И, вместо супа, ребенок впервые отведал шоколад. Кружка с ним была горячей, отец нагрел его на тепловой трассе в машинном отделении, и принес, сжимая в синтетических перчатках

– Пробуй.

Мальчик едва коснулся губами и уже не мог оторваться.

Насытившись он заметил, что «отец» наблюдал за ним

– Почему ты не пробуешь?

– Мне его выдают раз в месяц, поэтому я

– Как он называется?

– Шоколад.

– Шоколад… – повторил ребенок, чтобы запомнить.

– Кто научил его тебя так готовить?

– После «неудачного приема», я скрывался. На меня пало подозрение, и вместе с потоком нищих, перебегающих из города в город, я устроился работать на фабрику. Городское управление гнало нас как метлой, и отсидевшись на передыхе у какого-нибудь скупщика дешевой работы, мы собирали вещички и… Так, бегая от необоснованных слежек, я посетил множество мест.

Он хлебнул остывшую настойку

– Отрываемся от главного. И обойдемся без прощаний, достаточно устал от твоего нытья.

Он грубил ребенку и чувствовал, как тем завладевает обида. Но иначе нельзя. Он должен забыть убежище и ходы к нему навсегда, ненависть активно вытеснит в нем желание вернуться. Он неправильно воспитывал его и в текущий момент прилагал все усилия, чтобы тот его возненавидел.

– Давай провожу тебя до выхода.

– Но я знаю дорогу.

– Дверь сама не закроется, – сказал он отрывисто, и, поторапливая, провёл ребенка к люку.

Ржавая, она не поддавалась, как не наседал на рычаг мужчина. «Проклятый контрабандист! Так и не вышло из тебя человека!» – проносилось в его голове.

Мальчик помог ему, налегая рядом, и он моментально осознал, как сильно ослаб, если даже ребенок дал ощутимую поддержку.

– Что думаешь? – спросил «отец» неопределенно, когда путь был открыт.

– О чем?

Он перевел дух. «Вроде не заметил, и ладно».

Одев противогаз на лицо, он проверил как сидит на детской голове маска, подтянул лямки, поменял завязки на обуви, и достал из кармана фотокамеру.

Громоздкого и уродливого вида коричневый коробок, расчехляющийся до вращающегося как барабан, объектива с подставкой на выдвижных ножках.

Установив его, он завел таймер и отбежал к мальчику, подняв его на руки.

Череда белых вспышек охватила коридор, заставив обоих засмеяться.

– На память. Что уставился как щука? Помнишь? Которую поймали? Мясистая, вкусная, у тебя слюнки сбегали по подбородку.

Мальчик улыбнулся.

Мужчина еще раз проверил лямки заплечного мешка, целостность комбинезона, наличие таблеток, заряжен ли револьвер, плотно ли сидит одежда, не будет ли поддувать.

– Пора.

Подтолкнул мальчика и включил процедуру закрытия люка

– Я ведь так и не придумал тебе имени.

– И не надо. Я не знал отца, отец не знал меня, я не знал матери, как и она меня не знает.

– Значит неизвестный? Таким будешь?

Мальчик кивнул и неуверенно зашагал.

«Вот он – наследник мира, который постигла катастрофа», – подумал отчим, с беспокойством и страхом взирая на пугающие линии громового неба.

Он было перевел рычаг в положение закрыто, когда вспомнил, что не подбросил ему даже бобов.

Ринувшись к складам, он посбивал с коек доски, загромождающие проход. Ногу обожгло, и потекла кровь, но не обращая на неё внимания, он расколотил ей ящик, и, насовав дозревающих семян в подол рубахи, взбежал по лестнице к гермозатвору, в хрипоте окликая его. Мальчик приблизился к мужчине.

Оказывается, он и вправду его обидел, и ребенок оставил все принадлежности, кроме противогаза у ступеней.

«Отец», кашляя, облокотился на упоры двери

– На – сказал он, ссыпая семена в лощеный мешок. Будь добр, подними его, про стража не забывай… И уходи.

Руки его тряслись.

Ему надлежало отдохнуть, он боялся беспомощно упасть перед мальчонкой.

Перед сыном.

Глава – 2 —

Дня два мальчик бродил по отмели. Неподалеку от милого сердцу обиталища, своего дома, в котором он прожил детство.

Следуя наставлению отца, постоянно чистил фильтры дыхательной маски, экономно расходовал кислород и ночевал в наклоненной под углом трубе, подтопленной водой.

Плотно забетонированная сверху, она позволяла ему выпускать из баллона кислород, и, не опасаясь, что он выветрится, греться и сушить вещи. По ночам он накладывал на трещину изнутри шарф, зажигал свечку, и следил за тающим пламенем, медленно засыпая.

Пустынный океан поутру безжалостно цвел, выплевывая на поверхность дохлую рыбу.

Застойные воды перебирались подводными течениями и к полдню вздымались по приказу ветра. Глубокие и холодные, они кочевали меж островами и изображали одним им известный узор.

Меж насыпей неведомая сила набросала валунов. Разбросанные по берегу, они облокачивались на останки пристани или врастали, погружаясь в песок глубже и глубже.

Вне сомнений – берег в скором времени размоет и от острова останется лишь город, который позже осыплется, как песчаный замок.

Мальчик нуждался в разговоре, напутствии. Тишина и одиночество тяготили его.

Город приманивал ребенка, великие здания, плоско обозначенные на карте росли из земли. Но окна с вымытыми от наводнений рамами, слепо ищущие хозяев, опадающие балконы, скрипящие на проспектах вывески и множественные рытвины, которые он засек, взобравшись на трубу, отталкивали его, а мрак улиц отгонял даже птиц.

Облезлые ворота у мостика на пристани приглашали в павшее царство индустриальной империи.

У надписи на воротной арке выпадали буквы, но из того, что он сложил ему удалось понять, что речь шла о промышленном районе.

Отчим говорил, что строительством города занимались пленные имперские солдаты, в конце сами обосновавшиеся в новострое. Где—то там мог быть и шахтерский городок, если его не смыло волной. Западные земли были бедны на ископаемый уголь.

Его залежи преобладали на дальнем востоке, ввиду чего не принадлежащие к империи города были вынуждены вести с ней торговлю.

В период войны у пограничных зон даже построили железную дорогу под финансированием наварившихся на медикаментах коммерсантов.

Отчим называл их воробьями «Клюют, что дают».

Они обклевывали бедняков, когда те волокли к ним семейные реликвии в обмен на тухлые яйца и черный брусок мыла.

Этим мылом можно было разве что забивать гвозди, а торговцы запрашивали золотые сервизы только за «прогон» вагона по железнодорожным путям. «Чтобы риски были оправданными».

Как выражались мятежники в заметках, тщательно оберегаемых отчимом от сырости, «Император прикрыл угольную лавочку, и собаки пошли на телогрейки».

Мальчик не мог вообразить, как надо ожесточиться, что порезать того, кто служит вернее всех вместе взятых сторожей.

Когда-то в убежище была собака. Он помнил, как она лизала ему щеку.

Издохла… Но то непродолжительное существование, отпущенное судьбой дарило ребенку минуты блаженной радости.

Отец цитировал ему быт имперцев. Их грубоватая речь, отсутствие манер, чопорность – не чета сказкам и легендам, но с помощью отчима он научился чувствовать мысли этих людей, и они оказались не такими и холодными, как-то казалось с первой.

«Под льдинами нередко кроются теплые пещеры» – запомнил он цитату без подписи.

Ворох занесенного с океана тряпья осадило воронье, выклевывая ошметки мяса. Где—то недавно потерпел крушение корабль.

Он осмотрел зеленоватую сыпь на воде. Вскруживший ее водоворот рассосался, достигнув поверхности. «Подводный вихрь!»

Они не хило подолбили убежище. Отчим простукивал стены на следы бреши, когда датчики активности на панелях чересчур моргали. Из—за вихрей полно пароходов не добрались до убежищ. Отдалённость от берегов – как средство от незваных гостей, сыграло злую шутку, когда понадобились убежища.

У отмели сбежалась собачья стая. Заблаговременно увидев животных, мальчик спрятался за камнями.

По маске били брызги от луж. Произвол океана, считавшийся исключительно с ветром, пугал его. Могучие волны омывали песок, оставляя токсичный след. Собаки отпрыгивали, поскуливая, когда желчь касалась их лап, разъедая шерсть, но продолжали искать добычу.

Засидевшись под изрезанным трещинами камнем, он позабыл о фильтрах и надышался паров.

Заброшенность, опустошенность и мерклый свет сжимали ему горло. От страха настукивало сердце, и он задыхался в потном противогазе.

Мимо проскользили тени псов.

Голод манил их, но они сторонились мальчика. Или же их отпугивали пузыри, выныривающие из земли.

Сорвав маску он как исступленный раскачивался, проглатывая токсичный пар.

Вожак стаи, навострив уши, выжидал.

Слюна капала с пасти, впитываясь в песок.

Он учуял или его или оброненные бобы, угодившие в лужу. Сварившись, от неё шел сладкий запах, дразнящий ноздри.

Мальчик старался упаковать рассыпанное обратно. Он затягивал мешок и клал на него склянки.

Интоксикация лишила его всякой последовательности.

Он утерял таблетки, и, когда перемахивал к другой стороне камня, то подмочил и фильтры.

Такова судьба неподготовленного человека.

Но мир изъявил к нему благосклонность.

После часа безуспешного ожидания вожак завыл, задирая морду к тучам, и стая поспешила дальше.

Они не решились пересечь болотистые лужи, а мальчик завалился в сон.

Ему виделась тень с собакой—поводырем. Она что—то вынюхивала вертя носом.

– Позже – сказала неопределенно тень, держа на веревке пса. Покормимся дарами города.

Тень встретилась глазами с мальчиком, и он проснулся в крике, тут же зажав уши и подтянув колени.

Как громко!

Пары отражали шум, а его мутило. Он набросил на плечи мешок. Витиеватые полосы маячили перед глазами. Не выдержав, он решил вернуться назад, в обиталище света и тепла.

Свобода представлялась ему каторгой, ужаснее которой нет на свете зрелищ, и он ругал себя за дурость, считая, что «отец», разглядев его желание, решил помочь ему его воплотить.

Минуя побережье и откидной мостик, он постучал в полнощекий гермозатвор.

Никто не отозвался.

Мальчик знал, что произвел много шуму. Они с «отцом» «усовершенствовали» дверь так, что при легком ударе внутри раздавался грохот. Тогда он достал украденный из кают компании ключ и всунул его в скважину, вначале в одну, затем в другую.

Старая, заржавевшая система начала медленно сканировать чип ключа.

Он выявил, что дверь не зафиксировала его выход. Счетчик на ней у панели не изменился.

Наконец загорелся синий огонек и дверь слегка приоткрылась обдав ноги паром.

Мальчик заглянул аккуратно внутрь – никого.

Его не могли не услышать!

Он закрыл за собой дверь, снял противогаз и начал с обыска комнат.

Мужчины нигде не было.

Он позвал его, но не нашел.

Обесточенные коридоры озарялись аварийным светом.

Мальчик облазил все что мог, вышел в реакторную и протер бесперебойник

– Где ты?! Отец! Папа!

«Это не его дом, а незнакомое ему захолустье», – прорыдал он. Слезы липли к немытым и нестриженным волосам. Одеяло! Завернувшись в него, он застонал.

Плач гас в одеяле мужчины. В последнее время «отец» просиживал ночами в кресле и глядел на запотевающее от поршней и соли ядро.

Теплая атмосфера с постукивающим механизмом привела его в чувство. «Все как прежде, дом – милый дом», – подумал он, расслабляя мышцы.

Мальчик вспомнил, что надо постричься и пошел умыться в туалет. Радиоактивная пыль опасна – он ощущал жжение кожи.

Обычно, он пользовался мусорным отсеком для нужды, но где—то здесь был еще один туалет. Сориентировавшись по цифровому табло, подсвечивающему наклеенную на стене карту, он протолкнул гермодверь, очутившись на развилке. В этой части он не был ни разу. «Почему она не заперта?»

Отчим носил воду в просветленные сектора и баррикадировал на ночь проходы и пролазы. Здесь же было сыро, и холодно. Похоже, он отключил отопление. Указательная стрелка – «спуск на центральную линию». Мальчик надавил на кнопку по соседству. Лампы одиноко пшыкнули, подсвечивая дальнейшие указатели.

При подходе он скашлянул, почувствовав вонь.

В темных затопленных коридорах пахло трупами. Он натыкался на стены и пугливо отпрыгивал, когда его нога наступала на что—то хрустящее.

Вот он! – желтая полоска над дверью и знакомая ручка.

Мальчик медленно открыл дверь и увидел мертвого человека, ставшего за девять лет ему отцом.

По стенам белой кабинки была размазана засохшая кровь, где—то уже впечатавшаяся, и выглядевшая как краска.

Он подошел к лежащему на спине мужчине.

Вся грудь была залита ей, запекшийся и смолистой.

Пальто покрылось инеем, а изо рта пахло разложением.

Немеющими пальцами он натянул противогаз, и подбирающийся к горлу горький ком осел. Легкие в момент наполнились отфильтрованным и безвкусным воздухом с примесью порошка.

Мальчик дотянулся до краюшка пальто и одернулся.

Тряслись ноги.

«Он скрывал от меня болезнь».

Сломленный, мальчик вернулся в каюту, и, нашарив упаковку, из которой мужчина кормил его витаминами, и от которых отказывался сам, когда ребенок предлагал ему разделить их, прочитал оглавление инструкции:

«Экспериментальные образцы против эпидемии. Наиболее эффективен во взрослом возрасте».

Дальше он смотреть не стал и выбросил её в коридор.

Значит, лечение помогло. Он съел все таблетки.

Столько их требовалось на курс? То—то при малейшей простуде «отец» бегал вокруг него как мать вокруг дитя, сам не принимая ни штуки.

Знал, что может не хватить ему.

Мальчик постоял немного в каюте, где он любил свой уголок, приложился лбом к матрасу, погрузившись по щеки в родную атмосферу. Огоньки на панели мигали, как и прежде. Эжекторы под потолком застыли, и с труб струился пар, рассеиваемый по каютам. На противогазе образовались капельки. Одежда мокрела. «Отец» каждое утро запускал эжектор и воздухообменник из генераторного отсека, но мальчик не знал, какой из переключателей отвечает за отсос пара. Приборная панель истерлась и отличить один от другого для него не представлялось возможным.

«Не бросать же его так?!» – на глаза вновь навернулись слезы. Он оторвался от сырого матраса и вернулся в туалет. Поцеловал мужчину в лоб, накрыл одеялом, взятым из реакторной, и вышел из бункера, разбитый горем.

Пару дней он жил в трубе у пляжа, пока его не разбудил дневной шум воды. Занырнув, он вылез из трубы, и глядел как океан поглощал убежище, медленно пожирая его, жадный и голодный, как китоед. И, когда синее чудовище насытилось, и у его кромки раздался последний всплеск, оно уснуло.

Рубашка липла к животу, его морозило. Сумка, казалось, примерзла к спине. И откуда взялся холод? Со стоячей воды веяло зимой, но не колыхались волны. Отделившиеся от неба снежинки вязли в тумане и таяли, не доходя до земли.

«В город» – принял решение мальчик, и, затянув потуже пояс, забрался на насыпь.

Не привыкшее к нагрузке сердце колотилось, встряхивая стуком тело. Ушитые штаны болтались на нём, а ботинки то и дело слетали с пят.

Меч, переселившийся в мешок не потерял в весе.

Стоило ему подустать, и он пригвождал ребенка к земле, хлестая по спине, точно подгоняя его куда-то.

– Стражем тебя зовут? – спросил мальчик вынимая из мешка меч, но он не отозвался. Мальчик расположил пальцы, как показывал «отец», но меч отказывался загораться, и лишь холостой щелчок сообщал ему, что он делает правильно. Он жал, давил на кнопку, обхватывал рукоять и так, и этак, но канальчики не наполнялись жидкостью, а кольцо отливало медью и ржавчиной. «Неужели он непригоден?!»

Меч и правда, как—то потускнел и состарился. Искривляясь при давлении, он походил на игрушечную подделку, только и годную для щёлканья.

И тяжелел с каждой секундой.

Заломило руку, меч так и рвался в землю, пока суставы пальцев не сместились.

С шипением он отпустил его, обхватывая конечность и прижимая её к себе.

«Что за бесполезная вещица?!» – вырвалось из него вкупе со стенаниями. Пульсировала кость, болела отекшая ладонь. Суставы самостоятельно вернулись в прежнее место, и он облегченно гладил руку.

Его взгляд обратился к оружию. Меч приковывал внимание, как золото.

– Что с ним? – мальчик склонился и стёр песок с навершия. Кольцо у рукояти мигнуло и раскололось, выпуская пар.

Он поднял меч. Из щели вытекала вода.

И снова нарастающая тяжесть влилась ему по плечо, а у меча отваливались подвижные детали, пока от лезвия не остался огрызок.

Мальчик прицелился и зашвырнул его вслед утонувшему убежищу.

Океан неохотно проглотил «стража». Меч долго плавал, несмотря на образовавшуюся воронку.

– Вот и попрощались – сказал он тихо. «Отец» рассчитывал на то, что меч—страж сбережёт его, а тот сломался.

Мальчик брел по пустынной насыпи, сверяясь с картой и протирая рукавом запотевающие стекла противогаза.

Куда не глянь либо пустыня, либо руины.

Одним словом – помойка.

Вначале он шёл, глядя на тянущуюся по земле гальку, но пересилив уныние, запел песенку: «не унывай, не унывай, ты поиграй и поиграй». Слова сбивались в кучу, из обрывков известных ему строк он скомпоновал что—то своё, дабы отвлечься, и тут же забывал их.

Из—за некачественного шва страдал обзор, одно стекло запотевало сильнее другого создавая ощущение головокружения.

Он потрогал маску за швы – наскоро сшитые неопытной рукой, зато держались как проштопанные на станке.

Вообще все, одетое на нем было сшито из ткани, найденной на борту «затонувшей могилы».

Он еще помнил, как капризничал, не желая царапать пальцы, и отлынивал от работы по поддержанию надлежащей работоспособности этажа.

Отныне капризы его приходили так же быстро, как и уходили.

Близился вечер.

Определять время суток он научился по поучениям «отца», но сейчас, в реальных условиях он просчитался на целых два часа.

Следовало искать убежище.

Не дело будет попасться в чужие руки, которые первым делом сорвут с него жизнь – противогаз, затем отберут баллоны и еду.

Может, и не убьют, но какая потом разница? «Как и какая разница во времени суток?» – подумал он.

Когда день и ночь отличаются только рассветом или закатом, кои используют группы мародеров, как сигналы, ему, одиночке об открывшейся охоте. Имеет ли значение знать который стукнет час?

И без того уцелевшим охотникам было чем заняться, кроме отлавливания «костяных мешков».

«Костяные мешки» – обыденное наименование голодающих странников.

Пляж заканчивался, впереди виднелся брошенный городок.

Высокие дома, разломанные по полам, молча лежали у ног более мелких, словно кланяясь им.

Ему нужно было подняться наверх.

Слишком высокий склон, чтобы сделать это на своих двоих.

Понадобится веревка, но где ее достать он не знал.

Верфь унесло в океан, но уровень воды, видимо, упал, так как иначе люк убежища затопило бы водой.

Он грустно поглядел на свою одежду и начал распускать нитки, нет он не надеялся, что веревка, свитая им за два часа из пяти кофт выдержит его вес, но поначалу, если сорвется она смягчит удар.

Он отыскал застрявший в песке металлический прут, обвязал самодельным канатом, прицепил к спине и полез.

Веревка не помогла.

Удачный бросок хоть и закрепил основание, но когда мальчик перебросил свой вес полностью на канат, тот порвался.

Он ударился о песок и долго сидел, не имея сил встать.

Наступила ночь и со стороны воды подул холодный ветер, заставив тело содрогнуться в непроизвольных судорогах.

Он шел вдоль склона, пока не очутился у подобия пещеры. Сел спиной к выходу, накрыл спину мешком, зажег свечу, подержал в руках, согревая промерзшие ладони. Достал керосиновую лампу – единственное, что могло помочь согреться сильнее.

Тени от домов лежали как влитые, и не шелохнулись при появлении света. Его это сильно впечатлило. Когда он жил в убежище, то там они убегали от любого яркого источника. На поверхности же властвовал мрак, не поддающийся ужимкам.

Он не спал всю ночь, а на утро, покачиваясь на окоченевших ногах, заставил себя подняться и начал делать зарядку.

Он опасался простуды.

Заболей сейчас, он так и останется здесь, неизвестно где… Сознание подбросило – «неизвестно кем».

На карте его место нахождения обозначено водой.

Вернувшись назад, он взял остатки веревки, до которых смог дотянуться, и пошел дальше.

Пол дня ходьбы, и он увидел выступы.

Это торчали обломки заводских труб, напрямую сливавшие отходы в океан.

Из некоторых капала синяя жидкость, но в основном воняло пробивающимся сквозь фильтры противным, застоявшимся воздухом.

Он медленно поставил ногу на самую нижнюю трубу, аккуратно подтянулся, не торопясь перекинул вторую ногу.

В таком неторопливом темпе он поднимался наверх.

Если он пораниться, то начнется заражение, а таблетки тратить крайне глупо. Причем многие из них были просрочены…

Последний подъем.

Он подтянулся на дрожащих от напряжения руках, вылез головой и огляделся – слои асфальта разрезались грунтом.

Забросив тело, он стянул маску, чтобы отдышаться.

Никто не проходил по застывшему городу и его опустелым улицам.

Ни мародеры, ни разведчики, ни тем более шпионы.

Да и не кому было тут проходить. Слои пыли, перегнивающих водорослей и асфальтовой крошки хранили единичные бессвязные следы.

Всюду лежали мумифицированные трупы, у оснований домов в пробках застряли множество паровых машин, в стеклах которых навечно глядели в небо застывшие чужие и одновременно столь знакомые глаза.

Как их не растаскало воронье?

Он со страхом и с любопытством разглядывал каждого, сглатывая от мерзостного запаха.

Смерть уже не воротила его.

«Я повидал достаточно в убежище» – так он считал, но все равно торопился преодолеть участок за участком.

Кое—где паровые машины врезались в раскуроченные локомотивы – это водители старательно искали обход застрявших поездов.

Краска давно сползла с корпусов, обнажая железо и проводку.

Он вспомнил, что отец рассказывал, будто правительственным войскам или чиновникам железнодорожных служб был отдан приказ слить топливо при пересечении магистралей, чтобы приостановить поток к эвакуационным шахтам.

Дорогу перегораживал лежащий боком, паром.

Выброшенный бурей он постепенно разваливался. В распоротой носовой части что—то глухо перетекало. А борта закрывали анти-штормовые листы, копирующие форму днища вплоть до рубки.

Обойти его не получалось – слишком узкое пространство между домов подверглось завалам, а первые этажи были забетонированы.

Только лезть наверх.

Он поискал по машинам веревки, одергиваясь на каждый скрип дверок, но нашел старый гарпун. За запотевающими стеклами рельсомобилей нередко прятались полуразлагающиеся трупы. Отдельные салоны со временем законсервировались, и вскрыть дверные замки не представлялось ему возможным. Шёл дух зловония, и он остерегался сближения с ними. У части машин были побиты стекла. Потратив день, он раскопал в одном из салонов крюк к нему.

Аккуратно вытащив, он соединил составляющие гарпуна.

Он оказался достаточно легким даже для слабой руки ребенка.

Мальчик навел его в землю. Щелчок – спусковой механизм не работал, но из дула вывалились крюк и веревка.

Он обмотал ей гарпун и бросил с размаху крюк.

Перемахнув на другую сторону, тот зацепился.

Для надежности мальчик подергал веревку и приставив ноги к рифленой крыше парома полез.

Подняться к рубке ему мешала скользящая в руках веревка. Упершись в выступы он дернул её сильнее и вместе с крюком к нему вылетела оторванная голова.

Он завопил и покатился по обшивке, выронив гарпун и цепляясь за выступы, пока его пальцы не сомкнулись на фальшборте. Судорожно сжав их, он свисал ногами за пределом бортов. Чудом удержавшись, он забрался на бок, подполз к рубке, и не глядя на мертвецов в ней, пробежался по оконной раме. Он скатился по анти-штормовому листу и спрыгнув, бежал вперед, до изнеможения, пока легкие не издали хрип.

Как же так. Ведь не могло это произойти с кем—ни будь другим, именно его гарпун зацепился за чью—то голову! И попёрло его лезть!

Придорожные кусты разрослись, из маленьких лепестков торчали еще более маленькие шипы.

Они не выглядели опасными, но он не сомневался в их ядовитости. Пышные облачка от растений то и устремлялись к его носу.

Город раскинулся пред ним, великий и мрачный.

Всюду ощущалось присутствие прогресса. Эти неумолимые стены, возносящиеся над головой, паровые машины, могучие механизмы-шестеренки, на которых строились фундаменты, поезда…

<1...3 4 5 6 7 8 >

На страницу:

Перейти

5 из 8