Дуракаваляние, или Пробы пера в прозе и стихосложении

– Едем к Лариске, – заключил Леха.

И снова Володька ощутил пугающее одиночество, скуку, увидел пустынный двор и сгущающиеся сумерки. Куда ехать? Зачем?

К Лариске на второй этаж Леха снова поднимался один. Володька с ребятами остались внизу и слышали весь разговор между теми двоими.

– Собирайся, поедем с нами!

– Я никуда не поеду, у меня много дел.

– Ты что, не поняла?! Какие могут быть дела?

– Понимаешь, не могу я. Все, иди!

– Если уйду я, ты из квартиры уже не выйдешь. И на улице лучше не показывайся, ты меня знаешь…

– Да оставь ты ее! – изо всех сил крикнул Володька. Ему стало не по себе от угроз друга.

Раздался хлопок двери, и в подъезде звонко задребезжали стекла. Леха спускался тяжелыми прыжками – плащ нараспашку, болтающийся белый шарф, фуражка набекрень. На Володьку он не взглянул, пинком открыл дверь, вышел стремительно, ребята не шелохнулись. Яковлев, оглянувшись в замешательстве и заметив, что те стоят, тоже остановился.

– Ты что, Володь? – крикнул Леха. – Поехали на «брод». И, ругая себя за безволие, за то, что не может Алексею твердо возразить, Владимир, по-клоунски улыбнувшись и прикусив губу, сделал шаг вперед.

«Брод», куда они добрались через час, был не чем иным, как детским садиком. Рука устала пожимать чьи-то руки, рядом безудержно хохотали две девчонки. А еще через полчаса они, Володька и Алексей, брели по мокрым, стылым улицам. Дождь не прекращался. Яковлев представил свою маленькую комнатку, уютную, с жарким камином и желанной постелью, и не выдержал:

– Куда мы идем? Я замерз!

– Ну что ж. Тогда согреемся в этой девятиэтажке, – не моргнув глазом, заявил Леха.

Они поднялись на самый верх, где было тихо, тепло и чуть-чуть светло от тускло горевшей на нижней площадке лампочки. Откуда-то взялся граненый стакан, с паутиной внутри, края его были желтыми, стенки захватанными. Одну за другой откупорили бутылки, стали их постепенно опустошать. О чем-то говорили. Над чем-то смеялись. Володька пил с отвращением, с мыслью о том, не проглотить бы паутину. Девчонки висли на шеях, иногда падали. Пока Яковлев поднимал упавшую ему на колени пьяную спутницу, Леха со второй куда-то исчезли. Через полчаса они появился снова и сообщил радостную весть, что им есть, куда ехать.

Еще через полчаса, как понял Володька по обстановке с мрачным вахтером и группками студентов, они очутились в общежитии. Здесь он успел пожаловаться Лехе, что устал приводить в вертикальное положение свою подругу, на что услышал ехидный ответ: «Теперь, в горизонтальном, будет удобнее». После этого все пропало. Сколько потом ни старался припомнить – пустота.

Не помнил Володька и того, как попал домой, как очнулся на кровати прямо в одежде. Голова кружилась, все быстрей, перед глазами возникали и таяли радужные круги, а за окном густо мельтешили снежинки. В ушах переплетались разговоры вчерашнего дня и вечера, звенели стаканы, а к горлу подкатывал неприятный комок… Яковлев не выдержал и побежал в ванную.

Померкшее сознание постепенно к нему возвращалось. Он начал вспоминать, как кошмарный сон, события минувшего дня, но что-то распадалось и ускользало, и он никак не мог ухватиться за разгадку: что же случилось и отчего какой-то камень мешает спокойно дышать. Владимир подошел к окну, распахнул его широко, и свежий, ворвавшийся в душную комнату воздух взбодрил, как эликсир, и согнал оцепенение.

Стояло зимнее утро. Снег непривычной пухлой пеленой лежал на еще вчера грязных тротуарах, на покатых крышах, на балконах домов, на сучьях старых лип, на шапках горожан. Лениво кувыркаясь, он падал сверху, тычась в мерзлое оконное стекло. Приложив щеку к его холодной поверхности, Володька чувствовал этот мороз, собственную угнетающую слабость и одновременно благодать обновленных, безупречно чистых, притягивающих своей белизной улиц. И вдруг эта тонкая нить ощущений оборвалась, исчезла, и за витриной кинотеатра «Старт» бросился в глаза рекламный плакат. Названия Яковлев не прочел, а вот рисунок – целующиеся парень с девушкой, – как жгучая яркая вспышка выстрела, ударил по памяти. Володька нахмурился и отвернулся. Взгляд упал на фирменную, эротического содержания картинку из «Плэйбоя», и краска стыда поползла по его лицу. По коже пробежали мурашки, и стало плохо: стол и диван покачнулись. Со звериной силой содрав приклеенный на обои ватман, Володька разорвал его в клочья и брезгливо отбросил в сторону, как смердящую тушку убитой крысы. Было противно. Он не знал, что происходит, куда пропало чувство радости и нежности, почему нет того спокойствия, которое было в присутствии Лехи и тогда, в автобусе, когда ехал с концерта… Но он понимал и даже, качая головой, бормотал вслух: «Это не должно повториться». Яковлев себя презирал. И чтобы скинуть это гнетущее состояние, он с радостью выскочил на улицу, не застегивая куртку, чтобы мгновенно окунуться в волнистый студеный воздух.

О школе он и не вспомнил.

Леха не зашел ни в этот день, ни на следующий. Он не появлялся и дома, пропал. Плача, мать расспрашивала всех, кто видел сына в последний раз. Насупившись, Володька не сказал о нем ни слова, только после уроков, молча и быстро собравшись, он исчез. Как чумной, ходил допоздна, по друзьям Алексея, объехал вдоль и поперек город, но никто не мог сообщить о Лехе что-либо вразумительное. После не увенчавшихся успехом поисков Яковлев винил себя. В том, что оставил друга, что раздражался по пустякам, уже начал думать: «Если его нет в живых, то и мне…». Володька не спал ночь, а наутро, усталый, грустный, потемневший лицом он, подходя к классу, услышал звонкий, веселый смех Куницына и рванулся к двери: «Неужели?!» Действительно, живой, невредимый, за партой сидел Алексей.

– Слава Богу! – с облегчением выдохнул Володька. Но тут же из него вылетел другой, какой-то дикий крик. Тонкий, надрывный, почти истеричный: – Ты… А ты обо мне подумал?! А о матери?! Она вся в слезах! Ты идиот! Я город перевернул, сбился с ног…

Володька яростно хлопнул дверьми и быстро зашагал прочь от кабинета, слезы, не слушаясь, текли ручьями. Догнал его Леха на лестнице:

– Володь, извини, хорошо? Погоди, ну извини, я очень прошу, очень.

– Отстань!

– Ну, Володь, я ж не хотел.

– Отстань!

– Ты что, обиделся?

– На обидчивых… сам понимаешь…

– Ну, не дуйся.

После уроков Леха дошел с Володькой до дома, попрощался и уже собрался было уйти, но замешкался. Спустя несколько секунд он попросил друга придержать у себя черный кожаный дипломат, который сейчас находился у Лехи в руках. И необычность просьбы, и сам голос, чуть вздрагивающий, смиренный, и эти глаза, виновато опущенные, – все они что-то напомнили Яковлеву… А именно – то, что было тогда, когда он стоял с Куницыным в сыроватом пивном подвальчике в окружении странных ребят постарше. Леха был в те минуты словно подавлен, унижен, в глазах мелькал страх, а в голосе проскальзывали те же просительные нотки.

«Почему я не могу отказать? Почему он, мой друг, сильный человек, так жалок?» – мысленно спрашивал себя Владимир, смущенный, обеспокоенный и видом Лехи, и тем, что этого, явно чужого, дипломата он раньше у Лехи не видел. Однако эту вещь Яковлев все же принял. А вечером ее забрал какой-то парень, утверждавший, что взамен он оставил два червонца.

На следующий день перед уроками Яковлев услышал обрывок разговора восьмиклассников, которые возбужденно обсуждали случай воровства в школе.

– Ты его украл? – прямо спросил Володька, когда отдавал Лехе деньги.

– Что?

– Дипломат. Его искали.

Алексей не стал отпираться. Стараясь не глядеть на Яковлева, он начал оправдываться:

– Мне очень, очень нужны были деньги, но это в первый и в последний раз, Володь. Клянусь…

Половина из «двадцатки» безвозвратно улетела к концу учебного дня, когда Куницын, угощая одноклассников, широким жестом кинул «червонец» продавщице пивного ларька, преступно установленного метрах в ста от школы. Сюда, с приходом Лехи, ребята частенько забегали на переменах.

Яковлев пить пиво отказался. Весь оставшийся день он размышлял над поступками Лехи и над своими, мучился от вопроса, нужен ли ему такой друг, а если да, то как его сделать менее проблемным. Владимир не предполагал, что Алексей опять исчезнет на несколько дней и будет появляться в школе только с утра на несколько минут, чтобы узнать свежие новости, а заодно, как он выражался, для того, чтобы «обтяпать кое-какие делишки».

Володька собирался сходить домой к Лехе, но что-то не что-то его останавливало: имеет ли он право влезать в чужую жизнь со своими советами? А делать что-то надо было срочно, так как учителя не на шутку грозились выгнать Куницына из школы и передать его дело в комиссию по делам несовершеннолетних.

Но Леха пришел сам и пришел не один. За ним, стоял, пошатываясь, тяжело дыша и запрокидывая голову, как будто испытывая страшную боль, один из его двух дружков с потрескавшимися губами и остекленевшими глазами. Указывая на него, Куницын сказал:

– Слушай, моему приятелю плохо, он отравился, видишь, какой бледный.

Яковлев понимающе кивнул головой.

– Володь, – продолжал Леха, – принеси аптечку, мы посмотрим таблетки, вдруг ему что-нибудь поможет.

Не ожидая подвоха, Яковлев вытащил из шкафа маленький отцовский чемоданчик с лекарствами, отдал ребятам, а сам отправился на кухню за водой для больного. Вернувшись в зал с бокалом, доверху наполненным минералкой, увидев бегающие, по-волчьи блеснувшие глаза и руки, быстро спрятанные в карманы, и только тогда почувствовав запах спиртного, Владимир внимательнее вгляделся в осунувшиеся лица, сгорбленные фигуры и поразился тому, насколько ребята не по годам состарены. И в этот момент в искренности слов Куницына о болезни его приятеля, Яковлев усомнился.

– Ну, мы пошли, Володь, – сказал Леха, – спасибо за «колеса».

Внизу затихли торопливые шаги. Володька не понимал, почему не задержал Леху хотя бы на пять минут, чтобы возобновить прерванный разговор, корил себя за это. Но что-то тревожное, неопределенное, подспудное говорило ему, что он не вынес бы и пятиминутного присутствия этих людей. Машинально пощипывая кожу на шее, на щеках, Яковлев догадался о цели их визита, понял, что они что-то взяли, но что конкретно? Деньги? Ценности? Вещи? Ошарашенный этой мыслью – о недозволенном, недопустимом, он начал лихорадочно копаться в одежде на вешалке, в шкафу и тумбочке, заглянул на холодильник, где под тюлевой накидкой хранились расходные деньги. Убедившись в том, что все вроде лежит нетронутым на месте, Владимир махнул рукой: «А-а-а, ладно».

Алексей снова исчез на неделю, и Володька уже не рассчитывал увидеть его в ближайшие дни, но раздавшийся вечером, часов в девять, телефонный звонок разрушил это предположение. Яковлев вздрогнул: к тому, что каждый связанный с Лехой звонок приносит различные неприятности, он еще не привык.

– Володю к телефону можно? А, это ты, старик? Привет! – по заплетающемуся языку было понятно, что Леха пьян. – Слушай, Володь, я тебя очень прошу, если можешь, пожалуйста… Мне, конечно, неудобно, ну…

– Говори прямо! Что у тебя?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.