Восход Черной звезды

Их сияние обрушилось на меня вместе с болью!

Дикой, изматывающей, ледяной болью!

Кажется, я закричала… Точно знаю, что пыталась вырваться, но кесарь был неумолим и держал крепко, не позволяя отвернуться, отстраниться, спастись… В какое-то мгновение крик оборвался, став хриплым стоном, тело утратило способность к сопротивлению, и только слезы струились по лицу, сползая на шею и там, проложив влажные дорожки, срывались на простыни…

Наверное, я умирала…

Честно говоря, меч Мрано, пронзивший меня насквозь, причинил гораздо, гораздо, гораздо меньше боли. И ритуал возвращения к жизни сторонников кесаря тоже… А то, что происходило сейчас, было мучительно, изматывающе больно… настолько, что у меня не оставалось сил на сопротивление…

Кесарь считал и эти мысли, сделал глубокий вдох и выдохнул в меня, заставляя легкие работать, но ни на миг, ни на секунду не прекратил этой пытки.

Зачем?! Я просто не могла этого понять, и именно это непонимание вернуло к жизни. Да какого дохлого гоблина здесь происходит?! Это что, месть за то, что помешала его злодейшеству спать голым в моей компании и перестала реагировать на его убийственно ласковый тон?! Да я…

И боль перешла на новый уровень, совершив резкий виток!

Вот теперь я уже стонала не переставая, глухо и отчаянно, проклиная все на свете и, собственно, этот свет вместе с кесарем…

Свет, видимо оскорбившись, сменился совершеннейшей тьмой!

И я провалилась в нее, как в пропасть, всем телом ощущая падение…

А потом все закончилось.

Отдаленно, так, словно это было не со мной и это ощущала не я, почувствовала, как кесарь поднялся, и поняла, что моя ночная сорочка мокрая насквозь… И постель…

На этом какие-либо ощущения завершились.

* * *

Великий Араэден Элларас Ашеро из Радужного рода и рода Архаэров, Поглощающих силу, задумчиво смотрел на ту, что завладела всем его сердцем. Всей душой. Всем существом. Его Кари Онеиро, его звезда, его путь, его жизнь… Взгляд императора задумчиво блуждал по тонким чертам лица, изящному овалу, длинным черным ресницам, белой коже, возвращался к нежным губам, вызывая очередной полный тоски и с трудом сдерживаемого желания стон.

Легкий перестук каблучков, и в спальню властителя вошла Эллиситорес.

– Сын? – вопросительно произнесла она.

Мимолетно взглянув на нее, он вновь вернулся к той, что держал на руках, пока рабыни бесшумно перестилали постель. Его пресветлая мать не произнесла более ни слова, и так позволив себе больше, чем когда-либо, допустив и вопросительный тон, и оттенок тревоги в несколько более быстрых, чем полагалось, шагах. Он понял ее вопрос и ее намек. Проигнорировал.

Рабыни закончили приводить спальню в порядок и бесшумно исчезли.

Только после Эллиситорес решилась произнести то, что тревожило:

– Сын, ты назвал ее императрицей.

Она сделала паузу, затем добавила:

– Но эллар не делит темное время суток с супругой. Эллар не позволяет рабам слышать… что-либо. Ты назвал ее императрицей, сын, но ведешь себя с ней как с наложницей. Я твоя мать, я обязана сказать то, о чем шепчутся.

Араэден медленно перевел взгляд на нее и произнес:

– Я назвал ее пресветлой Черной звездой, мать.

Эллиситорес изумленными округлившимися глазами несколько секунд взирала на сына, а затем сдавленным сиплым голосом вопросила:

– Ты… ты не ограничишься рамками Эрадараса?

Он улыбнулся очередному подтверждению того, что был рожден поистине умной женщиной, и, кивнув, подтвердил:

– Я исполню пророчество этого мира.

Эллиситорес, глубоко вздохнув, прошла к окну, взглянула на город, простирающийся у подножия возведенной сыном горы, и произнесла:

– С того самого момента, как ты впервые толкнулся в моем чреве, я ощутила это в тебе, сын. Мой муж и супруг требовал уничтожить отродье темных, но я чувствовала – ты не сын Архаэра, ты сын Эрадараса, земли светлых, ты тот, о ком поет ветер, о ком плачет дождь, для кого светит солнце… Оба наших солнца.

Величественно обернувшись, она взглянула на сына, на ту, что он держал на руках, и тихо спросила:

– Ты назвал ее богиней?

Император склонил голову, подтверждая.

– Ваши высокие отношения выше рамок и условностей супружеских традиций элларов?

Вновь кивок.

Эллиситорес приняла и этот ответ, затем произнесла:

– У меня много вопросов, сын, но ты измотан и устал, а крики, что наполнили дворец и были слышны всем, как я понимаю, не имели никакого отношения к долгу, что супружество налагает на женщину. И все же я просила бы тебя быть… нежнее с той, что стала смыслом твоей жизни.

В его взгляде промелькнуло напряжение, и Великий Араэден холодно вопросил:

– Это заметно?

– Я твоя мать. Я помню, как ты смотрел на Элиэнару. Я никогда не смогу забыть то, чем это завершилось. И если бы я не связала твою жизнь с дыханием этого мира… – Она оборвала себя на полуслове.

Но император все понял.

И тихо произнес:

– Ты никогда не говорила мне об этом.

Вновь повернувшись к окну, Эллиситорес едва слышно ответила:

– Твой отец… – Она запнулась и тут же исправилась: – Мой супруг горел желанием уничтожить тебя, едва узнал о том, что я понесла от темного. Не сочетай нас свет Эрадараса, он убил бы тебя еще в моем чреве… Но причинить мне вред он не мог и был вынужден ждать, когда ты покинешь мое тело. Много ночей я с ужасом думала о том, что подарю тебе жизнь лишь для того, чтобы он тут же отнял ее… И пресветлый супруг не скрывал этого, одергивая меня каждый раз, когда я прикасалась ладонью к животу, откликаясь на твои движения… Но я мать, ты мое дитя, и кем был твой отец, для меня уже не имело значения… Я долго искала способ защитить тебя. Долго и упорно. Мне помогли белые колдуньи, предупредив о цене ритуала. Это была непомерная цена для эллары, и сущая мелочь для матери, что желала защитить свое дитя.

– Вот как ты лишилась своей магии, – сдавленно произнес император.

– Да, сын, – она не обернулась, продолжая смотреть на залитый лунным светом город вдали. – На вторые сутки после ритуала ты был рожден, и он отнял тебя, едва ты огласил этот мир первым криком. Он не позволил мне даже взглянуть на тебя…

Несколько секунд эллара молча взирала на раскинувшийся вдали пейзаж, затем тихо продолжила:

– Я не знаю, пытался ли он тебя убить… Точнее, сколько раз он пытался тебя убить… Запертая в своих покоях, я молила вернуть мне мое дитя, но он оставался глух к мольбам, а без магии мне было нечего противопоставить моему жестокому супругу. И лишь согласием на рождение Элионея я добилась права хотя бы посмотреть на своего сына… Тебе было семь лет, ты уже доказал свое право на имя, данное тебе при рождении, ты даже не улыбнулся, увидев меня.

Некоторое время в спальне царила тишина, а затем Араэден произнес:

– Мне было почти восемь, я разнес половину дворца и вынудил того, кого был обязан называть отцом, выпустить тебя из заточения. Его сила уступала моей. Но его коварство превосходило коварство темных в разы, и я понял это, когда увидел охранительный браслет на твоей руке. Браслет – прямое свидетельство того, что он получил желаемое. Был ли у меня повод улыбаться?

Эллиситорес промолчала. А затем с несвойственной ей робостью попросила:

– Расскажи, где ты был, расскажи о ней.

Легко поднявшись, император отнес свой дар иного мира на постель, бережно уложил, укрыл покрывалом и, глядя на бледную девушку, начал рассказывать:

– Они убивали меня долго. Слишком долго, испытывая на прочность и мое желание жить, и способность этого мира удерживать искру жизни даже в настолько искалеченном полутрупе. И, как я понимаю, Эрадарас реагировал, призвав все истинные народы – от песчаных демонов до горных драконов. Это вынудило Араэна предпринять попытку избавиться от меня более кардинальным образом – они вышвырнули меня в другой мир. Это было… неприятно. Примерно так же, как трое суток беспрерывных попыток убить меня. Что такое истинная боль, я узнал лишь в Рассветном мире.

Он усмехнулся и продолжил:

– Меня нашли Мейлина и Дарика, та, что стала мне второй матерью. Она владела магией исцеления, но магия ее мира не действовала на того, кто был сыном мира иного. К счастью, Дарика оказалась умной женщиной и, осознав бесплодность приносящих мне лишь боль попыток оживления, позволила моему телу восстанавливаться самостоятельно, поддерживая, контролируя, ломая кости в случае, если срастались неверно, вырезая органы, если те не функционировали должным образом, экспериментируя с пищей, подбирая ту, что нужна была мне. Прошло около года, прежде чем я смог начать ходить.

– Года? – воскликнула Эллиситорес.

– Да. В Рассветном мире я провел более трехсот лет.

Не удержавшись на ногах, пресветлая начала медленно опускаться, Араэден создал мягкое кресло прежде, чем она даже осознала, что может упасть. А затем вернулся к рассказу:

– Дарика вернула меня к жизни, но вернуть мне магию была не способна, как, впрочем, и возвратить меня в Эрадарас. Несколько лет мы искали пути, но все, что она смогла, – это произнести посетившее ее в трансе пророчество: «Когда в сердце твоем воцарится нежная страсть, отдавшей жизнь за любовь позволь дышать». Убийственное пророчество для того, кто поклялся более никогда не любить, не так ли?

Он не ждал ответа и продолжил зло и отрывисто:

– Мне не повезло оказаться там в начале Смутных времен. Или повезло, но только мне, а не Дарике с Мейлиной. Я часто уходил в горы, ища пути возвращения домой, раз за разом предпринимая попытки восстановить магию, и не предугадал, а должен был бы… Дарика была наделена магией, а Мейлина, ее юная дочь, слишком красива… Красота нередко играет роковую роль для тех, кто остается без защиты… Мейлину насильно сделал своей ТаЭрхадан, местный набирающий силу правитель, практически архимаг. Дарика пыталась защитить дочь и была убита. Я почувствовал что-то… отголосок тревоги, когда она умирала. Мгновенно сорвался с места, загнал трех лошадей, но, когда прибыл, все, что я уже мог для нее сделать, – лишь похоронить истерзанное тело. Похоронил… и попытался спасти Мейлину.

Некоторое время он молчал, затем вернулся к рассказу:

– К ТаЭрхадану было не подобраться, и я сделал все, чтобы архимаг сам возжелал встречи со мной. План увенчался успехом, в результате правитель возвысил меня, назначив на должность первого советника. Спустя несколько дней я получил в подарок Мейлину. И это стало путем к спасению.

– Мейлина? – шепотом переспросила Эллиситорес.

– Нет. Я был вынужден искать тепло женского тела втайне от нанимателя, по причине того, что никогда бы не осквернил домогательствами ту, что была дочерью моей фактически приемной матери. Мейлина жила в моих покоях и считалась моей наложницей, но я проводил ночи у наложниц ТаЭрхадана. И после одной из таких ночей неожиданно испытал всплеск необъяснимой боли. После, наедине с собой, попытался определить источник и зажег свечу, не прикасаясь к ней. Вместе с той свечой зажглась и моя надежда – я нашел способ получить магию. Пусть не свою, не прежние возможности, но магия была вновь со мной. Со временем я осознал, что кроется за родовым именем моего настоящего отца – «Архаэры, Поглощающие силу». Это оказалось не просто титулом.

Изумленно вскрикнув, эллара хотела было что-то сказать, но, отрицательно покачав головой, попросила:

– Продолжай.

Усмехнувшись, император произнес:

– Все, поведанное мной только что, включает в себя период трех лет. Три года… Пожалуй, знай я о том, что впереди меня ожидают еще три сотни лет в Рассветном мире… Я рад тому, что не знал.

Он вновь замолчал, и на этот раз молчание длилось долго. А затем Араэден с трудом вернулся к разговору:

– Поначалу я не терял надежды. Думал о тебе, о мести, о том, как вернусь. Представляя себе этот миг в деталях… Я искал способы возвращения, десятки, сотни, тысячи раз предпринимая безрезультатные попытки и все больше склоняясь к тому, что предсказание Дарики имеет смысл. «Когда в сердце твоем воцарится нежная страсть, отдавшей жизнь за любовь позволь дышать»… Я засыпал с этой фразой и просыпался с ней же… Долгие сотни лет… Я уже не верил в то, что к моему возвращению ты еще будешь жива… В какое-то утро окончательно осознал, что месть тоже не свершится – мне будет попросту некому мстить… Но когда погибла надежда, осталась холодная решимость – вернуться вопреки всему. Я не сдавался. Сотни, тысячи бледных и не очень копий Элиэ… Я жаждал полюбить, желал этого со всей определенностью и… не мог. Юные, прекрасные, влюбленные – их перебывало много в моей постели, но сердце не затронула ни одна. За триста лет я уверился в том, что полюбить не способен, но не прекращал пытаться, как, впрочем, и не оставлял попыток открыть путь между мирами иными способами. Путем долгих изысканий я определил, что мне нужен маг Жизни. На тот момент таковым был лишь Ран Эниэль Уитримана, но вот досада – как маг он был слаб, а все пятеро его дочерей и вовсе не обладали силой. Каково же было мое удивление, когда четвертая из дочерей, Ринавиэль, понесла дитя, в котором магия пульсировала неимоверной мощью. И это была девочка. В тот момент я смотрел на ее мать, удивительно прекрасное светловолосое создание, и думал: а что, если? Что, если совместить и заполучить и сильного мага жизни, и девушку, которую я смогу полюбить? Надежда, она появилась снова.

Резко выдохнув, император продолжил:

– И разбилась в день, когда Катриона родилась. У нее оказались темные, слишком длинные для новорожденной волосы. Совершенно черные… Для меня, с ненавистью относящегося к темным, что сплошь черноволосы, это стало ударом. Глядя на крохотную девочку в руках Велереи, я испытал растерянность. Изматывающая тоска, обрушившаяся с новой силой… Я внезапно понял, насколько одинок. Насколько всегда был одинок, будучи чужим и для светлых, и для темных, оказавшись совершенно посторонним в Рассветном мире. И решил, что мне нужен кто-то… хотя бы кто-то один, кто будет понимать меня, кто будет расти в условиях, подобных тем, в которых рос я, кто станет таким же, как я, кто будет рядом со мной и вернется в мой мир вместе со мной. У нее были черные волосы и смешные черные глазки – я подумал, что мы будем, как два наших светила – белое и черное, и назвал ее Кари Онеиро. Велерея услышала это как «Катриона», и именно это имя было дано той, что должна была повторить мой путь и оказаться в условиях, отдаленно напоминающих мое детство. Чары были наложены, в тот же день от Кари отказалась мать.

Эллиситорес судорожно вздохнула, но не произнесла ни слова, позволяя сыну продолжить.

– Еще через год Ринавиэль родила вторую дочь, – произнес император. – Очаровательную светловолосую девочку с прекрасными изумрудными глазами, ребенка, взявшего от родителей лучшее. Но магии Жизни в ней не было ни капли, и Велерея сделала все, чтобы дар перешел от Катрионы к Лориане. Я не стал препятствовать, здраво рассудив, что Лориану, если та вызовет отклик в моем сердце, принесу в жертву для открытия портала между мирами, а Катриону, как и планировал, заберу с собой. Расчет был идеален, но… ошибочен.

Он протянул руку, коснулся щеки спящей девушки и продолжил:

– Спустя четырнадцать лет Ароиль Астаримана представил мне свою младшую дочь. Она была очаровательна. Яркая, красивая, по-девичьи стройная, с огромными зелеными глазами, за которыми скрывалась… пустышка. Лживая, эгоистичная, самовлюбленная пустышка. Ни ума, ни самоиронии, ни умения ставить цели и достигать их, ни желания учиться, развиваться… ничего. Девица, мечтающая о балах, поклонниках и всеобщем восхищении. Я надеялся полюбить ее, но Лориана вызвала лишь одно чувство – чувство глухого раздражения. Очередной мой план рухнул. Неистово досадуя, я приказал представить мне старшую из дочерей, уже предчувствуя еще одно разочарование.

Он вновь коснулся ее лица, нежно провел пальцами по щеке и произнес:

– Разочарование… было убийственным.

Ладонь сжалась в кулак, давя эмоции железной волей, сдерживая чувства. Великий Араэден Элларас Ашеро из рода Архаэров, Поглощающих силу, рывком поднялся, отошел к окну, встал рядом с матерью. Гордый, несгибаемый, сильный, не позволяющий себе и тени эмоций, он сухо продолжил:

– Предсказание Дарики начало сбываться в то же мгновение – я ощутил возвращение собственной магии прежде, чем осознал, что неотрывно смотрю на Кари практически час, забыв о времени. Потеряв ощущение времени…

Там, за окном, – и Эллиситорес это отчетливо увидела – охраняющие дворец драконы ринулись на материализовавшегося прямо в воздухе темного. Две быстрые хищные тени, две сверкнувшие огнем пасти… два куска некогда единого тела искусного воина полетели вниз… Сторонники кесаря жестоко расправлялись с рискнувшими бросить вызов возвратившемуся правителю Эрадараса.

– Их… много, – осторожно произнесла пресветлая.

– О пророчестве стало известно, – спокойно отозвался Араэден.

– Пророчестве? – полувопросительно переспросила Эллиситорес.

Он ответил полукивком, затем процитировал:

– «И возвратится дыхание жизни Эрадараса, и воссияют Белый свет и его Черная звезда, и тьма покорится свету».

Эллиситорес замерла, неверяще глядя на сына. Секунда, вторая, третья… Пресветлая, тяжело дыша, пыталась понять, осознать, принять… а затем испуганно выдохнула:

– Ты назвал ее Черной звездой!

Император промолчал, все так же глядя в окно. Он смотрел уверенно и спокойно, с решимостью воплотить в реальность то, что написал собственной кровью в истерзанном детстве. То, что не позволило сойти с ума. То, что заставило стать тем, кем ныне являлся.

– Ты… – голос пресветлой сорвался.

– Планировал? Да, – сухо ответил он.

И Эллиситорес поняла, что спорить и отговаривать бессмысленно. Но страх, свой страх она все же облекла в слова:

– Они не допустят этого, Араэден. Ни темные, ни светлые!

Медленно повернув голову, он посмотрел на мать и произнес, допустив тень насмешки:

– Полагаешь, у них будет выбор?

Потрясенная Эллиситорес, отрицательно покачав головой, прошептала:

– Это невозможно, сын.

Ответом ей было уверенное:

– Нет ничего невозможного.

* * *

Я проснулась с неимоверной головной болью. Больно было настолько, что хотелось выть, причем не переставая. Сильно удивилась, припомнила события ночи и так же сильно расстроилась. Хотела бы я знать, что это вообще такое было. Хотя нет – не хотела бы. Я бы вообще не хотела никогда знать, ни что это было, ни в принципе кесаря.

И тут до меня донеслось испуганное:

– Как пожелает пресветлая.

Это было странно. Очень странно, потому что одновременно с осознанием услышанного пришло и другое осознание – фраза была произнесена на ином языке. Певучем, переливчатом, со странными восходящими интонациями, и… и я поняла каждое слово!

Я. Поняла. Каждое. Слово!

Очень медленно, стараясь не потревожить нестерпимо болящую голову, я села. Затем так же медленно и осторожно открыла глаза.

– Пресветлого утра, звезда моя, – раздалось справа.

Так же крайне осторожно и медленно повернув голову, я увидела сидящую в кресле и определенно ожидающую моего пробуждения мать кесаря. Перед пресветлой Эллиситорес склонились две рабыни, третья стояла сбоку от нее, в полусклоненном положении удерживая поднос с мелко нарезанными фруктами.

– Д-д-доброе утро, – нервно ответила я.

И поняла, что говорю на другом языке. С непривычными мне интонациями, восходящими, более напевными, с обилием гласных.

– Нет, звезда моя, не так, – мать кесаря радостно мне улыбалась. – Мир Эрадараса ценит не эмоции, свойственные твоему миру, а свет – эль.

Медленно, голова все так же дико болела, я исправилась и произнесла:

– Сияющего утра, пресветлая.

Она улыбнулась, величественно кивнула и похвалила:

– Замечательно.

Кошмар! О Великий Белый дух – это же какой-то кошмар!

И я рухнула обратно на подушки.

Итак, делаем выводы – болезненный акт был совершен кесарем, дабы обучить меня местному языку. Не спорю – он сэкономил мне массу времени этим, так что, по идее, я должна быть благодарна. По идее – потому как боль до сих пор не дает ни сосредоточиться, ни ощутить что-либо помимо нее и злости. Кстати, о боли. Помнится, вселенское зло Рассветного мира превосходно умеет избавлять от нее.

Я снова села.

Посмотрев на наблюдающую за каждым моим движением пресветлую, вежливо осведомилась:

– Не будете ли вы так любезны, пресветлая, сообщить мне, где бы я могла найти… – нет, не то, – мм-м… встретиться с сиянием Эрадараса, вашим пресветлым сыном?

* * *

Не то чтобы мое любопытство удовлетворили сразу, увы, нет. Для начала пришлось встать, и это далось мне нелегко. Скажу больше – подняться мне помогли две рабыни. Хотелось бы назвать их служанками, но язык не поворачивался – служанки были у меня в Ирани, в оитлонском королевском дворце. Они были говорливые, иной раз не в меру, старательные, но не особо, имели бойкий характер и собственное мнение… пусть даже частенько крайне оскорбительное по отношению ко мне. Но то были личности! Это – тени. Бледные, тоненькие, бесшумные, безголосые, не поднимающие головы и не встречающиеся со мной глазами – тени.

– Звезда моя, твой пытливый взгляд выражает недоумение с оттенком неодобрения, – произнесла пресветлая мать кесаря. – Рабыни вызвали твое неудовольствие?

Стоит отметить – при ее словах рабыни не то чтобы напряглись, о нет, они не позволили себе даже вздрогнуть, просто в их позах – опустившихся плечах, поникших головах – читалась обреченность. Обреченность, не совместимая с жизнью. И только. Я поморщилась, досадуя не то чтобы на себя, скорее на пресветлую, проявляющую чрезмерное внимание к моей персоне и к моим эмоциям, которые она старательно считывала. Это… не то чтобы вызвало неудовольствие – это разозлило. И меня вполне можно понять – мало мне кесаря, считывающего все мысли до единой, так у него еще и матушка проявляет недюжинные способности в определении эмоций, которые я не горела желанием делать достоянием гласности.

Ко всему прочему, нестерпимо болела голова, что не добавляло мне ни сдержанности, ни, собственно, желания сдерживаться.

– Рабыни вызывают… недоумение, – холодно произнесла я, – о неудовольствии речь не идет.

И, повернувшись, с вызовом посмотрела на пресветлую.

Эллиситорес, никак не отреагировав на вызов, задумчиво осматривала меня. Ее лицо оставалось бесстрастно-приветливым, излучая даже не эмоции – оттенки эмоций, прикрытые воспитанием, вышколенностью, учтивостью, холодностью, скрытностью… и прочим. Говоря откровенно – рядом с ней самая воспитанная из оитлонских леди смотрелась бы оголтелой деревенщиной, вытащенной из коровника. О том, как рядом с пресветлой смотрелась я сама, постаралась просто не думать. Я в принципе и до наших леди недотягивала, что уж говорить о пресветлой… Что там кесарь мне говорил про путь от дешевой шлюхи до свинарки?

– Недоумение? – эхом отозвалась Эллиситорес, вынырнув из мыслей, в которые, похоже, была погружена.

А быть может, просто держала паузу…

Я посмотрела на нее, хотя и так смотрела, но сейчас просто взглянула в глаза… Пресветлая посмотрела на меня учтиво, благожелательно и вежливо.

До меня медленно, но верно начало доходить, что таки держала паузу…

И от этого по спине прошелся нехороший холодок… Просто если вот эта в высшей степени воспитанная пресветлая держала паузу определенно с минуту, значит, и остальные в Эрадарасе придерживаются примерно тех же правил в общении… Это сколько в таком случае длится одна банальная беседа, состоящая из обмена любезностями?!

– Вопрос, – севшим голосом произнесла я, – средняя продолжительность визита вежливости в Эрадарасе?

Я ожидала услышать «час» – это было бы досадно, учитывая, что империю мне следовало выстроить за год всего, но терпимо. Предполагала, что могу услышать «два часа», это было бы уже досаднее, но тоже в рамках возможного.

Однако миновала минута «драматической паузы», и Эллиситорес произнесла:

– Визит истинной вежливости не может длиться менее трех суток, звезда моя.

Трех суток??? Убейте меня!

– Вы шутите? – слабым голосом вопросила я, по-детски и наивно надеясь, что шутит, хотя разумом уже понимала, что нет.

Пресветлая, благожелательно улыбаясь, выдерживала паузу.

Я видела, что она собирается вежливо ответить мне, но отчетливо понимала – не выдержу.

– Лучше бы меня сожрали гоблины! – громко, горько и обреченно простонала я.

После чего, не дожидаясь окончания «вежливой паузы», развернулась и, проклиная все на свете, отправилась искать ванную.

И да, кстати, пока не забыла:

– Вина мне! – рявкнула рабыням.

Вызвав самое неподдельное удивление, на которое они были способны, – у девушек слегка дрогнули ресницы. Только ресницы!

– А еще ванну и серое платье! – добавила я, дойдя до выхода и обнаружив за ним просторное и наполненное светом помещение, менее всего напоминающее ванную.