Склепы I

Мартейн обнаружил три входа в Башню – по одной двери в Восточном и Западном крыльях, и одну, самую маленькую, но окруженную красивой аркой – в главной постройке. На всех дверях чем-то белым, похожим на мел были нарисованы печати с гербом Угаин – Рукой Славы, над каждой из пальцев которой прихотливо изгибался язычок огня. Одна из печатей вдруг побледнела и с шипением исчезла. Дверь со скрежетом (петли не смазаны, ржавая труха посыпалась на камни порога) открылась и из Башни вышел огромный детина в побитой молью ливрее, едва сходившейся на его бочкообразной груди. У него было очень маленькое лицо, которое, казалось, заблудилось на просторах широкого белого лица; к макушке безволосой головы прилепилась маленькая круглая шапочка. Уже из-за своего роста и грубой, будто выточенной из камня мускулатуры, он должен был излучать угрозу, но Мартейн решил, что в побитой молью ливрее и с черной палочкой, которая выглядела спичкой в его лапище, гигант выглядел просто преглупо.

Не говоря ни слова верзила сделал знак следовать за ним. Лекарь прошел за своим проводником сквозь череду пустых неотапливаемых комнат, узких лестниц и крошечных пролетов. Внутри Башни было темно и сыро, сочившийся из узких окон бледный свет, тронутый сепией тумана, едва освещал дорогу, а сделанные в виде рук медные светильники, попадавшиеся им по дороге, не были зажжены. Мартейн с унынием подумал, что темнота и сырость – любимое сочетание как жителей Бороски, так и мокриц, большое количество которых он заметил на первом этаже. К тому же, хорошие манеры явно не входили в достоинства местных жителей – к вящему неудовольствию Мартейна весь путь громила самозабвенно ковырял палочкой в ухе.

Наконец они остановились около высокой резной двери, которую гигант открыл с большим почтением. Внутри было светлее, но ненамного: окна были закрыты тяжелыми малиновыми шторами, в камине горело большое полено. Из-за этого комната была окрашена в карминовые оттенки, местами розоватые, что вызвало у Мартейна ассоциации с распахнутым настежь на анатомическом столе человеческим телом. Воздух был теплее и суше, в нем чувствовался запах пыли, старой кожи, пергамента и бумаги. Вдоль стен комнаты стояли большие шкафы, набитые книгами и свитками, в центре стоял на медном треножнике большой глобус.

Кое где висели картины, изображающие сплошь заброшенные и уединенные места, надо полагать, соответствующие мрачным эстетическим вкусам хозяина Башни. Вот горная обитель, окутанная туманами; вот старая ферма на фоне голых полей; вот одичавший до первобытности сад в лунном свете.

Человек, сидящий у камина, явно не страдал от излишней скромности. Кресло, в котором он сидел, размерами и пышной отделкой напоминало трон, спинка которого достигала чуть ли не потолка. Сам человек, несмотря на маленький рост, выглядел достаточно авантажно. На нем была длинная, до пола, пурпурная мантия, на шее, словно монисто, висела россыпь амулетов, а на ноги были надеты несколько экстравагантные туфли с загнутыми носками, украшенные ромбовидным узором, которые, по скромному мнению Мартейна, были немного легкомысленными для официального приема и больше подошли бы для вечернего променада. Видимо, вспомнив про дворянский этикет, маг опоясался мечом, но было видно, что его уже очень давно не вынимали из ножен. Слева от Габрицийа нахохлился крупный ворон, которого Мартейн сначала принял за живого, но секунду спустя понял, что это всего лишь чучело. Поэтому совершенно излишней казалась серебряная цепочка, одним концом прикованная к лапе ворона, другим – к браслету мага, словно тот боялся, что его питомец улетит.

Лицо, впрочем, как и всю голову мага скрывал громоздкий шлем, сделанный из черепа какого-то хищного клыкастого животного7. На тщедушном теле старика этот шлем выглядел весьма внушительно. Из под шлема на грудь падал каскад белоснежной бороды, казалось, что фантастическим образом звериный череп самостоятельно, не спрашивая ничьего разрешения, решил ее отрастить.

– Мартейн Орф, логист третьей ступени, медицинский факультет Университета Гамменгерн, к вашим услугам, – Мартейн поклонился. С таким углом зрения он разглядел кусочки гниющей пищи, прилипшей к бороде Габриция; некоторые колтуны напоминали гнезда безумных сорок. Лекарь так резко выпрямился, что даже почувствовал щелчок в спине, не привыкшей к акробатическим упражнениям.

– Габриций Угаин, к вашим услугам, – проскрипел голос из-под шлема. – А это мой внук, Игрос, —маг кивнул в сторону громилы. Потом, немного подумав, добавил, – Не самый умный член моей семьи, но что поделать.

Мартейн страшно смутился, так как был уверен, что это слуга волшебника. Он постарался как можно скорее исправить свою оплошность, раскланявшись с Игросом, но тот только хлопал глазами, по-видимому не понимая, что от него требуется.

– Прошу прощения за этот маскарад, – старый волшебник слегка наклонил голову в шлеме. – Для него есть свои причины, прошу поверить мне на слово. Итак… Как здоровье у досточтимого ректора? Это время года немилосердно к нам, старикам.

Мартейн ответил, что ректор чувствует себя отлично и протянул Габрицию запечатанное письмо. Маг вскрыл его и углубился в чтение. Мартейн осмотрелся по сторонам, ища второе кресло или хотя бы стул, но ничего не нашёл: на единственном кресле сидел сам хозяин. По видимому, маг нечасто принимал гостей в библиотеке, если не в особняке вообще.

– Ну что же, – Габриций аккуратно сложил письмо и спрятал его в складках мантии, – Ректор очень лестно отзывается о вас, господин Орф, и о ваших способностях. Давайте говорить начистоту: я удивлен и вашим возрастом и вашей ступенью, мне казалось, что Университет мог бы прислать кого-то… более опытного. Случай, как мне кажется, не рядовой.

– Смею надеяться, что письмо ректора развеяло ваши опасения, и от себя прибавлю, что я был лучшим на курсе. К сожалению, лекари второй и первых ступеней заняты в других городах: болотная лихорадка в Уусе, эпидемия бешенства в Карваноне… всех и не перечислить, это время года немилосердно ко всем нам. А насчет, хм… экстраординарности случая, покорно прошу позволить мне составить собственное мнение. Теперь, если с этим все ясно, я прошу проводить меня к пациенту.

Волшебник сделал усталый жест рукой, прося Игроса удалиться. Тот не сдвинулся с места, преданно наблюдая за движениями деда.

– Пошел вон! – рявкнул Габриций, и Игрос исчез со скоростью, невероятной для своих габаритов.

– Сам я человек серьезный, – заявил маг, – но такую пакость нарожал, что мочи моей нет. У внука даже борода не растет, не говоря про магические способности.

Старик встал и, сцепив руки за спиной, начал мерять шагами комнату. Чучело ворона свалилось на пол и, влекомое цепочкой, волочилось за своим хозяином самым постыдным образом, но Габриций не обращал на это внимания. Его костеглавая тень на фоне малиновых штор заворожила Мартейна своими гротескными формами, и он не сразу прислушался к глухому бормотанию:

– … одно я могу сказать точно, упоминаний об этой болезни нет ни в одном прочитанном мною трактате, да и кто писал эти трактаты? Выскочки, в лучшем случае, в худшем – шарлатаны. Кругом, видите ли, они правы, а об этой пустячной болезни у них ни слова. Нет, конечно, я могу понять ограниченность мышления, бедность знаний, не могу понять только одного – намеренного замалчивания сведений об этой болячке, которую и болезнью-то назвать стыдно, ведь если подумать…

Мартейн несколько минут терпеливо слушал сетования Габриция, потом решительно подошел к нему и тихо сказал:

– Пациент – это вы?

– Увы! – в голосе мага появились плаксивые нотки. – Если бы это было проклятие, я бы справился сам, но это что-то иное. Хуже всего другое: из-за этой болезни я не могу творить магию! Сами взгляните!

Габриций набрал полную грудь воздуха и выдохнул, точнее произнес что-то на выдохе, но таким низким, чужим, загробным голосом, что затрепетали, зазвенели оконные стекла, как будто на контрабасе музыкант взял самую низкую ноту, настолько низкую, что она добралась, кажется, и до подземного мира. Пурпурные тени заклубились по углам, и Мартейну на секунду показалось, что чучело ворона пошевелилось. Но заклинание оборвалось резким кашлем, а из прорезей шлема потекли тонкие струйки дыма. В воздухе запахло медом и гниющей листвой.

– Видите? – уныло произнес маг.

Мартейн сочувственно покачал головой. Когда он спросил о симптомах, Габриций пустился в такой долгий и пространный монолог, полный, по обыкновению магов, таинственных метафор и таких иносказаний, как «ярость василиска в нижнем доме» и «союз вод и звезд в туннелях многомясных», что к его концу и сам запутался.

– Впрочем, – сказал он надменно, – если высокая магическая терминология вам непонятна, господин Орф…

– Позволю отметить, что ваши симптомы, по крайней мере, большинство из них, известны мне и так: потливость, бессонница, катаракта, и, кхм, недержание, – бесстрастно ответил Мартейн.

– Как? Откуда? – в ужасе воскликнул Габриций.

– Мне знакомы амулеты, которые вы носите, как мне кажется, не снимая, уже многие дни. Некоторые из них врачебного свойства: подвеска с глазом лягушки от катаракты, высушенная прямая кишка козодоя перевязанная несколько раз красной нитью – от проблем с пищеварением, а медвежий нос в оправе из серебра и яшмы приносит добрый сон. Действительно, могущественные средства, но, смею предположить, что они не помогают, если вы обратились в Университет. Когда это началось?

Из последующего рассказа лекарь выяснил, что маг заболел около недели назад, симптомами также были тошнота, головокружение и то, что Габриций уклончиво назвал «небольшой сыпью», которая увеличивалась день ото дня.

– Если вы соизволите снять шлем, я смогу осмотреть эту сыпь, и выскажу свое мнение, – сказал мягко Мартейн.

Габриций в ужасе отшатнулся от лекаря, и тому стоило больших трудов убедить его в необходимости вернуться в кресло и снять шлем. Когда Мартейн распахнул шторы, впуская в библиотеку больше солнца, он увидел, что на горизонте зреет тьма, а дневной свет приобретает йодистый оттенок, присущий местному туману.

– Будет гроза, – сказал он Габрицию.

Волшебник с великой неохотой снял свой шлем, открыв продолговатую плешивую голову, по бокам которой свисали длинные седые пряди. Лицо его было бледным, окаймленным бородой, белой, с табачной желтизной на усах и у рта, кое где, из родинок и из ноздрей, воинственно торчали жесткие волосы. Но самым примечательным в лице колдуна была сыпь, точнее, не сыпь, а бледно-лиловая гроздь пузырчатой плоти на правой щеке, напоминающая лягушачью икру. Нижний край пораженной области упирался в подбородок, отчего правый угол рта был скошен вниз, а наверху опухоль добралась до глаза, и тот был почти не виден под набрякшим влажным веком.

Лекарь нахмурился. Он осторожно ощупал воспаленную плоть, она была мягкая и податливая, но несколько пузырьков были твердыми, как дерево. Мартейн измерил пульс пациента, осмотрел язык (грязновато-синий) и спросил, видит ли он правым глазом (хуже, чем раньше).

– Ну что? Вы узнаете эту болезнь? – нетерпеливо спросил Габриций.

– У меня есть предположение. Но в это трудно поверить… Вы должны сказать, где и при каких обстоятельствах вы могли заразиться?

– Это не имеет значения, – Габриций вдруг поскучнел и на следующие вопросы отвечал односложно и невпопад.

– Мне необходимо поговорить с городским лекарем, – после недолгого раздумья заявил Мартейн. – Насколько я знаю, лекарем здесь служит Бардезан Бассорба, в прошлом выпускник Университета. Он уже осматривал вас? Когда он сможет прийти сюда?

– Никогда, – взгляд старика был холоднее льда. – Он исчез. Никто не знает где он.

– Когда он исчез?

– С неделю.

– Ладно, пока это неважно. Не поверю, что он был единственным лекарем в городе. У него есть подмастерье? Или он тоже пропал?

– Да, его приемный сын, он цирюльник в Банях. Но зачем он вам, никак не пойму?

– Мне необходимо, чтобы он осмотрел вас и высказал свое мнение, встречалась ли подобная болезнь у других людей в Бороске.

Габриций фыркнул.

– Этот сопляк! Он просто безмозглый мясник, не рассчитывайте, что услышите от него что-нибудь, что поможет в этой ситуации. К тому же, он простолюдин, подкидыш трущобных кровей. Нет, нет, эта просьба невыполнима.

Мартейн учтиво поклонился и направился к двери.

– Постойте! Вы куда собрались? – всполошился Угаин.

– Как я вижу, здесь не выполняют предписаний лекаря Университета, а значит, и в его услугах не нуждаются. Я отправлюсь обратно в Гамменгерн, и обрадую ректора новостью, что вам по силам справиться и без моей помощи.

– Постойте. Вы очень вспыльчивы, юный господин Орф, а это не то качество, что достойно логиста.

Мартейн промолчал. Габриций вздохнул и махнул рукой.

– Хорошо, ваша взяла. Только потом не пеняйте мне, если из вашей затеи ничего не получится.

В итоге Игрос был отправлен за цирюльником. Мартейн стоял у окна и задумчиво наблюдал за приближающейся бурей: черные крылья туч уже обхватили город обширным амфитеатром, и вдали, у горизонта, подсвечивались тонкими прожилками молний. Габрицию же казалось, что он наконец нашел благодарного слушателя, и он громко рассуждал вслух:

– Если бы болезнь не отняла мои силы, я вполне мог бы побороться с ней посредством магии. Мне пришло в голову, что я мог бы перевоплотиться, скажем, в животное, а потом обратно, и, вследствие этого, излечиться. Как думаете?

– Я не знаток магического искусства, но мне кажется, что болезнь сохранилась бы и в вашем животном обличии, – рассеянно ответил Мартейн.

– Да, возможно… А если попробовать превратиться в животное, которое не может нести в себе подобную заразу? Например, в саламандру? Или в растение? Правда, тогда встает вопрос, как вернуть человеческий облик… Как думаешь, Освальд?

Мартейн заметил, что маг разговаривает с чучелом ворона, а не с ним. «Сумасшедший дом! – подумал лекарь раздраженно, – Почему вся магия, вся эта невероятная сила сосредоточена нынче в руках выживших из ума стариков8?»

Оставив Габриция любезничать с мертвым вороном, доктор подошел к книжным полкам. Коллекция мага действительно впечатляла. Помимо тридцати шести томов «Поэмы о Копье с комментариями», Мартейн обнаружил «Розги мира», «Малый алхимический сад»9, «Рыбовладельческий строй Озерной Листурии», и очень редкий список «Тайного покрова». Здесь даже был кошмарный медицинский «Травмовник», увидев его Мартейн непроизвольно вздрогнул. Здесь были книги, переплетенные в человеческую кожу, в кожу южных виверн и северных нарвалов10. На многих обложках безостановочно тлели защитные руны. Некоторые книги, вероятно, наиболее ценные, находились в громоздких футлярах, из металла и дерева, и были прикованы цепями к витринам. Один из этих футляров особенно привлек внимание Мартейна. Он был сделан из красного дерева и покрыт затейливой резьбой: Он был так щедро смазан пчелиным воском, что в некоторых завитках и узорах тот скопился небольшими желтыми бляшками.

***

Буря приблизилась вплотную к городу, когда, наконец, появился цирюльник.

– Люц Бассорба, – представился он.

Это был молодой человек, рыжеволосый, с не очень опрятными клочковатыми бакенбардами. Его глаза были разного цвета – зеленый и синий – и оба выражали самое отчаянное непонимание. Так как Игрос не смог толком объяснить цирюльнику, что от него хотят (вряд ли он сам это понимал), лекарь коротко описал ситуацию, и попросил помощи.

– Взгляните, – сказал Мартейн, указав на Габриция.

Цирюльник внимательно осмотрел язву, впрочем, не решившись к ней прикоснуться, возможно, из-за того, что маг сверлил его злобным взглядом.

– Вспомните, обращались ли к вам пациенты с похожими симптомами?

– Нет, – без промедления ответил Люц. – Такой ужас я бы точно запомнил.

Маг возмущенно запыхтел, но оба лекаря, не обращая на него внимания, отошли в сторону. Они говорили вполголоса, короткими отрывистыми фразами, но, кажется, понимали друг друга с полуслова.

– Есть узелки…

– Глаз?

– Пока видит.

– Как давно?

– Неделя, может больше… Есть предположения?

– Есть одно, но это невозможно.

– Да, у меня тоже.

– Но послушайте, это же сказка, миф…

– Тем не менее, болезнь налицо, прошу прощения за каламбур.

– Действительно…

– Хватит шептаться, в конце концов, я все слышу, – не выдержал Габриций. – Что со мной?

Мартейн задумчиво посмотрел на мага.

– Позвольте мне сослаться на непререкаемый авторитет, – сказал он и подошел к книжной полке. Пробежавшись тонкими пальцами по корешкам он выбрал не какой-нибудь медицинский трактат, а последний том «Истории упадка и разрушения государства Сверхкоролей» Гиврума Глосса. Лекарь пролистал книгу и протянул ее Габрицию раскрытой. Пальцем он отметил место в тексте. Маг недоуменно взглянул на Мартейна, но книгу взял и начал читать. Внезапно он задрожал, зашипел, как змея, и швырнул книгу на пол, как будто она была из раскаленного металла.

– Смеетесь надо мной? – рявкнул. Его руки дрожали.

– Боюсь, что нет, – Мартейн машинально подобрал брошенную книгу и поставил ее на место. – По всем признакам, это Великая Чума.

– Невозможно! Нет, господин Орф, я не верю вам. По каким-то неизвестным мне причинам, вы решили обмануть меня, посеять семена страха в моем несчастном старом сердце. Я не знаю тех низких мотивов, что двигают вами, но я не куплюсь на эту ложь!

– Я верю в факты, великий лорд. А факты именно таковы, что это – Великая Чума. Поверьте, я всем сердцем желаю ошибаться.

– Но ведь… Если это так… От нее ведь не существует лекарства? Значит… значит, я умру? – маг как-то внезапно осунулся, съежился, скукожился, отчего кресло словно вдвое увеличилось в размерах.

– Прошу прощения, но мне кажется, ситуация гораздо серьезнее, – грустно сказал Мартейн. – Боюсь, умереть могут все жители города.

Ветер со всей силы навалился на окна, так, что жалобно заскрипели их деревянные переплеты, он завыл, заревел в камине, вытолкнул из него в библиотеку клуб дыма, пролетел над крышами, протиснулся среди домов, выметая остатки тумана, подхватывая мусор, и ворвался на рыночную площадь. Торговцы торопливо сворачивали палатки, тенты и прилавки, горожане торопились закрыть окна тяжелыми ставнями, а над их головами черные тучи надувались, как паруса. Гнулись и трепетали гильдейские флажки и дворянские стяги; раскачивались вывески и повешенные около Дома Совета преступники, облитые смолой; скрипели ржавыми цепями висячие светильники; вздыхали черные от печного дыма чердаки; ревели и свистели трубы. Многочисленные городские колокола отбивали тревожный набат, то ли с помощью человеческих рук, то ли разбуженные колоссальным напором ветра. Дневной свет околел, погубленный бурей; откуда-то, с далеких ли тихих холмов, из прохладных ли горных глубин, ветер принес семена мрака и щедро засеял ими город.

Из грозовых туч буря выстроила над Бороской пугающий, неправдоподобный небесный замок с фантомными башнями и бастионами, вздымающимися и опадающими под порывами ветра. И грянул гром. Молния расщепила небесный свод на множество фрагментов, которые тут же стянулись вместе, чтобы через мгновение снова распасться, и снова собраться, и еще, еще, еще. Электрический свет обнажил призрачную анатомию города, его белый костяк, на миг лишенный теней. Хлынул ливень. Косыми водопадами он обрушился на древние улицы Бороски, забурлил в желобах и канавах, накрыл прачек, бегущих от реки с корытами, полными выстиранного белья, процессию паломников, поспешивших укрыться зонтами со священными символами, неподъемного нищего, который хныкал и жалобился разъяренному небу на свою судьбу, а птицы прятались под мясистыми стропилами его тела.

Буря злобилась и ревела на тысячу голосов. Испуганный Игрос Угаин спрятался в Лаборатории, забился в угол и рыдал, закрывая лобастую голову руками. Бледная девочка сидела в самой высокой комнате Башни и завороженно наблюдала за грозой; молнии отражались в ее глазах. Широкоплечий человек в странной одежде с трудом продирался сквозь ночь и шторм, неся старуху на закорках. Юноша сжимал искалеченной рукой меч, преклонив колени в молитве. Худой черноволосый человек выкручивался, как червь, выбираясь из подземного склепа. Тучный мужчина в дорогой одежде хохотал самозабвенно, до икоты, пересчитывая воробьев, и лунообразное, белесое его лицо морщилось от веселья. В темной комнате при свете свечи человек разглядывал красноватую пузырчатую сыпь, появившуюся на его руке, чуть повыше запястья.

В таверне «Разрубленный шлем» было не протолкнуться. Спасаясь от бури, сюда бежали те, кого она застала на улице: грошовые лоточники и иноземные купцы в шалях и тюрбанах, горькие пропойцы и набожные паломники, странствующие рыцари и профессиональные головорезы, завистники и весельчаки, лодыри и работяги, гордецы и скромники, черные, светлые, рыжие, с веснушками и без оных, с бородавками и без оных, с зубами и без оных. В воздухе стоял пар и смрад от сохнущей одежды и неумолчный гвалт, заглушающий даже шум бури. Печь на кухне отчаянно чадила из-за ветра, и дым валил прямо в зал. Трактирщик с высоты стойки разглядывал этот хаос, подозревая, что здесь бардака не меньше, чем снаружи, а то и побольше.

– Не к добру это все, – с мрачным удовлетворением сделал он свой излюбленный вывод, и в этот раз, не подозревая этого, был как никогда близок к истине.

Уровень 1.

Дом, милый дом.

Возлюбленный сын мой!

Пишу тебе после стольких лет разлуки с единственной целью: увидеть тебя в последний раз перед смертью и даровать отцовское прощение. Надеюсь, твое сердце смягчилось за эти годы, как и мое.

Также, ты должен вступить во владение Наследством Бассорба. Твой названный брат Люц был моим единственным спутником все эти годы, что тебя не было (он, да еще неизбывная горечь), но наследство принадлежит по праву тебе. Умоляю, поспеши вернуться в родной город, пока не поздно!

Признаюсь, я в отчаянье, ибо мой закатный час близок, а ответственность, которая лежит на нас, слишком велика, и мы не вправе пренебречь велением долга.

С любовью,

твой отец.

Барриор Бассорба, сидя в темнице, слушал звуки бури, бушевавшей снаружи, осторожно трогал языком кровоточащую ямку на месте выбитого зуба и прокручивал в голове события сегодняшнего дня, которые привели его к такому незавидному положению: и так и этак выходило, что виноват во всем он сам.

Надо признать, день не задался с самого начала. Рыбный обоз из Озерной Листурии, к которому он присоединился в качестве охранника, подъехал к Бороске затемно, и городские ворота были еще закрыты. Неподалеку, на свободной от могил земле стоял лагерь цыган. В свете многочисленных костров были видны их пестрые шатры и повозки. На фоне колоссальных стен города они выглядели разноцветными грибами, буйно и весело разросшимися у корней омертвевшего дуба. Доносилась музыка. Кое где бродили верблюды: видимо, еще один караван ждал открытия ворот. Надеясь наконец поесть что-нибудь, что не было бы сушеной рыбой, и даже отдаленно бы ее не напоминало, Баррио направился в цыганский лагерь.

В пределах стоянки было светло и шумно. Табор гулял. Бренчали лютни и мандолины, стучали бубны и тимпаны, свистели флейты и волынки. Кружились в танце черноглазые девы, и красные их платья спорили с огнем, серебряным смехом смеялись крошечные колокольчики, вплетенные в их волосы. От больших котлов шел соблазнительный запах. Возле костров, рядом с цыганами, сидели купцы, их губы масляно блестели от жира, а глаза стекленели от выпивки. Барриор всей душой рассчитывал в как можно более сжатые сроки достичь того же состояния.

Он купил на последние гроши вареной баранины и наполнил свою флягу вином. Нашел место возле костра и принялся за еду. Мясо было жесткое, а вино кислое, но после вынужденной диеты, состоявшей из сушеной рыбы и тростниковой водки, Барриор наслаждался и такой нехитрой пищей. Испытания и лишения последних недель не лучшим образом сказались на нем. Некогда могучий и тугой, округлый как бочонок, живот теперь несколько сдулся, щеки впали, густые волосы уже много дней не видели расчески и представляли собой печальное зрелище, длинные бакенбарды, дарившие ему некогда сходство со львом, грустно обвисли. Пышные одежды, отличавшиеся когда-то варварским блеском, теперь были грязны и оборваны: алые буфы с белыми разрезами не вызывали теперь ничего кроме жалости, нашитые на камзол горделивые Розы Войны истрепались и расползлись на отдельные пучки ниток. Из былой амуниции у него осталась только кираса, начавшая ржаветь без должного ухода, и его сокровище – меч по имени Клара. К тому же вся его одежда так пропахла рыбой, что он немедленно привлек внимание всего местного кошачьего племени.