Времена и нравы. Книга 8

Сегодня Галя должна вернуться домой. Завтра жду радиограмму. Сколько еще простоим здесь, в Советской (бывшей Императорской) Гавани – темный лес. Если же стоять, то лучше всего в Японии: получили бы там свежие овощи, а то уже два дня едим суп с «рожками» или без «рожек» – в этом все отличие. Конец лета, самое лучшее время для сбора овощей и фруктов. Если сейчас их не допросишься, сколько ни заказывай в «Тормортрансе», обеспечивающем суда продуктами, то что же будет зимой и весной. Вот где бы вмешаться всем комитетам, поле деятельности огромное, но они предпочитают не замечать, вроде бы и проблемы не существует.

Шесть суток стоим в Отару, едим свежие овощи, которые у японцев в изобилии в любое время года. Но заканчивается мука, а закупать в загранпортах разрешается лишь скоропортящиеся продукты, да и то только в зависимости от продолжительности рейса, так что терпеть нужно до своего порта. Желающие ходят в город без каких-либо ограничений, но обязательно в составе групп. Я выходил всего один раз, и повторять поход нет никакого желания: заказов много, а иен мало. Как ни странно, но даже такая прекрасная стоянка начинает надоедать – все сильнее тянет домой. Кстати, еще раз о металлоломе: естественно, что в загранпортах его собирать нельзя – территория другой страны со своими законами, обычаями и традициями. Любая незаконно принесенная на судно вещь является контрабандой. А с этим шутки плохи. Можно подумать, что у нас по-другому.

В начале месяца произошел инцидент с «дедом» из-за отсутствия форсунок. Доложил ему об их отсутствии, а он в ответ: «О чем раньше думал?» Тогда написал ему рапорт, но он взорвался и потребовал второй, с моим признанием в невозможности отремонтировать третий дизель-генератор, на обиходном языке – «динамку». Я не заставил себя ждать, благо тот рапорт я написал за несколько дней до этого и все не решался отдать. Разошедшийся старший механик в возбужденном состоянии ответил, что на мое мнение о невозможности ремонта цилиндра в судовых условиях он плевал и сам сделает форсунку, а от меня потребовал, чтобы я «динамку» только запустил. Я так и сделал, она поработала два часа вхолостую, нагреваясь. Когда же взяли под нагрузку, то при полной подаче топлива она не тянет, и через пять минут работы вода нагрелась до температуры кипения – 100 градусов. На этом попытки запустить в работу прекратились, а «дед» сменил гнев на милость, и отношения восстановились. Понял, что на голом упрямстве далеко не уедешь.

Сейчас производим моточистку первого дизеля. Поменяли цилиндровые втулки и поршневые кольца. Посмотрим, что получится, перед этим все масло было выброшено в трубу, и запасов может не хватить до Владивостока.

Все время штормовая погода, и конца стоянки не видно. Порывы ветра таковы, что, кажется, подхватит и унесет, как Элли в Волшебную страну. Наше убежище внушает уверенность и защищает от непогоды. Лишь при сильнейших порывах ветра переводили машину из пятнадцатиминутной в постоянную готовность.

Завтра приходим в Фусики. В Отару простояли двенадцать суток, и уже октябрь на календаре, не за горами зима, пора бы нам завязывать с «сигарами», а то вполне можем доиграться. Как раз тот случай, когда риск не оправдывает средства: в нашем положении – буксировку плотов. После десяти суток стоянки предприняли попытку следовать в порт назначения, но пройдя часов восемнадцать, вынуждены были повернуть обратно из-за подхода очередного циклона. На этот раз идем четвертые сутки в достаточно благоприятных погодных условиях.

Сегодня получили указание следовать после выгрузки во Владивосток и там взять баржу в бухту Владимира на Приморском побережье, а потом снова во Владивосток, затем после моточистки идти к рыбакам за рыбой в район Курильских островов. Перспектива не ахти какая, но все же не нужно трястись за «сигару». Главное – идем домой, а там, смотришь, вдруг и переиграют, оставив без рыбы.

Первая «динамка» работает нормально, но масло тоже кидает в трубу, правда, поменьше. Притерли клапаны второй «динамки», но при этом умудрились сломать корпус привода топливного насоса. Кое-как его все-таки слепили. Все больше озабочивает расход масла, хорошо, если хватит до дома. В противном случае день-два придется добавлять уже отработанное.

Перебросились с Галей радиограммами. Настроение у нее бодрое в предвкушении встречи. У меня такое же.

Снова на Амуре, хотя сегодня двадцать второе октября. А затолкали нас сюда таким образом: пришли во Владивосток согласно указанию, полученному еще до подхода в Фусики. С приходом стали на Гайдамаке. Через день поступает новое указание, отменяющее «рыбное дело» и ставящее иную задачу: идти в Амур и спустить две «сигары» из Мариинска до Де-Кастри. Затем следовать в Ванино, взять там обвязки для «сигар» и притащить их в Мариинск. На обратном пути в Николаевске, почти на выходе из Амура, прихватить две баржи и доставить их в Тетюхэ. Вот такая свистопляска, сам черт ногу сломит с этим слаломом. Очень похоже, что следы запутываем, чтобы никто не догадался. Как показывает практика, чем грандиознее задачи на будущее, тем меньше вероятность их исполнения, но не со стороны буксира, а с точки зрения управленческих решений, которые иногда меняются по семь раз на дню. Как бы нас в верховьях реки льдом не прихватило, каковой наверняка уже затронул мелкие речушки, притоки Амура.

Домой съездить не удалось. Галю не вызвал, так как сам надеялся ехать, хотя простояли суток пять.

Уже восемь суток, как вышли из Владивостока. Нам не забыли подкинуть попутной работы: из Ванино до Николаевска-на Амуре тащили лихтер, затем часть обвязывающих «сигары» концов отдали в Маго. Ночью по реке судоходства нет, створные знаки не горят, и лоцманы не рискуют брать на себя ответственность вести буксир вслепую. «Ночью все кошки серы», – что уж говорить про невидимый фарватер. Так сутки за сутками, и рейс оказывается вдвое длиннее.

Пришли в Мариинск, а там стоят четыре готовенькие «сигары» и ни одного буксира, не считая нашего. Ну, думаю, снова влипли, не миновать «сигары», но обошлось – ушли «пешком», без котомки за плечами. В четыре пополудни должны отправиться в Николаевск, взять там баржи – и в сторону Владивостока, а там что будет.

Амур сейчас разлился широко, питаемый постоянными дождями, красив осенней красотой с еще не опавшим багрянцем листвы по обоим берегам, а вода потемнела и приобрела какой-то тяжеловесный оттенок, сходный с морской бездной; похоже, готовится к ледоставу, почти физически ощущаешь ее кажущееся увеличение плотности. И все-таки летом река выглядит намного веселее, хотя разноцветия поменьше, в основном зеленые заросли, отражающиеся в воде вместе с облаками, но эти сравнения справедливы лишь в летний солнечный день, каковых бывает не так уж много. Округлые вершины сопок покрыты белым снегом, который уже не растает до весны. Температура воздуха не поднимается выше +2 градусов, а по ночам приближается к —10. Вот-вот начнется ледообразование, и тогда «кто не спрятался, я не виноват». В заберегах по утрам проглядывает еще тонкий, прозрачный ледок.

Во Владивостоке ко мне на буксир пришел Толя Яковенко – и каким только ветром его занесло. Демобилизовался, работает токарем, поступил заочно в Уссурийский сельскохозяйственный институт.

Съездил к Валерке Дмитриеву. Живет один в ожидании вызова во Вьетнам, где надеется поработать на буровых нефтяных вышках, вернее, их обеспечении. Пошли в город и встретили Юрку Лаврова: троица образовалась. Он стоит в ремонте во Владивостоке на «либертосе» «Карл Либкнехт», так что на ловца и зверь бежит. Через недельку и мы почти рядом встанем. Все-таки веселее будет вдвоем, да и поговорить будет о чем длинными зимними вечерами, не то что при встречах накоротке.

Уже второй месяц наш «Неприступный» стоит ошвартованный к борту парохода «Долинск» в ремонте. Плановый срок окончания ремонта – пятнадцатое января, в самый разгар зимних холодов. Разобрали первую «динамку»: подшипники годятся только на металлолом. Рамовые уже сменили, остались мотылевые. По всей вероятности, ремонт затянется именно из-за них. Но я намереваюсь уйти в отпуск при первой же возможности и держу себя в постоянной готовности, чтобы в случае подвернувшейся оказии не задержаться с передачей моего заведования, да и не оставлять после себя спрятанные огрехи, дабы потом не вспоминали недобрыми словами, как-то не с руки.

Но вскоре все поменялось, и если сначала думал об отпуске после того, как соберу злополучную «единицу», то пришлось изменить намерения из-за Гали. Отпуск задерживали те самые мотылевые подшипники, и отдых переносился на конец января – начало февраля. Но Галя перемешала все карты, сказав, что не может больше переносить разлуку и после пятого декабря уйдет с работы и приедет ко мне. Квартиру пока снимать нет смысла, так как через два-три месяца уйду в отпуск и уедем месяца на три-четыре. Поэтому решили: ухожу в отпуск, а по возвращении устраиваемся в городе «капитально».

Вчера и сегодня ждал Галю, но так и не дождался. Обещала написать письмо с сообщением о приезде, но никакой весточки так и не получил. Подожду еще и завтра, все-таки недаром говорят, что самое трудное – ожидать и догонять.

Прошло более полугода со дня последней записи, что объясняется совсем легко: пишу я в основном от скуки, а за прошедшее время скучать не приходилось – со мной была моя Галя. Приехала она ко мне, кажется, шестого декабря, и уже девятого я был в отпуске. Зимой с отпусками проблем нет, дают по первой заявке, разве только в ремонт не все хотят идти. До Нового года успели добраться к ее родителям в иркутскую деревню Косая Степь. Прожили там около двадцати дней, как раз в период самых трескучих морозов – до —45 градусов. Деревня – самая что ни есть глухомань. Добирались туда самолетом, а обратно около двухсот километров в кабине грузовика. Впечатления от той глуши не самые лучшие, не в пример приморской Манзовке.

Из Сибири заехали в Улан-Удэ, к Галиной подруге и пробыли у нее три дня: посмотрели «Лебединое озеро» в постановке местных артистов бурятского театра. Домой попали к тридцатому января, к годовщине нашей встречи».

На этом записи, или, лучше сказать, нерегулярный дневник, прерываются на целое десятилетие, за которое произошло множество событий в жизни молодой семьи и в карьере Михаила. Он успешно преодолевал ступеньки карьерной лестницы и стал старшим механиком, постоянно совершенствуясь. Начав стармеховскую деятельность с малых судов с главными двигателями небольшой мощности, он долго на них не задержался и спустя непродолжительное время уже работал на крупных судах загранплавания. Начинал с лесовоза «Кунгур» из серии польских шеститысячников типа «Волгалес», а затем на новых быстроходных югославских твиндечных пароходах типа «Пула» и японских сухогрузах типа «Омск».

Но с тех пор, как он однажды попал в список способных ледокольных специалистов, ледокольная служба уже никогда о нем не забывала, и будущая работа связала его с ледоколами, хотя он этому не очень-то противился.

Семья за десятилетие удвоилась: родились и подрастали сын Дима и дочь Светлана. Отношения в семье остались добрыми и любящими, улеглись страстные душевные порывы, и жизнь стала уравновешенной и прогнозируемой. Но так лишь казалось со стороны: на самом же деле, несмотря на прошедшие годы, тяга к дому ничуть не ослабла – наоборот, тоска в течение длительных рейсов становилась все более ощутимой и болезненной, растягивая время в бесконечность, словно он куда-то летел с околосветовой скоростью. Неизвестные и экзотические страны уже не манили своей первозданной загадочностью. Расставания и встречи по-прежнему вносили свой определяющий вклад, совершая рывки и оголяя нервы. С ними все труднее было бороться, особенно после долгих отпусков, когда привыкал к береговой жизни и семейному укладу.

В пароходстве существовала система ротации: проработав несколько лет на судах загранплавания, старший командный состав судов переводился на каботажные суда арктического плавания или ледоколы сроком на два года. Но, по сути дела, это был всего лишь рычаг в руках службы кадров и соответствующих профессиональных служб. Немало было тех, кого это не касалось, и они никогда не бывали за полярным кругом. А если человек провинился, хотя официально ему предъявить было нечего, тут же вступала в действие ротация. Или же нужно было направить на ледоколы надежных и перспективных руководителей, если они того не жаждали. В таких случаях тоже применяли этот же рычаг.

Но такой прием со старшим механиком Михаилом Ляхоцким не сработал, потому что не понадобился: кандидат на ледобой не выразил какого-либо недовольства и несогласия с предложением возглавить машинную команду линейного ледокола. Он в мыслях вернулся к началу своей трудовой деятельности, когда работал четвертым механиком на дизель-электроходе «Енисей», который хотя и не был ледоколом, но имел усиленный ледовый пояс и в несложных ледовых условиях исполнял обязанности ледокола. Многомесячные рейсы на сухогрузных судах изрядно ему надоели по единственной причине – из-за многомесячных разлук с семьей, и ему казалось, что работа на ледоколе все-таки предоставит большие возможности для встреч с семьей, а чем это обернулось, читатель уже знает из предыдущего нерегулярного дневника: «И это все о нем».

Но обо всем по порядку! Минуло десять лет, и сегодня 29 июля 1970 года. Много воды утекло за эти годы, произошло множество изменений и событий в стране и мире. Михаил превратился в матерого механического зубра, которому по плечу суда любого назначения

Продолжаем страницу за страницей открывать найденный первый по записям дневник, пропустивший очередность и оказавшийся последним.

«Неисповедимы судьбы людские, моя тоже не является исключением. Не знал и не ведал, что так скоро окажусь вместо знойного юга на севере дальнем. А произошло это следующим образом.

Домой пришли на теплоходе «Новиков-Прибой» югославской постройки, который имел главный двигатель 12 тысяч лошадиных сил, что позволяло развивать скорость до 20 узлов, под стать пассажирскому судну, хотя из них тоже не каждому под силу. Девятого января пришли, и я сразу же списался с судна, а двенадцатого был уже на курсах повышения квалификации, обязательных каждые пять лет. Проходил на них до шестого апреля, правда, еще в самом начале учебы кадры пытались выдернуть на дизель-электроход «Пенжина», но я уперся, и вроде бы отстали, хотя в любом случае пообещали после курсов отправить на дизель-электроход».

«Пенжина» была двоюродной сестрой «Енисея», на котором Михаил начинал свою трудовую деятельность в Дальневосточном пароходстве. Оба дизель-электрохода имели практически одинаковые характеристики, но «Енисей» построили в Голландии, а «Пенжину» – в СССР, на этом различия заканчивались. Одно лишь это свидетельствовало о ее более сложном «характере».

«После окончания курсов безмятежно гуляю апрель и май, разъезжаю между Манзовкой и городом, и вдруг в начале июня, хотя мой отпуск до семнадцатого июля, вызывают в кадры и предлагают идти главным механиком на ледокол «Ленинград». Возражать особенно не стал, так как впереди светил худший вариант с какой-нибудь «Пенжиной», и согласился при условии, что дадут хотя бы июнь догулять. Согласились.

В начале июня всей семьей, со Светкой и Димкой, съездили на неделю в Манзовку на прополку огорода, затем с Галей с девятого по двадцать первое июня провели в доме отдыха, временами сосредотачиваясь на покраске пола в квартире, но доброе дело до конца так и не довели. В Манзовке с отцом поработали ударно на покосе сена и даже подсохшее начали убирать. Тридцатого июня меня снова вызвали в кадры, и я уже точно знал зачем. Первого июля прошел медицинскую комиссию и через пару дней на ледоколе «Москва» отправился в Арктику догонять свой ледокол. За пятнадцать дней дошли до мыса Шмидта, а там пересел на портовый ледокол «Василий Поярков», на котором обитал около трех дней, дожидаясь оказии на свой ледокол, после чего на «московском» вертолете доставили до «Ленинграда». Вот уже три недели, как я исполняю обязанности главного механика на своем новом, современном ледоколе».

Тогда Михаил не мог знать, что «Ленинград» станет отправной точкой во всей его дальнейшей морской карьере.

«Дома вроде бы все хорошо, по крайней мере, так сообщает Галя. Димка учится хорошо, Светка уже знает все буквы и считает до десяти. Ей не было еще и четырех лет, когда она уже освоила эти азы. В середине апреля здорово приболела, две недели лежала в изоляторе городской детской больницы. Свидание с ней было возможно только через окно, благо ее палата на втором этаже. Совсем дошла, даже светилась вся, как матовое стекло, когда мы ее забрали тридцатого апреля. Диагноз: бронхиальное воспаление легких, и температура несколько дней держалась в пределах 39—40 градусов. После больницы понемногу начала приходить в себя в домашних условиях. С начала июня определили ее в санаторный садик в районе станции Океанская. Ей там понравилось, да и в пятницу отпускают домой, чтобы вечером в воскресенье быть на месте. Должна пробыть в этом садике до декабря, дай бог, чтобы поправилась.

В Манзовке дела похуже: маме вырезали в октябре 1969 года две трети желудка, и хотя с той поры прошло много времени, заметного улучшения в ее состоянии по сравнению с дооперационным периодом не наступает. Собирается поехать на курорт в Шмаковку, не знаю, как это у нее получится. По курсовке обещают принять до десятого сентября. Отец чувствует себя неплохо, но подозреваю, что бодрится, больно уж много забот по хозяйству, и приходится вкалывать от зари до зари, хотя и сам не знает, во имя чего, скорее всего, по многолетней инерции, как было пять, десять, двадцать лет тому назад. Купил себе мотоцикл, о котором долго мечтал, правда, без коляски, но мощный «Иж-Юпитер», который я обкатывал: ездили на нем на покос, неплохо получалось.

Алла и Валя на местах, обживают Крайний Север, особых изменений у них вроде нет, хотя правду вряд ли скажут.

Снова, в который раз в «полярке», на этот раз в самой что ни есть натуральной, на самом мощном по нашим временам ледоколе, которых у нас в пароходстве целых три – по 26 тысяч лошадиных сил на гребных валах. Бывалые полярники говорят, что Арктика в этом году тяжелая. Поздно пробились к Певеку, уже середина лета, а льды все жмут, не собираясь уходить на север, и не тают. Мы работаем на плече от мыса Биллингса до Амбарчика, уже второй караван привели сюда, а до этого таскали до Певека, ибо до сегодняшних пунктов ранее не было «дороги», мощный припай даже близко не подпускал. Прописали меня на ледокол в случае благоприятного исхода на два года, получается, что в лучшем случае я смогу уйти только летом 1972 года. Ну а если «по-плохому», то в любое время.

План на эти годы ориентировочно таков: до ноября – Арктика, с ноября до января – ремонт во Владивостоке, затем с января до мая – дежурство в Нагаево, май-июнь – предарктический ремонт, июль-октябрь – Арктика, а потом до июня 1972 года – ремонт во Владивостоке. Получается по предварительной оценке, что из этих двух лет один год буду дома – не так уж и плохо, раньше такого не случалось. Деньги здесь платят неплохие, жаловаться не приходится, правда, Светку наряжать не во что будет, ледокол-то каботажный и за границу не ходит. Придется рассчитывать на старые запасы в течение предстоящих двух лет. После отбытия своего «срока», как меня заверили в службе судового хозяйства, вправе выбрать любой пароход с работой в нужном мне направлении. Неплохая перспектива, но поживем – увидим, мало ли что обещают, за два года много воды утечет, да и несколько напоминает Ходжу Насреддина с обещанием научить ишака разговаривать.

Помаленьку осваиваюсь, все пока крутится нормально, в штатном режиме. Три дня писал и составлял ремонтную ведомость: планируют с первого ноября поставить в док на «Дальзаводе», и я начал к этому готовиться, по своей давней привычке, заранее, отмечая необходимое в своем «гроссбухе».

Из дома пока ни одной весточки не получил, хотя сегодня уже шестое августа. То ли мои письма не доходят, то ли не спешат на них отвечать. Отправил с попутчиком фотографии, в основном Светка на них позирует: снимки в последние домашние дни, почти две пленки ей одной посвящены.

Сейчас идем на «кромку» льдов в район Ванкарема, где планируем взять тысячу тонн топлива, которых должно хватить до конца навигации, и по мере освобождения танков приступим к их чистке, готовиться к докованию.

На днях получил из дома сразу два письма, первое из моих где-то затерялось – и следов не осталось. Домашние дела оставляют желать лучшего: Света снова три недели проболела, в садик не ходила, мать в городской больнице лежала. Димка из Манзовки вернулся негодяй негодяем: делать ничего не хочет и, похоже, даже читать разучился, эволюционирует задним ходом. Совсем разбаловался и от рук отбился, чистый анархист. У Гали тоже настроение упадочное: в последний раз расстались с некоторым, едва ощутимым холодком. Написал покаянное и самобичующее письмо, сам не знаю почему и в чем виноват.

Позавчера перед нами выступал пароходский музыкальный ансамбль «Сувенир». Привезли его сюда за тридевять земель повеселить одичавших арктических трудоголиков, которые месяцами никого, кроме белых медведей и моржей на льдинах, не видят – обросли тундровым мхом совсем. Поют хорошо, но музыкальное сопровождение, даже для неизбалованных слушателей, иначе как белибердой назвать нельзя. Где только понабрали этих лабухов? Может быть, первых попавшихся из захудалого ресторана, прельстив хорошим заработком? И такие сгодятся для полярных отшельников.

Сегодня очередной праздник: День авиации, а у нас на борту остались только два авиатехника, пилот-вертолетчик улетел домой в Москву.

С работой пока проблем нет, все идет хорошо, ничего порядочного (тьфу-тьфу) еще не сломалось, всегда бы так.

Позавчера почти по чистой воде в одиночестве прошли от мыса Шмидта до Айона. Вывели одинокий танкер от мыса Шелагского и снова вернулись к Айону – вторые сутки стоим без работы, что не может не радовать. Льдов стало совсем мало, а подходящих судов тоже нет. Казалось бы, самое удобное время проскочить безболезненно по восточной части Северного морского пути, ан нет, наверное, дожидаемся подхода льдов, иначе какие же мы «полярники». Но в Певек почему-то не пускают, даже вертолету не разрешили посадку. Сегодня отправили геликоптер за почтой, но выскочивший «Жеребец», начальник штаба восточного сектора арктических операций Жеребятьев, не разрешил ему приземлиться и прогнал назад – остались мы при своих интересах. Откуда только берется такое отношение – осложнять людям жизнь даже там, где этого совершенно не требуется. Ведь сам когда-то плавал и должен прекрасно понимать, что значит для мореходов полученные из дома письма. Если обозлился на кого-то, то разбирайся с ним, не срывай свою злобу на невинных душах, для которых весточка с большой земли – как лучик спасения для терпящих бедствие.

Почты нет уже целых десять дней, как и свежих овощей в самый разгар сезона. Провозглашенный принцип «Все для блага человека» остается лишь на бумаге, ни к чему не обязывающим лозунгом. «Полярники» у нас герои только на первых полосах газет, а до того, как они живут и снабжаются, никому дела нет: «Петух прокукарекал, а там хоть не рассветай». Дома сейчас овощи некуда девать, и они в значительном количестве сгнивают, а на наши проблемы с продовольствием в самое урожайное время года, похоже, наплевать. На другие ледоколы подвозят дизель-электроходами огурцы и помидоры, а мы почему-то ждем «Лазарев», который двадцать первого августа вышел из Владивостока и не ранее первого сентября подойдет к мысу Шмидта. И это в лучшем случае, если его не начнут «потрошить» по пути в бухты Угольную и Провидения, как и в прочие не столь обетованные места. Даже капусты свежей на борту нет, хотя продукт не скоропортящийся. «А в остальном все хорошо, прекрасная маркиза!»

Вчера организовали КВН между палубной и машинной командами, все-таки какое ни есть, но разнообразие и развлечение. Победила палуба, а я был в составе жюри и сегодня чувствую себя довольно неловко. Вся машинная команда жалуется, что их засудили – обычная логика побежденных. Никоим духом не ожидал, что так болезненно воспримут поражение.

Погода средней паршивости: температура немного колеблется около +2 градусов «жары», солнце лишь иногда пробивается сквозь туман, вынырнуло, словно дразнясь, и снова нет его.

Будни настолько однообразны, что и писать не о чем. Второго сентября «Лазарев» наконец подвез свежие продукты, в основном овощи. При швартовке к нему повредили шлюпку левого борта, уже неделю самодеятельные ремонтники возятся с ней, заделывая просчеты «опытного полярного капитана», как он сам себя именует, впрочем, и «на старуху бывает проруха».

Погода, похоже, наладилась, подул свежий юго-восточный ветер и отогнал лед от берега, оставив нас без работы, о чем мы не очень-то сожалеем. Но капитан практически самовольно берет подходящие суда под проводку. Штаб арктических операций работает отвратительно, не давая никаких четких распоряжений. Зачастую, закончив проводку очередного каравана, не имеем никаких указаний о дальнейшей работе, то есть остаемся предоставлены сами себе. «Авось» и неразбериха везде, а человеческое отношение, как всегда, в громадном дефиците. Наверное, мы давно уже привыкли жить по приказам командно-административной системы и другого не знаем. Бьем по «хвостам», обманывая самих себя и делая вид, что все идет по плану. Полистаешь газеты – там сплошные успехи, а на самом деле картина совершенно иная. Творится много лишнего и неоправданного, иначе чем разбазариванием ресурсов такую суету назвать нельзя. Все вроде бы при деле, а какой ценой обходится – никого не интересует.