От края встречи до края расставания

Эва Юнга

От края встречи до края расставания

Открывая дверь ванной, она часто смотрела в окно, будто она чувствовала, что я за ней слежу, или она просто хотела, чтобы за ней следили.

1

Филипп.

Я долго наблюдал за ней через окно. Часто видел ее на пешеходном переходе, иногда видел в супермаркете у своего дома, но никогда не подходил к ней. Единственное, что я делал – это наблюдал через окно. Открывая дверь ванной, она часто смотрела в окно, будто она чувствовала, что я за ней слежу, или она просто хотела, чтобы за ней следили. Я наблюдал, как она заходит в кухню и выглядит слишком сексуально. Она была всегда красива, даже когда на ней не было косметики. В ее спальне всегда были непроницаемые шторы, но днем она на несколько часов их открывала, и я наблюдал, как она занимается йогой или какими-то боевыми искусствами глядя в ноутбук. Она казалась очень опасной, когда била кулаками воздух, но она была невозможно сексуальной, даже в эти моменты.

В гостиной она почти не появлялась, там было пространство для гостей. На каждый праздник она звала друзей и сажала их за круглый стол. Я часами наблюдал за тем, как она смеется и танцует, в эти моменты я представлял, что я там, рядом с ней и она танцует для меня. В кухне начиналось самое увлекательное, она будто переставала быть той, кем она была в спальне и в гостиной, и начинала быть самой сексуальной девушкой на свете. Однажды днем я наблюдал за ней, и она, прижавшись своими бедрами к столешнице, просунула ручку под халат и начала мастурбировать, глядя на меня, я готов поклясться, что она смотрела только на меня. Я был в нее влюблен, я хотел ее так сильно, что не понимал, что схожу с ума.

Но начну с самого начала…

Два года назад.

Мои отношения с Лисой подходят к концу. Прошел год с того дня, когда мы с ней познакомились. В нашей компании она появилась абсолютно случайно, ее привела с собой моя подруга, и Алисе понравилось у нас. Через месяц она получила кличку Лиса, потому что: А. у нас так принято, Б. у нее созвучное имя и рыжие волосы. Тогда я сразу обратил внимание на нее, она была действительно панком, как и все мы: она курила в барах и стряхивала пепел себе в ладонь, очень много пила и очень громко кричала, когда ей что-то не нравилось. Моя симпатия к ней росла с каждой новой встречей и через месяц я предложил ей жить вместе, на что она, не раздумывая согласилась. Поначалу у нас был дикий секс, но со временем все сошло на нет, она будто перестала быть такой привлекательной, в ней исчезло все то, что я нашел в ней вначале знакомства. Она оказалась слабой и депрессивной, в ней нет и капли того бунта, который я видел в ней раньше. Я все чаще стал проводить время вне дома, чтобы только не видеть ее и не слышать ее истерики. На студии, где я работаю аранжировщиком, ребята стали замечать, что я практически переехал жить на работу.

– Фил, ты дома бываешь? – подшучивает надо мной Леха.

– Бываю.

– С Лисой поругался? – не глядя на меня говорит он, одновременно показывая через стекло вокалисту остановиться петь.

– Еще нет.

На экране моего телефона высвечивается «Батя» и я сразу же отвечаю на звонок.

– Что, бать?

– Я застрелил его… – голос отца совсем не похож на тот голос, который я знаю.

– Что ты сделал? – его слова привели меня в шок и я не сразу осознал смысл его слов.

– Я его застрелил… – с той же интонацией повторил он.

– Кого? – я вскакиваю со своего кресла. – Кого застрелил?

– Я говорил ему, чтобы он заткнулся, но он продолжал и продолжал…

Меня пугает обезумевший голос отца.

– Бать, кого ты убил? – еле живым голосом спрашиваю у него.

– Я же говорил ему, что убью его, если он не заткнется, а он все говорил и говорил…

Отец совсем не слышит меня, я не могу достучаться до него и это заставляет меня начинать паниковать.

– Бать, ты только никуда не уходи. Ты же дома? Да? Я сейчас приеду, только будь на месте.

– За мной приехали, – шепотом говорит он.

– Кто? – на ходу хватаю куртку и выхожу из студии.

– Они, – отец сбрасывает.

Черт!

Вызываю такси и еду к дому отца ничего не объяснив на студии. Всю дорогу я еду молча, судорожно размышляя, что делать дальше. Отец уже однажды отбывал срок, но я был ребенком и не участвовал во всем этом, что не сказать о моей матери… Но в этот раз она точно не поможет, да и с чего бы ей помогать, они ведь столько лет в разводе.

– Вам точно сюда? – оборачивается таксис и удивленно смотрит на меня.

– Да. Остановите здесь, – обреченно говорю я, глядя на мигающие впереди маячки.

Перед домом моего отца стоит полицейская машина, неотложка и много людей, как в форме, так и просто в гражданском. Я прорываюсь сквозь толпу и иду прямиком к дому, но меня резко останавливают, грубо толкнув в грудь.

– Сюда нельзя.

– Я тут живу, – пытаюсь все равно прорваться через полицейского.

За какие-то доли секунды я оказываюсь прижатым лицом к забору с заломленной рукой за спиной.

– Да я сын! Сын! Мне отец позвонил! – взвыв от боли кричу я.

Хватка ослабевает, но не настолько, чтобы прекратилась боль.

– Пострадавшего? – почти сочувственно произносит полицейский.

– Нет.

Полицейский отпускает меня и ведет к дому, но на полпути останавливается и докладывает обо мне мужчине в гражданском.

– Это сын стрелявшего.

Я молча стою и даже не протестую такому отношению ко мне, как будто это я виновен, а не мой отец. Меня парализовало от страха и шока, все звуки стали эхом.

– Увози на допрос, – даже не глядя на меня говорит этот тип в гражданке.

– Я хочу увидеть отца.

Наконец-то этот важный хрен обращает на меня внимание.

– Твой отец – рецидивист, – он хмыкает и улыбается, – ты его долго не увидишь, если конечно сам не сядешь за содействие.

– Какое еще содействие? – сразу же спрашиваю у него.

– А это мы и выясним на допросе. Может ты сам застрелил, а отца взять на себя вину попросил. Может это ритуальное убийство, – мерзко улыбается этот хрен.

– Какое еще ритуальное убийство? – зло спрашиваю у него.

– Сатанинское. Вон, – он указывает на мое тело, покрытое татуировками, – весь покрыт знаками.

– Что вы несете?

– Уводи его, – резко гавкает он.

Меня сажают на заднее сиденье полицейской машины и везут в отделение, будто я преступник. Когда мы доезжает до отделения первым выходит водила и закуривает, второй же берет свою папку с какими-то документами и тоже выходит. Я смотрю на них со злостью, особенно прожигая взглядом пачку сигарет в руках водилы.

В окно мне стучит второй, который с папкой:

– Курить хочешь?

Из-за закрытого стекла я слышу его очень плохо и понимаю смысл его слов, только после жеста рукой с сигаретой.

– Да, – киваю ему.

На удивление парень с папкой открывает дверь, ждет пока я выйду из машины и протягивает мне пачку.

– Спасибо, – неуверенно говорю я, вытаскивая сигарету.

– Ты аранжировщик же? – говорит парень с папкой.

– Да.

– Я на тебя подписан, – улыбается он.

– Спасибо, – грустно говорю я, смотря, как тлеет уголек сигареты.

– У тебя отец уже отбывал срок?

– Да, в прошлый раз пять лет отсидел, все было хорошо в последние десять лет…

– Так бывает, уж поверь мне. Если человек один раз перешел эту грань, то дело времени, когда он перейдет ее снова. Хотя бывают случаи, что оступился, но это один процент, – со знанием дела произносит он.

Я молча киваю ему и бросаю на асфальт бычок.

Мы заходим в кабинет, который выглядит очень странно: справа стоят два пустых книжных стеллажа, слева стоит железная пружинная кровать без матраса, а напротив кровати стоит деревянный письменный стол с двумя стульями по обе стороны.

Черт, какого хера тут стоит кровать?

Я сразу представляю, как они приковывают подозреваемого к кровати и бьют его, пытаясь расколоть.

– Садись, – говорит парень с папкой, который все еще не представился.

Я молча сажусь и смотрю в окно, вид которого также невзрачен, как и кабинет.

– Расскажите, как Вы оказались на месте преступления?

– Расскажите, что там случилось? Я ничего не понял. Отец позвонил мне и сказал, что застрелил кого-то, но он был в шоке и не отвечал на мои вопросы. Я сел в такси и приехал. Вот и вся история.

– То есть Вы не знали о том, что произошло между Вашим отцом и его соседом?

– Я и сейчас не знаю.

– Такси вызывали через приложение или остановили мимо едущую машину?

– Через приложение, оплатил картой и там видна моя геопозиция.

– Отлично. Ваше алиби может кто-то подтвердить?

– Да, ребята на студии, да и видеокамеры у нас стоят.

– Проверим, – он мельком посмотрел на меня и что-то записал.

– Так я могу узнать, что сделал отец?

– Он выстрелил в живот соседу из охотничьего ружья и тот скончался до приезда скорой.

– Блядь…

В отделении я провожу еще около часа, перечитывая и подписывая свои показания. Из отделения полиции я выхожу с тяжелым сердцем. С одной стороны я внутренне всегда был готов, что он может сесть еще раз, но с другой стороны надеялся, что такого больше не произойдет и он полностью исправился.

Набираю маме.

– Да, сынок, – как всегда ее ласковый голос окутывает меня заботой и любовью.

– Отец застрелил соседа, – сразу же говорю я, зная, что этими новостями ее уже не удивить.

В трубке тишина и я понимаю почему. Отец получил свой первый срок еще в браке с мамой, для нее это не было ударом, скорее она даже ожидала такого исхода, хотя я никогда не понимал почему ее это не удивило. Я не помню, чтобы в детстве отец проявлял жестокость ко мне или к маме, но в нем было что-то скрытое, возможно эта жестокость была направлена на других, оберегая нас.

– Филипп, я ничего не хочу знать о твоем отце.

– Знаю, но он мой отец.

– Я в это впутываться не буду, – в ее голосе какая-то обида и усталость.

– Что-то не так?

– В общем-то да, но все будет хорошо.

– Снова поджелудочная?

– Да, опухоль растет.

– Операция?

– Да.

– Шансы?

Она просто вздыхает в трубку.

– Мам, я завтра приеду к тебе, хорошо?

– Конечно. Я приготовлю тебе пиццу, – мягко говорит она.

– Договорились, – улыбаюсь в трубку, надеясь, что она почувствует это.

Завершив звонок, я продолжаю идти по темным улицам в сторону дома, в котором я не хочу оставаться, и к девушке, которую я не хочу видеть и слышать. Дует холодный ветер, и я засовываю руки глубже в карманы джинсов, коря себя за то, что надел сегодня модную куртку вместо теплой.

Открываю дверь в свою квартиру, сбрасываю с себя ботинки и иду прямиком на кухню, чтобы утолить голод. Открываю холодильник, и он пуст.

– Ты дома? – кричу я.

В ответ тишина.

– Лиса!

Я застываю, прислушиваясь к разным шорохам, но ни один из звуков не был похож на шаги, тогда я прохожу по коридору и захожу в спальню. Лиса лежит в наушниках в одной майке, ее рыжие волосы разметались по кровати, ее анорексичное тело как никогда выглядит отталкивающим. Я смотрю на ее плоский зад и излишне худые ноги, которые выглядят бесформенными палочками. Почувствовав некое отвращение к ней, я испытываю злость и, подойдя к ней, сдергиваю с нее наушники.

– Что? – только и успевает она сказать.

– Чем ты занималась весь день? Почему в холодильнике пусто? Какого хера ты ничего не приготовила? – с каждым вопросом ей – я становлюсь все злее и злее повышая на нее голос.

– Я не хотела есть и не стала готовить, а ты все равно на студии торчишь каждый день до утра, еда бы все равно остыла, – спокойно отвечает она.

Но она хотя бы была!

Ее слова словно стали красной тряпкой для меня. В ее фразе была вся та истина, которую я хотел сказать, но почему-то оттягивал… Я хотел сказать ей, что торчу на студии из-за нее, а не из-за работы, что из-за нее я не хочу быть здесь и, если бы не отец, я бы, как всегда, вернулся под утро.

– Я хочу, чтобы ты съехала.

– Съехала? – она встает в кровати на колени передо мной.

– Сегодня, – твердо отвечаю ей.

– Но уже поздно, куда я пойду? – она медленно поднимает майку и оголяет свой живот и грудь, пытаясь заставить меня передумать.

Я с отвращением смотрю на ее выпирающие кости бедер, перевожу взгляд на ее грудь и не могу понять почему она считает отсутствие груди и выпирающие кости грудины сексуальным.

– Завтра – край.

Выхожу из спальни и захожу в гостиную. От усталости и морального истощения меня дико рубит, но внутреннее беспокойство по поводу отца и матери не дает мне спокойно уснуть. В голову ничего лучше не приходит, чем посмотреть стрим игры «The last of us». Сам я не играю в подобного рода игры из-за того, что с нервами непорядок и возникающие из ниоткуда монстры только ухудшают мое состояние, но при этом я люблю смотреть на то, как в эти игры играют другие. Выбираю первую часть из двадцати восьми видео-прохождений и на экране появляется название «Джексон-Сити». Я с нетерпением смотрю на экран и понимаю, что сейчас для полного расслабления мне не хватает только пива. Ставлю видео на паузу, беру бумажник и иду в ближайший магазин за пивом.

В магазине полно народу, хотя время уже почти десять вечера. Я хожу между прилавков пытаясь отыскать мое любимое пиво «Spaten». Наконец я нахожу его и кладу все оставшиеся десять банок на полке себе в корзину, поворачиваюсь и мимо меня, цокая каблуками проходит брюнетка невероятной красоты. Я засматриваюсь на нее. Ее пышные черные волосы ниже плеч, ало-бардовые пухлые губы, черные брови, ее шикарные сочные бедра и ноги не дают мне даже шанса отвести от нее взгляд. Я не назову ее худой, она стройная, а ее красивые ноги я уже представил на своих плечах. Она даже не обратила на меня внимание, будто меня не существует, как минимум в ее мире места для меня точно нет.

Она подходит к кассе, и я вижу ее покупки: сыр с плесенью, апельсиновый сок и текила. Сказать, что это нормальный набор – язык не поворачивается.

Да уж, а у самого только пиво.

– Вон ту банку ананасов еще, пожалуйста, – раздается ее голос.

В ее голосе нет ни агрессии, ни обиды, ни грусти, там только бархат, теплота и сексуальность. На мгновение я представил, как она шепчет мне на ухо что-нибудь развратное, но почувствовав, как дернулся мой член в джинсах, я переключаю внимание на кассира. Выкладываю из корзины банки пива и замечаю, что та девушка забыла взять свою банку ананасов и не раздумывая, беру банку и догоняю девушку.

– Вот, Вы забыли, – протягиваю ей и понимаю, что мой голос потерял все свои уверенные нотки.

– О, да, спасибо, – улыбается она, не глядя на меня.

Я любуюсь ее губами, белыми ровными зубами и в этот момент она разворачивается и выходит из магазина, так и не взглянув на меня.

Ну да, что ей делать рядом с панком? Такие как я ее точно не интересуют. Ее типаж явно связан с каким-то тупым качком, а не с худощавым панком с длинными волосами.

Расплачиваюсь за пиво и иду домой. Возвращаюсь в гостиную с пивным стаканом, наполняю его и включаю стрим. Даже спустя двадцать минут просмотра видео, брюнетка из магазина не выходит у меня из головы и в моих мыслях появляются образы. Я проваливаюсь в свои мысли.

Она сверху, я держу ее за бедра и качаю в такт своему темпу. Она запрокидывает голову и стонет, упираясь ладонями мне в грудь…

У меня встал. Единственное, что я сейчас хочу – это секс. В голову приходит шальная идея трахнуть Лису, но представив на мгновение ее плоское тело я чувствую ослабление напряжения в штанах.

Подрочить или еще подумать о Лисе?

Хватаю телефон, захожу на порносайт, открываю вкладку «Брюнетки» и включаю первое попавшееся видео, на котором у девушки похожая фигура. Мне не интересна завязка сюжета, я сразу перематываю на момент, где ее уже трахают, потому что навряд ли найду сюжет про девушку в супермаркете и парня с пивом. Возбуждение снова крепнет и смазав слюной головку я начинаю дрочить. Закрываю глаза и представляю ее, я будто наяву вижу, как она, лежа между моих ног, лижет и сосет мой член. Ускоряю движения руки и чувствую разрядку, мои ноги напряглись на мгновение и как только я кончаю в кулак все тело расслабляется. Я глубоко вздыхаю и иду в ванную.

Вернувшись в гостиную, я включаю стрим, допиваю бокал и снова наполняю его. Я ощущаю странную эйфорию, будто я влюблен.

2

Утро

Еле разлепляю глаза и первое, что я вижу – это семь пустых банок пива.

Долбанный перегар.

Встаю с дивана и не могу пошевелиться, всю спину сковало болью из-за неудобного положения во время сна. Медленно двигаю плечами, восстанавливая кровоток. Первым делом иду в спальню, чтобы напомнить Лисе, что ей нужно нахрен исчезнуть из этой хаты. В спальне ее нет, поэтому я открываю шкаф, чтобы проверить забрала ли она свои вещи и обнаруживаю, что ее вещи все еще на месте. Меня это жутко злит. Захожу на кухню, но здесь тоже пусто. Тогда я иду в ванную, резко открываю дверь и вижу, как она сидит в воде поджав ноги. На ней наушники, а в руке моя бритва Gillette. Это выглядит даже комично, потому что этой бритвой максимум она может срезать только верхний слой кожи.

Я снова срываю с нее наушники, как будто это становится традицией перед разговором с ней.

– Какого хера ты делаешь?

– Не мешай мне, – трагично говорит она и это усиливает мою злость.

– В этой хате ты этой хуйней страдать не будешь! – выхватываю свою бритву и вещаю ее на специальный крючок. – Вставай и пошла нахуй отсюда.

Она молча сидит, обняв свои костяные колени. Около минуты я стою и жду, когда она соизволит добровольно покинуть ванную, но она продолжает сидеть. Вспышка ярости захватывает меня и я, дернув ее за руку вверх, вытаскиваю из воды. Она стоит в ванной на ногах и снова не двигается.

– Я тебя прошу, ну выйди ты по-хорошему.

– А что будет по-плохому? Ты меня убьешь? Ну так давай, – ее голос жертвы меня просто выводит из себя.

Я вытаскиваю ее из ванной за талию и опускаю на пол, она сразу же падает на колени и сгибается плача. Ее слезы не вызывают во мне ничего, кроме отвращения.

– Когда я вернусь, чтобы тебя здесь не было.

Выхожу из ванной, накидываю кожанку и выхожу из дома. Дойдя до ближайшего кафе, я беру самый большой стакан «Американо» и сажусь за стол у окна. Погода совсем не ладится, все небо затянуло тучами, будто у природы сегодня тоже тяжелый день. Смотрю в окно, наблюдая за прохожими и проезжающими машинами, на долю секунды мне начинает казаться, что меня не существует, я будто сторонний смотритель, но уже через мгновение все возвращается на свои места. Не допив кофе выхожу из кафе и иду в сторону дома матери.

Она встречает меня на пороге, и я впервые замечаю ее мертвенно бледную кожу.

– Тебе плохо? – с порога спрашиваю у нее.

– Проходи, – она вяло улыбается, но пытается скрыть свою слабость.

– Мам, если тебе плохо, то я хочу знать об этом сейчас, – разуваюсь и смотрю на нее.

Она ведет меня на кухню, я сажусь за стол, она пододвигает ко мне эклеры с заварным кремом, которые я обожал все свое детство и опускается на стул напротив меня.

– Мам…

– Наливай чай и кушай, – она меня прерывает, доставая пиццу из духовки.

Я вижу, как ей тяжело начать разговор и поэтому не давлю на нее, вместо этого, я наливаю себе чай и беру эклер, будто это все еще самая вкусная еда на планете. Я ем и пытаюсь не смотреть на нее, давая ей время и пространство.

– У меня завтра операция, – тихо произносит она.

– Все будет хорошо, как и всегда. Да, мам? – поднимаю на нее глаза.

– Нет, Филипп, не будет, – она не смотрит на меня.

Она называла меня по имени только в моменты моих серьезных проступков или когда хотела обратить мое внимание на что-то важное.

– Что значит не будет?

– Никаких гарантий, что я буду жить, – ее голос хоть и грустный, но в нем нет паники или страха, будто она уже смирилась.

– Зачем тогда эта операция, если нет гарантий? Вдруг в твоем состоянии ты не переживешь ее?

– Чтобы использовать шанс.

– Всего один? – грустно хмыкаю я и беру кусок пиццы.

– И мне этого достаточно.

– Я не хочу тебя терять, – я кладу свою руку поверх ее и чувствую ее пергаментную кожу.

У меня сжимается сердце.

– Прости нас, сынок, что мы у тебя такие непутевые, – мама начинает плакать.

– Мам, ну ты чего? Какие непутевые? Что за глупости? – я встаю со стула, подхожу к ней и обнимаю.

– Я написала завещание. Все, что у меня есть отойдет тебе.

– Мам, не говори об этом.

– Я должна тебе все сказать, пока еще могу.

– Что значит пока еще?

– Код от сейфа – день рождения моей сестры, там мало наличности, но там храниться несколько дорогих колье, которое мне дарил твой отец до того, как потерять все…

– Мам, хватит, не хочу сейчас это слышать.

– Ты должен быть готов.

Она замолчала, и я не решаюсь нарушить тишину. Я стою несколько минут обнимая ее и только потом снова сажусь на стул.

– Как у тебя дела? Давно ты мне ничего не рассказываешь.

– Да и зачем тебе эту грязь знать? – грустно улыбаюсь ей.

– Ты жил с какой-то девочкой, жениться не собрался? – ее мягкий голос успокаивает меня, точь-в-точь, как в детстве.

– Сегодня она съезжает от меня, – ухмыляюсь.

– Съезжает?

– Да, мам, – беру еще один кусок пиццы, – понял, что ошибся, когда выбрал Лису.

– Лису? – хмурится она.

– Алису, – поясняю ей.

– Есть кто на примете? – хитро улыбается она.

– Нет, но вчера я увидел девушку с идеальной внешностью, она намного пунктов подняла планку.

Внезапно вспоминаю, как дрочил на нее и от стыда горят щеки.

– А что это щеки-то горят? Влюбился? – радостно спрашивает мама.

– Да перестань, я увидел ее мельком в магазине.

– И она так в душу запала? – не унимается она.

Мне неловко от того, что мама думает совсем о другом, не связанным с тем, чего на самом деле хочу от той брюнетки. Хотя в глубине души, конечно, я влюблен.

– Мам, я явно не ее типаж. Она прям как отель «Four Seasons», а я как мотель на окраине города.

Мама хмурится и молча смотрит на меня, будто я не донес до нее суть своей мысли.

– В смысле, таким как она, не нужен такой панк как я, – я указываю на свои длинные волосы и татуировки.

– Так тебе не нравятся все эти странные девочки, что окружают тебя? –улыбка оживила ее лицо.

– Нет, мам, совсем не нравятся. Раньше нравились, но сейчас я хочу совершенно другого для себя.

– Почему ты не можешь быть панком внутри? Без всей этой внешней атрибутики? Да и ты же не анархист, – смеется мама.

– Быть панком внутри? – улыбаюсь я. – Тогда я буду таким как все.

– Если тебя из толпы выделяет только внешность – то тебе стоит пересмотреть свои взгляды на жизнь.

Я нахмурился и замолчал, осознавая, что в ее словах что-то есть.

– Везти меня в больницу не надо, только забрать, – она вдруг переводит тему.

– А как же поддержать перед операцией?

– Только забрать, – она дважды легко постучала своими пальцами по моей руке, будто акцентируя на своих словах.

– Только обещай, что ты будешь в порядке, – грустно говорю я, понимая, какой это абсурд.

Она лишь улыбается в ответ.

3

Я стою в холе больницы с цветами и маминым гражданским мужем. Он переживает, и куда больше, чем я, отчего мне становится не по себе.

– Все будет хорошо, – подбадриваю его.

Он смотрит на меня и в его глазах застыло отчаяние.

– Ты знаешь то, чего не знаю я? – все мое приподнятое настроение улетучивается, оставляя место для страха.

– Не могу сказать, – резко отвечает он.

В нем армейская выдержка, да и после выхода на пенсию он так и не стал нормально разговаривать, все его ответы будто по уставу.

– Что значит не можешь?

– Обещал.

До меня медленно доходит, что мама взяла с него обещание не говорить, как все плохо на самом деле.

– Я тебя прошу, скажи в чем дело, – слезы жгут глаза, но я не даю им пролиться.

– Не могу. Ты должен выглядеть счастливым на фоне меня.

– Будь ты человеком, а не солдафоном! – кричу я. – Я не имею права знать, что с ней? Я ее сын! А кто ты? Ты никто!

Я знаю, что ему больно от моих слов, но я не мог этого не сказать, только так он может сломаться.

– Ей не станет лучше, она умирает. Ее отпускают на паллиатив.

Моя рука, в которой цветы, безвольно падает.

– Сколько? – еле шевеля губами произношу.

– Пару дней.

Он начинает улыбаться и махать рукой. Я беру себя в руки, поворачиваюсь и при виде мамы улыбаюсь так, будто я не знаю, что должен потерять ее. Маму везет медсестра в кресле-каталке и грустно улыбается нам, в отличии от мамы, которая весело машет рукой.