Экспресс на 19:45

Ее мать была стройной крашеной блондинкой с глазами цвета морской волны. Льдом и пламенем. Один из ухажеров называл ее чаровницей.

– Твоя мать околдовывает мужчин, – говорил он. – И мы скачем перед ней на задних лапах.

Перл такого за ней не замечала.

Мать казалась ей разве что уставшей и подавленной последствиями собственных неверных решений.

«Если бы она умела колдовать, – думала Перл, – она бы сварганила себе что-нибудь получше книжного магазина, едва сводящего концы с концами, обветшалого двухкомнатного дома на ранчо, вереницы бойфрендов-неудачников и неблагодарной жизни работающей матери-одиночки».

Этим вечером сервировкой занималась Перл. Она наполнила кувшин фильтрованной водой и водрузила его на стол. Затем уселась в кресло и открыла блокнот.

Чарли сновал по кухне, будто провел на ней всю жизнь. Он не нуждался в указаниях – казалось, он прекрасно знал, где что находится. Даже мать не чувствовала себя на собственной кухне настолько «по-хозяйски». Перл не могла припомнить, когда Стелла в последний раз готовила что-нибудь, кроме воскресных завтраков в виде яичницы и тостов, если, по тем или иным причинам, была в настроении.

– Что ты сейчас читаешь, Перл? – поинтересовался Чарли. Погрузившаяся в раздумья Перл вздрогнула.

На плите в каком-то соусе шкворчала курица, в духовке пекся хлеб. В миске, о существовании которой она даже не подозревала, пестрел салат. У Перл заурчало в животе – она еще не ела сегодня.

– «Джейн Эйр», – ответила она.

Никто из бывших мужчин ее матери не задавал ей подобных вопросов.

– Проходите ее в школе?

– Нет. В школе мы читаем «Дающего»[7].

– Очень разные книги, – протянул он, гоняя курицу по сковороде. – По-твоему, их что-то объединяет?

Какой чудный вопрос! Перл почувствовала прилив радости – той, которую она всегда испытывала, размышляя о художественной литературе: о чужих рукописях или об историях, которые она сама выдумывала по ночам, лежа в кровати. Она сочиняла рассказы о себе, о том, кем она могла бы стать, об отце, которого не знала, о людях, с которыми она однажды встретится, о местах, куда она отправится.

Она задумалась, машинально черкая что-то в лежащем перед ней блокноте. Классическая литература против современной подростковой антиутопии. Ей и в голову не приходило сравнивать их. Но стоило копнуть чуть глубже – сходства обнаруживались. Она подняла глаза на Чарли. Линзы его очков были такими же толстыми, как у нее. Интересно, он тоже прятался за этими большими стеклами?

– Обоих персонажей пытаются заставить поверить в то, во что они не верят, – резюмировала она.

Он удивленно вскинул брови и, улыбнувшись, принялся перчить курицу.

– Объясни.

Она почувствовала странный трепет в глубине души. Страх быть замеченной. Страх открыться.

– Джейн была воспитана в убеждении, что она ничтожество, обуза, самая никчемная в семье, – начала она. – А Джонас из «Дающего» рос в обществе, которое изъяло из человеческой истории воспоминания о боли и войнах. Ни один из них не будет в ладу с собой, пока не вырвется из этих оков.

Чарли задумчиво кивнул. Его лицо было неподвижно, взгляд напряжен. Она, не осознавая, что делает, встала и подошла к столешнице – ближе к Чарли.

– Глубокое наблюдение, – ответил он. – Обе эти истории – о взрослении. В двух таких разных мирах, разделенных не одним веком. Вневременная история о юной душе, старающейся вырваться из рамок семьи и общества, чтобы проложить собственный путь. Как думаешь, почему она вневременная?

Он быстро глянул на нее и снова легко запорхал по кухне: достал из духовки хлеб, заправил салат. Как будто он жил с ними целую вечность.

– Потому что мы все должны найти его – собственный путь, – догадалась Перл.

– Именно, – кивнул он. – Общество не всегда знает, что правильно. Наши близкие пытаются вылепить из нас тех, кого они видят, но кем мы в действительности не являемся. Иногда нам стоит просто следовать зову сердца.

Он протянул ей салатницу, и она поставила ее на стол.

– Мама будет с минуты на минуту, – сказал он.

Мама. Не твоя мама. Что-то интимное, собственническое сквозило в этой формулировке. Он оказался прав – по стене расползлись отсветы фар.

– Стелла говорила, что ты умная, – добавил Чарли, протягивая ей теплую корзинку с хлебом. – Интересно, знает ли она, насколько ты умная. Иногда мы не замечаем того, что находится прямо перед нами.

Перл не нашлась что ответить и почувствовала, как ее щеки запылали. Она не привыкла вести подобные разговоры с кем-либо, кроме своего учителя английского.

В дом ворвалась мама и немедленно разразилась тирадой о магазине, в котором было «не протолкнуться!».

– Купоны, которые ты придумал, Чарли, просто изумительны. А на вечер открытого микрофона уже купили билеты двадцать пять человек. Ты гений.

– Это была твоя идея, Стелла, – скромно заметил он. – Я просто подтолкнул тебя в нужном направлении.

Она бросила свои многочисленные сумки, скинула пальто, дежурно приобняла Перл.

– Еще и ужин! – обрадовалась она. – Спасибо.

Стелла чмокнула его в щеку. Перл заметила, что его рука задержалась на маминой талии. И Перл снова стала невидимой. Стелла всегда заполняла пространство собой – своей красотой, ароматом.

Перл не возражала. Ей нравилось наблюдать из тени. Оттуда она видела все, что другие люди могли упустить.

За приготовленным Чарли ужином они обсуждали, как Стелла в век интернет-магазинов планировала поддерживать на плаву обыкновенную книжную лавку. Этим вечером мать была особенно энергичной – в таком настроении она всегда начинала трещать о своих наполеоновских планах. Она собиралась организовать клиентскую рассылку, начать онлайн-продажи, а книжным клубам при покупке предлагать магазин в качестве места для их собраний. Хотела посетить региональную книжную ярмарку, пригласить в гости местных авторов. Чарли проявлял необходимое внимание, кивал и подбадривал ее восторженными восклицаниями:

– Да! Отличная идея, Стелла!

Стелла сияла. Она широко улыбалась, доверительно сжимала руку Чарли, льнула к нему всем телом. Как правило, после ужина Перл поднималась к себе, делала уроки и читала до тех пор, пока ее не смаривал сон. Мать запиралась с Чарли в спальне. Вели они себя тихо – Перл вовсе не ощущала их присутствия. К тому времени, когда Перл вставала в школу, Чарли обычно уже уходил. Но сейчас они были вместе – и она наблюдала.

Чарли казался другим. Все остальные мужчины, сидевшие за этим столом, были пленены Стеллой, ловили каждое ее слово, восхищались ее… красотой? Красотой ли? Нет, их манила не обертка – нечто большее, нечто, лучившееся изнутри. Что-то похожее на магнетизм. Но Чарли смотрел на Стеллу, словно довольный зритель – на танцовщицу.

– Как сегодня в школе, Перл? – вдруг спросил Чарли.

Стелла казалась удивленной – как будто она и вовсе забыла о присутствии дочери. Перл тоже этого не ожидала.

– На уроке естествознания я препарировала лягушку, – поделилась она. – Мы учились удалять сердце.

Некоторое время все молчали, уставившись в тарелки.

– Больше ничего не могла рассказать, Перл? – с отвращением поинтересовалась Стелла.

– Ого! – отозвался Чарли. – Узнала что-нибудь новенькое?

– Ну, – протянула Перл. – Я была не в восторге от лабораторной. Но она оказалась не настолько отвратительной, насколько я думала. На самом деле довольно увлекательный процесс. Разбираться в механизме, скрытом под нашей кожей. Мы почти не задумываемся о том, как работают наши внутренние органы, понимаете?

Чарли одарил ее широкой понимающей улыбкой. Стелла откинулась на спинку кресла. Перл хотела посмотреть на ее реакцию – и она ее получила. От Чарли все это не укрылось.

– Ну вот, испортила мне аппетит, – скривилась Стелла, поднимаясь из-за стола.

– Сядь, – попросил Чарли.

Перл слегка вздрогнула и глянула на мать. Он произнес это нежно, умоляюще. Но Стелле не нравилось, когда внимание собеседника не было приковано к ней. И она терпеть не могла, когда ей указывали, что делать, – особенно когда ей указывали мужчины. Сейчас она взорвется? Начнет рвать и метать? Перл уже приготовилась к последствиям.

– По-моему, Перл просто пытается нас шокировать, – с ухмылкой объяснил ей Чарли. Повисшее в комнате напряжение схлынуло.

Перл не ожидала, что Стелла так легко сдастся и снова усядется за стол, бросив на нее только удивленно-раздраженный взгляд.

– Извини, – буркнула она, гоняя по тарелке кусок курицы.

– Сегодня я вынула из мышеловки в кладовке мертвую полевку, – процедила Стелла. – И это было ровно настолько отвратительно, насколько я и предполагала. Достаточно шокирующе?

Чарли накрыл руку Стеллы своей рукой.

– Тебе больше не придется заниматься ничем подобным, Стелла, – пообещал он. – Теперь это мои заботы.

– Спасибо, Чарли, – мурлыкнула она необычайно мягко и искренне. Он определенно был другим.

Перл помогла Чарли вымыть посуду, а Стелла занялась бухгалтерией. Все это время Перл чувствовала на себе его взгляд.

– Забавный ты ребенок, Перл, – усмехнулся он, перехватив ее взгляд, и, постучав пальцем по виску, добавил: – Умная.

Перл привыкла быть невидимкой. До этого момента она даже не подозревала, как это приятно – когда тебя замечают.

Глава шестая

Селена

Ее собственный дом казался ей чужим. Она въехала на подъездную дорожку и так и осталась сидеть в тихо урчащей машине. Она рассматривала свой дом, будто претенциозный особняк из журнала, красивое место, которое ей не принадлежало. Именно о таком она мечтала в детстве – о большом двухэтажном коттедже с просторными комнатами и высокими потолками, со ставнями и черепицей, окруженном разлапистыми деревьями и ухоженным садом. Она каждый год засаживала клумбы многолетними цветами – и каждый год заменяла их новыми. Летом она тщательно выпалывала сорняки, в межсезонье щепетильно украшала двор к Хеллоуину и Рождеству.

– Твой дом – это самое сердце твоей жизни, – любила повторять ее мать. Сердце Селены было разбито. Вместе с домом и, надо полагать, жизнью.

В комнате мальчиков уже было темно, сквозь задернутые шторы пробивалось лишь тусклое оранжевое свечение ночника. Она была расстроена, что не успела поцеловать их на ночь, но в то же время рада – хотя бы не пришлось сквозь силу выдавливать улыбку.

Она все еще думала о незнакомке. О ее голосе, ее словах. Она устала закрывать на все глаза. Она больше не могла притворяться – ни единого дня.

Она заглушила двигатель, оставив машину на подъездной дорожке – Грэму хватит места, чтобы выгнать свою. Открывая гараж, она рисковала разбудить мальчиков, а ей этого не хотелось.

Она бросила сумки в теплой светлой прихожей, прямо у двери, прошла по коридору на кухню и стала ждать.

Вошедший в комнату Грэм – красивый, приятно пахнущий – был только из душа. Ну конечно. Смывал следы содеянного.

– Привет, – сказала она. – Нам нужно поговорить.

Они встретились дождливым вечером в Ист-Виллидже[8]. Селена направлялась в крошечное заведение неподалеку от авеню А[9] на презентацию книги известного бармена. Она опаздывала, поэтому сломя голову неслась по улице. Ветер выворачивал ее бесполезный хлипкий зонтик. Каблук подломился, и она рухнула на тротуар. Содержимое ее сумки покатилось по асфальту. Телефон упал плашмя – послышался подозрительный треск.

– Боже мой! Вы в порядке?

Она была скорее в шоке – несмотря на то, что все же умудрилась стесать колено. Крепкий темноволосый парень, одетый в стильную кожаную куртку и зауженные брюки, подобрал ее телефон, губную помаду и кошелек. Помог ей подняться. Растерзанный зонтик остался валяться на земле. Дождь не прекращался. Оба промокли до нитки.

– В порядке, – ответила она, смущенно усмехнувшись. – Я такая растяпа! Постоянно падаю.

Она и вправду была неуклюжей и к тому же выбирала на удивление непрактичную обувь. Городские тротуары и вовсе будто сговорились сбивать пешеходов с ног. Она почти всегда опаздывала и была очень рассеянной.

– У вас кровь.

– Ого, – ахнула Селена, осмотрев ногу. – Здорово упала.

Ручеек крови успел прочертить голень от колена до самой лодыжки. Даже не пытаясь сбежать куда-нибудь от моросящего дождя, она достала из сумки салфетку. На парня она старалась не смотреть – чувствовала себя слишком неловко. Но он, проворно выхватив салфетку из ее рук, склонился перед ней и отер кровь.

Когда он наконец, обворожительно улыбнувшись, поднял на нее глаза, такой дерзкий, такой уверенный в себе, она без памяти влюбилась.

– Я Грэм, – представился он.

– Селена.

– Думаешь, стоит рассказывать нашим детям об этом вечере? – Грэм встал и забросил салфетку в ближайшую урну.

Она чуть не расплакалась. День выдался просто ужасный: она проспала, опоздала на поезд, не по-детски напортачила по работе, за что ее отчитал босс, который и так, казалось, был вечно ею недоволен. И этот день оказался лучшим в ее жизни. Тот далекий-далекий день.

Бедный Уилл. В то время они жили вместе. Она рассталась с ним до того, как начала встречаться с Грэмом, – она не позволяла себе даже поцелуев с другим, пока не съехала от Уилла. Разрыв вышел болезненным, но мирным, они хотели остаться друзьями.

– Ты уверена насчет этого парня? – несколько месяцев спустя спросил ее Уилл за чашкой кофе.

– Никогда и ни в ком не была так уверена, – ответила она. Сейчас Селена понимала, насколько бесчувственно это прозвучало по отношению к бывшему.

Грэм умел ухаживать: ужин в «Мэдисон Парк Одиннадцать»[10], зиплайнинг[11] в Коста-Рике, неожиданная поездка в Париж. Кольцо с огромным бриллиантом, врученное на катке в Центральном парке. Свадьба, сыгранная с размахом – совершенно неоправданным, – в загородном клубе ее отца, медовый месяц на Гавайях, покупка дома. Все было как в сказке.

Ты уверена насчет этого парня?

В первый раз она поймала Грэма на измене – ну, или на том, что в его глазах изменой не считалось, – когда он эсэмэсился со своей бывшей. Селена случайно заглянула в его телефон и наткнулась на их грязный диалог с грязными фотографиями. Сколько же было крика! После она на несколько недель уехала в город к Бет – это произошло еще до появления детей. Он умолял ее о прощении. Тогда они впервые отправились к психотерапевту.

Оказалось, Грэм страдал от низкой самооценки, пристрастия к порно (а вирт[12] с бывшей ничем не отличается от просмотра голых фотографий посторонних женщин – разве не понятно?), страха близости. Все это ей объяснил психотерапевт – конечно же, мужчина. Они проработали этот эпизод, двинулись дальше. Потом появился Оливер. Последовал новый медовый месяц, период влюбленности в ребенка, в открывшуюся им родительскую жизнь.

В следующий раз он прокололся во время мальчишника в Вегасе. Стриптизерши. Проститутка. Селена до сих пор не знала подробностей. Она предпочла не визуализировать произошедшее – ей хватало выжженных в памяти развратных фотографий его бывшей. В те выходные в Вегасе Грэм со своим другом Бредом умудрился загреметь в «обезьянник». Селене пришлось оставить Оливера с матерью и лететь им на выручку. В их жизнь вернулись походы к психологу. На этот раз доктор списал поведение Грэма на стресс отцовства – он всеми силами оправдывал его, будто был нанят в качестве адвоката. Ведь бедный Грэм взвалил на себя огромную ответственность, старался усердно работать, воспитывать детей и быть хорошим мужем. Какое тяжелое бремя! Терапии уже не хватало.

– Представьте, что он наркоман, – посоветовал ей на одном из индивидуальных сеансов новый психолог. Этот доктор не так старательно выискивал для Грэма оправдания. – Его поведение – не в вашей юрисдикции. Вы его не контролируете и не можете исправить. Не позволяйте его промахам задевать вашу самооценку. Вы должны четко обозначить собственные границы, решить, что вы готовы, а что не готовы терпеть. Брак строится на сотрудничестве. На переговорах. И обе стороны обязаны соблюдать поставленные условия.

Рождение Стивена, казалось, изменило Грэма. Младший сын был его родственной душой. Его появление словно бы успокоило мечущуюся душу Грэма. Он стал активнее включаться в воспитание, с новым рвением сосредоточился на работе, выходные проводил дома. Мальчишники остались в прошлом – благо, два его самых испорченных друга наконец остепенились.

Однажды ночью, уложив мальчиков, они стояли над кроваткой Стивена и смотрели, как сладко он спит.

– Спасибо, – прошептал он. – Спасибо, что выдержала, дождалась, пока я исправлюсь. Я больше никогда тебя не предам. Богом клянусь.

И она поверила ему. Потому что должна была. Потому что хотела. Она любила его слишком сильно – дикой, глубокой, безумной любовью. Любила, даже когда ненавидела, когда хотела прибить на месте, когда честила его на чем свет стоит за глупость и эгоизм. Любила грубо, первобытно. Он принадлежал ей. А она принадлежала ему. Их связывала пламенная слепая преданность.

Так она думала.

Пока не случилось то, что случилось. А оттого что она верила в него, верила в них, было только больнее.

– Я видела, как она скачет на тебе, Грэм. В детской. – Она не видела смысла ходить вокруг да около.

Выражение его лица выглядело почти комичным. Ошеломленность быстро сменилась излюбленной маской невинности, затем его черты исказило отчаяние.

– Няня? – продолжила она в повисшей тишине. – Серьезно, Грэм?

Она не хотела плакать, обещала себе, что не будет. Чтобы воплотить задуманное, ей требовалась стальная решимость. Но сдержаться она не смогла. По щеке покатилась одинокая слеза.

Он начал заикаться.

– Я… Это… это была ошибка, мгновенное помутнение, сам не знаю, как так получилось, – промямлил он. – Я был… в депрессии. Типа того. Ну, знаешь, потерял работу и все такое. А она начала приставать… Я просто… отреагировал.

Вот как? Он собирался обвинить во всем Женеву? Какая изломанная комедия. Которую она уж точно не хотела видеть.

– Дважды? – тихо поинтересовалась она. – Я наблюдала за вами дважды.

Он встал и направился к ней. Она отошла за барную стойку – так, чтобы она оказалась между ними. Как ни странно, какая-то ее часть жаждала оказаться в его объятиях, услышать от него слова утешения. Ей хотелось верить, что, несмотря на свою вопиющую неверность, он любит ее. Если бы она могла принять таблетку и забыть то, что видела, она бы это сделала.

Ты когда-нибудь мечтала о том, чтобы проблемы разрешились сами собой?

Но проблемы не исчезали по щелчку пальцев. Их приходилось исправлять – иногда скрепя сердце.

– Не подходи ко мне, Грэм, – прошипела она. – Просто убирайся. Мне нужно время, чтобы все обдумать.

– Селена.

Она сделала несколько шагов назад. Он подступал все ближе.

– Детка, – приторно-нежно проворковал он. На его лице застыли печаль и отчаяние. Она видела его таким не раз. Он всегда делал эти большие проникновенные глаза, полные искренней мольбы. Но она слишком часто его прощала.

– Пожалуйста, – продолжал он. – Выслушай меня.

Она старалась держаться спокойно, но голос звучал тихо и грустно:

– Не представляю, как ты сможешь выкрутиться на этот раз.

Он не обратил на ее слова никакого внимания – просто продолжал приближаться, пока она не оказалась загнанной в угол. Отступать было некуда.

Она терпеть не могла ощущение безвыходности. В груди снова заклокотала ярость. И страх.

Ей не нравилось выражение его лица. Оно было знакомо ей по их самым безудержным скандалам. Он ни разу не ударил ее, но иногда становился пугающе агрессивным. И она прекрасно знала – возможно, одна во всем свете, – на что он был способен в гневе.

Грэм потянулся к ней. Она взвизгнула.

– Отойди от меня, Грэм!

Взвизгнула слишком громко. Протянув руку за спину, она нащупала игрушечного робота Стивена – большого, тяжелого и твердого. Она всем сердцем надеялась, что не разбудила своим криком детей.

Глава седьмая

Энн

Показалось ли ей? Воздух в офисе был будто наэлектризован негативом. Она почувствовала это сразу – еще до того, как Эви, секретарша, которая никогда не скрывала своего презрения к Энн, одарила ее широкой улыбкой.

– Кейт хочет тебя видеть, – сообщила Эви, слегка сморщив нос и сверкнув глазами в злобном ликовании.

Ее ослепительно-белозубая улыбка контрастировала с оливковой кожей. Глаза были черными – в тон волосам. Ее инстаграм-профиль представлял собой нелепый каталог селфи вперемешку с постановочными снимками себя любимой в разных местах. С каждой фотографии на залетного пользователя смотрела ярко накрашенная, вызывающе одетая, отфильтрованная до мультяшно нереалистичной красоты Эви. Для своих немногочисленных подписчиков она ежедневно прихорашивалась и выпячивала в камеру губы и декольте. Ради нескольких лайков и пары сердец-эмодзи. К чему стремились такие люди, как Эви? К тому же, к чему стремились все в наши дни, – к популярности. Она хотела стать звездой, богатой и обожаемой, не вложив в это ни капли труда. Хотела быть идеальной. Нет. Хотела казаться идеальной.

Но совершенство всегда оставалось недостижимым. Только не в реальности. И эта заранее проигранная битва опустошала ее.

Энн видела Эви насквозь, видела все слои ее личности. И ни один из них ей не нравился.

– Хорошо, – улыбнулась ей Энн. – Спасибо!

Ко всему прочему, ей не нравилось, как Эви на нее смотрела – прожигала взглядом, как будто видела то, что от других было скрыто. Вероятно, и правда видела. Некоторые люди это умели: подмечали, чувствовали. Такие часто становились копами и частными детективами. Или уходили в творчество, реализуя себя в живописи, литературе, фотографии. Чувствительные люди, способные улавливать энергетические волны, эмпаты.

– Знаешь, когда я смотрю в твои глаза, мне кажется, будто я плыву в никуда, – прошептал однажды ночью ее первый парень. Тогда она еще верила, что способна любить.

Но большинству людей глаза застила буря, бесновавшаяся в их собственных душах.

– Хорошего дня! – крикнула Эви ей вслед. Оглянувшись, Энн прочла в ее глазах нечто совершенно иное. Что-то определенно было не так.

Держать все под беспрерывным контролем было попросту невозможно. И чем раньше человек это понимал, тем лучше. Распространенное, особенно в Америке, культурное заблуждение утверждало, что якобы судьба находилась только и исключительно в наших руках. Порождало идеи о позитивном мышлении, творческой визуализации и манифестации, картах желаний, запросах во Вселенную. Если ты можешь мечтать, то можешь и воплотить свои мечты в жизнь[13]. Отчасти Энн даже верила в подобное. И эта вера помогла ей оказаться там, где она была сейчас, придала смелости и решимости. Она не сомневалась, что добьется желаемого, и знала, что без колебаний рванет к вершинам, вызывающим у многих лишь благоговейный ужас.

Но шальная карта – на то и шальная карта. Она могла выпасть в любой момент и спутать весь расклад. Человеческий фактор. Совершенно непредсказуемая переменная. Это была одна из первых вещей, которым научил ее папуля.

Она прошла мимо кабинета Хью. Самого его на месте не было. Это не показалось ей чем-то необычным – он всегда приходил где-то без пятнадцати десять. Раньше всех в офисе появлялась Кейт. Хью рассказывал, что она встает в пять утра, целый час разминается, запивает зеленый коктейль тройным эспрессо и не позднее половины восьмого оказывается на работе. Кошмар. Чего же боялись такие люди, раз не жалея загоняли себя? К чему стремились? Стремились стать лучшими, стремились как можно больше заработать. Ведь быть лучшими значило для них – быть в безопасности.

Только вот… безопасности не существовало. Абсолютной безопасности.

Устроившись за столом, Энн принялась разбирать сумку. Ежедневник из «Молескин»[14], ручки. Завтрак. Она не спешила. Она не собиралась бежать в кабинет Кейт, пока не возьмет себя в руки и не оценит ситуацию. Она прокручивала в голове вчерашний вечер с Хью. Хотела даже написать ему, но потом передумала.

Зазвонил телефон. Она подняла трубку.

– Да?

– Привет, Энн. – Это был Брент, помощник Кейт. – Кейт хочет тебя видеть.

– Уже иду, – весело отозвалась она.

Она подождала еще пять минут. Заставлять людей ждать казалось ей своеобразной демонстрацией силы.

Когда телефон зазвонил снова, она решила не утруждать себя ответом. Просто встала и прошла по коридору к кабинету Кейт – большому угловому помещению с мягкими диванами, книжными полками от пола до потолка и огромным письменным столом.

Раньше Энн часто представляла, как в один прекрасный день переедет в этот кабинет, – пока не поняла реального соотношения сил в компании: у руля была Кейт, а Хью, хоть и вел себя как босс, держался на своем посту только по ее милости. Кейт давала ему возможность почувствовать себя важным – ведь он явно нуждался в этом. Счастливый брак представлял собой бесконечную стратегию по удовлетворению супругами нужд друг друга.