Империя Машин

«Люди будут недовольны… – ответил Йен, – Мы ведь проворачиваем все это за их спинами». «Люди будут сыты и здоровы, а это главное, – отрезал Говерман, – Уж как-нибудь переживу народный гнев. Благо, опыт имеется». Однако, он просчитался. Никто не возжелал их слушать. Когда, попав в приемный зал, Говерман обратился к Барданору с прошением тот вначале сделал вид, что не слышит, а затем попросил повторить. «Если вы обеспечите нам допуск к системе контроля погоды, мы изучим показатели и сможем сделать более точные выводы… Чтобы затем перенастроить машину и изменить ее зону покрытия». «Если его расчеты верны, – поддержал друга Крон, – то мощности машины хватит на весь континент». «Не совсем так. Достаточно усилить «противовесы». Разместить на границах земель Стабилизаторы напряжения и…». Его неожиданно прерывали. «А взамен? – причмокнул император, – вы требуете от меня поделиться сокровенным благом человеческой культуры и цивилизации. Какие выгоды приобретут жители Востока от присоединения отсталой озлобленной, антигосударственно-настроенной армии маргиналов? Тысячи потенциальных диверсантов, дезертиров, преступников, преемственных противников существования нашей страны». Западников покоробило, однако Йен даже не двинул бровью. «Вы получаете весь Запад. Под нашим руководством остаются только отдельные поселения. Это не только сохранение нашего положения, но и гарантия стабильности. Мы управимся с местным населением». Барданор засмеялся. «То есть вы предлагаете или подождать, пока там все вымрет, и забрать все? Или, пойти на уступки, понести существенные расходы… Валяйте отсюда» – он лишь презрительно посмеялся. «Мы все благоразумные люди. Послушайте! Давайте все обсудим!» – начал Крон. «О! Компромисс! Этот блеск в глазах… Давненько я его ждал. Живой признак неуверенности. Вы сомневаетесь, что добьетесь успеха. Теперь мне куда интереснее с вами общаться. Осталось узнать, какие секреты кроются под кожей, – произнес Барданор, потирая руки, – Наконец-то вы осознаете суть своего положения. Стража! Проводите дорогих гостей по комнатам. Раскаляйте печь!». И пока недоумевающих послов силой распихивали по крохотным комнаткам, готовилось немыслимое. Когда двери помещений оказались заперты, солдаты обезглавили всех, кроме Говермана. Ученый прислонился к обитой железом двери, напоминавшей темницу и слышал, как скреблись ногти в соседних комнатах, как раздавались охи, пинки и свист топоров. Услышав скрип позади, он обернулся, прижимаясь спиной к металлу. То возвещал колокольный звон, подавивший вопли убиенных. Его две недели держали на воде, не давали спать, били в глаза лучом прожектора. Кажется, он простыл, лоб горел, колени, выворачивало желудок. А еще этот колокол, раздающийся в ушах… Денно и нощно бьющий по мозгам молоток, отчитывающий минуты, будто… часы? Он в Часовой Крепости… Его заперли прямо над циферблатом. Он так истощал, что едва ползал по комнате. «Почему меня оставили в живых?» – вертелось у него в мыслях. В чем-то он походил на измученного, бешеного пса, запертого в клетке, который воет, ходя кругами. Кожа его потрескалась, просвечивались кости и вены. Наконец, на пятнадцатый день его оставили в покое, и он отрубился.

Потихоньку, когда натянутые нервы ослабли, Говерман внимательно осмотрел комнату из-под опухших век. Прополз по каменному полу до чугунного трона и сдернул еще один дождевой плащ, из которых он соорудил себе под дверью ночлег. Порывшись в чужих карманах, ученый заметил до удивления знакомую вещицу. Когда он распорол ткань и вывернул подклад, то изъял из воротника пропускную карту, принадлежавшую одному из западных мэров. «Почему меня оставили в живых?» – вертелось у него в мыслях. Но время заточения подходило к концу. Раздался звук отодвигаемых засовов и в комнату вошла стража. Его усадили на холодный чугунный трон, затем к Говерману подошел Барданор с зажатым в руке раскаленным куском металла, и приложил к лицу оконечность в форме поделённого круга, одна половина которого была закрашена черным, словно карта планеты, на которой они жили, а вторая – полая, светлая, пуста. «Ты раб, – сказал он, – и будешь служить, иди назад и передай мои слова людишкам, собственноручно отказавшимся от перемен. В то время как мы процветаем, вы будите гнить в берлогах. Где вы были раньше, уважаемый Говерман? Вас же предупреждали, что станется поздно». Повторное наложение клейма, боль и тьма.

Когда ученый очнулся вновь, то над головой висели застывшие капли дождя. Его обессиленное от стресса и боли тело выносили из дирижабля на руках. Или, наоборот, несли к нему? Но почему они на земле? Ноги влачились пластом. В одной изорванной белой рубахе до пят, стражи востока волокли полутруп. А собравшаяся позади толпа с негодованием смотрела на обвисшее тело. Они возмущались, переругиваясь между собой. «Каждый принял свой выбор, и получил то, чего заслужил». «Мы не намерены отдавать земли Посторонним!». «Руки прочь от родины!». «Изыдите твари с нашей земли!». Какой-то мужчина выбежал из толпы и, бросив в Говермана булыжник, прокричал: «Я не стану делить кров с чужаками!».

Посторонние… Это слово врезалось в память ученого на всю оставшуюся жизнь.

«Теперь мы чужие… Нас не считают людьми, нас не считают даже живыми, и для них мы вообще не существуем».

Вернувшись домой Говерман долго валялся в горячке, и когда впервые открыл глаза, за ним ухаживал только тот чумазый мальчик. Больше никто не хотел делать этого. Горожане винили его, считали жалким завистливым лгуном, но не он. Не этот маленький отважный герой безымянной республики. Когда к Говерману вернулся аппетит, он попросил принести к нему последние новости с Востока. «Покажи мне письма. Я хочу знать…». К обеду мальчик приволок целую кипу писем и подслеповатый ученый разгребал их, скидывая в мусорный мешок, пока не наткнулся на любопытное обстоятельство. Обрывок газеты. Дошла весть… Взгляд поплыл, тогда он попросил мальчика прочитать текст, и озвученный фрагмент, написанный неизвестным автором точно божье слово, воскресил увядающее тело. Вдохнул пламя в наводненный призраками, пустырь прошлого. Поля света и тьмы сместились. Границы сдвинулись самостоятельно. Разве это не знак чего-то свыше? Что-то произошло с установкой и баланс изменился… «Больше нельзя тянуть. Полюса сдвинуты, а это значит – что ничего не определено, все в наших руках». Говерман чувствовал фантастический прилив энергии. А еще… Теплое жжение на лбу от клейма. Энергия пульсировала в подушечках пальцев, поджигала копчик и ввивалась спиралью до шеи. Как яйцо дракона, попавшее в печь, он переродился. «У тебя великое сердце», – сказал Говерман ребенку. «Я знаю, вы мне как папа». Немногословности ребенка Говерман поражался при каждой встрече. «Знаешь, я решил, что мы начнем войну…». «Вы хотите знать мое мнение?» – удивленно спросил ребенок. «Я хочу знать мнение непорочного ребенка». «Это правильное решение». «Ты не понимаешь… На войне будет много…». «Но вы ведь решили?». Говерман сжал веки: как мне убедить последовать за собой остальных? Но, словно предчувствуя его замешательство, ребенок взял мужчину за руку. «Я пойду с вами, не беспокойтесь. А пока – мне пора, печь ждет». «Стой, твое имя…». «Имя? Разве только Лени, другое я не помню». «Мне жаль». Мальчик ушел.

Говерман готовился к войне. Он агитировал народ, обещал «нет иждивению, мы боремся за право называться человеком», хоть и сам не особо верил в такую мечту. Однако, жители запада хотели иного, и Говерман поддался их зову. «Посмотрите, циклы сдвинулись! Если мы захватим машину, то переменим ход истории. Вы предпочитаете сгнить здесь заживо? Доживать последние деньки? А ведь именно этого желает Севергард для нас. Чтобы мы поубивали друг друга и погибли от холода!»

На этот метод со «светлой стороны» выступили иначе. Пограничье усилилось дополнительными аванпостами, гарнизон дворца и городов пополнялся добровольцами, разрабатывалось химическое оружие. И вот, наступил тот час, когда левая сторона схлестнулась с правой, темная со светлой. Сколько бессмысленных убийств, пролитой крови, на границу шло все больше и больше людей с обеих сторон. Всеобщая мобилизация, старики и старухи, девочки с матерями, братья с сестрами – все они сбросились в единый котел, под названием «гражданская война».

Говерман ожесточился, как и мальчик, который стал мужчиной третьего десятка от роду. Вместе они устраивали диверсионные работы, вместе сбегали из плена, и вместе отчаянно ждали конца. Долгие годы длилась непрерывная схватка, на протяжении всей границы происходили военные столкновения, бунты, перебежки, измены, предательства и примирения. Однако, по итогу более подготовленная армия Барданора устояла. Она смела все приграничные рубежи и оттеснила мятежников за черту света. В подавленном состоянии, повстанцы отступили, разбитые собственным горем и неудачами. Люди уже не злились на Говермана, да и он сам устал от злобы. Нервные срывы подорвали здоровье ученого. Он трясся, и к холодам кожа покрывалась дымкой морозца. У Лени родился ребенок, и больше он не наведывался к одинокому отверженному герою. «Даже не думал, что до такого дойдет… а мой малыш уже вырос, теперь у него будет своя семья, но он все еще не бросил меня, все давно разошлись по городам и поселкам, он один и я работаем в лаборатории с утра до вечера». Хотя теперь Говерман работал лишь тем, что прослушивал на повторе записи голоса маленького Лени и их совместные беседы. Они – далекие голоса из канувшего «вчера», позволяли ему не покончить с собой.

Иногда, вместе с другими выжившими, они снова собирались на Ученый Совет и пытались с нуля воссоздать систему по контролю погоды, хотя и понимали – это безнадежно. Над ее разработкой работало немереное количество умов. Это непосильная задача даже для него, лишившегося памяти вследствие инсульта. По улицам ходили солдаты Севергарда, большинство контрольных точек было занято военными с Востока, но, они хотя бы не стремились навязывать свои порядки, приезжая на Западные земли, как на вахтовую службу.

И тут, внезапно, случилась та катастрофа, которую он предрекал много лет назад.

В светлое зимнее утро, когда города на освященной части только просыпались и на улицы сыпались горсти людей, вылезая из домов и спеша на работу раздался ужасающий грохот.

Небо затянулось тучами и стало черным как смоль, воздух спертым, а атмосферное давление ослабло, вызывая дискомфорт, головные боли и носовые кровотечения. Прошло выступление императорского приказчика, который сказал, чтобы люди не беспокоились: «То – временные неудобства. Система слегка повреждена саботажником Посторонних, скоро все исправят». «Чужих!» – рычало радио. К вечеру все вернулось на свои места.

В газетах и звездных новостях, ведомых вечерами, налепливалась ниточкой фигура с мутным лицом в плаще – Чужой – его обсуждали в самых страшных передачах, им обещали стать непослушным детям, ломавшим дисциплину в школах. Посторонние живут грабежом, у них не зубы, а клыки, и они умерщвляют грудных младенцев ради забавы.

Периодически ловя волну Севергарда, Говерман от скуки слушал безалаберные речения ведущих, надеясь найти логичное объяснение случившемуся феномену.

Следующий день прошел в обычном ритме.

В двенадцать часов третьего дня на Востоке раздался уже не грохот, а пронизывающий свист, и соленый ветер подул на лица прохожих. Они встревоженно глядели, но ничего не видели.

Что случилось потом – описать невозможно. На материк обрушились чудовищные волны, из-под земли вылезали горы, земля стонала от боли, всюду вспыхивали пожары, лава лилась из недр. Кислорода не хватало на всех, тела валились на мостовые, сгорал воздух. А затем произошел взрыв.

Говерман вертел ручку радио, когда до него донесся шум.

Он недовольно поднялся с кровати и в его комнату вломился Лени:

– Нам пора в убежище, поторопитесь, мест может не хватить.

– Что случилось? – сонным голосом спросил его Говерман.

– Катастрофа, – так же просто, как двадцатью годами ранее ответил Лени. Но именно такая простота моментально сняла с ученого сон, отрезвила и он, быстро надев брюки, накинул куртку, схватив всего два кейса и поспешил по лестнице за Лени.

– Подводное убежище – Искатель, спроектировано по чертежам с Земель Исхода.

– Ты назвал его как в легенде?

– Не я его строил.

Говерман состарился и не поспевал за молодецким шагом друга, на лестничной клетке ему понадобилось время, чтобы продышаться. Лени нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

Их ждал водитель в рельсовой машине.

Горожане облепили транспорт, стуча в окошко.

Лени взял Говермана за запястье и потащил в толпу, раздавая тумаки.

Когда они подошли ближе, Говерман разглядел особенности машины. «Вагон?!»

И в самом деле, рельсовая машина походила на миниатюрный четырехместный вагончик, сужающийся к носу. Без окон с задвижками как у военных поездов и откидной дверью.

Но горожане! Как они отреагировали на его приезд!

– Разойдись! – скомандовал Лени и выстрелил из револьвера в воздух. Прильнувшие к окнам машины, они бросились в рассыпную. Говерман пригнулся, затыкая уши. Он отвык от звука выстрелов.

– Не затягивай – поторопил его Лени и, подбирая выроненные им кейсы, побросал их в открывшийся люк. Они сели в вагон, и машина тронулась по скрипучим рельсам.

– Волна настигла предгорья?

Водитель сосредоточенно кивнул.

– Ввожу в курс дела. Содержимое чемоданов придется оставить иначе застрянем на пропускных пунктах.

– Там наработки по тепловым генераторам!

– Поступай как думаешь.

Говерман высунулся в окошко – машина обгоняла мчащиеся параллельно поезда.

Вытянувшийся по дороге лесной массив рос обособленно от выжженных земель, где полыхали нефтяные скважины. То и дело он вдыхал их мерзостный запах. За придорожными соснами виднелась пятнистая почва. Следы горелых насаждений проступали как шкура зебры, пока чередующийся с ними лесной покров не сменился серой полосой. Непрекращающаяся вьюга налетала на вагон и снег лип к смотровому окошку.

– Лон, доедем? – спросил водителя Лени

Он буркнул что—то в ответ.

Не переспрашивая его, Лени занялся сортировкой документов.

– Пропуска с тобой? – Говерман более спрашивал для того, чтобы как-то разговорить друга. Его то и без пропуска допустят, он известный ученый. О Лени же многие и не слыхивали до сегодняшнего дня.

– Завалялись где—то в сумках. Туда! Въезд в город, – крикнул он водителю.

Говерман повернулся к отпертому окошку.

Заброшенный пригород приветствовал пассажиров перемигивающимися сигнальными знаками и вышками. Железная дорога… Говерман помнил себя, когда он – молодой инженер, был направлен на проектирование магистралей и путей снабжения столицы и прилегающих городов. Снежинки ввалились в машину и забросали штаны. Заперев окошко, Говерман выдохнул пар. Кто бы мог подумать, что это закончится так? Он сидел над двигателем и кресло жарило зад. Лобовое окно чуть больше тетрадного листа залепило теплом от нагретых тел. Лон периодически протирал его, но мгновение спустя оно запотевало. Ученый было расслабился, но неудобное расположение подлокотников принуждало сидеть полулежа, а жесткая спинка обрывалась ниже его плеч. Пассажирские места явно не были приспособлены для высоких людей. В машине не было предусмотрено просторных окон или системы охлаждения. Да и назвать вагон машиной язык не поворачивался. Привинченные сиденья, обитые кожей решетчатое дно салона, где проглядывали элементы механизмов, ящики с инструментами. Ему некуда было ставить ноги. Минимум комфорта сочетался с поразительной скоростью, набираемой вагоном, когда рельсы шли прямо.

«Союзники с торговой империи не сдержали слово», – подумал Говерман. Повстанцы были изгнаны с пригодных для хозяйства земель, они утеряли честь, достоинство, независимость… И сейчас бежали от последствий неудачного творения врагов прятаться в консервные банки. Без друзей и права на солнечный свет с чистым воздухом. Исивор, Клейм, Морр. Скольких товарищей по парте и вере он видел либо в агонии, либо застывших перед очередной бомбардировкой и уставившихся на грязные тучи. Все они боролись ради проблеска зари. Глупые и разъяренные, осознававшие бесполезность войны и предвидевшие поражение, они терпели крах на каждом рубеже, но неукоснительно отстаивая свое существование. Ученому отчаянно захотелось выпить. Его друг, как показалось Говерману, и не думал о прошлом. Таков он – умерший человек переставал для него быть человеком, как и предметом обсуждения. Лени вытаскивал из беды с неимоверным усердием, но если те, кому он оказывал помощь, сдавались или гибли, то он выбрасывал их из своей жизни.

До коих пор он его знал, Лени не совершал щедростей даром. Чумазый мальчик умер, когда в нем родилось хладнокровие. Когда на его глазах сожгли заживо десятки военнопленных. Он списывал это на необходимость и Говерман признавал, что он прав. Вероятно, прав. Подумалось о женщинах. У него давно не было женщины. Она ушла от него, когда общество нарекло его неудачником и коленопреклонником… Или то было раньше?

Вагон тормозил, ученый ощутил тряску, мысли вывалились из головы.

– Лон? – Лени затряс водителя, когда тот начал заваливаться носом на руль. Говерман привстал. Лени натянул к носу пальто и кулаком выбил окошко.

– Газ, провались он!

Освежающий воздух пронесся по щекам водителя. Встрепенувшись, Лон ухватился за рычаг. Машина въехала в вагонетку. Их побросало с сидений. Лени рассек бровь. Съехав с рельс, машина встала, завалив салон горелым запахом. Лон вывалился, откашливая дым, за ним через водительское сиденье пролезли и Лени с Говерманом. Ученого мутило, и он встал, придерживаясь за покрытое льдом ограждение. Лон тыкал куда-то, рот его двигался, но Говерман беспокоился лишь о том, чтобы его не вырвало. Болел живот и сводило ноги. Он бы рухнул на месте, но морозец и проникающий в ладонь холод привел его в себя.

– Продышись – подошел к нему сочувствующе Лени.

Говерман принял перчатки, и друг объяснил ему ситуацию. Какие-то умельцы открутили на рельсах болты и те сдвинулись к соседним путям. Им повезло, что Вагон не соскочил позже. Выдернутые шпалы были уложены подле разграбленной лавки, а вагонетками неизвестные заставили весь проезд.

– Мы приехали – сказал Лени, забравшись на вагонетку. Впереди погрузочные доки и пристань.

Говерман осмотрелся. Снежную рябь сдерживал прозрачный купол, охватывающий город. Вентиляторы на куполе, в которых легко бы пролетел не один дирижабль еле проворачивались. Казалось, лишь ветер заставлял их работать.

Раскрытые входные двери, окна с гудящими фильтрами в форточках, множественные следы на снегу. И как он угодил под купол?

Город покидали в спешке. То тут, то там раскиданы мусорные пакеты.

– Поломка – завозился с Вагоном Лон.

– Сколько займет ремонт?

– Подгоню болты да подожду поезда.

– У нас полно забот и без него – сказал Лени, отводя Говермана.

Говерман сказал бы, что Лон обеспокоен, но водитель не отличался поведением от любого другого видимого им водителя. И полноватый живот, упрятанный за пиджаком, и борода, и стрижка, и форма усов под копирку, и…

– Он с Империи – пояснил Лени, когда Говерман чересчур уж пристально загляделся на его физиономию.

Услышав, что говорят о нем, Лон схаркнул. По изменениям на его лице Говерман определил, что он вовсе не переваривает этого слова. Сбоку Вагона были приделаны упоры, чтобы вручную открывать дверь.

– На чем оно едет?

– Электрический ток, мой экземпляр.

Лени достал из внутреннего кармана плаща диск и приложил его к стыку створок.

Устройство пиликнуло и с завидной силой раздвинуло сталь, переломав блокирующий механизм.

– Держи сумки с консервами. И не роняй их, без еды пропадем. Первые дни в убежище та еще суматоха, а есть то хочется.

Говерман принял груз и ждал, когда Лени возьмет его кейсы.

– Поторопись, опоздаем на посадку – и в бездну все предприятие.

– Но там мои работы!

– Пешком девять миль. Ты или я дотащим их? Тебе важнее наброски проектов, чем жизнь?

Говерман хотел сказать, что эти «наброски» и были его жизнью, но Лени захлопнул створки и навесил замок, пока он собирался высказаться.

– Держи крепче, некогда задерживаться. Волна близко.

– Мы оставим Лона? – удивился Говерман.

– У него все равно нет пропуска.

Говерман беспомощно обернулся на водителя. Тот, как ни в чем не бывало закуривал сигару. «Неужели он смирился?!» – думал ученый, но мысли оставались мыслями и ему не пришло на ум, что его друг взял бы Лона с собой, если захотел.

А Лени, как чужой, с сумками наперевес зашагал по направлению к пристани. Говерман обескураженно вертел головой. Город как вымер! В безветрии он слышал гул провисающих проводов. Пострадавший от землетрясения, асфальт бугрился у гладких рельсовых дорог.

– Горожане в убежище?

– Оно не рассчитано на них.

– Но для кого же его строили?

– Для нас с тобой.

Лени не желал продолжать разговор и прибавляя шаг, поравнялся с мужчиной, волочившем в телеге съестные припасы. Крепко сложенный, он, не ощущая тяжести тащил на спине полные мешки. Лени скинул сумки в его телегу и бросил на ее дно монеты.

– Довезешь к докам, получишь троекратно.

Бесцеремонность друга задевала Говермана и он извинился перед мужчиной за него.

Затем, они повстречали паровой локомотив, который, как выяснилось, ждал Лени.

«Кем же он устроился там, в корпорации? Проворачивает неясные сделки, от которых не видно результатов»

По пути они встретили и его семью.

Жена прижимала к груди сверток с малышом.

Локомотив затормозил, но подступающих людей отогнал вооруженный экипаж.

– Он напуган, так много шума – говорила она.

– Бывает, – спокойно ответил отец.

Сверток с ребенком подхватили на руки, и, передавая по очереди, экипаж одновременно палил из ружей. Люди в форме пересадили их на дирижабль, и он взмыл в воздух, наполняемый слезами бегущих следом за ускользающей надеждой. «Что его связало с этой женщиной?» – подумал Говерман. По его меркам она была безобразна. Суженое лицо с выпирающимся подбородком, раскосые глаза, короткие ноги и рост… Но вспомнив, что, сколько он его знал, друг удостоился по наследству скверным характером, Говерман промолчал. От него не ускользнул и овладевший им цинизм мыслей. Длительная изоляция не пошла ему на пользу, как и война – Лени. Его отталкивали пассажиры, но он погряз в дневниках памяти, и они подбрасывали ему новые картины.

Свободных мест не оказалось, и ученый стоял, зажатый у иллюминатора.

Уйма народу проталкивалась к сидячим местам. Говерман искал Лени, чтобы прояснить для себя пару моментов касаемо положения друга и эксцессов с применением оружия, но он был оттеснен давящими спинами к багажному отсеку.

– Смотрите, смотрите! – закричал человек, сидевший у ближайшего иллюминатора. К иллюминаторам с левой стороны прильнуло огромное количество голов.

Все разом побледнели. Говерман тоже решил посмотреть, что так встревожило людей и пододвинулся к остальным.

Огромная волна шла в их сторону, затопляя и пряча под водяным потоком дома, смывая улицы и города.

– На западе нет вершин, где можно переждать потоп, – проговорил кто-то взволнованно.

– Откуда столько воды? – спросил тревожно Говерман.

– Не знаю, – сухо ответил Лени, – не имеет значения.

Если не поспеть – закончится горючее, дирижабль рухнет, и их погребет заживо.

Она сметала мегаполисы словно мух, встрявших на пути у льва, и накрывала отстающие дирижабли, тут же утопающие в ней. «В городах есть бомбоубежища, люди могут укрыться там, но если уровень воды не спадет…»

Дирижабль затрясло, персональные счетчики давления в пиджаке Говермана и пассажиров зашкаливали.

Их клали в передний карман пиджака или иного костюма при покупке. Циферблат, из которого выходили разноцветные трубочки, наполненные жидкостями, определял температуру, давление, потоотделение и интоксикацию носителя.

Корпус судна скрежетал, деформируясь и скукоживаясь в гармошку, но несмотря на существенные повреждения, дирижабль заходил на посадку, обволакиваемый какими-то голубоватыми волнами. «Резонансная технология!» – озарило Говермана. Внезапно излишнее давление исчезло, счетчики утихли.

В ушах звенело, но впереди виднелась крыша бункера, торчавшего из-под воды горячей западной птицей счастья, ждущей их подобно детскому волчку, готовому закружиться вокруг своей оси. Это был шестигранник с выпирающим из центра стержнем—маяком, соединявшимся в пружины—сваи, с помощью которых плоское убежище вкручивалось в земную кору. Его сплавили из лавовой руды, а материал свай, уже готовый был взял из недр в Огненных Землях, севернее Туманных Гор, за убежищем, к которому причаливал дирижабль.

Эти естественные сваи, обволакиваемые всплесками пламени, просматривались и сейчас. Выпячивающиеся и похожие на угольные стволы гигантских деревьев, но невероятно прочные, они удерживали на себе вес гор, словно стебли, вылезшие из земли. Они подняли скалы ввысь, к небу. Они росли как грибы и кормились пещерными кристаллами, засеявшими их основания.