Три орешка для Тыковки

А ведьмачество было сродни искусству. Мало того что на результат влияла личность мага, так и сами заклинания были семейной реликвией и передавались из поколения в поколение только кровным родственникам. Мне повезло: наш род всегда был связан с целительными практиками. И в этом смысле у меня теперь на полатях лежит поле непаханое.

Я вынула со дна сундука родовой гримуар и уколола палец иглой: книга открывалась только на родовую кровь. Открыла на случайной странице и попала прямиком на заживляющее заклинание. Я сосредоточилась и начала.

Кажется, у меня неплохо получилось! По крайней мере, я очень старалась. Когда заклинание подошло к концу, я чувствовала себя будто дважды сходила от дома до лавки и обратно, причём с мешком картошки на плечах. А ведь ещё только утро!

Я проверила у пациента жар и, честно говоря, особой разницы не заметила.

Во всяком случае, хуже не стало, что уже радует.

Я оделась и отправилась в город. Как и планировала, начала с визита к мастеру Ерику и поведала ему о встрече с чудищем невиданным. Тот расспросил, кого я видела, где и что эта тварь делала. Я не стала признаваться, что грызь на меня рычал. Вдруг маг сделает ненужные выводы? Сказала, что видела мельком в лесочке. Он переспросил, точно ли это был не волк. Я ответила, что, может, и волк, мне со страху могло и причудиться чего лишнего. Но я всё равно буду пока уходить пораньше. При большом желании поесть волк тоже загрызёт и глазом не моргнёт. А мастеру Ерику потом нового травника искать.

Последний аргумент произвёл неожиданный эффект: маг сказал, что выделит мне стражника в провожатые. Что я, дурочка, что ли, от стражника отказываться? Но сказала, что всё равно буду уходить раньше. А если чудище или волк, кто его разберёт, был не один? Стражников-то, наверное, в городской страже тоже не бесконечно. Опять же, ещё неизвестно, будет ли этот стражник вообще.

На табличке я написала новый временный график работы. Подрёмывая в промежутках между покупателями, которые, как назло, пёрли как никогда, осень на дворе, я доработала до двух. Дошла до городских ворот, и там оказалось, что стражник всё же будет. Мне достался долговязый гнусавый мужик, который всю дорогу шмыгал носом и рассказывал, какой он о-го-го у своей супруги. У калитки моего дома он наконец разродился главным:

– Сударыдя Байя, божет, чайкоб побалуебся? – прогундосил он и подмигнул.

Каплями в нос ему нужно баловаться, а не чайком!

– Сударь Томаш, я бы с удовольствием, – поделилась я доверительным тоном, – но должна признаться: место это уж больно проклятое. Кто тут чайку попьёт, так непременно всякий интерес до женского полу теряет.

– Ко всему женскому полу, кроме вас? – понимающе покивал он головой.

– Ко всему женскому полу вообще, – зловеще припечатала я.

– Ну так можно без чая, – намекнул настойчивый Томаш, снова шмыгнув, и качнул головой в сторону дома. Дескать, ну давай по-быстрому, меня жена дома ждёт. Хватай такое добро сопливое, пока дают.

– Да, сударь Томаш, лучше без чая. – Я развернула его лицом к городу и легонько толкнула в спину.

У меня своих сопливых целые полати. Если они живые. То есть он. А если не живой, то стражник уж совсем некстати будет.

Сударь Томаш, что-то бормоча под нос о неблагодарных бабах, поплёлся восвояси. Придёт ко мне за каплями от насморка – добавлю туда слабительного.

И магу пожалуюсь.

Ишь ты, сокровище какое! Не удивлюсь, если при такой страсти к чаепитиям у него не только из носа, но и из тилимбоньки капает. Про эту сторону взрослой жизни дед Матей мне тоже рассказывал.

Дома было тепло и шумно. Найдёныш хрипел, как старый ворон на погосте, пыхал жаром сильнее, чем печка, но в себя не пришёл. Ступни отекли, ладони тоже с трудом вмещались в лубки. Вот не было мне печали! Лучше б порося купила.

Я выпустила живность погулять, раз уж раньше вернулась и солнышко пока греет. Зорька козлила как придурочная. Видать, вошла в охоту. Нужно бы к козлу сводить, а тут этот болезный… Вернулась в дом и убила на этого неубиваемого целый день до самого вечера. Жар не сбивался, найдёныш снова стал бредить и размахивать руками, кашель усиливался… В общем, я думала, что теперь уж точно конец. Однако когда я утром вернулась после дойки со свежим молоком и полезла на полати поить тело и проверить, живое ли оно, обнаружилось, что оно не только живое, но ещё и разговаривает.

– О, Тыковка! – прохрипел разбойник и зашёлся кашлем. Откашлявшись, он продолжил: – Взрослых позови.

Глава 3. Яниш

Этот кошмар тянулся бесконечно. Иногда я пробивался сквозь вату беспамятства, но снаружи было так плохо, что я предпочитал проваливаться обратно в беспамятство.

Пришёл в себя я внезапно. В один момент. Будто кто-то по щелчку пальцев зажёг внутри светильник.

Телу было больно. Болело почти всё. Но я совершенно точно был в тепле. И боль была ноющая, а не острая. Значит, выбрался.

Неподалёку слышался девичий голос, напевающий весёлую песенку. Девушка – это хорошо. Девушка в хорошем настроении – ещё лучше. Значит, сейчас я в безопасности.

Я попытался пошевелить пальцами. Ничего не получилось. Меня охватила паника – неужели связан? Нет. Хоть и с трудом, но рука поднялась. Не потому что была зафиксирована, а потому что я совершенно обессилел. Вот это было плохо. Глаза тоже отказывались открываться, но потому что были опухшими и ресницы склеил гной. Я потёр глаза предплечьем и чуть не взвыл от боли. Однако правый глаз удалось продрать.

Первым делом я оглядел руку. Она была аккуратно примотана к лубяной дощечке. Я вспомнил, как мне ломали пальцы. Под грудиной захолодело, а потом запылало огнём ненависти.

Твари.

Найду и порву.

Ладно. Спокойствие. Сейчас я в тепле. Судя по тому, что я видел, в крестьянской избе. Прямо возле печи. Грудь прорвало глухим кашлем. Заныло ребро. Горло резануло. Чувствуется, кашлял я уже давно и с душой. Ну так неизвестно, сколько я пролежал на стылой земле. Вообще чудо, просто чудо, что я всё ещё жив. А руки в лубках и кашель во всю грудь – так это временно.

Только смерть навсегда, а всё остальное лечится.

Я проверил магический резерв. Что-то хлюпало на самом дне. Я выложился до последней капли, и, видимо, всё, что натекало, шло на восстановление организма. Хорошо, что меня подобрали какие-то крестьяне. Вряд ли меня будут искать в таком месте. Пока я совершенно не способен за себя постоять.

Шторка, отделявшая моё укрытие от внешнего мира, распахнулась, и открытый глаз ослепило. Судя по высоте солнца, за окном было ясное утро. На полати взбиралась изящная, совсем юная девушка. Её волосы сияли как огнём яркой, тыквенной рыжиной. Личико было круглое, про какие говорят «сердечком». Голубые глазки. Аккуратный носик. Сочные губки. Ночная грёза одинокого мужчины. У меня даже сначала мелькнула мысль, что я брежу, но девушка довольно бесцеремонно сдвинула мою ногу. Значит, не чудится.

– О, Тыковка! – заговорил я, но голос не слушался. В горле запершило, я закашлялся и только потом продолжил: – Взрослых позови.

– Кого «взрослых»? – уточнила она. Именно она напевала песенку. Я узнал голос.

– Кого угодно.

– Стражу могу позвать, – доброжелательно предложила Тыковка.

– Зачем сразу стражу? – удивился и снова закашлялся. – Я же ничего плохого не делал.

В целом стража меня не пугала. Но хотелось бы подольше не попадаться на глаза чужим людям. Хотя бы пока я не вернусь в нормальное состояние.

– В вашем состоянии, сударь, сложно сделать что-то плохое. Вообще что-то сделать сложно, – заявила пигалица, потом ненадолго исчезла, вернулась с чашкой и ветошью и осторожно промыла мне глаза. Теперь, когда второй тоже открылся, я успокоился: оба уцелели. Руки-ноги не целы, но на месте, глаза-зубы сохранил – почитай, можно жить дальше.

– Я не женат, – многообещающе возразил я на обращение «сударь».

– Ну ничего, ничего, – неожиданно стала утешать меня девушка. – Когда-нибудь и вы найдёте себе кого-нибудь. Женщины – они существа сердобольные. Давайте-ка молочка попьём.

Она помогла мне приподняться на локти и поднесла кружку ко рту. Я чуть не выплюнул эту гадость. На вид это было молоко, но с очень специфическим вкусом и запахом.

– Что это за гадость?

– Ну здрасьте… Не хотите козьего молока? – поинтересовалась она, и я помотал головой. – И правильно, – поддержала Тыковка, но в её тоне мне почудился подвох. – Тушу-то вон какую себе откормили. Вас ни поднять, ни повернуть. Так что одобряю.

И она с кружкой полезла вниз, на пол. Подозреваю, не для того, чтобы готовить мне деликатесы.

– Барышня! – окликнул я, и желудок поддержал меня бурчанием.

– Я не барышня, я сударыня, – вредным тоном одёрнула девушка.

– А муж где?

– Нету больше мужа. Капризничал слишком много.

И ушла.

Да уж, мал клоп, да вонюч. А с виду вся такая одуванчик-одуванчик. Хотелось бы пообщаться с кем-то более адекватным, чем взбалмошная девчонка.

– Сударыня, – позвал я. – Я хотел поблагодарить того, кто меня спас.

– Благодарите, коли хотите. Дело нужное.

– А вы его позовите, пожалуйста.

– Сударыня Майя! Вас тут найдёныш зовёт! – крикнула девица.

Я облегчённо выдохнул. Конечно, лучше бы мужчина. Но с нормальной женщиной тоже можно договориться.

– Что ему надо? – ответил всё тот же голос, только недовольно.

– Не знаю, – снова заговорила пигалица. – Говорит, хочет поблагодарить. Но я сомневаюсь. Какой-то он странный. Может, его слишком головой приложили?..

– Ладно, ладно, я понял. Не позовёшь, – смирился я.

– Точно, приложили, – проигнорировала мои слова девица. – Хотя, возможно, он и раньше сообразительностью не блистал.

Голос приближался. Вот и хорошо. Поиграли, поиграли и достаточно!

И тут ко мне за шторку заглянула вдова. Я даже вздрогнул от неожиданности. По степени уродства чёрный вдовий чепчик на её голове мог сравниться только с её же дешёвыми очками в толстой оправе. Практически безбровое лицо покрывал ровный слой сероватых белил.

– Я ухожу в город, в лавку. Вернусь через несколько часов, – заговорила вдова голосом давешней Тыковки. – Судно вот. – Она выставила на полати плоскую посудину. – Только постарайтесь управиться со своим инструментом так, чтобы оно внутрь лилось, а не – пш-ш-ш! – вдовья версия Тыковки изобразила рукой высокую дугу, – фонтанчиком на рубаху. Я, конечно, переодену. Но только когда вернусь.

И двинулась к выходу.

Я смущенно кхекнул, осознав, на что девица, которая уже сударыня, намекает. Ну а что, с другой стороны?.. Молодой мужской организм почуял поблизости женскую руку. Когда её обладательница себя настолько не уродует, она вполне так…

– …А как же поесть, сударыня Майя? – опомнился я. Обладательница-то уходит!

– Тогда и поесть дам, – пообещала она и закрыла дверь. Снаружи.

Я не поверил, что она уйдёт. Подразнит, позлит и вернётся. Может, придумает, что что-то забыла. Все девушки так делают – цену набивают.

Но время шло, чувство голода крепло, хозяйка не возвращалась.

Оставалось признать невероятное: она действительно ушла в город, не покормив меня.

Вот же какая каменюка бессердечная!

В доме было тихо.

– Эй, есть кто живой? – на всякий случай крикнул я.

Никто не ответил.

Я перевернулся на живот, поднялся на локти и колени. Они всё ещё ныли, – понятное дело, столько на них отпахать! Но в целом я был способен передвигаться. И довольно споро, если ненадолго забыть про слабость.

На четырёх точках опоры я доковылял до края полатей и открыл шторку.

Что сказать…

Избушка была крохотная. Даже моих сегодняшних сил было достаточно, чтобы обползти её целиком. Бабий угол перед печью со столом и лавками был отделён от клетушки, которая просматривалась в открытый дверной проём. По стенам висели пучки трав. Пахло сеном и лекарствами.

На краю стола у полатей стояла уже знакомая мне кружка. Возможно, с тем же гадким молоком. И рядом плетённая из лозы корзинка, накрытая тряпицей. Могу поспорить, там был хлеб. От одной мысли о хлебе, любом, пусть даже чёрном, рот наполнился слюной. Если Тыковка предлагала мне молока, то предполагается, что я его могу выпить сам, правильно? Ну и кусочек хлебца она мне простит, думаю. Тем более я ей потом все расходы возмещу.

Я снова развернулся, на этот раз спиной вперёд, и осторожно спустился коленями на ступеньку полати, а потом и на пол. На полу было чисто. Я на коленях дошёл до стола. Наклонился к кружке – она оказалась на уровне груди. Пересилил себя и сделал глоток.

Не, ну пить можно.

Я глотнул ещё. Оказалось, что мучил меня не только голод, но и жажда. Но голод тоже. Со второй попытки мне удалось поддеть тряпицу на корзинке. Да, там обнаружился хлеб. Один ломоть был отрезан.

Хлебушек был серый и вчерашний, но никогда ещё я не ел ничего вкуснее. Держать его двумя лопатами, в которые превратились мои руки, было проблематично. Но когда очень хочется, возможно всё. Жевать я пока не мог, хлеб пришлось рассасывать в молоке, но это такие мелочи…

Под конец трапезы молоко уже казалось вполне терпимым, пол, на котором я стоял коленями, не очень-то и твёрдым, а Тыковка не такой бессердечной. Всего лишь злопамятной.

А я вот не такой!

Мне записать куда-то нужно, а то забуду.

Я бросил взгляд в соседнюю комнатку. Она была отделена от передней части избы с одной стороны дощатым простенком, с другой – стеной печи, которая поднималась до самого потолка. В узкой клетушке, освещенной единственным окном, тоже висели травы и стоял большой стол со ступками, пестиками, спиртовкой, бутылями… В общем, обычное рабочее место травника.

Осталось дождаться приснопамятного супруга сударыни Тыковки, которая оказалась не только злопамятной, но ещё и врушкой. Но всё это совсем не огорчало. Чувство сытости примирило меня с чужими недостатками и странностями.

Только зачем ей нужен этот уродский маскарад? И как к нему относится супруг Тыковки? Вот я бы не порадовался, если бы по мне при жизни носили вдовий наряд.

Впрочем, какая мне разница?

Я забрался на полати, вытянулся по диагонали, укрылся и отдался блаженству. Как, оказывается, мало нужно человеку для счастья. Протопленная изба.

Кружка молока.

Ломоть хлеба.

Чистая одежда.

Жизнь.

В груди растекалось тепло, в котором таяли боль и тревога. Оно заполняло тело приятной тяжестью. Только теперь я понял, как устал от такого, казалось бы, пустякового путешествия в пару десятков шагов. На фоне внутреннего тепла стала особенно заметна разница в температуре: снаружи и внутри. Видимо, домик быстро выстывает. Сквозь дрёму я свернулся под старым тулупом и погрузился ещё глубже: сначала в сон, потом в беспамятство.

Глава 4. Майя

То, что тело пришло в себя и проявляло признаки разумности, с одной стороны, радовало. С другой стороны – создавало проблемы. У меня был довольно ограниченный опыт сосуществования с чужими людьми в одном пространстве. Родители были не чужими. С дядей Дамиром мы фактически не пересекались, а в случаях, когда нам вынужденно приходилось общаться, я подчинялась. Моё мнение его не интересовало. В случае с дедом Матеем ситуация была почти обратной. Он во всём зависел от меня. И хотя я этим не злоупотребляла, всё же чувствовала себя в доме главной.

Совсем другое дело – огромный чужой мужчина, который чего-то хочет. А чего-то не хочет. Пока найдёныш бессловесно лежал, он ничем не отличался от стола. Или скамейки. С той разницей, что скамейка и стол не кашляют. А в остальном – делай что хочешь. Теперь, когда мужчина пришёл в себя, мне придётся подстраиваться под его хотелки.

Либо сразу показать, чьи желания в приоритете: мои.

Хотя это будет непросто в силу разницы в весе и возрасте. Это его «Взрослых позови» очень показательно. То есть со мной говорить не о чем, поскольку я недостаточно взрослая. Теперь придётся тратить силы на доказательства.

Ну вот что мне дома спокойно не сиделось? Лежал себе человек под кустом – и пусть бы дальше лежал. Полз, полз по своим делам. Думает: дай отдохну. И прилёг. Это он пока не до конца очухался. И глаза продрал всего на четверть. Не ровён час, ещё претензии выставит, что я его к себе приволокла.

Привычная дорога всегда коротка, и я сама не заметила, как дошла до города. В лавке было зябко. Я развела огонь в печурке и грела руки, глядя, как пламя охватывает дрова. Решительно и неотвратимо. Не это ли сейчас происходит с моей жизнью?

Надо от него избавляться, пока не поздно. Подлечу ещё немного и сдам страже под белы рученьки. Пусть им указывает, чем его кормить.

Я, конечно, оставила на столе еду. Раз он смог с переломанными конечностями доползти непонятно откуда непонятно куда, то с починенными до стола тем паче доберётся. Если достаточно проголодался. А если недостаточно, то до вечера ещё время есть аппетит нагулять.

Торговля сегодня шла не так бойко, как вчера, хотя, казалось бы, погода на улице такая, что болей – не хочу. Утомлённая бездельем, я дремала, сидя у прилавка, уложив голову на предплечья. Потом махнула рукой и исправила на табличке время работы. Если с утра в очереди к лавке не стояли, значит, ничего экстраординарного в жизни горожан не происходит. По крайней мере, из того, что лечат настойками и порошками.

В городских воротах мне дали другого провожатого. Новый стражник был невысоким, коренастым и неразговорчивым. Возможно, его предшественник поделился с ним трагическим опытом душевных разговоров, а может, по жизни такой. Но для меня идеальный вариант. Мы молча дошли до моей калитки. И никого не встретили. Вот почему когда я со стражником, никаких полутрупов на дороге не валяется? И грызи вокруг не бегают? Даже орехи не растут.

– Ну как, справились? – поинтересовалась я, войдя в дом.

Вместо ответа найдёныш закашлялся. Не хочет отвечать – не надо. До еды он добрался, как я и ожидала, но даже не поблагодарил. Невоспитанное тело я подобрала. Ни тебе спасибо, ни здрасьте, ни до свидания. Я помыла кружку, подложила дров и поставила греться чугунок для обеда. Как я училась готовить в печи, когда сюда приехала, песня была. Я же ни почистить, ни сварить, ни помыть была неспособна. А теперь даже хлеб умею выпекать, спасибо деду Матею.

Найдёныш продолжать бýхать за шторкой и упорно не желал разговаривать. Кашель его мне не нравился. Он, может, и не хочет со мной общаться, но я ночью спать хочу, а не слушать этот лай. Запарила свежие травки, дала отвару настояться-подостыть и полезла на полати.

Там я поняла, почему разбойник не отвечал. Он снова впал в беспамятство и весь пылал жаром. Приложила к его груди ухо. Внутри всё скрипело, хрипело и булькало. Будто там целый хор хрипельщиков и бульковщиков концерт устроил.

Да что ж такое! Ушла всего на несколько часов, оставила его нормальным, вернулась – опять овощ! Он что, после того как поел, ещё на полу повалялся, чтобы холода добрать?

Впрочем, ему и в прошлый раз хватило. Наверное, он просто использовал все свои силы, чтобы добраться до еды, и на борьбу с болезнью уже не осталось.

Ну так не надо было кочевряжиться!

Ещё какое-то время я помучилась чувством вины. Но после того как он своей ручищей попытался отбиться от горького настоя и опрокинул на меня кружку, оно быстро выветрилось. Отстирывай теперь пятна, Майя. Больше-то тебе заняться нечем.

Я ворчала себе под нос, но на самом деле стремительно ухудшающееся состояние мужчины пугало всё сильнее. Будто судьба услышала мои сегодняшние сомнения по поводу совместного житья с непонятными чужаками и решила избавить от проблем самым кардинальным образом. Он бредил, метался, кашель становился всё продолжительней и забористей. Я уже совсем отчаялась, когда вспомнила про гримуар.

Если с предыдущим заклинанием я просто экспериментировала, то теперь обратилась к помощи рода от безысходности. Я подняла фолиант со дна сундука, где прятала свои книги под ворохом одежды. Погладила. Капнула кровью на корешок. И попросила открыться.

И он открылся. Сам. Страницы шелестели, переворачиваясь, пока не успокоились. На открывшемся развороте располагалось заклинание разделения Силы. Я, честно говоря, рассчитывала на какой-нибудь наговор от лихорадки и теперь пялилась на книгу, не очень понимая её самоуправство. Зачем разбойнику Сила? Что он с нею делать будет?

С другой стороны, гримуар ещё ни разу раньше так себя не вёл… Лежал и лежал обычно, будто рядовая книга.

Я решила поискать другой, более подходящий вариант, но стоило мне убрать пальцы от страниц, как они вернулись в прежнее положение. С третьей попытки я была вынуждена признать: это не случайность. Книжища по степени упрямства не отличалась от моего найдёныша. Я уложила её возле мужчины, задрала рубашку и положила, как полагалось, ладони ему на грудь.

С первым же словом мужчина притих, мышцы его расслабились, лицо смягчилось. Мои руки потяжелели и будто приросли. Я чувствовала себя бочкой, в которой открылся краник, и содержимое потекло из неё пенящейся струёй. Не знаю, куда Сила там попадала, но во мне её уменьшалось. Уменьшалось и уменьшалось, а какого-то волшебного слова, означавшего конец процедуры, в книге не было. Возможно, оно было на следующей странице, но оторвать руки от груди разбойника я не могла. Они как приклеились. Я теряла Силу, и это было страшно.

А потом в один момент всё прекратилось. Гримуар, предатель, захлопнулся. Будто говорил для особо одарённых: закончили. Отдыхай.

Я оторвала руки и прижала к себе. Мои миленькие рученьки, наконец-то мне вас вернули! Но я чувствовала такую слабость, что даже сил сходить убрать книгу не было. Внутри было непривычно пусто. Я с трудом подсунула гримуар под подушку и завалилась спать прямо там, где была. Рядом с разбойником.

– О, Тыковка! Ты откуда здесь взялась? – поинтересовался над моим ухом бодрый мужской голос.

Спросонья я не сразу поняла, кто это и почему он разговаривает с овощами. Потом дошло: найдёныш. А Тыковкой он вчера меня называл. Меня как холодной водой облили, так сразу в голове прояснилось.

Я распахнула глаза и обнаружила жёлто-фиолетовую физиономию почти у самого носа. Шея затекла, и я быстро нашла причину: под нею вольготно устроилась мужская конечность. Ещё одна неучтённая конечность упиралась мне в бедро.

И ведь буквально ночью ещё умирал!

Хотя по ощущениям умирала я. Теперь воскресла, но не до конца. А мне ещё хлев чистить, Зорьку доить, еду готовить, одежду стирать, в город идти…

А эта довольная рожа будет спать-отдыхать!

Ну что за несправедливость?!

– Вас вчера всю ночь спасала, – буркнула я и села.

Сила понемногу возвращалась. Во всяком случае, меня уже не шатало и в глазах не двоилось.

– Хорошо спасала. Можно ещё раз?

Я поняла, за что ему вышибли челюсть. У меня тоже возникло такое желание.

– Нет. Больше – ни за что. Прямо сегодня в стражу сообщу, что нашла в лесу неопознанного мужчину, пусть забирают и дальше спасают сами. Там городской маг под боком. А я в ночные сиделки не нанималась.

– Я нормально себя чувствую, – заявил гадёныш.

– Не благодарите.

Надеюсь, за его поимку мне что-то перепадёт. А если не перепадёт, так хотя бы высыпаться буду.

– Мне действительно ночью плохо было? – не поверило тело.

– Как вам сказать? Думаю, если бы вам было хорошо, вы бы это помнили.

Я стала спускаться с полатей, когда вспомнила об очень неприятном последствии ночных бдений: гримуар остался лежать под подушкой. А это значит, в любой момент может быть обнаружен.

– Но мне действительно гораздо лучше, чем вчера.

– Я старалась.

– А кто вам готовит настои, сударыня Майя?

– Я нам готовлю. Других травников в округе нет.

– А как же ваш муж?

– Объясняла ж уже: нет его. – И сразу, во избежание двусмысленности, добавила: – Больше нет. Вещи эти и дом принадлежали прежнему травнику, теперь – мне. По договору с городом. Ещё вопросы есть?

– А как звали вашего мужа?

Вопрос был неожиданным. Никто раньше не интересовался именем моего несуществующего мужа. Дед Матей – потому что сразу раскусил, а остальным не было до него никакого дела.

– Анджеем звали.

– А я – Яниш.

– Ну это совсем другое дело! – Надеюсь, у него достаточно мозгов, чтобы заметить сарказм.

Похоже, заметил. Потому что какое-то время на полатях было тихо. Я прислушивалась к каждому шороху. Там лежит главное моё сокровище! Как я могла быть такой неосторожной?!

– Сударыня Майя, – заговорил найдёныш Яниш. – Не нужно про меня страже рассказывать.

Вот и добрались до главного.

– А чего же так, кавалер Яниш? Совесть нечиста?

– Совесть моя перед законом чиста, как первый снег на горном озере, – возразил разбойник. – Дело в другом. Понимаете, мне очень неловко в этом признаваться…

– А вы смелее, смелее… Я как раз пока толокно вам запарю. А то не успею, вы опять голодным останетесь до самого прихода стражников, – намекнула я.