Флэшбэк

Отец выглядел абсолютно иначе, больше напоминал светловолосого викинга. Как Тор из известной киновселенной: высокий, широкоплечий, с длинными волосами, собранными в хвост и золотистой щетиной. Не удивительно, что гены маминой линии оказались сильнее. Хотя, сказать честно, иногда я об этом даже жалею.

– Ну раз все, то давайте домой. Там Римма уже заждалась, наверное, – скомандовал папа, оставляя пятнистое полотенце на краю стола. – Тофик, ключи где?

– Здесь, – мужчина похлопал по нагрудному карману рабочего комбинезона.

Родитель взмахнул рукой, показывая, что пропускает меня вперед. Я захлопнул капот и поплелся к комнате, в которой оставил куртку. Вскоре мы вышли, наблюдая, как погасает свет в окнах, и как дядя выскакивает из темного помещения, умело покручивая связку на указательном пальце. Под недовольным взглядом отца он запер дверь и проверил, чтобы все точно было закрыто. Втроем мы направились домой через дворы. Редкие фонари освещали путь – на нашу маленькую часть Земли опустилась ночь.

Смех гуляющих подростков вскоре сменила тишина подъезда, а ее – шум родительской квартиры. Едва мы прошли в дверь, мама выглянула из кухни. Ее появление обозначил звон сверкающих «шорок», представляющих собой несколько крепких нитей с разноцветными камушками. Разуваться в таком маленьком коридорчике было проблематично, потому мы толкались в полутьме, словно слепые котята.

– Матушка, здравствуй, – поздоровался я, пока она тянулась к папе с намерением чмокнуть его в щеку. Дядя Тауфик подставил свою, намекая, чтобы сестра уделит внимание и ему.

– Здравствуй, солнышко мое, здравствуй. Проходи скорее, дай я тебя обниму.

Я дождался, пока дядя получит свою долю любви и освободит проход. Ушлый мужичок живо разулся и скрылся на кухне на носочках, точно жулик.

– Тофик, руки помой и не смей шурудить по столу, – с улыбкой прикрикнула мама, протягивая ко мне ладони. Весь шум на кухне тут же затих, а через несколько секунд в раковину полилась вода.

Уверенные женские руки заключили меня в объятия. Знакомые тяжелые духи, пропитавшие ее волосы и одежду, пробуждали противоречивые эмоции. Сколько бы я не старался, этот запах жженого сахара, приторный до горечи, ассоциировался с болезнью и больничной палатой. Я любил маму, здесь нет никаких сомнений, но к своему стыду, иногда я ощущал то же, что в первый раз, когда встретил ее – сомнения. Она такая… чужая.

Пришлось подавить пугающие мысли и изрядно согнуть спину, чтобы поприветствовать ее объятиями в ответ.

– Мой ты хороший. Сыночек, как же я соскучилась, – протянула она, а потом отпрянула и шутливо шлепнула по мне полотенцем, до этого лежащим на ее плече. – Совсем забыл про мать.

– Нет, мамуль, что ты. Просто обстоятельства так сложились. Больше не повторится, честное слово.

Я посмотрел со всей возможной искренностью. Она долго щурилась, оглядывая меня. Аккуратно подведенные карие глаза казались вытянутыми из-за стрелки, родинка над губой переместилась в сторону.

– Я уже говорил, что ты у меня самая красивая?

Мама закатила глаза и снова ударила меня полотенцем. Я хохотнул, предпринимая вялые попытки прикрыться.

– Льстец. Иди за стол.

– Ты правда у меня самая прекрасная…

– Я знаю, солнышко мое.

Мы смеялись, занимая свои места. Мама неторопливо выставляла оставшиеся блюда, пока мужская половина выдавала ей события прошедшего дня. Затем мы плотно поужинали. Все это время родственники внимательно следили за тем, чтобы моя тарелка не пустовала. Больше всех в этом плане отличилась, конечно же, единственная дама – она даже не спрашивала, просто постоянно подкладывала еду. Папа и дядя поочередно советовали то одно, то другое, а отказать я не имел права, потому подъедал всего понемногу, пока в какой-то момент не почувствовал, что физически не могу вместить в свой желудок ни кусочком больше.

– Можно я уже не буду голодным? – вопрос, заданный на выдохе, выдал всю тяжесть.

– Можно, – благосклонно кивнула мама, поднимаясь из-за стола. – Еще чай сейчас попьем.

– О, не-е-е-ет. Ну, мам.

– Чаще приезжать будешь. Мое дело – следить, чтобы ты сыт был, пока под другое крылышко тебя не передам.

– Кстати, Русланчик, что там? Когда свадьба? – поинтересовался дядя. Изящная женская рука нырнула между нами, забирая грязные тарелки. И не скажешь, что это – руки домохозяйки. С новым маникюром, все в золоте, ухоженные и нежные.

– Да не предвидится пока, дядь Тауфик, – неуверенно протянул я, почему-то схватив мочку уха. Глянул на отца. Тот откинулся на спинку стула, смотря в ответ и, кажется, ничего особенного не ждал. В прямом взгляде ощущалась поддержка.

– Рано ему еще, – среагировал он и кивнул жене, когда та забирала грязную посуду. В привычном, почти будничном жесте погладил ее по костяшкам пальцев, взглянув необычайно ласково, на что получил искреннюю улыбку. – Не дорос до семейной жизни, пусть гуляет.

– Какой рано, Игнатик? – округлил глаза дядя. – Двадцать восемь годков уже. Когда вам столько было, ему десять стукнуло.

– Времена другие. Сейчас молодежь не стремится скорее семью заводить. Вот пусть он лучше осознанно к этому придет, чем быстрее-быстрее, потому что так кому-то там надо. Кому надо, тот пусть и женится, да, Тофик?

– Римма, ну ты хоть ему скажи, – мужчина взволнованно обернулся, выискивая поддержку сестры. Та поставила на стол чайные чашки и вытерла руки о цветастый фартук.

– Я согласна с мужем, дорогой. Пусть погуляет еще. Но не долго, – наказ был направлен уже мне. Говорящий взгляд в упор и поднятые густые брови говорили, что мне действительно стоило бы задуматься.

– Понял, – я кивнул, подкрепляя свой ответ для большей убедительности.

– Главное, – начал дядя, подняв указательный палец вверх. – Чтобы у нее кровь горячая была. Вот твой папа. Думаешь, наши родственники его просто приняли? Пф, – зрачки описали круг. – Риммочка его когда привела, мы думали, у дома крыша подлетит. А он выдержал вон. А все почему? Потому что кровь у него – наша.

Папа слушал речь родственника без излишней ностальгии, будто тот припоминал что-то мало приятное. Я ему усмехнулся. Горячая кровь, да уж. У моего папы кровь, скорее, ледяная, если судить по его поведению и внешнему виду. Тем не менее, он добрейшей души человек, очень чуткий и жалостливый.

– Не неси чушь, – возмутилась мама, заливая кипятком сушеные травы в заварнике. – Пусть выбирает, к кому сердце лежит. Мы любую примем, солнышко, не слушай его.

Если бы.

– Дело ведь не в крови, а в отношении. Вот если она относится к тебе хорошо – твоя. Если ты чувствуешь, что любит, – пояснил папа, наблюдая за мной с неразборчивым намеком во взгляде.

– Так и я о том же, – снова вмешался дядя. – Горячая кровь, она же своего найдет. Будете душа в душу жить.

Через пару часов Рокки встретил меня у порога, прыгая и сдавленно гавкая – знал, что ему нельзя шуметь, когда темнеет. Я включил свет и запер дверь изнутри. По привычке кинул ключи на комод, разулся, на ходу поглаживая настырное собачье тело, которое так и норовило залезть мне в лицо.

– Рокки, парень, спокойнее… Эй!

В нетерпении он прикусил меня за нос, маскируя этот жест непрерывным вылизыванием, едва я наклонился, чтобы ровно поставить кроссовки.

– Нельзя! – шикнул, пригрозив большому мальчику пальцем. Внимания этот жест не удостоился, пес продолжил топтаться на месте, выжидая огромную порцию не уделенного внимания, скопившегося за часы моего отсутствия.

Первым делом я вдоволь нагладил его, затем наполнил миску и, взяв сигареты, направился на балкон. Пробыл там один не долго – Рокки, как и всегда, последовал за мной, занимая свое любимое место на небольшой старой софе. Улегся, наблюдая за тем, как я усаживаюсь на коврик у перегородки.

Резкий дым вился по воздуху вверх, как причудливая, едва заметная лоза.

– «Если ты чувствуешь, что она тебя любит», – вспомнились слова папы.

Любит ли? Очень вряд ли.

Интересно, откуда мама узнала, что прошлая неделя была такой напряженной из-за Кристины?

Думая об этом, я полез в карман штанов и достал оттуда мобильный. Зажав фильтр меж губ, нашел ее номер и позвонил.

– «Бурундук», – мигнули белые буквы, заставив меня печально усмехнуться. Одно из немногих воспоминаний, сохранившихся после травмы. Кристина-бурундук. Так давно это было, прямо в прошлой жизни.

Вызов шел. Трубку она не брала.

Закончилась третья сигарета, телефон без конца тянул один и тот же звук, не давая надежд на разговор. На самом деле, это не было удивительным, Кристина часто пропадала. Если бы она ответила, я бы поверил в существование Всевышнего, но, увы.

Бурундук. Сейчас, глядя на нее, и не поверишь, что лет до четырнадцати она походила на щекастого большеглазого зверька. Маленькая, скромная и пугливая. Долго мне потом за эту кличку извиняться пришлось, если ей верить.

Спать совсем не хотелось.

Я подумал: «Может, она ответит позже?».

Глава 2. Егор

Очередной глоток воды оставил во рту неприятное кислое послевкусие. Такое же неприятное, как и эти картины.

Я не первую минуту всматривался в оплот фантазии человеческой мысли и… К слову, современной мысли. На холсте передо мной – красный овал и синий треугольник, повернутый двумя гранями вверх. Все перечеркнуто хаотичными черными линиями. Что я должен здесь разобрать?

Копаться в корнях этого творения не было ни малейшего желания, но некоторые мысли просились сами собой. Начнем с того, что ни о каком модернизме, заявленном в приглашении, речи не шло. На холстах красовался однотипный абстракционизм… Он, конечно, к модернизму относится, но стоило бы объяснить, что кроме разноцветных геометрических фигур и клякс с полосками вы, дорогие посетители, ничего не увидите.

Снова вода. Мерзкая, с этой кислотой. Хотелось пить еще больше, чтобы ее смыть, но выходило только копить. Ясно, на что рассчитывают ответственные за данное мероприятие: уборная явно платная. Вот вам и выставка современного искусства. Какие картины – такая организация.

Еще и голова ноет. Надо завязывать с вином.

Оглядевшись, я заметил всех присутствующих. Снова. Ненавижу людей. Разбились на группки и щебечут о том, насколько же гениально это белое пятно с желтым кругом внутри: то ли небо в туманный день, то ли поджаренное яйцо. Тошно слушать. Потягивают эту прозрачную дрянь, будто все в порядке. У меня одного не атрофировались вкусовые рецепторы?

Пробежавшись глазами по залу, я сощурился от боли. Все белое, кругом окна, свет слепит, отражаясь от стен и пола. Разгар дня, нормальные люди в это время живут свою жизнь, а не смотрят на это… Боже.

Вернув взгляд к картине, я протяжно вздохнул и скривился, умоляя пожилого господина, сидящего на облаке, убить меня на месте. Это выглядит, как плевок в лицо не только всем художникам мира, но и простым зрителям. Вот это «модернизм». Дикое упрощение. Скоро превратимся в собак, оставляющих дерьмо на снегу.

Климт вертится в гробу со своими «Поцелуем» и «Данаей». Куда уж.

– Извините… – услышав чей-то голос подозрительно близко, я тут же обернулся чем, видимо, напугал подошедшего молодого человека.

– Да?

– Вы ведь Егор Вязов? Могу я.. Взять автограф?

От сердца отлегло, но ненадолго. У парня явно проблемы, раз его предпочтения в живописи имели настолько огромный разброс. От этого псевдомодернизма до моего традиционного – целая пропасть.

– Да, конечно, – я воспользовался моментом, чтобы отставить ненавистный стакан и взять в руки протянутый черный маркер. Незнакомец оттянул край своей футболки, дав мне целый чистый лист для подписи. Я не очень-то удивился, но ради приличия усмехнулся и оставил размашистую подпись. – Оригинально.

– Я слежу за вами в *********. Очень нравится ваш стиль, я сам в художке учусь…

Остальная информация прошла мимо меня. Кивнул, стараясь держать участливый вид. Парень явно думал, что я как-то отреагирую на его «оригинальную» историю, но таких на дню раз по десять приходилось выслушивать, так что мозг автоматически отключался, когда кто-то заводил разговор о своих мнимых достижениях или, что еще хуже, перспективах.

– …надеюсь, получится.

– Да, верю, что у вас все будет так, как вы хотите, – стараясь произвести благоприятное впечатление, я улыбнулся. Наверное, улыбка вышла кривой, потому что незнакомец несколько раз понимающе кивнул, попрощался и ушел, оставив меня наедине с убожеством, висящим на стене. Пойти смотреть остальное не появилось и мысли – у этой картины хотя бы не было толпы. Видимо, своим содержанием она отпугивала не только меня.

В который раз придирчиво прошелся по ней взглядом, а потом отвел его на первый этаж – там тоже не наблюдалось столов с алкоголем. Это что, шутка?

Голова вот-вот лопнет.

– Егор? – снова голос. На это раз женский, очень взрослый, но старческой дрожи не слышалось. Тянул лет на сорок пять. – Меня зовут Маргарита, я одна из организаторов этой выставки. Решила узнать, как вам.

Женщина протянула ладонь с вялой морщинистой кожей и безвкусным маникюром. Пожал, даже не задумавшись о формальностях и говорящем положении – тыльной стороной наверх. Я что, поцеловать ее должен был? Судя по надменному лицу, на котором красные губы занимали половину всего пространства, именно об этом Маргарита и думала.

– Оригинально, – снова повторил я, отпуская руку.

Ужасная вода, отвратительная.

– Рады, что вам понравилось, – ответила она с пошатнувшейся уверенностью.

Я такого не говорил, но желания спорить не было, как и ресурсов, чтобы объяснять престарелой жене какого-то миллионера, что ее тяга к современному искусству – это не больше, чем желание показаться молодой и интересной. Как жаль, что это так не работает. Подтяжка и то оказала бы больше эффекта.

Маргарита отпускать меня не планировала.

– Не против пройтись вместе? Вы, кажется, в той стороне еще не были?

– «Да я нигде не был, они все одинаковые. Смысл двигаться, если это результата не даст», – но вместо своих мыслей выдал короткое. – Да, конечно.

И вот мы, синхронизируя шаг, пошли в длинный белый коридор с пятнами-рисунками. Желтый, красный и синий – это все, на что способен автор всех тридцати шедевров.

– Мне кажется, модернизм – это глоток свежего воздуха для современной живописи, – чопорно проговорила женщина, не утаивая неподдельного наслаждения во взгляде. Я еле слышно вздохнул. Модернизм – да, возможно. Но это… Она вообще в курсе, что модернизм – это не новое направление? Ему уже лет сто двадцать. Стоило бы рассказать про Малевича и его «Черный квадрат», а потом ошарашить, что он пишет без малого такие же вещи, как и ее подпольный горе-художник, из-под кисти которого вышли эти шедевры. На Малевича клюнуло бы куда больше.

– Вы правы, – я снова скромно улыбнулся и отвернулся, расслабив лицо.

Ну где же чертовы фужеры с шампанским? Они должны быть здесь. Эти люди не могут всерьез интересоваться таким убожеством.

– Смотрите. Мне кажется, это похоже на какое-то животное. Не то собака, не то кошка. Что скажете?

Я даже не стал смотреть. В моменте нужно концентрироваться на делах поважнее, чем выискивание в нелепых пятнах какой-то смысл. Лучше тогда пойти на дорогу, лечь и облака поразглядывать, может, улыбнется удача и меня, наконец, переедет автобус.

– Не знаю. Не люблю животных.

Как на заказ, в голове зазвучала очень старая реплика.

– «Ева, это глупая трата времени. Я ненавижу животных. Шерсть, вонь. Ты еще и кота хочешь. Он мебель будет драть, надо убирать за ним. Кто этим займется? Ты все время на работе. Мне предлагаешь? Ну, нет, никаких котов в моей квартире».

– Понимаю. Им нужно много внимания, а людям искусства, таким как мы, явно не до этого.

Я не собирался отвечать на этот выпад. Мы. Дамочка явно высокого мнения о своей значимости. Оставлять ее совсем без внимания было нельзя, потому из моего рта вырвалось что-то похожее на «Угу», обозначающее подобие согласия. Пусть интерпретирует это, как хочет.

– А вы не думали перейти на электронное изображение? – не сдавалась Маргарита. Создавалось впечатление, что мои ответы ей вовсе не интересны, хватало того, что я хожу тут рядом с увлеченным лицом (Шампанское, мне нужно шампанское!) и слушаю ее глупые изречения. – Мне кажется, это имеет больше спроса.

– Нет, не думал, – проскрипел я.

– Предпочитаете классику? В таком возрасте вам стоит идти в ногу со временем, можете поверить моему опыту. Все-таки, будущее за электроникой. Мы с командой подумываем организовать подобную выставку…

Да что б тебя.

– Будущее за молодыми, – я повернулся к Маргарите, снова растягивая губы в улыбке. В этот раз она вышла более непринужденной, но от того и более ядовитой. – Мне еще нет тридцати, и я прекрасно чувствую себя, работая с холстом. Сам достиг относительной известности, зарабатываю хорошие деньги. Не надо искать обеспеченную особь, которая меня прокормит. А теперь извините, я пойду выпью, чтобы вынести еще полчаса на вашей выставке, ведь все уже оплачено. Не подскажете, кстати, в какой стороне алкоголь?

Женщина указала в один из коридоров, глядя на меня ошарашенно. Замешательство прошло не скоро, потому огромные губы не успели изогнуться в отвращении к моей персоне в ту же секунду. Это произошло, едва я сделал шаг назад.

Пусть только попробует забрать деньги, я напишу ее мужу и скажу, что его престарелая ценительница модернизма явно проводит время где-то в другом месте, а не на занятиях по искусствоведению.

О, наконец-то!

У одной из стен растянулся длинный стол с бурлящим градусным напитком – гарантия, что у меня получится пережить этот день.

Заприметив то, что давно искал, я прибавил шаг, взял флюте, и вскоре сел на жесткий светлый пуф под очередной отвратительной картиной. Снова какая-то абстракция. Как жаль, что теперь все эти кошмарные произведения подпольного искусства меня вовсе не интересовали.

Я припал к стеклу, чувствуя, как приятная горечь спускается по горлу. Еще немного, и станет лучше.

Спустя примерно сорок минут, когда время выставки перевалило за середину, по договору мне можно было ее покинуть. К вызванному такси шагал, печатая хвалебный отзыв о мероприятии под постом. Сделал классическое постановочное фото – я в костюме, с фужером, перед одной из… фу, тех самых картин, смотря на нее взглядом ценителя. Таким меня считают. Достаточно прочитать базовую литературу, чтобы настолько же разбираться в живописи, но все думают, раз я художник – все нужные знания автоматически вшиты в мой мозг.

Дорога до дома была недолгой. Я смотрел в окно и старался сосредоточиться на приятном покалывании в пальцах – алкоголь начал действовать. Нужно было отвлечься на что-то, чтобы не потянуться рукой в сторону, по привычке.

Я никого там не найду. Уже давно не нахожу.

Ладонь произвольно сжалась в кулак на бедре, сминая тонкую ткань брюк. Взгляд зацепился за какое-то здание, тянущее свои бетонные этажи к небу. Там окна, балконы, бежевые панели прерываются серыми и на углах уходят в несколько округлых отверстий с перилами.

Я просто хотел отвести ладонь, чтобы сменить положение. Я не искал ее. Ее нет.

Пальцы побрели по кожаной поверхности сидения все дальше и дальше, пока не коснулись другой двери. Оборачиваться не было смысла, и все, что оставалось – дальше смотреть в окно, прижимая челюсти друг к другу. А чего я ожидал? Она уже год мертва, какие глупости.

Нужно говорить это почаще, чтобы, наконец, свыкнуться.

Таксист высадил меня у огороженного двора. Я приложил ключ к маленькому экрану у ворот и прошел, минуя пост охраны. Затем, через единственный подъезд высотки поднялся на нужный этаж, где отпер свою дверь. В квартире было как всегда прохладно и свежо. Если говорить в общем, то она мало чем отличалась от той выставки, на которой мне пришлось находиться целых три часа. С ума сойти. Отличие оказалось значительно-незначительным: никакого модернизма на картинах, здесь висят только мои, которые она просила оставить.

Снова думать обо всем этом уже не было сил. Привычное ощущение застоя насело на плечи. Возвращаясь в место, где мы проводили очень много времени, я сразу вспоминал о ней и обо всем, что между нами происходило. Избавиться от этого не помогло ничего.

Кроме алкоголя.

Я сразу проложил курс на кухню. Там достал бутылку из мини-бара и наполнил фужер до краев, совсем не по правилам. Вылил в себя все без остатка за один присест, наполнил снова и, взяв горлышко одной рукой, а второй крепко обхватив тонкую ножку, направился в мастерскую, на ходу скидывая туфли. Идиотский этикет, правила приличия и чертовы модники, которые придумали, что мне нужно носить костюмы. Ненавижу эту жизнь.

Когда становилось совсем невмоготу, спасало только одно место – мастерская. Комната, которая отличалась по стилю от остального пространства. Здесь больше теплого дерева, окна выходят на солнечную сторону, из-за чего почти всегда воздух наполнен светом. Здесь чувствуется жизнь, в отличие от холодных и полупустых помещений за стеной.

Вино приземлилось на большой, грубо сколоченный стол. На мольберте стояла незаконченная работа, но я убрал ее на пол, чтобы прицепить новый холст. У меня еще куча заказов, и некоторые из них нужно отправить уже завтра. Там нет ничего сложного, такие вещи я создаю лишь ради денег. Может, если бы пил меньше, хватало бы времени и на что-то более сложное. Задача пока невыполнимая.

Сделав очередной глоток красно-черной жидкости, я скинул пиджак на пыльное кресло и закатал рукава свободной рубашки. Она сидела на мне, словно мешок, если бы мешки шили из шелка. Современная мода иногда убивает, но, должен признать, может сотворить чудо.

Итак. Неспроста я вспоминал о господине с фамилией Климт. Придется сотворить кое-что, похожее на его работы, только более простое и второсортное, скрывать не стану. Возможно, это ставит меня на одну полку с теми рабами Маргариты, создающими штампованные абстракции, но я за свои получаю куда больше, и выглядят они куда лучше. Полка одна, но я занимаю место в самом начале.

Настырное старое воспоминание все же пробилось сквозь пелену напускных мыслей.

– Ты слишком жесток к себе, – Ева положила подбородок на мое плечо, высматривая нечто в контурах на белой поверхности. Я же в это время угрюмо пялился туда же, изливаясь ядом из-за того, что мне приходится копировать чей-то труд. Мои картины покупали за большие деньги, но редко, что приносило известность, а вот состояние заработать таким способом сложно.

– Не жесток, я реалист. Кто заметит меня за этим тупым переносом? Как станок, вожу кистью в одном и том же направлении, это раздражает.

Ева засмеялась и легла на то же место щекой. Пряди ее волос, выбившиеся из высокой прически, щекотали открытые участки тела, от чего я нахмурился и поежился.

– Ты просто вечно недоволен. Брюзжишь и брюзжишь. Относись к этому проще, все ведь с чего-то начинают.

– Я не хочу начинать с этого.

– Ты уже начал.

Услышав недовольный вздох, Ева оставила звонкий поцелуй на моей шее. Оттолкнувшись, стала говорить куда увереннее и веселее.

– Не нужно себя корить, отпусти ситуацию. Не до конца, конечно, но подумай об этом, как о тест-драйве. Клиенты увидят, что ты умеешь работать с красками и кисточкой, потом до них дойдет, что так не только копировать можно, но и свое создавать. Для начала просто покажи, что ты хоть на что-то способен. Я в тебя верю. Хочешь кофе? Купила твой любимый.

– Да, да, – задумчиво согласился я, взглянув на начатую работу другими глазами. – Спасибо.

– Не за что. Ты у меня потрясающий, все получится.

Она вышла, а я усмехнулся и замешал песочный цвет, чтобы покрыть им большую часть холста.

Сейчас он тоже нужен мне. Ненавистный, отвратительный оттенок, от которого уже блевать тянет. Она сказала бы, что я просто должен залить его в какую-нибудь банку и потом не глядя доставать, когда понадобится. И была бы права. От этой мысли по лицу растеклась легкая улыбка. Даже с Того света Ева могла меня подбодрить.

Занесенная кисть дрогнула, когда я сглотнул. В горле щипало.

Нужно выпить еще вина. Как можно больше, чтобы заглушить эти бесконечные флэшбэки и вернуться в настоящее. Это не сложно.

Я схватился за бутылку, позабыв, что рядом стоит на половину опустошенный фужер. Почему-то именно после этого действия внимание переключилось на неприметный шкаф с парой дверок. За одной из них лежал сверток из белой ткани, а в нем – кое-что очень важное, о чем я думаю каждое гребаное утро.

Глава 3. Руслан

Бывают дни, когда появляется настроение работать на износ. Тогда я приезжаю домой только ради Рокки, чтобы выгулять его и накормить, в остальном провожу сутки за рулем. Обычно не получается выдержать больше двух, и потом усталость все же берет свое. В этот раз, видимо, из-за сбивчивых мыслей, все растянулось. Заканчивался третий день, разные тонизирующие напитки перестали действовать, я уже не мог сохранять стабильное внимание. Пришла пора заканчивать.