Адрастея, или Новый поход эпигонов

«Вот ведь странно, – отметил Варухов, – а что бы думали мужики, видя на обложках полуголые мужские торсы и задницы в обтягивающих плавках? И провокационные подписи типа „Горячий парень!“ или „Готов на всё“. Вряд ли это бы возбуждало. Разве что некоторых. А интересно, что чувствуют женщины, когда видят других женщин? Полуголых или даже совсем голых, которые играют на самых низменных чувствах мужиков? Вот, к примеру, передо мной идет к метро девица…»

Варухов взглянул на сутулую фигурку невысокой девушки, которая неожиданно появилась впереди. На ней была короткая кроличья шубка и обтягивающие черные джинсы, заправленные в высокие кожаные сапоги на каблуках.

«К метро идет. А выступает, будто на подиуме одежду рекламирует. Не просто так идет – старается, чтобы заметили. А зачем? Вот сколько таких потом нам же жалуется: пристают, мол. Заявления об изнасиловании пишут. И убивают таких…»

Тут он вспомнил вчерашнюю сводку, в которой особо отмечалось зверское убийство в районе Мытищ шестнадцатилетней школьницы. Ее сначала изнасиловали, а затем задушили.

«…а какой-нибудь отморозок сейчас идет за ней следом и ждет удобного момента… чтоб сделать то, к чему она сама же и призывает. Вот ведь люди. Ни черта не соображают. Неужели не понимают, что провоцируют других на преступление? А ведь эта дурочка явно рассчитывает на нечто другое. Ждет этакого чуда. Что к ней подойдет мужчина ее мечты. Поглядит на круглую задницу в обтягивающих штанах и предложит руку и сердце. А наверняка подходят одни хачики да горячие кавказские парни. Прилипнут к этой дурехе – и никакое мыло отмыться не поможет. В лучшем случае – фиктивный брак и развод. В худшем – развод, раздел имущества и ребенок в награду за смелость. Интересно, а спереди она такая же симпатичная, какой притворяется сзади?»

Варухов ускорил шаг и, обгоняя девицу, как бы ненароком, вполглаза, взглянул на ее лицо:

«У, бедняжка… Красься, не красься – симпатичней не будешь».

Мелкие черты лица, невыразительный рот с тонкими губами, обильно обведенный красной помадой, да курносый веснушчатый нос.

«Заурядная внешность. Пэтэушница со столичной окраины, из какого-нибудь Бирюлева. Однажды потеряла невинность в квартирке панельного дома после затянувшейся вечеринки у кого-то из подруг, – решил Варухов, быстро шагая по утреннему ледку луж, которые еще не успели подтаять, и оставив семенящую на высоких каблуках девушку далеко позади. – Наверняка эта первая в жизни близость с мужчиной была для нее чем-то обыкновенным. Вроде взросления или экзамена в средней школе. Хотя думаю, девство ее закончилось куда раньше. Еще в начальных классах. Когда жестокая, убогая, некрасивая жизнь столичных окраин убила в ней всякое достоинство. И наверняка того, кто первым оказался с ней в постели, она даже не помнит. А может, и наоборот. Сама добилась внимания парня, который ей давно нравился, а он ее использовал. Так сказать, удовлетворил свои юношеские потребности – и прощай. Наверно, тогда это было ее самое настоящее и всамделишнее разочарование: и в жизни, и в себе. А может, ничего этого не было и быть не могло, а сама эта девица живет надеждами на что-то большее, которое обязательно должно случиться. Ждет мужа-добытчика. Заурядная девушка с обыкновенной внешностью. Ходит с подругой на дискотеки и сплетничает о парнях. И разве она виновата, что жизнь к ней так несправедлива? Внешность дала неприметную, родителей небогатых… Да, жизнь – странная штука: всё, что происходит с нами, часто похоже на какую-то лотерею. А главный приз какой? Смерть…»

Невеселые мысли невольно вернули Варухова к дочери. Всколыхнулась в душе тревога, до того слегка притихшая под ряской рутинных поступков.

«Ведь моя Любаша, хотелось бы верить, не заслуживает судьбы заурядной твари в юбке. Она, конечно, молодая женщина, но не самка, которой движет только похоть и расчет. Ей всегда было тяжело в этом равнодушном городе, полном лукавых людей. Человеку с чистым сердцем здесь не место. Хочешь ты или нет, общество заставляет тебя принять свои правила игры. А изгои всегда одиноки, их никто не понимает. Поступать и мыслить независимо позволено только богатым и сильным. Или, куда реже, тем, кого членом общества уже не считают.

А как быть всем остальным, у кого свои взгляды на жизнь, свое представление о совести и боге, идущее из глубин души? Кому с рождения отвратительно безобразие окружающего мира? Как быть тем, кто хочет и может жить по-своему, но кому не дают этого делать? Когда заставляют играть по правилам – и ты будешь успешен, зато лишишься внутренней свободы? Эта мерзость начинается еще со школы. Ты со стадом, с толпой? Свой или чужой? Чтобы выжить, надо быть незаметным. Надо молчать. А если ты не такой, как все, иначе выглядишь, говоришь и думаешь… тогда жди беды. Объединятся все – кто был близко и далеко, ученики и учителя – в единой борьбе против тебя. Против твоего права быть самим собой.

Правда, не надо забывать, что в жизни есть исключения. Счастливцы, которым судьба подарила исключительную способность нравиться всем и всегда. Вспомнить хотя бы крошку Цахеса. Никчемное, обделенное существо. Именно он из-за сострадания вышних сил получил бесценный дар нравиться людям. Гофман знал, о чем писал, черт побери. Скорее всего, на личном опыте.

Это действительно особый талант. И кто-то с ним рождается на свет. Таким людям всё удается: им даже не надо притворяться и кривить душой. Их поступки всегда вызывают, хотим мы этого или нет, симпатию, даже когда направлены против нас. Странное дело: мы даже не обижаемся на них, мы их принимаем и в глубине души оправдываем, даже если они отвратительны…

Но ни у меня, ни у дочери этого дара нет. А сам я таких баловней судьбы никогда не понимал и враждовал с ними. Легко догадаться, по какую сторону баррикад оказывался я, а по какую – общественное мнение. Да и дочери с этим не очень-то везло. Характер у нее ведь не то чтобы капризный, но, скажем так, непростой. Уж такая она, моя Любаша – своенравная, застенчивая и ранимая.

Помню – родилась дочь. Как я разочаровался. А потом ничего – полюбил. Все отцы, наверно, хотят только сыновей. А когда получают дочек, чувствуют, что их будто обманули. Это как игра в беспроигрышную лотерею. Купил заведомо выигрышный билет и думаешь: главный приз твой. А тебе вместо него дают другой – тоже приз, но не главный, а утешительный: лотерея-то беспроигрышная. Всё равно что бога о чем-то просить: никто и не думает, что если бог услышит твою просьбу и поможет, то всё может выйти не так, как ты ожидал. Вот просишь у бога богатства и успеха. И он тебе их дает, а ты становишься несчастным. Этого не предвидеть. Как там говорил Сократ? Не надо у богов ничего просить, иначе станешь для них посмешищем. Хорошо сказано. Правильно. Лучше пусть всё происходит благодаря нашему желанию и выбору, а не по прихоти кого-то сверху.

Правда, с ребенком тут уж никак не угадаешь, кто родится, девочка или мальчик. Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется, – нда, «слово»… Мне отозвалось дочерью. Как-то она там, в больнице? Скорее всего, еще спит, как-никак раннее утро, а она раньше десяти никогда не встает. Соня!»

Так думал Варухов всю дорогу до метро. Чем ближе к станции, тем больше становилось людей и тем быстрее они шли в толпе, которая зарождалась на поверхности земли и утра.

Суета неуловимо засасывала, позволяя обращать внимание только на самое нужное: ни на кого не наталкиваться и избегать пробок на лестницах, у турникетов и в дверях. Все мысли, которые недавно занимали Варухова, благодаря этой деловой суетливости незаметно ушли куда-то вглубь души, в подвалы сознания, а его внимание вынужденно сосредоточилось на движение в середине толпы.

Поездка в столичном метро не располагает на философский лад. Где тут рассуждать – лишь бы бока не помяли. Привычно маневрируя среди курток, шуб, дубленок и пальто – ведь это первое и, пожалуй, единственное, что замечаешь в метро, – и стараясь не толкать их обладателей, Игорь Петрович проскользнул в дверь-хлопушку и заспешил по истертым гранитным ступеням вниз, к жерлу-входу в саму подземку.

Привычно скользнув взглядом по надписи над входом «Метрополитен им. ВИЛЕНИНА», Варухов в который раз отметил ее абсурдность. (Во-первых, кто такой Виленин? А во-вторых, как может метрополитен иметь имя, ведь он не живой?)

Он проскользнул мимо дежурного, который с деланным равнодушием поглядывал на проездные документы госслужащих, и окончательно слился с единой массой людей, спешивших на работу.

4

Вагон метро довольно сильно качало, отчего соседи то справа, а то слева, в зависимости от того, ускорялся или замедлялся ход поезда, наваливались на него. Читать газету было неудобно. Но сорок минут дороги до работы в метро больше всего подходили для отечественной прессы.

Отсутствие кофе скрашивалось теснотой и общей тупой сосредоточенностью окружающей толпы. Чтение газеты в темноте вагона всегда требует определенного навыка. Не так просто разворачивать и сворачивать простыни газетного листа, когда вагон качает. Но Варухову было опыта не занимать: он привык к этому довольно давно, с тех пор как после института его распределили сначала в милицию, а потом на службу в прокуратуру.

Вот и сегодня, привычно извернувшись в плотном круге агрессивно молчащих пассажиров, он дождался очередного толчка вагона, когда рядом стоящие пошатнулись, и ловко развернул газетный лист, скрученный в трубочку, сложив его немедленно вновь, но уже на нужной странице. Таким нехитрым способом можно было при определенной ловкости (и даже с некоторым удовольствием) просмотреть всю газету с начала и до конца без неудобств для окружающих.

Новости сегодняшнего «Комсомольца», отметил Варухов, вопреки своему названию, не отличались особой новизной. Обычная рутина городской жизни, облеченная в перец печатных слов современного газетного жаргона. Единственное, что действительно заинтересовало его и заставило сердце тревожно забиться (но это он списал на расстройство и излишнюю возбудимость из-за дочери), была заметка в рубрике «Срочно в номер» под красноречивым заголовком «Осторожно, эпидемия психоза!»:

«В последнее время в Столице участились случаи тяжелых психических заболеваний среди нормальных людей. Заболевшие теряют сон и начинают панически бояться темноты, а через неделю страданий вообще перестают толком ориентироваться в пространстве и времени. Данное явление пока наблюдается только среди молодых людей от 16 до 25 лет, многие из которых были завсегдатаями одной из ночных дискотек города с красноречивым названием „Тяжелый психоз“. Главврач N-ской больницы, профессор Н. Е. Бобиков, не исключает, что данное явление результат чрезмерного увлечения депрессивной музыкой, столь популярной в молодежной среде на этой дискотеке. Он также рекомендует всем, кто даже косвенно был связан с этим ночным клубом и психоделическими экспериментами, которые там проводились, обратиться к врачам для детального обследования. Симптомы болезни проявляются не сразу. Профессор Н. Е. Бобиков обращается прежде всего к родителям подростков и молодых людей: следите внимательно за тем, что слушают ваши дети и чем они увлекаются. Современная молодежная культура, по его мнению, становится далеко не безопасной для психического здоровья подрастающего поколения молодых столичных жителей…»

Варухов тут же припомнил: дочь несколько раз при нем обмолвилась, что была в дискотеке «Тяжелый психоз» и что там ей очень понравилось. Но это было довольно-таки давно, он даже не мог вспомнить, когда. Любаша говорила с какой-то подружкой по телефону и выразила восторг в красноречивой простоте молодежного сленга:

– Это было круто, круче не бывает. Просто чума: башку срывает через первые десять минут, и уже не можешь остановиться!

Именно «уже не можешь остановиться» теперь всё больше и больше его настораживало.

«Нужно обязательно переговорить с ее лечащим врачом, этим хлыщом Мерзаевым. Неприятный тип, кстати. И вообще как-то, что ли, вплотную заняться воспитанием. Я ведь, как и многие родители, до сих пор особо не интересовался, чем, собственно, она живет. Зря. Я же отец. Нужно ведь не только накормить ребенка, дать ему достойное образование, помочь занять хорошее, почетное место в обществе… Подлинный смысл родителя – вырастить нравственно правильного, здорового человека. А я… Хотя Любаша соблюдала со мной негласно установившиеся правила игры. Она ласкова со мной и меня уважает. Всегда хорошо училась и хорошо себя вела. Никогда не одевалась вызывающе и не дружила с подозрительными типами, этими молодыми дегенератами. Они слушают с утра и до позднего вечера современную дрянь, которую почему-то называют музыкой, и никогда не вынимают бананов из ушей. А я… я всё равно почти ничего о ней не знаю. Чем, собственно, она живет, что ей нравится?

У меня, правда, хватало ума не навязывать ей свое мнение о чем-то. Хотя, если честно признаться, по большинству жизненных вопросов и проблем у меня вообще нет своего мнения…

Мы с ней разные. Мы не так много и часто общались. И вот теперь я даже не знаю, что, собственно, действительно волнует, заставляет жить мою малышку? Ведь не любовь же ко мне, не учеба в институте?

Вряд ли ее это заботит. Любовь? Дети, как вырастут, всегда норовят начать свою собственную жизнь вдали от родителей, чтобы те им не мешали. Учеба? Для девушки это не самое главное. Парня у нее вроде еще не было, во всяком случае, такого, от которого она бы сходила с ума. А то бы я заметил.

Значит, остается одно: ее чертово увлечение. Вот сколько раз я ее спрашивал: зачем тебе и твоим подружкам это? Какая-то дребедень – нумерология, астрология, тантрическая магия… И что она мне отвечала? Да ничего определенного: это так, безделья ради, чтобы не скучать и заодно проверить, вправду ли можно предсказать будущее и с помощью этого добиться счастья в жизни.

Наивная чушь для девочки-подростка. Наивная вера в сказочку о том, что счастье достижимо с помощью чудодейственного средства или магии. Похоже на массовое безумие женщин, которые борются сами с собой, чтоб похудеть. Эти дуры, а иначе их и не назовешь, готовы заплатить любые деньги за стройное тело. А мотив – наивная вера в то, что, похудев, они тут же станут красивыми и счастливыми. Как бы не так…

Сколько у нас в прошлом году было пострадавших по району от насилия? Не меньше трех тысяч. В основном симпатичные бабы. И они наверняка вызывающим поведением сами спровоцировали насильников. Вместо того чтобы думать о себе и о своей семье, эти дуры хотели только одного: понравиться всем мужикам сразу.

Вот почему все столичные бабы, отправляясь на улицу или в иные публичные места, перед этим накрасятся, как индейцы перед выходом на тропу войны? И только в такой боевой раскраске показываются другим на глаза? При этом хотят понравиться чужим – а о близких и не думают. Почему? Видно, каждой женщине подавай что-то новенькое: мужика получше, квартиру пороскошнее, денег побольше. А что в итоге? Дырка от бублика…

Такую столичную бабу встречные мужики сто раз в день мысленно изнасилуют – или, на худой конец, разденут. А из этих ста – если только ста, кто знает, – может, окажется один с неустойчивой психикой. Изнасилует. Не мысленно причем. В каждом живет свой «человек из подполья», двойник, который время от времени дает о себе знать. Он есть и в тебе, ты это знаешь, так зачем его провоцировать в другом? Другой, да еще и мужик, тебе не друг, а враг. Им бы, дурам крашеным, лучше усмирить собственных двойников, живущих в глубине их тел. Сумеют договориться с ними – и будут тогда действительно счастливы. Только, сдается мне, почти все эти женщины сами хотят, чтобы их изнасиловали, раз так себя ведут».

«Вот, к примеру, эта девица напротив, человек через пять от меня, – продолжал размышлять Варухов, автоматически следя за движением поезда в ожидании нужной остановки. Вместе с толпой он мерно покачивался в тускло освещенном вагоне, который время от времени то вбирал в себя новых пассажиров, то отдавал почти всех старых – на тех станциях метро, где местные обычно пересаживаются. – По лицу видно, что хочет быть любимой и любить. Только вот кого? В этом весь вопрос, главная закавыка. Она вся открыта любви, тянется к ней. Ох, как легко можно вычислить в этой толпе незамужнюю женщину. У них лица по-особенному светятся незамутненным природным желанием счастья – нерастраченной надеждой, навстречу будущему. И когда они остаются наедине со своими мыслями, то чарующая грусть начинает проступать в их глазах. И что же? Для того чтобы узнать, что станется с любой из них в поисках счастья, достаточно просто взглянуть хоть на какую замужнюю женщину. Разительные перемены. Нет, вот правда, а почему так происходит? Отчего у всех замужних, наводят они на себя лоск и глянец либо же нет, непременно проступают черты усталости и скуки. Их никакими кремами не скроешь и никакими масками с лица не вытравишь. Эта роковая печать замужества присутствует на всех женщинах старше тридцати. Странное желание…»

Тут мысли Игоря Петровича грубо прервала очередная порция людей. Они втиснулись в вагон и зажали его в крайне неудобной позе – между молодым парнем в наушниках и пенсионеркой с неизменной дурацкой коляской где-то в ногах. В наушниках соседа громко скрежетало и шипело. Старуха пихала Варухова в живот и время от времени ядовито шипела: «Молодой человек, осторожней. Молодой человек, не задавите». Изогнувшись вопросительным знаком, он уже ни о чем не думал. Только бы удержать равновесие и никого насмерть не задавить.

С трудом дотерпев до нужной станции, Игорь Петрович был вынесен людским потоком на перрон и затерялся в водовороте разгоряченных лиц, шапок и растрепанных дамских причесок.

5

Людочке никогда не приходила в голову мысль о том, что она некрасива. Каждое утро, смотрясь в зеркало, сколько она себя помнила, она себе нравилась и не могла этим не гордиться.

Ей в своем лице нравилось всё без исключения. Хотя к некоторым его частям она порой приглядывалась с тревогой: не слишком ли курносый нос? А скулы не чересчур широки? Не сильно ли навыкате глаза и не очень ли густы брови? Но всё это было лишь минутными слабостями женщины красивой, но немного невезучей: ей еще не удалось встретить мужчину, который бы по достоинству оценил ее внешние качества, а они (в чем она не сомневалась) были очень и очень велики.

Людочке нравилось, что она красива. И это она не могла, да и не хотела скрывать. Нравилось ощущать пристальное – вот только жаль, что не очень частое – мужское внимание, особенно если его можно было подогреть эффектной одеждой и удачным макияжем. Но вот какая проблема: это внимание было, во-первых, прилипчиво-надоедливым, а во-вторых – совершенно бесполезным. В основном на нее клевали такие мужчины, серьезные отношения с которыми не светили.

«Ну почему наши мужики такая шваль? Мелочные, только о себе и думают. Каждому одного надо: затащить в постель, попользоваться – а потом ищи-свищи его, мерзавца, в чистом поле. А ведь у меня, кроме молодости и красоты, ничего больше нет. Ничего! Не хочу и не буду растрачивать их на каких-то там стрекозлов и вечно озабоченных бабников. У них даже ума не хватает меня оценить и предложить достойную жизнь в обмен на мое внимание.

Да у этой породы мужиков и нет-то ничего. Так, шелупонь всякая. Максимум, что можно с них слупить, – пару походов в ресторан да цветочки. А лучше бы шубу… и каждый раз новую… да не из кролика, а из норки».

Тут Людочка с сожалением вспомнила, что ей давно пора менять шубу. Старая уже совсем не устраивала ни ее саму, ни общественное мнение в лице ее подруг Вики и Маши.

Единственная загвоздка, которая мешала ей приобрести новую модную шубку, в которой было бы не стыдно ходить еще пару зим, – это безденежье. Людочка была секретарем-референтом – так теперь называли согласно новомодным веяниям всех секретарей и секретуток, наводняющих бездонные глубины бывших советских учреждений и министерств. И проклятая нищенская секретарская зарплата не позволяла даже приличную косметику себе купить, не говоря уже о нижнем белье или шелковой ночной рубашке. Или о шубе.

Да какая там шуба! Стыдно сказать, но даже на треклятые прокладки, реклама которых стала у многих мужчин чем-то вроде дежурной шутки в адрес телевидения, и то не всегда были деньги. Частенько в критические дни приходилось пользоваться обычной ватой и чуть ли не прорезиненными трусами… Отчего так не везло ей в жизни, Людочка, конечно, не могла сказать. Но подспудно, в глубине сердца, во всем винила родителей, точнее – мать, с которой до сих пор вынуждена была жить.

Родители ее развелись, когда ей исполнилось двенадцать. Инициатором развода была мать. Она считала, что во всех ее жизненных неудачах виновен муж-неумеха, который не смог обеспечить ей достойную жизнь: ни общественного успеха, ни дачи, ни машины.

Отец Людочки был хорошим, но недалеким человеком. Не умел пролезать в щели закромов родины и тащить из них в дом всё, что можно добыть. Любил выпить по праздникам, любил рыбалку и футбол и всегда был прямолинеен с начальством – никому никогда не угождал. Оттого его никуда и никогда не выдвигали. Отца это очень даже устраивало, но мать – вовсе нет.

Сколько Людочка себя помнила, родители постоянно грызлись по поводу денег, а мать кричала, что муж загубил ее молодость. В конце концов она завела себе любовника, женатого снабженца из главка, и решила развестись, чтобы ничего не мешало ей на пути к заветной цели – к новому замужеству с перспективным кадром. Так мать любовно называла дядю Колю, отца Вальки Защекина из параллельного «Б» класса, и с которым она «была бы по настоящему счастлива».

Отец Людочки не возражал, хотя, как она понимала теперь, был страшно оскорблен и обижен. Даже сейчас, тринадцать лет спустя, он категорически отказывался видеться с матерью или даже слышать хоть что-то о ней. Новый брак матери не состоялся: «перспективному кадру» развод как пятно на его партийно-административной карьере был не нужен, да и семью свою он бросать, как выяснилось, вовсе не собирался.

Отец же вскоре женился во второй раз на какой-то иногородней, попавшей в Столицу по лимиту. У них родился сын, Людочкин сводный брат Лешка, забавный краснощекий карапуз с веселыми карими глазами. Двухкомнатную квартиру сразу после развода семья разменяла на однушку в соседнем районе и комнату в коммуналке. В коммуналку, конечно же, выселили папашу, который туда и привел свою новую жену Галу, с Украины, вечно веселую деваху с неистребимым южнославянским акцентом и гхэканьем. От него обычное слово «Галя» в ее речи превращалось в неистребимо-украинскую Галу, вареники – в галушки, а водка в горилку.

Отцу, видимо, нравилась простота новой жены, потому их отношения были искренними и прочными. В советские и церковные праздники отец и Гала всегда приглашали Людочку к себе, но только одну, непременно без матери, и устраивали «знатную жрачку», как говаривала Гала, где всё было крайне простым и обильным.

Людочка охотно ходила в гости к отцу: коротать вечера с вечно обиженной на весь мир и на мужиков-козлов матерью с каждым годом становилось всё невыносимее. На примере отца она видела, что жизненная мораль большинства, которую исповедовала и ее мать, да и она сама, чего уж греха таить, работала не всегда. И мать, и бабушка учили ее с детства, что надо жить с расчетом, с умом, во всем видеть свою выгоду и пользоваться ей, что нужно устраивать жизнь, не теряя время понапрасну…

А отец, будто нарочно, жизнь свою не устраивал, а просто жил. Просто и безыскусно. Главным для него была семья. И жизнь ему отвечала, если можно так сказать, взаимностью, помогая как по волшебству. Дом, где располагалась коммуналка ее отца, попал под снос, и ему дали двухкомнатную квартиру. Гала, отработав положенный по лимиту срок, устроилась в мебельный магазин продавщицей и вскоре смогла не только купить мужу машину, но и выбить где-то недалеко от кольцевой дороги дачный участок, который новая семья отца принялась осваивать с завидным рвением.

А в жизни матери всё происходило с точностью до наоборот. За тринадцать лет после развода ни выйти замуж, ни найти работу, которая бы нравилась или приносила неплохой доход, она не смогла. Казалось, будто судьба над ней просто насмехается, обращая в прах все далеко идущие планы.

Когда же в стране начались перемены и грянул экономический хаос, то Людочка с матерью впали чуть ли не в нищету, с трудом сводя концы с концами. Если бы не помощь отца, который время от времени подкидывал дочери немного денег, как он говорил, «на гостинцы», то Людочка вряд ли бы сумела после школы попасть в техникум и его окончить.

Учеба, правда, не принесла ей ничего, кроме синей книжицы диплома мастера по наладке оборудования. Распределение тогда уже отменили. Немного побездельничав и погуляв по летнему городу с подружками, Людочка наконец-то нашла работу. Вначале устроилась секретарем судьи в ближайший нарсуд: он был в пяти минутах ходьбы от дома, потому его и выбрала. Затем, через несколько лет, перешла на более высокооплачиваемую работу – в органы районной прокуратуры. Здесь помимо денег были хоть и небольшие, но всё же льготы на проезд и квартплату.