– И не надо, – вновь вернула я раздражение в стадию нервозности. Еще разочек выдохнула и как можно искреннее попросила. – А помоги, пожалуйста. Альбертович утверждал, что ты хороший.

– Альбертович, – на таком самоназвании отца Хуан едва заметно улыбнулся, – тоже вполне может помочь.

– Он угрожал мне каким-то питоном* [Python – высокоуровневый язык программирования] и открещивался от, цитирую, «глупо-тьюба» в твою пользу.

– А-а, – понимающе кивнул Свет. – Выложили тебя с твоим пофигизмом.

– Уже в новостях было? Или это ты?

– Тебе не помощь моя нужна, а уточнения, я это или нет.

Что ж, относительно его ума я намек от жизни уловила. Он умен.

– Не я, – покачал головой в ответ на мое молчание Хуан и попытался закрыть дверь.

– Стой! – я протиснула руки и колено в щель между дверью и косяком. – А помочь?

– Найми студента. Все сделает.

– Пожалуйста. – Было стыдно вот просто так уйти, оставив за ним последнее слово.

Он меня раскусил и выставил, а я его при этом ни на что не уломала даже? Как-то это нечестно.

– Ладно. Сделаю. – Он предупредительно прижал мое колено и руки дверью.

Мол, пора, барышня, и честь знать.

– А мне сказать ничего не надо? Показать там?

– Не надо. – На этот раз он потянул за ручку чуть сильнее.

Я сдалась и осталась в коридоре наедине со своими новыми эмоциями относительно сложившейся жизненной ситуации. И признаться, они радовали меня еще меньше, чем предыдущие.

С другой стороны, на его месте я б и вовсе выставила меня, беспринципную, вон из квартиры, даже не пообещав помочь. И с чего бы ему мне вообще помогать? Вежливости к нему я не проявила ни разу, разве что сейчас, когда мне что-то понадобилось. Приязни я у него тоже явно не вызываю. Тогда в чем истинная причина? В предполагаемых родственных узах?

Я задумчиво уставилась на стену.

Нет. Счастье родителей тут точно ни при чем. Мы люди взрослые, к сантиментам давно не склонные. Иначе говоря, случившееся как-то не укладывалось в мое мировоззрение. Подвох наверняка есть, и я его еще найду или напорюсь на него. Скорее всего, именно напорюсь. По крайней мере, это уложится в рамки привычного. Бескорыстность – удел юных милых дам, пашущих на фонды сохранения детей Африки.

С этой успокаивающей мыслью я покинула чистенькую, хорошо пахнущую, просторную парадную «Пандоры», а, придя домой, обнаружила Хуана за возведением непреодолимой стены между моим зюком и причиной его покупки. Мальчик наконец-то дорос до штор.

Летними вечерами этот город неповторим. Повидавшие не первое столетие особняки сверкают современными аляповатыми витринами и ютят на своем фоне автобусные остановки со спящими бомжами и холеными барышнями, в руках которых, скорее всего, заприметится сумочка «CD» или «YSL». Паршиво говорящие по-русски уличные работники снуют меж жителей и гостей, собирая бесконечный поток мусора, летящий на мостовые. Непрерывно фотографирующие китайцы, сбившись в стайки и пугливо озираясь, послушно семенят за своими гидами в музеи или китайские ресторанчики. Пестро одетые, не слишком отличимые на вид от русских, итальянцы выдают свое происхождение шустрым экспрессивным говором. Пожилые нескладные американцы со своими длинными, словно жерди, американками, присыпавшись пудрой седых волос, вытравленных до белизны джинсовок и кипенно-белых кроссовок, удивленно и немного растерянно оглядывают все, доступное глазу, будь то прохожий, здание или решетка радиатора припаркованной у тротуара «волги».

Вот любопытно. Порой обращаю внимание на такой затуманенный взор и ловлю себя на крамольной мысли. Может, шагающий по Невскому медведь-коммунист в ушанке с балалайкой и водкой наперевес напугал бы наших демократичных ковбоев гораздо меньше, нежели спешащие в метро питерцы? Две руки, две ноги, голова – разве так мы выглядывали когда-то из пасти оккупирующего планету врага? Или, может, они на все города мира так смотрят? Зато юное поколение совсем не похоже на своих «предков». Тучные, прыщавые, они, почавкивая своим покореженным английским, бродят по городу, засунув руки в карманы шорт, и ничего не боятся.

Многочисленные бабушки в длинных сарафанах и очаровательных шляпках прогуливаются по паркам, держа под руку друг друга, и беседуют о чем-то своем. Русскоязычные гости северной столицы устраивают бесконечные забеги по музеям, театрам и публичным местам в диковатой жажде поставить галочку напротив всех пунктов в двух списках: «В Питере я видел» и «Это я на фоне». Ведь важно не то, что я вижу или чувствую здесь и сейчас, а важно то, как я, сидя на кухне или стоя в пробке в автобусе, буду показывать знакомым фотки, сопровождая их подслушанными у гидов разрозненными фактами и датами из далекого прошлого.

Впрочем, моя наблюдательность не столь высока, чтобы, гордо задрав нос, считать, будто мое мнение – последняя инстанция. Питер – город крайностей, город странностей, я вижу одну его грань, а мой сосед по трамваю в этот момент видит совсем иную. Одно я знаю точно, здесь проживает пять миллионов человек и больше половины из них – свободной души люди, стремящиеся не просуществовать от работы до отпуска и обратно, а прожить выданное им время, в полной мере ощущая всю гамму положительных эмоций, раскрашивая действительность во все оттенки радуги.

Если ты идешь по улице и видишь, как тоненькая девушка в сопровождении друзей на носочках изящно вышагивает по гранитному парапету край Невы – она не сумасшедшая, она просто студентка балетной академии. Ну, а если парень, одетый словно ниндзя, под аккомпанемент своих товарищей являет восхищенным прохожим чудеса акробатики за аплодисменты – перед нами студент циркового училища. Прохожие в пестрых шляпах и забавных штанах, одетые по последней моде барышни, сине-белые болельщики «Зенита», металлические черно-кожаные ребята с мотоциклами на стрелке Васильевского острова – список может выйти чертовски длинным. И это потрясающе.

– За что пьем? – отвлекла меня от мыслей сидящая напротив Карина.

– За мир во всем мире, – обернулась я к подруге, поднося свой бокал к ее.

Палубу немного покачивало на волнах от пронесшихся мимо трех гидроциклов. Управляющие всеми тремя, парни забавлялись, окатывая струями речной воды многочисленных прохожих. На вид забава грубоватая, но только на вид. На поверку народ либо болел, кто из ребят на повороте выше фонтан устроит, либо улыбался негаданному душу в солнечный Питерский день.

– Отстойный тост.

– Предложи лучше.

Карина задумчиво оглядела свою полупустую тарелку, затем заулыбалась.

– Ладно, пойдет. О чем задумалась?

– Последние три минуты – о Питере, последние дни и ночи – о родственнике новоявленном, – честно созналась я, поковыряв вилкой салат.

– Сходи к нему еще разочек, – сочувственно произнесла Карина. – Поговори. Спроси в лоб, за что, мол, барин, такая милость?

Я отрицательно покачала головой. Нет. Идти и выяснять, за какие такие заслуги буквально через сутки он исполнил мою просьбу?

– Нет! – на всякий случай вслух уточнила я. – Хватит с меня позора.

– Я бы не назвала благодарность позором. Пирожков ему напекла и вперед! «Спасибо вам, товарищ». За шторами теперь совсем ничего не видно?

Я отрицательно покачала головой.

– Думаешь, поймал тебя за шпионажем?

– Спасибо, Карин! – Я спрятала лицо в ладонях. – Этим еще себя не проедала, но теперь буду.

– Да брось, – искренне возмутилась подруга. – Из-за чего ты всегда так переживаешь? Зачем пропускать через себя всю окружающую гадость? Поспорила с кем-то, и вроде равнодушная, но меня ведь не обманешь. – Карина укоризненно покачала головой. – В мыслях ты снова и снова будешь прокручивать сцену до тех пор, пока сама для себя не определишь, что сделано максимально верно, какие ошибки допущены. Ну а после ты успокоишься? Нет. После ты пролезешь оппоненту в голову, выясняя, а какая такая детская травма заставила его лезть на рожон. Разве это нормально?

Я смущенно пожала плечами.

– И даже сейчас, – не унималась Карина. – Твои шестеренки уже выдали ответ, почему ты пожала плечами и с какими предпосылками. Для тебя весь окружающий мир – доска с заданием по аналитике. Расслабься хоть немного. Ты уже достаточно знаешь о людях, чтобы просто не обращать на них внимания. Ты знаешь, почему я с Жором жить решилась?

– Нет. – Я знала, что Карина права и очень права.

Жить, постоянно пытаясь выяснить суть поведения других, глупо. И она была права насчет моих шестеренок. Я знала, к чему она клонит, но «нет» сказала только потому, что так будет логично. Она должна высказаться.

– Все ты знаешь. Я спросила тебя, что ты думаешь про Жора.

– Он любит тебя больше мамы.

– В точку, – заулыбалась Карина. – Покорить друзей мужика – несложно, отвадить баб, подруг мужика – возможно, разделить его с работой – не смертельно, но победить ненормальную мамашу… Нереально. В общем, я все это к тому: убери ногу с тормоза, расслабься и не думай слишком много. Много думать – вредно.

– А вот это тост! – осенило меня.

Карина рассмеялась и подняла бокал.

– За «не думать»!

– За «не думать», – согласилась я.

…

– Ну и что там? – прошипел голос подруги из динамика.

– Свет горит, и кто-то ходит.

– Один ходит?

– Да вроде один ходит, – я перехватила зюк поудобнее. – Но он – не он, непонятно.

– Нет, вор, блин, виски сел попить и за «Зенит» поболеть.

– Не умничай.

– А ты не трусь! – ощетинилась Карка. – Пирожки в руки и пошла играть невинную Красную Шапочку.

– Фу!

– Ничего ты не понимаешь в сексе.

– Я трубку кладу.

– Перезвони потом. Жду и грызу ногти за тебя.

– Спасибо. – Я убрала телефон в карман джинсов, отложила зюк и, прихватив шедевр домашней выпечки, отправилась выдавать благодарности.

Хуан, несомненно, посчитает меня чудовищно навязчивой двинутой дурой, в третий раз уже ему нервы мотать собралась, а ведь вроде как и общаться с ним желанием не горю. Со стороны понаблюдать, так принцип отшитой женщины в действии, хотя на деле все иначе. На деле я знала истинную причину своего поведения.

Когда ты относишься к человеку паршиво, он вполне ожидаемо отвечает тебе тем же в равной степени или же в удвоенной. Тот, кого ты оскорбила, вряд ли оставит оскорбление без ответа и тем более вряд ли возьмется тебе помогать. А вот Свет оставил и взялся. Почему? Этот вопрос сводил меня с ума, не давал покоя сутками. Что он за человек такой, не как все? Я люблю людей, но они крайне редко от природы добры и благородны. Чаще за видимым благородством выпячивается самолюбование «какой я хороший», «какая я благородная», только проходя через ад, человек обретает истинное управление собственным эго, незамутненным комплексами и чужими похвалами. Да вот беда: в таком случае человек не способен уже быть Динозавром. И я в тупике! Чего Хуан от меня хочет?

На этот вопрос я намерена была сыскать ответ во что бы то ни стало.

Парадная была знакома, этаж тоже, руки тряслись, отступать не в наших принципах. Ожидая, пока дверь откроется, я дышать перестала.

– При… ве-ет, – неуверенно выдохнула окончание слова я, глядя сверху-вниз на мальчишку лет пяти.

Мальчишка не ответил, дотянулся, практически силком выдернул у меня блюдо с пирожками и принялся по одному крутить их в руках, рассматривая на предмет… Не знаю, на предмет чего, только каждый новый изученный он небрежно отшвыривал в сторону и прямо на пол. Чуть позади мальчика стоял Свет и, не шевелясь, буравил меня тяжелым взглядом. Немая, ужасная по своей эмоциональной составляющей сцена на мгновение прервалась, когда блюдо глухо клацнуло об пол. Мальчишка поставил его и скрылся в одном из дверных проемов, ведущих в глубь квартиры.

– Привет, – холодно произнес Свет.

Я вздрогнула. Мужчина наклонился и собрал угощение.

– Проходи.

Обращение прозвучало как приказ, но заострить на этом внимание сил не оказалось. Я ступила через порог и осторожно закрыла за собой дверь.

– Чаю хочешь? – все с тем же суровым выражением поинтересовался Свет.

– Да.

– С чем пирожки?

– С мясом.

Вот сейчас назвать про себя его Хуаном язык не поворачивался.

Я прошла следом за Пересветом, молча присела на краешек указанного им стула и осторожно огляделась. В общем и целом, обстановку кухни я знала, но вот так, вблизи, она выглядела гораздо лучше, с появлением штор еще и уютнее. Зато детская посуда, красочные схемы диких и домашних животных, фруктов и овощей под магнитами на дверце холодильника явились полной неожиданностью. Значит, тот малец мне однозначно не померещился. Образ Динозавра трещал по швам. Чего я еще пропустила? Где миссис Динозавр?

– Черный? Зеленый?

– Черный, – не особо задумываясь, выбрала я.

– Тём! Чаю хочешь?

На окрик никто не откликнулся. Впрочем, Свет, кажется, и не ожидал отклика, просто наливал сразу три чашки. Сложно представить ситуацию более некомфортную в моей жизни, нежели сложившаяся. Я сидела и с замирающим сердцем ожидала сбора хозяев за столом.

Сбор случился неизбежно. Как только на стол опустилось блюдо с фруктами и сладостями, появился малец. Не обращая на меня никакого внимания, он молча взобрался на стул и принялся поглощать конфеты одну за другой, запивая все это редкими глотками чая. Может, я заигралась со своими наблюдалками, но разве бывает так, что пятилетний ребенок не задал чужой незнакомой тетке ни одного вопроса? Он даже не взглянул на меня ни разу. И не так что нарочито не взглянул, дети в этом возрасте плоховато врут, а так, что я реальный призрак.

– Тём, еще чаю хочешь?

Погруженная в свои диковатые размышления, я не обратила толком внимания, что Свет к нам присоединился, а малой, залпом допив чай, собрался улетать.

И снова в ответ тишина.

– Как хочешь, – пожал плечами хозяин и как ни в чем не бывало обернулся ко мне. – Сахар?

Я отрицательно покачала головой.

– Нет, спасибо.

Мальчишка снова испарился в глубине квартиры. Наверное, у меня на лице что-то такое отразилось, Свет вдруг посмотрел пристально, тяжело, оценивающе. Он словно чего-то ждал. Или нет. Не ждал, он решал, как со мной поступить. В памяти всплыли рассказы о трупах случайных свидетелей мафиозных дел.

Ни пошевелиться, ни подумать, ни проанализировать. Глупое положение.

– Хотела «спасибо» сказать, – словно в оправдание своих действий невнятно пробормотала я, чем, кажется, слегка смягчила Пересвета.

– Да, отец рассказал, что кота Феофаном звать, а Пофиг – это уже производное.

– Он просто с детства себя так вел. Танк взрывайся над ухом, а ему хоть бы хны. Еще сядет перед теликом и вот смотрит. Так и прозвали.

– Забавно.

На этом замечании вновь воцарилось неуклюжее молчание. Я попыталась скромно глотнуть чаю. И, как всегда случается в такие моменты, от старания быть тихой и незаметной подавилась и закашлялась. Из глаз потекли слезы, а Хуан, едва не уронив стул, подорвался помогать несчастной гостье, да как шарахнет своей лапищей мне по спине. Вслед за слезами искры посыпались! Честное слово. Я сорок раз пожалела, что вообще этот злосчастный напиток ко рту поднесла.

– Ой, – спохватился Свет. – Больно?

Продолжая отчаянно кашлять и краем глаза следить за вероятной траекторией его увесистых ладоней, я отрицательно покачала головой. Нет, ну что вы, сударь! Как можно? Я и не заметила.

– Водички?

– Нет, – на этот раз вышло у меня вслух. – Спасибо.

– Это мой сын, Артём.

Я обернулась. Малец стоял в дверях и с отстраненным любопытством за мной наблюдал.

– Привет, – помахала я ему ладонью.

Тём не ответил, только голову слегка вбок склонил, продолжая пристально изучать инородное тело в квартире. Если совсем недавно меня мучил факт странного безразличия мальчика к себе, то теперь смущало откровенное молчаливое внимание. Он словно не на живого человека смотрел, а на новый диван или, не знаю… новые шторы. Что-то не слишком мелкое, вроде тарелки, но и не слишком масштабное, вроде автомобиля.

– Артём хочешь пить, – наконец произнес приятным детским голоском мальчик и обернулся к отцу.

– Воды или чаю? – спросил Свет.

– Или чаю, – ответил Артём, прошел и вновь сел на свое недавнее место.

– С сахаром. Конфет хватит.

– Хватит, – согласился Тём и подвинул блюдо со сладостями мне. – Ешь.

Я оторопело уставилась и на мальчика, и на его отца.

– Спасибо.

– Это? – ткнул в меня пальцем Артём и обернулся к отцу, видимо, вопрошая еще и взглядом.

– Кто это, – поправил сына Свет. – Это Вера.

– Вера. – Поскольку букву «р» он не выговаривал, то прозвучало это как «Вела».

Да, и вообще, насколько я успела подметить за все произнесенные мальчиком реплики, он многие звуки не выговаривал: «ш», «ч», «ю». И это ведь только то, что услышала.

– Рудольф не говорил про внука, – завороженно глядя на Тёма, пробормотала я.

Свет положил руку на плечо сына, уже успевшего потерять ко мне интерес и переключить внимание на кухонную салфетку.

– Рудольф – хороший мужик, – с легкой прохладцей, не отрывая взгляда от макушки мальчика, произнес теперь уже очевидно бывший Динозавр, – но некоторых тем он предпочитает избегать.

Я вдруг ощутила себя чудовищно назойливой грубой сукой, которая позволила себе буквально вломиться в чужую жизнь. Захотелось извиниться, откланяться и сбежать. Сбежать как можно быстрее к своему коту, подруге, родителям, выдуманным романам, зюку, в линзах которого голый Динозавр глупо и примитивно прожигал свое время. Вселенная из окон этой квартиры мне не нравилась, она была не такая, страшная, она пугала. Мой мир, он не такой, он… он…

– Больше не выкладывали? – спас меня от подступающей паники Свет.

– Нет, – ответ вышел поспешным, а голос хриплым.

Рудольфович сощурился, отчего в уголках его глаз собралась сеточка мимических морщин.

– Если хочешь, иди, – с мягкой доброй улыбкой проговорил он.

– Нет! – вот теперь я запаниковала. Как часто в жизни женщине хочется, чтобы мужчина угадал ее заветные желания. И невдомек мне было, что когда-либо я возжелаю, чтоб мужчина не угадал. – Нет. Я просто растерялась. – Возможно, честность смягчит тот удар, который я сейчас ему нанесла.

Им обоим нанесла.

– Тёмыч скоро спать, а у меня вино есть. Посидим. Помнится, врать ты не любишь.

В который раз за вечер я растерялась?

– А тебе на работу там ничего?

– В воскресенье? – искренне заулыбался Свет. – Чего я там забыл? Завтра у нас карусели.

– Карусели – это здорово, – улыбнулась я в ответ.

Хотя от откровенного равнодушия Артёма к теме обсуждения по-прежнему бросало в дрожь. Дети ведь все и всегда слышат, кругом суют свой мелкий нос. Я, конечно, на эксперта по детям не потяну, но и не в пещере ведь половину жизни провела, чтоб простых постулатов не знать.

– Мультики, – вмешался в наш кривой и неловкий диалог Тём.

– Можно и мультики, – тут же среагировал папа. – Я сейчас, – предупредил меня он и отправился на пару с сыном в гостиную к тому самому плоскому монстру, который мы с Каринкой считали приобретенным исключительно для футбольных нужд.

А вон оно как оказалось. Знала я, что мульты включаются на большом плоском экране, а не на каком-нибудь ноутбуке, благодаря своему любопытству. Сначала последовала за ребятами, а потом тихонечко остановилась на пороге, страшась нарушить гармоничное существование отца с сыном. И меня, как, наверное, любую другую оказавшуюся в такой ситуации женщину, до чертиков интересовало, где их мать. Женщиной тут и не пахло. Совсем и вообще. Более того, мать ребенка никто не пытался помнить. Рамки с фотографиями отражали чисто мужское трио: Рудольф, Пересвет и Артём всех возрастов. Может, конечно, в комнате мальчика есть хоть что-то. Комнату ведь по иронии судьбы я пока еще ни разу не видела: ее окна выходили на левую, солнечную сторону «Пандоры». Зюк быстро раскрыл бы намеки на детство в интерьере.

Тём замер напротив «Смешариков», а Свет развернулся и пошел на меня. Я поспешила убраться на кухню к своему остывшему чаю.

– Маме твоей Тём нравится, – без предисловий ответил на один из моих невысказанных вопросов мужчина.

– Да она, наверное, с порога потянулась к нему с намерением: «Поцелуйки в носик», – я без зазрений совести передразнила мамину интонацию.

Мой собеседник зажмурился и закивал головой, сдерживая смех.

– Ничего, они квиты. Пока она его целовала, он отодрал от ее украшения бусину.

– А-а, – протянула понимающе я, – вот куда делись ее лазурные любимцы. Никогда не разделяла маминых восторгов. Тёму спасибо.

– Да не за что. Обращайся. – Теперь ощущение дискомфорта отступило.

Перед взаимным легким юмором капитулирует любая проблема, главное – поймать правильную волну.

– Ну, так как? Вина? – Свет открыл холодильник и вытащил бутылку красного.

– Давай.

– Рудольф говорит, ты романы пишешь ничего такие.

Я прислонила ладонь к лицу.

– До сих пор надеюсь, что он это из вежливости сказал, на деле же никогда и ни за что не открывал.

– Сдохни, надежда. – Пересвет хитро улыбался и вытягивал пробку, зажав бутылку между колен. – Он долго ржал мне в трубку над некоторыми сценами.

– Секса? – тут же предположила я наболевшее.

– Не-ет, к сексу претензий нет. Претензии коснулись боевых сцен.

– Фу-ух, – нарочито удовлетворенно выдохнула я.

– К примеру, чисто гипотетически, если человеку проткнуть мечом ногу, то он, скорее всего, сознание потеряет или хуже того, помрет. Но уж точно никак не сможет продолжать бой, выдернув этот самый меч из ноги.

– Будто не знаю, – махнула я рукой. – Только это ж скучно. Люди не летают, без антисептика могут помереть от единственной царапины, и прочее, и прочее. Ску-ко-та! Взять, к примеру, Хью Джекмана в роли Ван Хельсинга – душка, и барышня ему под стать – секси. Но ты ж поди на таких каблучищах, как у нее, погоняй! Простишься с ногами на второй стометровке. Лукас – единственный, кто в этом вопросе позаботился о барышнях. А тот убойный корсет? Помаши колюще-режущими предметами в несгибаемой обертке с сиськами наружу! А вьющиеся блестящие локоны, обрамляющие изящное личико? В реале вся эта волосня в глаза полезет…

– Понял, понял, – прервал мои излияния Свет. – Все пошли, и ты пошла.

Я открыла рот, собираясь обрушить на голову неверного возмущенную тираду о том, как он неправ. Однако мгновение спустя закрыла, так ничего и не произнеся. Объективно-то он был прав, а продолжать спор при таком раскладе – самодурство.

– Ну, да, – согласилась я.

– Это многое проясняет. – Свет протянул мне бокал с вином. – За что пить будем?

Сразу вспомнилась Карина.

– Вообще говоря, у меня с тостами беда. А что именно проясняет? И что «это»?

– Тогда за Пофига.

– Давай.

Я пригубила кисловатую жидкость.

– Так что «это»? – если он так коряво собирался уйти от ответа, то не на ту напал.

– Твое поведение. Ты и вправду честная, без уловок.

– А-а, – протянула я. – Ну, чтоб ты знал, я собиралась поспорить.

– Неудивительно. Женщины всегда спорят. Причем, если мужик нравится, то весь спор сводится в глупый и всеобъемлющий флирт с ее стороны, а если не нравится, то несчастного ждут откровенные и довольно личные оскорбления.

– Позволю себе предположение, что о вторых ты знаешь понаслышке, поскольку всегда в первой категории.

– Лестно, но факт.

– Скромный, – не удержалась я от улыбки.

– Я тебе нравлюсь?

Я поперхнулась вином, которое в тот момент опрометчиво собралась проглотить. Дежавю, да и только. Со слезящимися глазами, кашляя, я жестом остановила Света, намеревавшегося повторно оказать свою чудовищную первую помощь.

– Это «да»? – не унялся гостеприимный хозяин, когда я немного пришла в себя.

– Ты издеваешься?

– Нет.

Поразительно, но в глазах аполлоноподобного промелькнул неподдельный интерес.

– Очень похоже, что издеваешься, – оттягивала я момент истины в надежде вовсе увильнуть от ответа.

– Так «да» или «нет»?

– Что «да» или «нет»? – загнала я ветвь дискуссии в тупик.

– Нравлюсь или нет?

– Кому?

Если у Хуана сейчас начнет дергаться глаз, я пойму.

– Тебе, – не покидал поле боя собеседник.

– Кто?