами руку о тряпку и встал. На самом деле не имело значения, напишет ли он эту бессмысленную ерунду сейчас или после ужина – полчаса за фортепиано все равно пропали. С тем же успехом он мог бы сейчас сбегать на кухню и посмотреть, не испекла ли Брунненмайер печенье. Он тихо открыл дверь и побежал по коридору к служебной лестнице. Здесь он был в безопасности – гувернантка никогда не пользовалась ею, она предпочитала подниматься по главной лестнице, как член семьи. Он также был в безопасности на кухне, где она редко показывалась.

– А, вот и Лео! – воскликнула Брунненмайер, когда он появился внизу. – Убежал от своей няньки, пацан? Иди сюда скорее…

Как тут вкусно пахло! С радостью он подбежал к длинному столу, где она готовила салат из капусты с беконом и луком. Там же стояла и ее помощница Герти и резала вареный картофель, а рядом с ней сидела Эльза. В самом деле, это была она, он не ошибся, увидев ее в окно. Она стала бледной и морщинистой, щека была еще немного опухшей, но по крайней мере Эльза уже могла нарезать лук.