Взыскующие знания

Далеко небескорыстный в житейских делах, Герберт, не задумываясь, тратил золото на приобретение нужных ему списков. Монаху из Сана, который переписывал для него книгу («немалой величины»), он сообщает: «Я посылаю тебе через моего клирика два солида[31]. Если позволишь, я буду делать то же самое до тех пор, пока ты, закончив труд, не скажешь: «довольно».

Он весьма ловко пользовался всяким удобным случаем ради получения вожделенного списка: «Герберт… приветствует своего Айрарда (аббат монастыря св. Теодерика близ Реймса. – Ю. П.). Твои просьбы возбудили в нас сочувствие, а мы увещеваем тебя лезть из кожи вон ради наших дел, будто ради собственных… Сделай то, о чем мы тебя просим, чтобы мы исполнили твои просьбы». Монаху Ремигию из Трира пожелавшему иметь сферу для занятий астрономией, Герберт обещал прислать ее в обмен на копию поэмы римского поэта Публия Папиния Стация «Ахиллеиды». «Твоя доброта, любезный брат, – писал Герберт, – перевешивает том, который я получил, однако он неполон, так как неполным был образец, с которого сделан список. И нашей доброты ты не забудешь, так как мы уже начали тяжелейший труд изготовления сферы, которая уже обточена на токарном станке и искусно обтянута конской кожей. Если ты испытываешь в ней неотложную потребность, можешь ожидать ее, просто окрашенную в один цвет, к календам марта. Но если ты хочешь сферу с горизонтом, красиво размеченную разными цветами, ты растягиваешь работу на год».

Он постоянно беспокоился о судьбе рукописей, которые имел неосторожность одолжить на время. «Поскорее верните наши книги», – писал он какому-то из должников, и если тот не спешил вернуть книгу после предупреждения, обращался к языку Цицерона: «Quousque tandem abutemini patientia nostra?» («Доколе же вы будете злоупотреблять нашим терпением?»).

С гневом обрушивался Герберт на клириков из монастыря Сан-Пьер-Гранд, не вернувших в срок взятые у него книги: он сравнивал их проступок с изменой Катилины и грозит суровым наказанием. Зато с какой радостью сообщал он Адальберону, что в северной Италии обнаружил множество сочинений Боэция, этого «ученейшего комментатора свободных наук»!

Историк Гай Саллюстий Крисп (86–34 до н. э.) и «отец красноречия», политик и философ Марк Туллий Цицерон (106–43 до н. э.), философ-платоник Цельс (вторая половина II века н. э.) и поэт Вергилий – им Герберт обязан своей прекрасной, почти классической латынью, столь выгодно отличавшейся от грубой и неуклюжей латыни современных ему авторов. Это они, вкупе с другими римскими классиками, сделали его близким по духу скорее к римлянину в тоге, чем к монаху в рясе.

Герберт и политика

Занимаясь в Реймсе педагогической деятельностью, Герберт не оставался пассивным наблюдателем событий в Европе. Мало-помалу они пробудили в нем интерес к политической деятельности и желание принять в ней такое же участие, какое принимал его покровитель Адальберон.

Здесь надо заметить, что реймское архиепископство благодаря своему пограничному с Лотарингией положению приобрело в Х веке важное политическое значение. С тех пор как немецкая граница, отодвигавшаяся все дальше и дальше на запад, заняла более или менее постоянное положение, часть архиепископства оказалась за границей, в Германии, оставаясь в церковном отношении подчиненной Реймсу. Такая ситуация открывала перед реймскими церковниками большие возможности для дипломатического маневра. Если они стояли на стороне французских королей, то были их полезнейшими союзниками в попытках присоединить Лотарингию к Франции; если они сочувствовали немецким государям, то активно влияли на ход событий на западной границе Германии. Кроме того, в соответствии с традицией архиепископы Реймса имели предпочтительное право короновать французских королей. Они получали большие доходы от своих земель и располагали многочисленной армией вассалов. Словом, реймский архиепископ был крупной фигурой в борьбе власть имущих, и не раз троны государей колебались в зависимости от настроений в Реймсе.

В мою задачу не входит описание политических событий, в которые был вовлечен Герберт, и событий, связанных с попытками занять место Адальберона после его смерти в январе 986 года. Отмечу лишь, что и Герберт, и его патрон неизменно поддерживали государей саксонской династии на императорском троне – сначала Оттона II, а затем его сына Оттона III. Реймским политикам пришлось немало потрудиться, чтобы короны удержались на императорских головах, а головы – на плечах.

Совершал ли предательство по отношению к своей родине француз Герберт, поддерживая императоров-немцев? Ни в коей мере. Герберт, прежде всего, поддерживал самою идею восстановления Западной Римской империи, идею политического и государственного объединения значительной части Европы, поэтому национальность коронованной особы, которая могла бы эту идею осуществить, имела для него второстепенное значение. Если бы империя была восстановлена не немецким королем, а французским или итальянским, то и симпатии Герберта были бы профранцузскими или проитальянскими. Но тогда возникает следующий вопрос, на который, впрочем, нетрудно найти ответ: «Откуда же взялись у французского схоластика имперские пристрастия?»

Рис. 1–5. Оттон III. По правую руку от императора – Герберт (из средневековой рукописи).

С ранних лет посвятив себя учебе и науке, он был погружен в изучение античного мира, который своей литературой, наукой, государственным устройством необоримо влек его к себе и который в жестокий и невежественный век казался ему действительно идеальным миром. Его восстановление стало для Герберта заветной мечтой. В Оттонах он видел прямых преемником древнеримских императоров и требовал для них той же политически неделимой власти, какой пользовались их предшественники. Особые надежды Герберт возлагал на Оттона III, неуравновешенного и пылкого юноши, учителем которого он стал весной 997 года (императору тогда было семнадцать лет). С радостью убеждался Герберт в том, как много общего у бывшего и нынешнего венценосных учеников: тяга к знаниям, набожность, фанатическая убежденность в необходимости renovatio Imperia Romanum (возрождения Римской империи) во всем ее величии и могуществе (рис. 1–5).

«Оттон III стремился создать такую империю, в которой была бы возможна администрация Траяна, законодательство Юстиниана и деспотизм Константина, а в то же время было бы сохранено республиканское устройство, – пишет историк. – В его политические идеалы одинаково входили империя и республика, римский народ и рыцарство, земная жизнь и вечное блаженство». В своем Sacrum palatium (Священном дворце) на Авентинском холме он окружил себя гвардией в римско-византийском вкусе и разработал сложный дворцовый церемониал, который был изложен в особой книге, где было подробно описано императорское одеяние и объяснено значение десяти принадлежащих ему корон. По его приказу все смертные, не исключая императора, могли входить на Капитолийский холм только в белых одеждах, причем свита должна была приветствовать своего властелина на еврейском, греческом и латыни и трижды кланяться ему. Но страсть к пышным церемониям сочеталась в Оттоне с монашеским смирением: часто, облачаясь в рубища, он запирался в келье и подвергал себя посту и бичеванию.

И как бы не был занят Оттон государственными и военными делами – а воевал он много и довольно небезуспешно, – он всегда находил время для бесед с Гербертом, и тогда его дворец становился ареной жарких научных диспутов. По просьбе императора Герберт написал небольшой философский трактат «О рациональном и об использовании разума» на чисто схоластическую тему о том, что более общее – понятие разумного или понятие пользования разумом.

Желая восстановить справедливость по отношению к учителю, Оттон добился у папы назначения Герберта архиепископом Равенны – второй по важности пост в итальянской церковной иерархии. Это событие произошло 28 апреля 998 года. А когда в феврале следующего года неожиданно умер Григорий V, император заставил римских церковников избрать Герберта своим епископом и, следовательно, римским папой.

Сильвестр II

По совету Оттона Герберт отправился из Равенны в Рим через Песаро, Фано и Анкону – области традиционно подвластные папе. Императорские гонцы мчались впереди папского поезда, предупреждая о его прибытии. Оттон полагал, что будет полезно, если народ увидит будущего преемника св. Петра, так как для большинства простых людей римский папа был скорее символом, чем реальной фигурой. Толпы итальянцев встречали Герберта настороженно: для них он все еще был чужестранцем, французом. Но эта настороженность сменялась всеобщим ликованием, когда он обращался к толпе на ее родном языке.

… В церковь св. Агнессы у стен Рима Герберт и его спутники прибыли в последний день марта 999 года. Здесь их встретили горожане и клирики во главе с Иоанном, епископом Альбано и главой папских секретарей и нотариев. Истово молился Герберт в церкви, которую Флавий Валерий Аврелий Константин (272–337), известный как Константин Великий, соорудил прямо над гробницей святой девы. Он благодарил Спасителя, который даровал ему, бывшему пастушку, громадную духовную власть над людьми. Торжественный кортеж во главе с епископом Иоанном направился через Нументанские ворота в Рим. Герберта, восседавшего на богато изукрашенном кресле, несли на своих плечах знатные римляне и высшие клирики. Спустившись вниз по виа Нументана, мимо толстых стен бань Диолектиана, мимо церкви Санта Мария Маджоре, они очутились на большой площади перед собором св. Иоанна Латеранского. Далее в сопровождении эскорта гвардейцев императора они проследовали во дворец, где Оттон заключил в объятия будущего папу. В следующую субботу, 2 апреля, громадная толпа собралась на площади перед Латеранским собором. Из собора в окружении немецких солдат вышли Оттон, Герберт, епископ Иоанн и префект Рима. Благословив толпу и произнеся короткую молитву, Иоанн объявил, что римлянам предстоит избрать нового папу. Их благороднейший император Оттон, сын и внук императоров, убежден, что архиепископ Равенны – тот человек, в котором нуждается римская церковь. Затем к собравшимся на латыни и по-итальянски обратился Оттон. Он представил Герберта, всячески восхваляя его достоинства. «Хотите ли вы видеть этого человека, Герберта, своим епископом и папой?» – спросил Иоанн, и дружный хор голосов – Volumus, Volumus (Мы желаем этого) – прозвучал над площадью. Один из папских секретарей зачитал документ об избрании папы, который был встречен одобрительными возгласами: Fiat, Fiat (Да будет так!). Подписав документ вместе с императором, главным нотарием и пастырями титулярных церквей, епископ Иоанн торжественно объявил, что у престола св. Петра появился новый владелец – папа Сильвестр II. Если Григорий V был первым немцем-папой, то Герберт стал первым французом, возглавившим римско-католическую церковь. Имя нового папы как бы символизировало неразрывную связь церкви с государством, напоминая о союзе Сильвестра I (ум. 335) и Константина Великого, упрочившим как императорскую власть, так и авторитет верховного понтифика. Оттон решительно отверг «Константинов дар» – подложную грамоту, сфабрикованную в VIII веке папской канцелярией для обоснования притязаний папы на светскую власть над Римом и всей Италией. В дипломе, выданном им Герберту, говорилось: «Господина Сильвестра, нашего учителя, избираем и по воле Божьей ставим и определяем светлейшим папой. Вся власть в Риме и Римской области должна исходить от императора, а папа является его верным помощником».

Новый папа оправдал надежды императора. С присущей ему энергией он занялся укреплением и возвышением Западной Церкви, используя влияние которой, он надеялся привлечь новых союзников, а может быть, и новых подданных империи. На юге Италии папа пытается ослабить влияние Византии; в Центральной Европе организует первую архиепископскую епархию на территории Польши; горячо поддерживает венгерского князя Вайка, пожелавшего христианизировать свою страну и принявшего христианское имя Стефана I; убеждает норвежского конунга (короля) Олафа Тригвессона заменить рунический алфавит на латинский («принятый во всех христианских странах»), поддерживает отношения с киевским князем Владимиром в надежде заинтересовать восточных славян религиозными идеями Запада; решительно выступает против раскола немецкой церкви; борется за очищение морального облика священнослужителей, энергично выступая против практики симонии и конкубината[32], широко распространенной среди клириков.

Рис. 1–6. Сильвестр II (неизвестный художник)

Интересно, что мнение Сильвестра II (рис. 1–6) относительно пределов папской власти были созвучны идеям будущей религиозной Реформации. Свои взгляды он изложил в двух сочинениях – «Реймский собор» и «Письмо к Вильдероду», которые были изданы в 1567 и 1660 годах и явились драгоценной находкой для протестантов. По его убеждению, далеко не всякое папское постановление имеет силу, а только то, которое не противоречит Евангелию, Писаниям апостолов и отцов церкви, канонам первых четырех Вселенских соборов и предыдущим папским декреталиям. Сильвестр II жаловался в этих книгах на невежество и продажность предыдущих пап, ставя авторитет папских постановлений в зависимость от нравственных качеств сидельцев престола св. Петра.

Но, взойдя на высшую ступень в церковной иерархии, Герберт по-прежнему находил отдохновение от трудов в сочинениях классиков – торжественного Вергилия, назидательного Луция Аннея Сенеки (4 год до н. э.-65 год н. э.) легкомысленного Марка Валерия Марциала (ок. 40 года н. э. – ок.104 года н. э.). Но особенно любил он Цицерона. «Отправляясь в путешествие, – советовал он одному из своих учеников, – возьми с собой в качестве попутчика небольшую книгу Цицерона – либо «Республику», либо какую-либо другую, написанную отцом римского красноречия… Поистине, нет ничего в человеческих делах в большей степени достойного восхищения, чем мудрость знаменитых людей, которая содержится в многочисленных томах их книг. Поэтому продолжай начатое тобой и утоли свою жажду в водах Цицерона…».

Удивительные слова! Их мог произнести древний римлянин или человек Возрождения, но не монах-бенедиктинец, архиепископ Равенны, римский папа, наконец. Можно был бы ожидать, что в самой сердцевине Средних веков с высоты своего трона он посоветовал бы своему ученику налегать на труды Григория Великого, Аврелия Августина, либо на что-то иное из патристики. Посоветовал – если бы не был Гербертом, в письмах и книгах которого цитаты из классиков встречаются значительно чаще, чем обращения к библейским текстам и трудам отцов церкви (из почти двухсот пятидесяти дошедших до нас писем Герберта лишь в десяти приводятся отрывки из Священного писания).

Римлянам же ученость Герберта, его церковные и политические идеалы были, в конечном счете, непонятны и чужды. С суеверным ужасом и отвращением смотрели они на инструменты, которые он перевез в Рим, на его ученые занятия геометрией и астрономией. Они постепенно возненавидили его и боялись его как колдуна, связавшегося с нечистым и продавшим ему свою душу. Столь же враждебно относились римляне и к экзальтированному юноше на императорском престоле, бредившему фантастической идеей всемирной державы. Поэтому когда в 1001 году в Риме вспыхнуло восстание против немцев, Оттон III и Герберт сочли за благо покинуть город и укрыться в Равенне. Отсюда, собрав все наличные войска, двадцатиоднолетний император двинулся на завоевание Рима, но умер 24 января 1002 года при весьма загадочных обстоятельствах, завещав похоронить себя рядом с Карлом Великим в Ахене.

А 12 мая следующего года покинул сей мир и Герберт из Орийяка – пастушок, ставший папой; церковник, выполнивший завет апостола Павла: «Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего»; ученый, педагог и гуманист, протянувший руки из «темных веков» людям европейского Возрождения.

Глава 2

Раймунд Луллий, или Учитель просветленный

Человеческие умы более подвержены мнениям, чем науке, и поскольку каждая наука имеет свои особые принципы, отличающиеся от таковых в других науках, человеческий ум требует и ищет общее знание и общие принципы.

Раймунд Луллий (ок.1235–1315)

Гений или шарлатан?

Когда Гулливер посетил Главную Академию Лапуты, то в отделении, где заседали «прожектеры в области спекулятивных наук», его внимание привлекло странное сооружение, на раме которого было размещено множество деревянных кубиков. На всех сторонах каждого из них было прикреплено по бумажке с одним из слов лапутянского языка в различных наклонениях, временах, падежах. При повороте рычага кубики поворачивались, образуя случайное сочетание слов. Если при этом оказывалось, что три или четыре слова составляют часть фразы, их переписывали в специальный фолиант, а операцию повторяли снова. Связав затем отрывочные фразы, ученые Лапуты намеревался «дать миру полный компендий всех искусств и наук». С помощью этого изобретения «самый невежественный человек с помощью умеренных затрат и небольших физических усилий может писать книги по философии, поэзии, политике, праву, математике и богословию при полном отсутствии эрудиции и таланта».

Так гениальный насмешник Джонатан Свифт (1667–1745) высмеял бесплодные усилия оторванной от жизни учености. Но его сатира несла и конкретную направленность, ибо, изображая лапутянского профессора и описывая его изобретение, Свифт, несомненно, имел в виду арагонца Рамона Льюля, более известеного у нас как Раймунд Луллий по латинизированной форме его имени и фамилии (Raymundus Lullius). Он был религиозным подвижником, философом и писателем, автором «Великого Искусства» («Ars Magna») – весьма своеобразного метода «отыскания истин, религиозных и научных» с помощью комбинаций некоторых исходных понятий.

Из XVIII века, когда был создан «Гулливер», вернемся на столетие назад и предоставим слово великому Обновителю Наук, философу нового, экспериментального знания Фрэнсису Бэкону (1561–1626): «Не следует обходить молчанием то, что некоторые, скорее чванливые, чем ученые, люди немало усилий потратили на создание некоего метода, который в действительности не имеет никакого права называться законным; это, по существу, метод обмана, который, тем не менее, оказывается весьма привлекательным для некоторых суетных людей. Этот метод как бы разбрызгивает капельки какой-нибудь науки так, что любой, нахватавшийся верхних знаний, может производить впечатление на других некоей видимостью эрудиции. Таково «Искусство» Луллия».

«Отстегнем» еще одно столетие: «… Познай все законы астрономии, – поучает Гаргантюа Пантагрюэля, – но астрологические гадания и «Искусство» Луллия пусть тебя не занимают, ибо все это вздор и обман».

Итак, Луллий и его «Ars Magna» высмеяны, развенчаны, заклеймены?

Не будем спешить с выводами, ибо наряду с критиками «Искусства» у него было немало поклонников, и среди них – такие яркие личности, как, например, знаменитый алхимик Арнольдо из Виллановы (ум. 1314) и не менее знаменитый адепт магических наук Генрих Корнелий Агриппа Неттесгеймский (1486–1535), замечательные гуманисты Лоренцо Валла (1407–1457) и Хуан Луис Вивес (1492–1540), великие философы Николай Кузанский (1401–1464), Джованни Пико делла Мирандола (1463–1494), Марсилио Фичино (1433–1499) и Джордано Бруно (1548–1600), выдающийся полимат Афанасий Кирхер (1602–1680).

Но, пожалуй, самым замечательным из сторонников Луллия был Готфрид Вильгельм Лейбниц (1646–1716), универсальный гений, в письмах и трактатах которого многократно и с большим уважением упоминается имя каталонского подвижника. Лейбницу не было и двадцати лет, когда он написал небольшой трактат «О сочетательном искусстве», перекидывающий мостик между идеями Луллия и Универсальной Характеристикой – грандиозным проектом всеобщего логического исчисления. Лейбниц намеревался свести весь понятийный аппарат науки к конечному числу элементарных понятий, каждому из них присвоить знак специального искусственного языка-кода и заменить обычные рассуждения операциями над знаками. «Если при этом возникнут разногласия, – писал Лейбниц, – необходимости в диспуте между двумя философами будет не больше, чем между двумя счетоводами. Для разрешения противоречий достаточно будет взять мелки и, сев за грифельные доски в присутствии, если угодно, свидетеля, сказать друг другу: «Давайте вычислять».

Уже эти противоречивые отзывы вызывают желание разобраться в сущности «Искусства» и, попытавшись отделить зерна от плевел, найти ему место в истории идей европейской культуры. Но автор «Ars Magna» интересен и per se. Его долгая жизнь могла бы послужить сюжетом увлекательного романа, в котором опасные путешествия сменялись годами затворничества, а любовь (отнюдь не платоническая) к Прекрасной (ным) Даме (мам) – аскезой и смирением. Герой этого романа сочинял бы эротические стихи и богословские трактаты, жил в королевских покоях и в зловонных тюремных камерах, беседовал с римскими папами и арабскими муллами, участвовал в университетских диспутах и обращал в христианскую веру приверженцев Магомета, занимался астрологией, медициной, философией и совершал поступки, достойные своего великого соплеменника Дон Кихота. К сожалению, фактические сведения о Луллии – то, что можно было бы назвать документальной основой романа, – довольно скудны. Правда перемешана с вымыслами, и спустя почти восемь столетий с большим трудом и лишь приблизительно удается реконструировать его земной путь, ибо «слабая память поколений сберегает лишь легенды» (Станислав Ежи Лец).

Житие Раймунда

«Есть острова, далекие, как сон, и нежные, как тихий голос альта, – Майорка, Минор, Родос и Мальта…» (Георгий Шенгели).

Майорка (Мальорка) – самый большой из пяти Балеарских островов, расположенных у берегов Испании, жемчужина Средиземноморья. Монотонная череда невысоких, поросших кустарником холмов, над которыми неожиданно резко поднимается ввысь седлообразная гора Ранда; одинокие пальмы на фоне розового неба; зеленый рай кипариса, мирта, оливы, померанца, апельсина, граната, алоэ; дикие скалы на берегу сапфирного, теплого моря; горный хребет Вальдемоза, на котором высится основанный в начале XIV века картезианский монастырь. Сюда в ноябре 1838 года Жорж Занд привезла своего возлюбленного – Фредерика Шопена. В монашеской келье за метровыми монастырскими стенами великий поэт фортепиано, больной туберкулезом и астмой, тосковал по милым его сердцу польским фольваркам, страдая от сырости, сквозняков и удушающего жара brazero (испанской жаровни); здесь, прислушиваясь к монотонному шуму дождевых струй, полный тяжелых предчувствий, сочинял он свою знаменитую прелюдию «Капли дождя»…

Главный город острова Пальма-де-Майорка расположен на берегу небольшой уютной бухты. Этот скромный морской закоулочек давал в незапамятные времена приют кораблям финикийцев и карфагенян, греков и римлян, вандалов и франков. В 745 году здесь высадились мавры, утвердившие на острове свою высокую цивилизацию с её человечностью, любовью к наукам и искусствам, замечательной агрикультурой, болезненной страстью к чистоте и опрятности. Они завезли на Майорку невиданные здесь ранее деревья и растения (пальмы, оливки, апельсины, лимоны, миндаль, баклажаны, шафран), обнесли город массивной стеной, построили Палау-дель Альмудейну – резиденцию своих правителей. Около четырех веков мавры владели островом, и несмотря на то, что их флот постоянно нарушал спокойствие христианских владык сопредельных государств, на Майорке они проявляли удивительную веротерпимость, разрешая католикам открыто отправлять свои религиозные обряды. Впрочем, и христиане, вытеснившие впоследствии гуманных захватчиков, столь же лояльно относились к единоверцам Магомета и к довольно многочисленной иудейской общине острова, ибо в ХIII веке, когда началась Реконкиста Майорки, ужасающий механизм инквизиции действовал еще не в полную силу. Изгнанию мавров с острова предшествовал разгром их флота объединенными силами каталонской, флорентийской и пизанской флотилий. А в сентябре 1229 года арагонский король Хайме (или Жуаме) I Завоеватель, воин, политик и поэт, во главе большой армии высадился у Пальмы-де-Майорки и, воспользовавшись разладом среди местных правителей, без особого труда покорил мавров. Еще через пять лет ему удалось вернуть христианскому миру и другие Балеарские острова. Уцелевшие мусульмане ушли в труднодоступные области Майорки и спустя несколько веков полностью смешались с арагонцами, высадившимися на остров вместе с Хайме I.

Мавры ушли или исчезли, но их влияние еще долго ощущалось на острове. Оно – в плоских крышах домов, на которых собирались женщины после трудового дня, в azulejo (мозаике), украшающей эти дома, в горшках с цветами, висящих на стенках домов, в окрашенных в зеленый цвет ставнями окон (чтобы отгонять злых духов), в многочисленных фонтанах; оно – в удлиненных смуглых лицах, в темных, опушенных длинными черными ресницами глазах, в гордом, непреклонном характере островитян, в их набожности, любви к поэзии и музыке…