Инстинкт Ортокласа

Инстинкт Ортокласа

Вера Капьянидзе

© Вера Капьянидзе, 2024

ISBN 978-5-4498-6445-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

ГЛАВА 1

– Каков у нас лимит времени? – мучительно морща лоб, спросил Седьмой Правитель Таговеи.

Неделю назад ему сделали очередную герондомодуляцию. Несмотря на то, что это была уже третья в его жизни операция по продлению жизни, перенес он ее тяжело. И сейчас все еще болели мышцы, суставы, но самое страшное – мучительно разламывалась голова, не давая сосредоточиться на главном и реально осмыслить создавшееся положение. Голоса ученых сливались в один неясный гул, из которого вырывались лишь отдельные фразы, с трудом доходившие до его раскаленного мозга.

– Пять тысячелетий, не более. Это в лучшем случае…

Доклад ученых пугал. О катастрофе ученые мужи говорили несколько столетий, но как-то неуверенно. Пятьдесят лет назад у них были только версии, догадки и предположения. Теперь же, после изобретения тедрокрипториста, с помощью которого стало возможным провести спектральное геофизическое сканирование планеты, и на основании экономических расчетов подсчитать потенциал планеты почти без погрешностей, ученые били в набат о неминуемой гибели Таговеи!

Необходимо было принимать какое-то решение. Конечно, Седьмой Правитель Таговеи – крохотной планеты, затерявшейся в созвездии Белого Орла, мог бы сделать это и единолично. Но страх, что из-за мучительных головных спазмов, он может принять неправильное решение, останавливал его.

– Решение вынесет Совет Посвященных, – еле слышно, словно расписываясь в собственном бессилии, произнес он.

Зал удовлетворенно затих, и вскоре опустел: ученые бесшумно телепортировались, оставив Правителя наедине с его сомнениями и мучительными мозговыми спазмами…

* * *

Мокрый пушистый снег, лениво зависая в воздухе, заполонил все видимое пространство. В потустороннем свете фонарей огромные лохматые снежинки складывались в причудливый воздушный ажур, который медленно спускался на землю. Казалось, какой-то невидимый ткач без устали плетет и плетет нескончаемое кружево. Искрящаяся в морозном воздухе, девственная белизна медленно сползала на тротуары и дороги, тут же превращаясь в чавкающую кашу. Сапоги разбухли непомерными колодками, за шиворот куртки набился снег, намокший шарф елозил по шее. Обычная питерская зима.

Настроение у Милы было сообразно тому, что хлюпало под ногами. Причины для этого были. Ноги не несли домой. «Нет, все-таки съезжу!» – решила, наконец, она. Мила достала сотовый, предупредила дочку, чтобы не ждала ее, и повернула к метро.

Дашка, на этот раз перекрашенная в брюнетку и постриженная «ля вамп», обрадовалась:

– Молодец, что выбралась, а то мои спиногрызы уже всю крышу снесли! Пойдем на кухню. Я им раскраску подсунула, так что полчаса тишины у нас с тобой обеспечены.

– А Маланов где?

– То есть как где? – оторопела Дашка. – В баню же с твоим Димкой поехали.

– Ах, ну да! – слукавила Мила. – Я забыла.

– Что-то ты, девушка, темнишь. – Засомневалась Дашка. – Вы что, не разговариваете с ним? Поругались? Ну-ка, выкладывай, что у вас стряслось.

Мила достала из сумки бутылку сухого вина и шоколадки для детей, прихваченные по дороге.

– Да пока еще ничего не стряслось, но хорошего мало, скажу я тебе. Давай тару.

Не успели они разлить вино, как на кухню заскочил с головы до ног раскрашенный акварелью один из близнецов. За шесть лет Мила так и не научилась различать кто из них Мишка, а кто – Гришка.

– Мне тоже пить! – оглушительно заорал он.

– Я тебе дам пить! – угрожающе схватилась за полотенце Дашка. – Лешка, забери его отсюда! Дайте с человеком поговорить!

Но вместо Лешки влетел второй, такой же красно-сине-зелено-желтый близнец.

– И я хочу лимонада!

– Это не лимонад! Лешка!!! – истошно завопила Дашка.

Не спеша появился старший из потомков – четырнадцатилетний Маланов, с болтающимися на шее наушниками.

– Здрасьте, теть Мил. А где Света?

– Дома. Я прямо с работы.

– А-а, жаль. Это что за красавцы?! Чего размалевались, индейцы?

Мишка и Гришка притихли и дружно засопели.

– Мы просто рисовали…

– Леш, займись, пожалуйста, этими оболтусами. Дай мне полчаса передохнуть.

– Можете не торопиться. Дарю вам час. Быстро в ванну! Оба! – коротко скомандовал он, и близнецы безропотно отправились отмывать свои художества.

– Дашка, ну ты мать-героиня! Как ты с ними справляешься? – восхитилась Мила.

– Никакая я не героиня, а жертва несбывшихся желаний, – объясняла Дашка, копаясь в холодильнике.

– То есть? – не поняла Мила. – Помочь?

– Да, вот колбаску порежь. Просто очень хотела девочку. Тихую, послушную, как твоя Светочка. Размечталась о бантиках, платьицах. Ну и получила. Не зря же говорят: «Строить планы – смешить Бога». Ох, если бы не Лешка, не знаю, что и делала бы с этими оболтусами! Только его и слушаются, да еще Витьку немного. Ну, все, садись, рассказывай, что у вас там?

– Да что? Хоть «караул» кричи. Летом к нам на работу пришла новенькая девица. Ну, я тебе уже рассказывала, помнишь? Как и мы, из Репинки, а такое впечатление, словно только что с подиума спустилась. И представляешь, в наглую запала на моего Димку.

– Может, тебе все это показалось?

– Ну конечно, показалось! – возмутилась Мила. – Что я слепая? Чуть, какой вопрос, бежит к нему: «Дмитрий Васильевич, Дмитрий Васильевич…». Словно кроме Дмитрия Васильевича больше не у кого спросить. Так целыми днями около него и вертится, как привязанная. А одевается! Ты бы посмотрела, Даш! Чуть ли не в неглиже на работу ходит! Встанет перед ним около стола и то задом крутит, то титьки чуть не на стол ему выложит…

– Мил, может, ты преувеличиваешь?

Дашке был известен ревнивый нрав подруги. Не первый год были знакомы. Еще в институте ревновала своего Димусика к каждой юбке. А уж когда из-за академического в связи с рождением дочери отстала от своего курса, тут вообще такое началось! И сама извелась и Димку изгрызла, пока институт не закончили. Как только он, бедолага, это все вытерпел.

– Что ты меня совсем дурочкой считаешь? Я же не слепая, вижу, как она ему на шею вешается…

– Ну, а Димка-то что? Надеюсь, не отвечает взаимностью?

– Димка? – смешалась Мила. – Да он только смеется над моими опасениями. Дурочка, говорит. Уверяет, что никто ему кроме меня не нужен.

– Ну вот! А ты, глупенькая, боялась! Это же самое главное! – ободряюще подытожила Даша, подняв бокал с вином. – Вот давай, и выпьем за верность наших мужиков!

– Нет, ты послушай, послушай. Это еще не все. Летом нас с Димкой перебросили на реставрацию Инженерного замка. Ну, ты знаешь.

– Угу, – кивнула головой Дашка с набитым ртом.

– Представь, этой профурсетки даже близко в списках не было! Я обрадовалась, что оторвались. Работаем себе спокойно, и вдруг через две недели – она тут как тут! Нет, как тебе это нравится? Без году неделя на реставрации, ничего в этом деле не смыслит, а ее на такой ответственный объект толкнули! Не иначе у нее лапа в управлении.

Мила залпом осушила стакан с вином.

– А сегодня вообще – отпад! Стоим с Димкой на остановке. Подходит мой автобус, я сажусь, а он остается: Витьку твоего ждет. И вдруг из окна вижу, как она выныривает откуда-то и прямиком к нему! Словно только и ждала, когда я уеду. Ну, хоть из автобуса выпрыгивай!..

– Да, это уже серьезно, – согласилась Дашка.

– Ну, а я тебе про что говорю? Я даже засомневалась, действительно ли они с Витькой в баню поехали? Потому и приехала к тебе.

– Это ты правильно сделала. Мужики они народ такой. Их надо все время держать под контролем. Доверяй, как говорится, но проверяй.

– Вот и я про то же. День устоит, два продержится, а на третий сломается. Молодая, интересная, свободная, да еще сама себя откровенно предлагает.

– Тем более, – поддержала Даша подругу, – что это сейчас модно – старых жен на молодых обменивать.

– Ну, – возразила Мила, – это богатенькие с жиру бесятся, а нашим-то с чего беситься?

– А кто его знает, с чего вообще мужики бесятся. Генетическая тяга к воспроизводству…

Выпили еще.

– Слушай, Мил, я вот что подумала: а может, они и правда втроем в баню отправились, да еще подружку прихватили для моего Витьки? – засомневалась уже и Дашка. – Что делать-то, Мил?

– Не знаю, подруга. Потому к тебе и приехала.

– Так, ладно, – встряхнулась Даша, – хватит кисляка мочить. Для начала позвоню-ка я Витьке.

Телефон никто не брал.

– Странно, – задумалась Дашка. – Молчит. А ну-ка ты позвони Димке.

Димкин телефон тоже безмолвствовал.

Выпили, горестно помолчали.

– Значит так, подруга, – решительно заявила Дашка. – Объявляется боевая тревога! Чтобы отбить интерес к противнику, надо что делать?

– Что? – спросила Мила.

– Привлечь интерес к себе. Во-первых: никакого уныния и растерянности, во-вторых: ежедневная боевая раскраска, в-третьих: полностью меняем имидж. По себе знаю, действует безотказно…

– Да я ей все глазенки наглые выцарапаю! – не слушая подругу, гневно выпалила Мила.

– Ни в коем случае! – возразила Даша.

– Это еще почему?! – возмутилась Мила. – Она будет вешаться на моего мужика, а я буду бездействовать?

– Этим ты только подорвешь свой авторитет у Димки.

– Зато деморализую противника. – Решительно заявила Мила.

Тут разом зазвонили оба телефона. Звонили мужья. Оказывается, они были в парной, а туда, как известно, с телефонами не ходят. Но узнать, с кем мужики были в парной, так и не удалось.

– Мам, ваше время истекло. Можно пойти погулять? – не вовремя явился Лешка.

– Еще полчаса подаришь?

– Пятнадцать минут. Время пошло.

– Ладно, исчезни. Слушай, Мил, а вообще мне эта ситуация, ой как не нравится. Надо принимать какие-то радикальные меры.

– Согласна. Меры, это само собой, но очень хочется глаза ей выцарапать.

– Выбрось это из головы. И вообще: никаких выяснений и скандалов. Делай вид, что ничего не происходит. Кстати, кто такая эта девица? Может, я в Управлении что-нибудь узнаю про нее, или удастся как-то перевести ее на другой объект. У меня вообще-то неплохие отношения с кадровичкой.

Дашка в свое время тоже заканчивала Репинку. Там же, будучи студентами, они все четверо подружились, а потом и переженились. Но в лихие девяностые она не стала уповать на удачу свободного художника, а окончила курсы бухгалтеров и устроилась в Управление культуры. Скоренько обросла связями, полезными знакомствами. Помогла устроиться и Миле с Димкой. Только Витька отказался: он к тому времени работал художником-декоратором в Александринском театре, подрабатывал иллюстратором по разным издательствам и журналам, и был вполне доволен своим положением.

– Валерия Краснова.

– Опаньки! Ну, тебе повезло, подруга! Наслышана я про эту Валерию. Это же племянница самого управляющего. Тут скорее тебя куда-нибудь переместят, чтобы не путалась под ногами. Н-да, это даже серьезнее, чем ты думаешь.

– Ну и ладно, выцарапаю ей глазенки и со спокойной душой уволюсь.

– Мила! Как можно? Ведь ты же интеллигентная женщина!

– Я в первую очередь женщина, а все остальное – потом. И мужика своего я так просто не отдам!

* * *

Ночью за бочками с машинным маслом, Люська окотилась. Родились четыре котенка. Все здоровые, голодные, горластые. Они жадно накинулись на ноющие от приливающего молока титьки, мочаля их своими беззубыми, горячими ртами. Деловито приведя себя и котят в порядок, на куске ветоши Люська нежилась от затихающей боли, от сладкого сопения чавкающих и толкающихся теплых комочков. Ей стало так сладко от материнского счастья, что она задремала, истомленная болью и любовью, скрутившись клубком вокруг своих деток…

Часа через два молоко закончилось, а котята продолжали тянуть и тянуть опустошенные соски, вытягивая из нее душу. Чтобы молоко прибыло, надо было поесть и попить. Люська выбралась из своего убежища и пошла к цеховому сторожу Володьке, зная, что тот обязательно покормит ее. Бывало, что он отдавал ей свой последний кусок колбасы. Она могла бы и перетерпеть, но против материнского инстинкта не попрешь. Когда есть молоко, тогда и котята сытые. А когда они сытые, они молчат. А когда молчат, значит в безопасности, и есть надежда, что их не найдут и не утопят.

«Может, спит», – понадеялась Люська на удачу. Но Володька не спал, а сидел над кроссвордом. Люська бесшумно подкралась к своей миске, где еще с вечера лежал кусок дешевой вареной колбасы. Но этот номер у нее не прошел.

– Люсенька! – обрадовался Володька. – Ты где пропала? Даже колбаску не съела?.. О! – заметил он пустое и обвисшее Люськино пузо, – да никак ты окотилась? То-то, смотрю, и носа не кажешь. Ну, хитра! Небось, своим умишком думаешь, что все обойдется? Эх, Люся, Люся, ты уж не обижайся на меня.– Гладил он ластившуюся к нему кошку. – Если всех твоих котят оставлять, вас бы уже больше чем китайцев было. Что ж делать, – вздохнул он, поглаживая Люську, – жизнь – жестокая штука. Чаще бьет, чем гладит…

«Заметил, гад! – злобилась на сторожа Люська. – Ничего, подожду, может, заснет. Спать-то он горазд. Ему бы пожарником работать, а не сторожем». Но Володька и не собирался спать. Он исподволь следил за кошкой, делая вид, что отгадывает кроссворд. Люська видела всю его хитрость. Она терпеливо выжидала, потому что знала, стоит ей только отойти, Володька тут же пойдет за ней. Она не торопясь, съела кусок колбасы, попила водички, и сидела, облизывая мордочку. Наблюдала за таким ненавистным сейчас сторожем. Она ждала, когда тот отвернется, чтобы тенью прошмыгнуть между станков и нагромождений ящиков с заготовками… И тут она услышала только ею одной различимый звук: пищали голодные и замерзшие без ее тепла котята. Инстинкт взял верх над ее терпеливой хитростью. Люська опрометью метнулась на склад ГСМ… Сторож поспешил следом.

Напрасно Люська торопливо вылизывала котят, согревая их своим дыханием, напрасно подсовывала им свои набухшие соски, пытаясь закрыть горластые рты… Володька засек писк и по звуку вычислил их местонахождение. В складе ГСМ зажегся свет, и перед Люськой предстал Володька с ведром. «Все-таки нашел!» – от горя у Люськи оборвалось сердце.

– Ну-ка, Люсенька, покажи своих деток, – притворно ласковым голосом приговаривал Володька. – Ой, да какие же они у тебя красивые, да крупные!

«Есть в кого: папашка-то вон, какой здоровый! Да я и сама не из мелких, вот детки крупненькие и получились», – гордилась Люська малышами.

Она отлично понимала, что сопротивление бесполезно, и судьба ее деток уже предрешена, но все-таки пыталась защитить их, чуть ли не усаживаясь на них сверху.

– Ты что же делаешь, дура! Задушишь же! Уселась, корова, – бурчал Володька, отгоняя Люську и вытаскивая котят из-под нее.

«А ты, живодер!» – мысленно огрызалась Люська. Она пыталась морально воздействовать на своего «благодетеля»: жалобно заглядывала ему в глаза зелеными глазищами, и мурлыкала-мурлыкала-мурлыкала, думая этим задобрить его. У нее скатилась горькая, как ее жизнь, слеза, но даже это не разжалобило сторожа. Тот старался не смотреть на кошку, и злился, что ему приходилось исполнять роль палача. Но если он этого не сделает, то нет никакой гарантии, что Люську вместе с котятами вообще не увезут куда-нибудь из цеха. А так – хоть она останется.

– Да не смотри ты на меня так! – не выдержал он. – У самого кошки на душе скребут. Говорил ведь, что кота надо заводить в цеху. Так нет же. «Коты мышей не ловят!» Правильно, всем кошку подавай, а я – отдувайся. У них, видите ли, рука не поднимается. Как будто для меня это – удовольствие, – злился Володька.

– Смотри-ка, Люсь, три кошечки и один кот – самый здоровый. А красавец-то, какой! Прямо, вылитый ты! Русский голубой! Оставить его, что ли тебе на смену, ты-то уж старая?

«Сам ты старый! Я, может, еще и тебя переживу. Нашел тоже старую… Неужели я так плохо выгляжу? – еще больше расстроилась Люська. – Ну, конечно, уже не первой свежести. Да и частые роды не красят, организм изнашивается, и всякое такое. Старая… Зато выносливая. Вон кладовщица говорит, что русские голубые самые выносливые из кошек. В любых условиях выживают. А у нас, вообще, что люди, что кошки – самые-самые! Ведь ни одна персидская не смогла бы жить в таких условиях, а я – ничего, живу, да еще и деток рожаю. Вот только такие душегубы, как ты, их топят и топят, а если и оставляют, то только котов. Так скоро всю русскую голубую породу переведут. Одни персы, египетские да всякие вислоухие уроды и останутся. Чтобы вам деньги на них делать. Небось, за их каждым котенком, как за родным дитем ухаживают, а мои бедолаги… Никак не возьму в толк: чем мои котятки хуже?..» – травила себе душу Люська.

Котята в ведре пищали, разрывая Люськино сердце. Она пыталась запрыгнуть к ним, но Володька каждый раз выкидывал ее. Люська, по натуре тихая кошка, сейчас даже пыталась шипеть на Володьку. Но он ее нисколько не боялся. Знал, ирод, что ни царапаться, ни кусаться она не станет…

Люська, жалобно мяукая, трусила за ведром с котятами.

– Нет, а кота я все же оставлю! – вдруг решительно остановился Володька. – И ты на время угомонишься со своими гулянками. Вот немного подрастет, я его домой заберу. Не выгонит же меня бабка из-за кота, правда, Люсь? И нам, старым, забава будет.

Около стола в цеху, где он обычно сидел, Володька поставил ведро, в которое тут же запрыгнула Люська, а сам начал сооружать ей лежанку. Нашел коробку из-под подшипников, положил туда ветоши и поставил коробку одним боком к горячей трубе отопления. Потом закрыл коробку сверху, оторвав кусок картона для лаза, и положил вовнутрь котенка.

– Ну, полезай, облизывай свое кошачье счастье, – вздохнул он, и пошел прочь с ведром.

Люська побежала было за ним, но из коробки тоже несся истошный писк. Она заметалась, не зная, куда ей бежать, и, наконец, словно поняла, что ей оставили котенка, решительно повернула к коробке…

Через час страсти улеглись. Люська нежилась в тепле, котенок, насытившись и согревшись, спал, смешно подергивая лапками и зарывшись в теплую материнскую шубку. Люськино сердце раздвоилось. Одна половина безутешно горевала по котятам, а другая – радовалась, что наконец-то из 28 рожденных ею котят хоть один остался при ней. Есть все-таки счастье на белом свете! Конечно, это замечательно, что Володька заберет его к себе. Хоть и жаль будет расставаться с ним, но это лучше, чем прозябать в цеху. Нет, своей судьбы котенку она не желала. Что хорошего на заводе? Грязь, грохот, вонища! То сварка, то покраска, кругом масло да металлические стружки. Это ей деваться некуда – родилась в этом цеху, тут, наверное, и помрет, а детеныша хотелось бы пристроить получше. У Володьки ему будет хорошо: он мужик неплохой. Не обижает, кормит, другой раз и погладит, не то, что другие. Просто так, походя, могут и ногой под зад поддать, и никогда кусочка хлеба не бросят.

Люська всегда мечтала жить в квартире. Просторной и светлой. Спать на чистой белой постели. И одеяло чтобы обязательно было теплое, пуховое. А еще, чтобы в квартире висели часы с боем. Обо всех этих прелестях цивилизации Люська наслушалась от знакомой трехцветной красавицы-кошки из первого цеха: ту сослали на завод за предерзкую провинность: гадила, где попало. «Засранка! – подумала тогда Люська, слушая ее. – Из-за такой ерунды счастья лишиться»!

Перемежая горе, радость и мечты, Люська забылась, прижав к себе единственный родной комочек в этом жестоком мире.

ГЛАВА 2

В пустом зале, где не так давно ученые аргументировали неизбежность гибели Таговеи, в глубоком раздумье пребывал Седьмой Правитель. Послеоперационные симптомы уже не терзали его. Напротив, во всем теле ощущалась приятная легкость. Мышцы понемногу наливались молодой силой, морщины на лице уже заметно разгладились, волосы постепенно приобретали прежний цвет. Даже на месте вырванного зуба наметился болезненный бугорок пробивавшегося нового, который раздражал, постоянно отвлекая внимание. Омоложение шло привычным ходом, но Правителя это не радовало. Сейчас он с грустью думал об Иразиде – своей третьей жене и о сыне Демонде. Через несколько столетий его жена и сын состарятся, а он по-прежнему останется молодым. Эта горькая мысль о неотвратимости разлуки мучила Правителя.

Несчастье многих ученых Таговеи состояло в том, что возрастом уже давно можно было управлять. И далеко не возраст в конечной инстанции составлял стержневое значение, а состояние мозговой деятельности. И, как результат этого – неизбежная разлука с близкими, как это уже произошло с двумя женами и сыновьями Правителя.

Закон о герондомодуляции распространялся лишь на тех, кто представлял особую ценность для планеты, а их близкие в расчет не брались, потому что операция требовала неимоверных энергетических затрат, весьма ощутимых в масштабах планеты. Тем же, в чьих головах и руках особо нуждалась планета, по решению Совета Посвященных жизнь продлевалась неоднократно. Но не более 10 раз в течение жизни. В основном, это были ученые, теоретики, геофизики, генетики, медики. С творческими личностями омоложение почему-то давало сбой. Они либо «исписывались», либо начинали ностальгировать по ушедшим временам, не привнося в жизнь общества ничего нового.

Вся Таговея была разделена на 12 округов, наместниками которых были Посвященные. Совет, состоящий из 13 таговетян, всенародно избирался через каждые две тысячи лет. Общее руководство планетой Таговея осуществлял назначенный из числа Посвященных Правитель. Каждый из Посвященных и Правитель жили не менее 10—20 тысяч лет.

Вопрос о продлении жизни Правителя решался на общем Совете Посвященных. В свою очередь, Правитель обладал правом вето на продление жизни каждого из Посвященных. Получался замкнутый круг: Правитель зависел от Посвященных, настолько же, насколько и они от него. И хотя уже 90000 лет, как в генетическом коде таговетян был искусственно заблокирован так называемый «антиморальный» ген – носитель алчности, злобы, зависти, лжи и прочих аморальных качеств, чувство некоторой подневольности при встрече с Посвященными жило в Правителе. Потому он старался, как можно реже прибегать к их помощи, имея право единоличного решения многих проблем. Но сегодня случай был особый, касающийся дальнейшего существования планеты. Правитель понимал, что такой вопрос он не вправе решать единолично.

Над высоким прозрачным куполом, мерцали оптически увеличенные звезды. Облаченный в белый хитон с рубиновым аграфом, высокий и подтянутый, неподвижно сидел Правитель в одном из кресел, вперив угрюмый взгляд ярко-синих глаз в безбрежное космическое пространство. Над Таговеей всходило первое дневное светило Хирея, и кроваво-красными пугающими бликами освещало пустой зал. Неожиданно на спинке одного из кресел, там, где был вделан такой же рубин, как на аграфе Правителя, украшавшего его белоснежный хитон, сверкнула яркая, как просверк молнии, искра. Вслед за этим над креслом появился размытый, полупрозрачный, дрожащий в воздухе силуэт человеческого тела, похожий скорее на марево или дымку. Потом, словно в проявителе, возникло плоское изображение, постепенно приобретающее объем человеческого тела. Это телепортировался первый из Посвященных, вызванных на Совет.

– Приветствую тебя Седьмой Правитель Таговеи! – поднял он руки в приветствии.

То же проделал и Правитель:

– Слава и тебе, мудрейший Фиптис!

И вот уже то над одним, то над другим креслом, как миражи в пустыне, затрепетали неосязаемые контуры Посвященных. Когда телепортировался последний из двенадцати, после приветствий, купол над залом затянулся светонепроницаемой, информационноизолирующей пленкой, и тут же по всему залу разлился приятный голубой свет.

– Устраивайтесь, – пригласил Правитель гостей. – Разговор предстоит трудный и долгий.

Он помолчал, подождав, когда все присутствующие отключат свои сибвисторы – полупрозрачные предметы овальной формы, размером чуть больше теннисного шара, светящиеся голубым мерцающим светом и висящие у каждого из Посвященных на шее на серебристых шнурках. Это были идентификационные аппараты для приема-передачи информации и связи.

– Для начала разрешите совершить небольшой экскурс в историю. Позвольте напомнить Вам, что не прошло еще 60 миллионов лет, когда нашу планету постигла страшная беда. В те далекие времена, как вы знаете, нашим ученым чудом удалось обнаружить пробудившуюся активность Черного Коловорота. Тогда Таговетяне еще не достигли таких высот цивилизации, как в настоящее время. И только самоотверженность миллионов ученых смогли спасти нашу планету от неминуемой гибели. Да, тогда мы вышли победителями из схватки, мы открыли новые методы защиты планеты, усилили гравитационное поле Таговеи, сделали ее практически недоступной космическому натиску. Но какой ценой? В те далекие годы мы потеряли почти все запасы тирсия – жидкого металла, который при взаимодействии с солями аурума дает нам не только животворный состав воды и атмосферы, но еще служит и основой энергетических запасов нашей планеты.