Вороны вещают о смерти

Никто и никогда не задумывается о причине.

Я тихо спросила, чуть подавшись вперёд:

– Ты хотел бы вновь стать человеком?

– Или впервые. Но да, – кивнул Лихо и угрюмо добавил: – Я бы все отдал за это.

– Но ведь у вас есть вечность! Как можно променять ее на короткую человеческую жизнь?

Он обратил ко мне спокойное пепельное лицо. Порыв ветра вдруг откинул пряди, явив перечеркнутый шрамом глаз. Лихо накрыл шрам ладонью. Черные пальцы походили на угли остывшего костра.

Тихо и с глубинной тоской он произнес:

– Вечность в облике чудовища, посаженного в клетку, способного лишь разрушать и причинять боль, но не способного на созидание – она не стоит ничего.

Я замолчала, размышляя о сказанном. Как мало, оказывается, известно людям об окружающем их мире и существах, делящих с ними этот мир. Почему-то я прежде думала, что только люди пытаются отыскать свое место, стремятся наполнить жизнь смыслом и просто не могут удовлетвориться тем, что имеют. Хоть нам сызмальства твердят, что у каждого свое предназначение, не все готовы смиренно принимать волю богов.

Оказалось, и нечисть не прельщает исполнять чью-то чужую волю. А объединяет нас то, что ни у кого нет выбора. Лихо уготовано приносить несчастья, и он будет, и изменить это нельзя.

– Лихо… а имя у тебя есть?

Он задумался ненадолго, прикрыл глаз, словно пытался отыскать нечто давно забытое внутри себя. Пожал плечами:

– Может, и было, но теперь я его не помню. Здесь некому звать меня по имени.

– Так выбери себе любое. У нас говорят, что в имени кроется особая сила, как в волосах и зубах, и что если оставить ребенка безымянным, он так и не сможет отыскать свой путь.

– Путь… – задумчиво повторил он, после чего обвел окружающее руками. – Разве же может быть что-то помимо этого?

Пришел черед мне пожать плечами.

– Кто знает.

– Лес и людские горести. Вот и весь мой мир, и путь, и смысл.

Прозвучало это с печальной уверенностью давно смирившегося с заточением узника. Я попыталась представить себя на его месте. Не смогла.

– Должно быть, тяжело в одиночку…

Даже как-то не задумываешься, что нечисть так сильно похожа на людей.

– Что ж, я подумаю над именем. А как твое?

– Огнеслава. Друзья зовут Огнишей. – Я замялась на миг и робко улыбнулась. – И ты тоже можешь.

– Ог-ни-ша… – протянул он, будто пробуя имя на вкус. На лице появились смущение и замешательство одновременно. – Считаешь, мы можем стать друзьями?

– А как же. Ты помогаешь мне, хотя и не обязан. И разговаривать с тобой интересно. – Моя улыбка стала шире, и я надеялась, что он разглядит в ней искренность. – Похоже на начало дружбы.

Лихо приподнял уголки губ в ответ. Потом вдруг помрачнел, улыбка потухла, как догоревшая в ночи свеча. Он опустил взгляд к земле, проговорил с тоской:

– Хотелось бы, чтобы это было так, но… – Из груди вырвался тяжкий вздох, выражающий больше, чем любые слова. – Испокон веков существует порядок: нечисть либо служит человеку, либо владеет им.

Я нахмурилась:

– Не верю, что не может быть иначе.

Лихо только сокрушенно покачал головой.

– Спасибо за твои слова, Огниша. Но, кажется, я стал забывать свое место. Не просто так Лихо скрывается ото всех в дремучем лесу. Лихо приносит беду всем, кого встретит. Зря я попросил тебя остаться. Как бы не случилось теперь худого.

– С Рябиной ведь не случилось, – упрямо возразила я, но в душе уже начали проклевываться сомнения. Глядя на этого юношу, так легко можно было забыть, что не человек передо мной, а одна из самых опасных нечистей.

– У волхва был дар. Только дар и защитит от нечистой силы. – Лихо запахнул мшистую мантию, спрятав руки. – Расскажи про ребенка и уходи, пока проклятие к тебе не прицепилось.

Я поджала губы, но спорить не стала. Он хотел как лучше, и мне следовало быть благодарной за это. Но горечь обиды все же прокралась в сердце. Обиды не на Лихо, а на тех, кто придумал обойтись с ним так несправедливо.

Но пока следовало сосредоточиться на мальчике и на том, что ещё можно исправить.

– У него и жар, и озноб. Дрожит постоянно и даже судороги были. Сознание спутанное, почти не просыпается. И ещё хрипы – видно, дышать тяжело.

– Похоже на болотную лихорадку. В селе, наверно, думают, что это я болезнь навлек?

– Ну… – Не хотелось лишний раз напоминать ему, что народ винит нечисть в любых своих невзгодах. Хотя, кажется, он успел смириться с таким отношением и не ожидал иного. – Это ведь не так, правда?

– Я уже давно подобным не занимаюсь. Когда-то, в начале пути… – Лихо задумался было, вгляделся в полузабытое прошлое, но потом встряхнул пепельными волосами, снова обратив ко мне взгляд. – Ну да ладно. До первых сумерек собери горькую полынь, листья сирени и кору ивы. Из них приготовь отвар и пои ребенка по ложке три раза в день. Вот только без Слова отвар может и не помочь. Если ребенок не поправится, не будут ли родители винить тебя в этом?

В горле вдруг пересохло. Сама старалась не думать о плохом, но и не тешиться бессмысленной надеждой. И я боялась, очень. Боялась так, что не раз возникали мысли не вмешиваться. Пробормотала:

– Я все же попробую. Вдруг это единственный шанс для ребенка излечиться? Нельзя упустить его из страха перед неудачей.

– Как знаешь, – вздохнул собеседник. – А теперь ступай, Огниша.

– Полынь, сирень и ива… Благодарю за помощь.

Хотелось сказать ещё многое. Но простое слово не могло выразить того, что переполняло меня в этот момент. Да я и сама не осознавала всего. Казалось, внутри зарождалось нечто новое, неизвестное, пока ещё не обретшее форму. Пообещала:

– Я ещё вернусь. Можно?

Лихо какое-то время раздумывал в молчании. Хмурая морщинка показалась на миг между бровей, а потом так же быстро исчезла, и лицо снова стало похоже на высеченную из камня маску.

– Хорошо. Но только с оберегом. Сделай себе такой оберег, который защитит от болезней, проклятий и влияния нечистой силы.

Я кивнула и поднялась. Прошлогодняя хвоя тут же захрустела под обмотанными тряпицей ступнями. Навьи духи вдруг затихли, затаились. Замолк и дятел, что без устали выстукивал где-то в вышине. Даже ветер не нарушал воцарившуюся тишину шелестом листьев.

Лихо глядел на меня жёлтым глазом из-под нависших на лицо прядей. В нем отражалось смирение. И темное, как бездонное ущелье, вековое одиночество.

Сбор трав я закончила далеко за полдень. Домой решила не заходить перед тем, как отправиться в дом кузнеца. А то ведь матушка начнет допытываться, где это я так долго пропадала, или, чего доброго, вообще запретит покидать двор. К тому же, волхв однажды сказал, что отвар, приготовленный на углях из кузни, будет иметь большую силу.

В доме стоял густой запах жженого чертополоха, а на каждом окне и у порога торчали свежие ветви ежевики. Так старшая сестра хотела оградить сына от нечисти. Использовала все знакомые ей средства: на лоб мальчику повязала ленту с обережной вышивкой, у головы над его лавкой повесила вязанки чеснока, и даже драгоценную соль рассыпала в ногах.

Я застала Зоряну там же, где и оставила. Женщина сидела на полу, гладила руку сына и тихо напевала колыбельную. Обернулась на скрип двери.

– Огниша! – воскликнула Зоряна со смесью надежды и волнения. Взглянула на тростниковую корзинку у меня в руках. – Ну как, принесла что-то?

– Да, но… – тяжко вздохнула, подходя к ней ближе. – Я все же не волховка. Знаю, как приготовить отвар, но он может и не сработать. Хуже от него не станет, но ты должна быть готова, что…

– Я на что угодно готова, – перебила женщина хмуро, – но только не провожать сына на костер.

В тишине мы глядели на мальчика. Его бледные щеки влажно блестели в свете из окон, заполняющем просторную комнату. Он иногда вздрагивал во сне, беззвучно шевелил губами.

– Ты была чуть старше, когда я покинула дом, – тихо сказала Зоряна. – Наверно, и не помнишь, как я плакала в страхе перед замужеством. Думала, чужая изба и чужая семья никогда не сможет заменить мою. Но вот заменила, а я даже и не заметила, когда.

Я легонько сжала ее руку.

– Как зовут мальчика? Бушуй уже выбрал ему имя на постриг?

– Выбрал, – кивнула женщина. – Но пока мы зовём его Млад.

– Хорошо. Давай поможем Младу, сестрица. Принеси из кузницы несколько углей, а я затоплю печь.

Зоряна помедлила миг, но спрашивать ничего не стала и вышла, прихватив с собой лопату для золы. Я же уложила на переднем краю горнила поленья и бересту, затем подвинула их кочергой к красным тлеющим углям. Открыла зольник, чтобы воздух помог огню разгореться. Постепенно береста начала тлеть, появился оранжевый огонек. Медленно, неторопливо он ухватился за дерево и стал набирать силу.

Тем временем я наполнила чугунок водой, покрошила кору ивы, листья сирени и верхние побеги серебристой полыни. Терпкий, пряный аромат тут же заполнил избу, вытеснив запахи чеснока и горелого чертополоха.

Скрипнула дверь – Зоряна внесла в избу раскаленные угли на лопате.

– Хватит столько?

– Хватит.

Женщина закинула угли в печь, а я подцепила чугунок ухватом и поставила его в под. Обернулась к Зоряне.

– Как вода вскипит – оставь потомиться немного, потом пусть остынет. Отвар нужно процедить и давать по ложке трижды в день. А я приду к вам завтра проведать.

Зоряна отрешенно кивнула, постоянно поглядывая на сына.

– Ладно. Спасибо, Огниша.

Во дворе я оглянулась на избу – из окон наблюдали остальные домочадцы. Лица их отнюдь не выражали дружелюбие. Сдвинутые брови, осуждающе поджатые губы. И даже один из братьев Бушуя, что тоже работал в кузнице, провожал меня с порога хмурым взглядом. Наверно, гадали они все: что может знать о целебных травах простая девчонка, ни одного дня не проходившая в учениках у волхва? Не сделает ли она только хуже? Меня и саму трясло от таких мыслей, и я старалась гнать их прочь. Теперь остаётся лишь ждать и наблюдать. Молиться богам о здоровье мальчика, и, может, они проявят милость.

На столбе у ворот сидела черная ворона. Птица хрипло каркнула и взлетела, стоило только приблизиться к ней. О беде ли она возвещает?..

Изба кузнеца стояла на краю села близ речки, где над водой торчали валуны, и где все местные бабы стирали одежду. Сейчас у реки было безлюдно: день близился к завершению, сельчане оканчивали работу в полях и огородах и тянулись к избам на вечернюю трапезу. Я вдруг вспомнила, что со вчерашнего вечера во рту и маковой росинки не было. Пустой желудок тут же дал о себе знать.

Тропа к родному дому вела через село, но я решила обойти краем, по полю, чтобы собрать немного зелени на ужин. Наши запасы подходили к концу, до первого урожая ещё далеко, так что и питались по весне дикими травами. Сейчас, когда зелень молодая и сочная, самое время ее собирать.

В поле на пологом склоне холма я отыскала съедобные растения: дикую горчицу с мелкими желтыми цветками, чертополох, пригодный не только для отпугивания нечисти, кусты просвирника, усыпанные крупными розовыми цветами. Из всего этого можно приготовить похлёбку. Иван-чай тоже годился, но следовало рвать юные побеги, до цветения, пока они ещё не стали жёсткими. А у самой земли можно было отыскать щавель. Скоро моя тростниковая корзина наполнилась зеленью, и я поспешила к дому.

Изба встретила привычной темнотой и запахом трав. Матушка спала, отвернувшись к стене. Не хотелось тревожить ее, но печь затопить придется – иначе как приготовить ужин?

Я принесла свежих яиц из курятника и тихо принялась стряпать. В котелок с водой покрошила щавель и иван-чай, молодые листья просвирника, стебли чертополоха. Горчица годилась целиком – и листья, и тонкие стебли. Осталось лишь вмешать пару яиц для густоты и сытости и потомить немного в печи.

Скорлупа разбилась о край котелка с тихим треском. Яйцо скользнуло к листьям, а я нахмурилась, учуяв странный запах. Открыла ставню над столом и ахнула.

Налитый кровью желток растекся по зелени, источая слабый тошнотворный дух гниения. В руках появилась дрожь.

С замиранием сердца я разбила оставшиеся яйца в отдельную посуду. Каждое оказалось испорчено. Верный признак сглаза.

К горлу подступила тошнота.

Миска кровавых сгустков блестела в свете уходящего солнца, а я никак не желала принимать, что это значит.

Глава 6. Из-за сена и коровы

Я распахнула глаза и едва смогла вздохнуть. На грудь словно камень давил. Заозиралась дико вокруг, пока проходило оцепенение в первые мгновения после сна.

Тусклый рассвет пробивался в щели рассохшегося дерева. Матушка беззвучно спала спиной ко мне у другой стены избы. Но что-то снова было не в порядке, я чувствовала это, как иные птицы чувствуют приближение бури или как собаки лают перед грозой.

Сны в последнее время одолевали беспокойные, тревожные. Казалось, это предвестье, знак свыше, и если бы удалось их разгадать… Однако поутру они забывались, словно кто-то нарочно стирал видения. И как ни старалась, я не могла их вспомнить. Оставался лишь смутный след, нехорошее предчувствие и уверенность, что все это не случайно.

Повинуясь охватившему беспокойству, я накинула поверх ночной рубахи платок и вышла на двор. Босые ступни намокли от холодной росы, мягкая трава щекотала кожу. С востока сквозь рваные облака и островерхие ели сочился слабый рыжеватый луч зари. Но не получалось радоваться новому дню. Душу все ещё терзала смута.

Оглядела двор и прислушалась. Соловьиные трели доносились из зарослей кустарников, в траве стрекотали кузнечики, а в селе то в одном, то в другом дворе кричали первые петухи.

Только в моем сарае было тихо.

Я проглотила подступившую горечь и медленно пошла к курятнику. Сердце стучало все громче, до краев наполненное безотчетной тревогой.

Дверь оказалась заперта на щеколду – как я и оставила с вечера. Отворилась с жалобным скрипом ржавых петель. В темень сарая проникло немного света. В нос ударил влажный, надышанный коровой за ночь воздух. Но на этот раз что-то в нем изменилось. Что-то постороннее примешалось к привычным запахам навоза и сена.

Я сделала шаг. Навстречу выбежали из своего угла перепуганные куры и тут же разбежались по двору. Всего четыре из дюжины, и все чем-то перемазанные.

Чуть дальше впереди лежала первая тушка.

По спине пробежал холод. Я медленно оглядела насесты, боясь того, что предстоит увидеть.

Мертвые куры лежали тут и там, разбросанные по всему курятнику. Шеи перекушены, а у некоторых головы отсутствовали напрочь. На соломе остались пятна крови и перья – следы борьбы.

Я попятились прочь из сарая. Ноги ослабли и подгибались, руки дрожали. Рухнув в траву, я сжала края платка в кулаках и часто-часто задышала. Но запах все не желал выветриваться, он будто застрял у меня внутри. Смрад свернувшейся крови.

Должно быть, бешеная лиса забралась в курятник. Или хорек. Такое случается часто, но я не желала верить, что произойдет и со мной.

Как быть теперь? Весной, когда до сбора первого урожая ещё несколько месяцев, а прошлогодние запасы подходят к концу, потеря большей половины птиц сильно ударит по нам. Придется затянуть пояса. О себе я не так переживала – здоровая и молодая, прокормлюсь как-нибудь и полевыми травами, не привыкать. А вот матушка… она и так в последнее время почти ничего не ела.

Когда немного пришла в себя и свыклась с произошедшим, я взяла пустое ведро и снова зашла в сарай. Скоро ведро наполнилось тушками птиц.

Утренние заботы тянулись сплошной непрерывной полосой разученных действий, тогда как мысли были заняты совершенно иным. Сперва подоила корову, поставила выпекаться хлеб. Пока недостатка в муке не было, но на всякий случай я решила поберечь продукты. Вмешала в тесто вместе с ячменем и рожью растертую в порошок сосновую кору. После спустилась к речке с корзиной рубах.

Все проходило в каком-то оцепенении. Образы мертвых птиц в темном сарае все стояли перед глазами. Мои бедные несушки и единственный петух. К осени нужно непременно раздобыть нескольких цыплят. Вот только нечего мне было предложить взамен.

Кто-то дотронулся до моего плеча, заставив вздрогнуть и обернуться. Рядом по колено в воде с подвернутым повыше подолом рубахи стояла Нежана.

– Что это с тобой, подруга? – обеспокоенно нахмурилась она.

Я окинула ее рассеянным взглядом, только теперь увидев стоящих неподалеку девушек. Сколько я уже терла рубаху о камень, не замечая ни холода, ни времени, ни окликов?

– Не слышала, как вы подошли, – откликнулась я, распрямляя затекшую спину.

– Не заболела ли ты, Огниша? – обратилась ко мне Беляна. – Или случилось что? А то на тебе лица нет.

Девушки глядели на меня с такой искренней заботой, что я едва не пустила слезу от нахлынувших вдруг чувств. Бросила выстиранную рубаху в корзину и вышла на берег. Ноги онемели от ледяной воды и едва слушались.

– Страшно мне, подружки, – прошептала я наконец – и сама удивилась тому, что решилась высказать это вслух.

Опустилась без сил на мягкую траву, укрывающую подходы к реке, и взволнованные девушки расселись рядом.

– Что такое, Огниша? Расскажи, может, придумаем, чем помочь.

Я сокрушенно покачала головой.

– Ох, девочки, боюсь, что поможет здесь только чудо… Ночью в курятник забрался зверь и передушил почти всех кур.

– Батюшки!

– Боишься, что зверь снова вернётся?

– Нет, Милаша. Беспокоюсь, но… Боюсь я другого, что туго нам с матушкой придется. Репа с тыквой совсем чахлые, плохо растут в этом году. Я их и поливаю – по дюжине вёдер с речки таскаю каждый день, и землю рыхлю. Не растут! И корова того и гляди перестанет молоко давать. Ещё и яйца эти кровавые…

– Как пить дать, кто-то порчу навёл! – с уверенностью заявила Нежана. – Каждый знает: если яйцо покатать по плечам и разбить, а оно тухлое – значит, порча или сглаз на человеке, а то и нечистая сила на плечах сидит! Может, кто-то на тебя зло затаил, вот и не ладится все, и куры дохнут, и посевы чахнут. – Она ахнула и широко распахнула глаза. – А может, и матушка твоя так долго болеет из-за порчи!

Я ответила хмурым взглядом:

– Нет, не может быть. Не верю я в это.

Но в голосе помимо воли отразилось сомнение.

– Когда ты впервые кровавые яйца нашла?

– Три дня назад…

– А что до этого было, помнишь? Может, поссорилась с кем?

– Да ничего такого… Слушайте, ну какая порча? Я же никому в жизни плохого не сделала, да и нет у меня ничего, чтобы от зависти насолить хотели.

– Ты добрячка, Огниша, – заметила Милана, – но иногда и с такими беды случаются. Какой там второй признак порчи?

– Сворачивается молоко сразу же после дойки. Бывало?

Я задумалась, пытаясь припомнить, когда в последний раз оставляла кувшин в доме.

– Молоко я сразу пью или в тесто использую. – Помедлила и напряжённо обвела подруг взглядом. – А третий какой признак?

– Тяжёлый сон, – ответила Нежана, и я застыла, с усилием сглотнув вставший поперек горла ком. – Говорят, если плохо спишь и будто не отдохнувши встаёшь, да ещё если грудь болит на утро: верный знак, что по ночам на груди сидит нечисть или колдун, силы твои пьет.

Не сразу получилось собраться с мыслями и заново взглянуть на все, что произошло недавно. Да, в порчу было бы проще всего поверить. Столько несчастий навалилось разом. Но они все могли оказаться и простым совпадением.

– А как тогда болезнь матушки объяснить? Если бы она была вызвана дурным влиянием, волхв бы это заметил.

Нежана только развела руками.

– Значит, это все Лихо.

– Нет, – отрезала я с такой уверенностью, что подруги разом замолкли и с подозрением воззрились на меня. Поспешно добавила: – Ну, плохое просто случается. Может, Недоля сейчас мою судьбу плетет.

– А я все же думаю, что это колдун, – прищурилась Милаша, а Беляна поникла:

– Значит, ничем мы помочь не сможем…

– Знаю я, что может помочь. – Милана обратила ко мне серьезное и даже жесткое лицо. – Замуж тебе надо выйти.

Я испустила тяжкий вздох и с укоризной протянула:

– Милаша!

– А что? Сама подумай. Если не соберёшь достаточный урожай, не запасешься дровами и сеном к зиме, туго вам с матерью придется. А вдруг и корова того? Что будешь делать, а? То-то.

Слова подруги не на шутку меня рассердили.

– Не стану я из-за сена и коровы замуж выходить.

– Ха. Вы, подружки, часто говорите мне, что я слишком горделива. Но даже мне гордость не помешала бы исполнить долг. А как бы вы поступили?

Нежана поджала губы и отвела взгляд, признавая правоту Миланы, и только светловолосая Беляна с досадой покачала головой.

– Надо тебе быть сдержаннее, Милаша. В селе что-то нехорошее творится, а ты про женихов…

В неуютном молчании я закончила накатывать рубахи и поспешила к дому.

Не хотелось признавать этого, но в чем-то подруга была права. Мне едва хватило сил в прошлом году заготовить достаточно сена. Корова ест много. Я косила дни напролет, потом ворочала подсохшие стожки вилами, чтобы не загнивали. Скручивала сено в плотные снопы и носила привязанными к спине на сеновал, что отец когда-то устроил на чердаке сарая.

Вместо хороших дров иногда приходилось использовать шишки и ветки – колоть поваленные деревья на чурки и носить их из леса на двор у меня просто не хватало сил.

А был бы муж – он взял бы тяжёлую работу на себя. Я занялась бы как следует огородом, ткала и шила бы рубахи, как все прочие женщины.

Но мне такая жизнь претила. Не важно, таскала я сено или стряпала, чинила крышу или резала ложки – не ощущала я себя на месте. Всегда хотелось делать нечто большее, чем просто обеспечивать собственную жизнь.

Глава 7. Верный признак

К полудню затянувшие небосвод облака поредели. Дождей не было уже с седмицу. Я брела через поле к избе кузнеца и думала: отсутствие волхва Рябины влияет на все село гораздо больше, чем показалось вначале. Волхв мог договориться с ветрами, чтобы те пронесли дождевые облака над нашими землями, мог делать охранные заговоры на жилища и скот, читать знаки. Волхв ухаживал за капищем и разжигал Живой огонь. Как мы теперь без него?

Но самое главное – он знал, как лечить. Я же застыла у порога избы с волнением. За дверью ждали хворый мальчик и его беспокойная мать. Они нуждались в помощи, и больше всего я боялась, что так и не смогу им помочь.

Отворила дверь с тихим скрипом и прошла через сени в светлую и просторную комнату. Привычно пахло полынью и чертополохом. Сквозь аромат трав пробивался другой запах, слабый, но явственный. Запах недуга.

Я все поняла ещё до того, как Зоряна подняла на меня заплаканное посеревшее лицо, оторвавшись от тонкой руки сына. Слова застряли в горле. Я молча приблизилась и коснулась плеча сестры.

– Ничего, – прохрипела женщина. – Три дня прошло. Я даю ему отвар трижды в день, как ты велела. Сначала показалось, что Младу стало лучше. Жар немного спал, и он даже стал просыпаться, разговаривать! Но этой ночью его снова трясло. Так трясло, что держать пришлось! – Зоряна вцепилась пальцами в мою запону и с отчаянием возопила: – Что же теперь делать, Огниша?

– Кабы я знала… – Потом нахмурилась от пришедшей вдруг на ум догадки. – Три дня, говоришь? Приступ повторился через три дня?

– А что такое?

– Не знаю, сестрица, я не уверена. Не хочется самой в такое верить, но… может, и правы были подруги.

– О чем ты?

Мрачная, как грозовая туча, я опустилась на пол рядом с Зоряной.

– Может, слышала, что в селе говорят, будто колдун у нас завелся?

– Как не слышать. Бабы только о том и болтают.

– Я не поверила сначала, да и теперь сомневаюсь, но вдруг и правда? Три дня назад, когда пришла от тебя, разбила куриные яйца, а они все гнилые. Это ведь в тот день у Млада первый приступ случился? А сегодня вот в курятнике мертвых кур нашла. У всех шеи перекушены. Подумала, лиса или ещё какой зверь. Но теперь не уверена.

– Думаешь, и твои птицы, и болезнь сына – это из-за чьего-то злого глаза? Проклятие над нами, думаешь?

– Можно лишь гадать…

– Нет, погоди-ка! Говорят же, что есть способ опознать сглаз и порчу. Вот и проверим.

Зоряна едва ли не бегом вышла на двор и скоро вернулась с яйцом в руке. А следом за ней зашел и угрюмый кузнец Бушуй. Он остановился в дверях, вытирая руки о закопченный рабочий фартук.

Я тут же поняла, о какой проверке речь. Осторожно обхватила мальчика за плечи и приподняла, придерживая голову, а Зоряна покатала яйцо по его худым плечам, спине и груди. Ребенок даже не проснулся – натужно дышал во сне с тихим присвистом.

Женщина разбила яйцо в деревянную плошку и ахнула. Обратила к подошедшему к ней мужу испуганный и растерянный взор. Бушуй долго глядел на кровавый желток в молчании, потом опустился на лавку в ногах сына.

– Значит, порча? – упавшим голосом заключил он. – Травы тут не помогут…