Маленькие мужчины

Мальчики

Пока Нат отсыпается, немного расскажу читателям про мальчиков, в компании которых он окажется, когда проснется.

Начну со старых знакомцев. Франц был высоким пареньком шестнадцати лет, крупным, светловолосым и, конечно, чрезвычайно хозяйственным, дружелюбным и музыкальным, как истинный немец. Дядя Фриц готовил его к поступлению в колледж, тетя Джо – к счастливой семейной жизни, прививая хорошие манеры, любовь к детям, уважение к женщинам (и молодым, и старым), а также навыки ведения хозяйства. Надежный, добрый и терпеливый Франц был ее правой рукой и, в свою очередь, любил веселую тетушку, как мать, коей она и старалась для него быть.

Эмиль разительно отличался от Франца – вспыльчивый, неугомонный и предприимчивый, он твердо вознамерился стать мореплавателем, ибо в его жилах текла кровь неукротимых викингов. Дядя Эмиля пообещал отправить племянника в море, когда тому исполнится шестнадцать. В ожидании мальчик изучал навигацию и штудировал книги о знаменитых адмиралах и героях, а свободное от занятий время, будто лягушонок, проводил в реках, прудах и ручейках. Его комната, заваленная оружием, кораблями и разными мореходными атрибутами, походила на каюту морского волка. Капитан Кидд[1] был его кумиром, его любимым развлечением было наряжаться в этого джентльмена-пирата и горланить кровожадные пиратские песни. Он танцевал исключительно матросский танец, ходил вразвалку и говорил о море при любом удобном случае. Мальчишки называли Эмиля Коммодором и гордились его бумажной флотилией, белеющей на пруду. Корабли регулярно терпели бедствие, отчего любой другой главнокомандующий пал бы духом, но только не одержимый морем Эмиль.

Деми, развитый и физически, и духовно, являл пример того, на что способно гармоничное воспитание, основанное на любви и заботе. Утонченный по натуре и впитавший семейные ценности, он был прост и мил в общении. Мать взращивала чистое и любящее сердце, отец следил за физическим развитием, поддерживая тело сына стройным и сильным с помощью здоровой пищи, движения и сна, а дедушка Марч занимался юным умом с мудростью, достойной Пифагора, не нагружая ученика скучными уроками и зубрежкой, а ненавязчиво помогая развиваться, как расцветают розы от росы и солнечного света. Деми не был лишен маленьких слабостей, однако рано научился владеть собой и избежал незавидной участи иных смертных, которые отдаются на милость страстям и не умеют противостоять искушениям, чем обрекают себя на страдания. Деми был тихим и необычным мальчиком, серьезным, но веселым. Обладая исключительным умом и красотой, он совершенно этого не осознавал, однако быстро подмечал и ценил красоту и ум в других. Он обожал книги, его голова была полна причудливых фантазий, был наделен хорошим воображением и стремлением к духовности, и родители стремились уравновесить эти черты практическими знаниями и правильной компанией, чтобы их сын, как это порою бывает, не превратился в развитого не по годам бледного гения, который, порадовав семью академическими успехами, увянет вне домашних стен, подобно тепличному цветку, слишком нежному для реального мира.

Поэтому Деми пересадили в Пламфилд, и он так хорошо прижился в местной почве, что Мэг, Джон и дедушка не пожалели о своем решении. Общение с другими мальчиками сделало его более приземленным и укрепило дух, смахнув замысловатые паутины воображения, оплетающие детский ум. Приехав на каникулы домой, Деми уже вовсю хлопал дверьми, к ужасу мамы то и дело восклицал «черт побери», а также потребовал высокие сапоги, чтобы «топали, как папины». Джон остался доволен сыном, посмеялся над темпераментными возгласами, купил сапоги и с удовлетворением произнес: «Пусть себе топает, это правильно! Я хочу, чтобы мой мальчик рос мужественным, и, если он побудет грубоватым какое-то время, – ничего страшного. Это мы потихоньку исправим, а знания он хватает на лету. Дайте ему время!»

Дейзи расцветала, оставаясь столь же солнечным и очаровательным созданием, она все больше походила на свою ласковую мать и любила домашние дела. Ее кукольные дочки были безупречно воспитаны, она не расставалась с корзинкой для рукоделия, Деми частенько вытаскивал носовой платок, искусно вышитый сестрой, чтобы похвастаться, а у малышки Джози появилось новое вязаное платьице. Дейзи увлеченно переставляла посуду в серванте, наполняла солонки, ровно раскладывала приборы на столе и ежедневно обходила гостиную с метелкой, сметая пыль со стульев и столов. Деми, хоть и поддразнивал сестру, был рад, когда она приводила в порядок его вещи, что-то мастерила для него своими ловкими пальчиками, а также помогала с уроками – в вопросах учебы они держались вместе и даже не думали соперничать.

Любовь между близнецами не ослабевала, и Деми проявлял ее, несмотря на насмешки товарищей. Он отважно кидался на защиту Дейзи и недоумевал, почему некоторые ребята стесняются водиться с сестрами. Дейзи обожала брата, считая его лучшим мальчиком на свете, и каждое утро в ночном халатике спешила к его двери с заботливым приветствием: «Вставай! Скоро завтрак! Я принесла свежий воротник!»

Роб был активным малым, казалось, он открыл секрет вечного двигателя, поскольку не сидел на месте ни секунды. К счастью для всех, он был довольно послушным и не слишком отчаянным ребенком и целыми днями бегал от отца к матери, подобно ласковому маятнику, издающему бодрое тиканье: дело в том, что Роб был еще и болтунишкой.

Тедди, еще слишком маленький, чтобы играть важную роль в жизни школы, имел, однако, свою нишу, которую уверенно занимал. Он был всеобщим любимцем, охотно позволяя себя обнимать и зацеловывать всем желающим. Миссис Джо повсюду брала сынишку с собой, поэтому ни одно дело не обходилось без его участия, и домочадцы считали такой порядок вещей единственно правильным, потому что в Пламфилде умели по достоинству ценить малышей.

Дику Брауну и Адольфусу, или Долли Петтингилу, недавно исполнилось восемь лет. Долли сильно заикался, однако постепенно справлялся с недугом. Ребятам строго запретили над ним смеяться, и мистер Баэр считал, что, если говорить медленно, заикание пройдет. Долли был славным мальчишкой, ничем особо не отличался и не блистал талантами, однако ему чудесно жилось в Пламфилде, он старался по мере сил и радовался жизни.

Маленький горбун Дик Браун сносил недуг столь жизнерадостно, что Демми со свойственной ему откровенностью однажды спросил:

– Горбуны всегда такие добродушные? Если да, то я тоже хочу горб!

Дик всегда был весел и пытался не отставать от товарищей, поскольку в его хилом теле обитал сильный дух. В первое время после приезда в Пламфилд он очень стеснялся своего изъяна, однако вскоре и вовсе о нем позабыл, поскольку никто и не думал издеваться над ним с тех самых пор, как мистер Баэр наказал одного мальчика за насмешки.

Дик тогда сказал своему обидчику сквозь рыдания:

– Пусть спина у меня скрючена, зато душа без кривизны, а Богу она важнее!

Баэры, вдохновившись этой мыслью, быстро убедили мальчика, что его любят за прекрасную душу, невзирая на физический недостаток – хотя всегда готовы помочь с ним справиться.

Однажды во время игры в зоопарк кто-то спросил:

– Дик, а ты кем будешь?

– О, разумеется верблюдом – неужели не видно? – рассмеялся в ответ Дик.

– Точно, ты мой любимый верблюд, но не тот, что носит грузы, а тот, что идет во главе процессии вместе со слоном! – заявил Деми, который организовывал шествие.

– Надеюсь, что большой мир будет так же добр к бедняжке, как наши мальчики! – сказала миссис Джо, довольная плодами своего воспитания, когда Дик степенно прошел мимо, похожий на довольного жизнью, но слабенького верблюжонка подле тучного Пышки, который с необычайной достоверностью изображал слона.

Джек Форд был хитрым, весьма пронырливым мальчишкой, в Пламфилд его послали из-за доступной цены за обучение. Многие сочли бы Джека смышленым, однако мистер Баэр, не разделяя характерного для многих янки уважения к предприимчивости, не одобрял недетскую проницательность и любовь к деньгам, считая их недостатками наравне с заиканием Долли и горбом Дика.

Нед Баркер, как тысяча других четырнадцатилетних мальчиков, был ходячим ураганом. Дома его называли «бедствием», и он оправдывал прозвище, сшибая стулья, врезаясь в столы и роняя все, до чего дотягивался. Нед любил прихвастнуть, однако крайне редко подтверждал слова делом, не отличался храбростью и имел склонность к сплетням, обижал младших и заискивал перед старшими. Нед не был злым по натуре, однако принадлежал к людям, которых легко подбить на недобрые поступки.

Джорджа Коула сильно избаловала мать. Добрая женщина до тошноты пичкала сынка сладостями, а после утверждала, что он слаб здоровьем и не может учиться. Двенадцатилетний Джордж был бледным, толстым, вялым, трусоватым и ленивым. Подруга убедила его мать отправить ребенка в Пламфилд, где тот заметно взбодрился. В школе сладости давали редко, физические упражнения считались обязательными, а учиться было настолько приятно, что Пышка незаметно втянулся и, к изумлению обеспокоенной родительницы, очень окреп, что она списала на свежий воздух поместья.

Билли Уорд был из тех, кого шотландцы ласково называют «дурачком» – ему уже исполнилось тринадцать, но вел он себя как шестилетний. В детстве Билли отличался незаурядным умом, и отец слишком торопил его развитие, нагружая сына сложными науками, заставляя просиживать над книгами по шесть часов в день, полагая, что можно напичкать ребенка знаниями, как гуся едой. Считая, что исполняет родительский долг, он чуть не угробил малыша, поскольку у того поднялась температура, избавив беднягу от занятий, а затем перенапряженный мозг дал сбой, и знания стерлись, будто мел с доски.

Это послужило горьким уроком для тщеславного отца; не в силах видеть некогда многообещающего сына в столь жалком виде, он отослал ребенка в Пламфилд, особо не надеясь на излечение, но уверенный, что там его не обидят. Жалко было смотреть, как послушный и совершенно безобидный Билли пытается учиться, будто вслепую нащупывая путь к утраченным знаниям, которые так дорого ему стоили.

День за днем корпел он над алфавитом, с гордостью называл «А» и «Б», думая, что знает эти буквы, однако назавтра они улетучивались из памяти, и приходилось начинать сначала. Мистер Баэр с неиссякаемым терпением продолжал обучение, несмотря на кажущуюся безнадежность, ставя главной целью не освоить материал, а немного рассеять мрак, окутывающий сознание, чтобы вернуть мальчику самостоятельность.

Миссис Баэр укрепляла здоровье воспитанника всеми известными ей способами, мальчики жалели его и никогда не обижали. Билли не любил подвижных игр, он мог часами наблюдать за голубями или копать ямки для Тедди, или же ходил по пятам за Сайласом и смотрел, как тот работает. Билли, хоть и забывал буквы, хорошо помнил лица людей, которые проявляли к нему доброту.

Томми Бэнгс считался главным школьным хулиганом – он слыл проказником, каких свет не видывал, – озорным, как мартышка, и крайне рассеянным (в одно ухо влетит, в другое вылетит). Однако сердиться на добродушного Тома не представлялось возможным, особенно когда он торжественно клялся исправиться и предлагал понести самые изощренные наказания за проступки. Мистер и миссис Баэр были готовы ко всему, ожидая, что Томми или свернет себе шею, или взорвет дом вместе со всеми обитателями; Нянюшка завела отдельный ящик с бинтами, пластырем и целебными мазями, потому что его часто приводили полуживым. Том же, едва оправившись, с удвоенной энергией принимался проказничать.

В первый же день пребывания в школе он срезал кончик пальца косой, в первую неделю свалился с крыши сарая. Однажды разозлил курицу, рассматривая ее цыплят, и еле спасся бегством от ее клюва; Азия надрала ему уши, потому что застала его, когда он с наслаждением снимал сливки с молока половинкой украденного пирога. Однако же, несломленный провалами и поражениями, неукротимый юноша продолжал выдумывать различные проделки к беспокойству всех домочадцев. Если он забывал выучить урок, то изобретал смешные отговорки, и, будучи способным, схватывал на лету и отвечал сходу, не зная материала, таким образом неплохо справлялся на уроках. Но в свободное от уроков время… О, святые угодники! Как только Томми ни бедокурил!

Как-то утром в понедельник, когда дел невпроворот, он примотал толстушку Азию бельевыми веревками к столбу, где она целых полчаса дымилась от ярости, осыпая Тома ругательствами. Хорошенькой горничной Мэри-Энн во время ужина с гостями бросил за шиворот раскаленную монетку, отчего бедняжка опрокинула супницу и выбежала прочь, заставив домочадцев забеспокоиться – уж не лишилась ли она рассудка. Закрепив на дереве ведро с водой, привязал к ручке ленту, и, когда Дейзи, привлеченная яркой полоской ткани, дернула – она получила холодный душ, который испортил девочке и чистенькое платье, и настроение. Когда в гости приехала бабушка Томми, он подложил в сахарницу белых камушков, и бедная старушка недоумевала – отчего сахар не растворяется, однако из вежливости ничего не сказала. Однажды во время службы Том раздал мальчикам нюхательный табак, и все пятеро так расчихались, что им даже пришлось уйти. В зимнее время он протаптывал тропинки и тайком поливал их водой, чтобы все поскальзывались. Доводил бедного Сайласа, вывешивая повсюду его сапожищи, – у Сайласа был огромный размер ноги, и он этого стеснялся. Простодушного Долли он уговорил привязать к расшатавшемуся зубу веревку, чтобы Томми дернул за нее, пока тот спит, – мол, не бойся, ты ничего не почувствуешь. Однако с первого раза зуб не вырвался, и несчастный Долли проснулся в страхе, с того дня потеряв всякое доверие к Томми.

Недавно накормил кур хлебом, пропитанным ромом, отчего те опьянели и опозорились на весь птичий двор. Почтенные наседки спотыкались, клевали друг друга и кудахтали самым недостойным образом на потеху всем домашним, наконец Дейзи пожалела птиц и заперла их в курятнике, пока не проспятся и не протрезвеют.

Таковы были мальчики, и жили они дружно (насколько могут жить дружно двенадцать мальчишек), учились и играли, работали и ссорились, искореняли недостатки и взращивали достоинства. Дети в других школах, возможно, получали больше книжных знаний, но меньше житейской мудрости, необходимой для формирования достойного мужчины. Профессор Баэр считал, что латинский, греческий и математика, бесспорно, полезны, однако самопознание, умение справляться со своими проблемами и самоконтроль – важнее, и именно этому он старательно учил воспитанников. Люди порой качали головой, слыша о его идеях, но даже недоброжелателям приходилось признавать явные успехи в воспитании – как умственном, так и духовном. Тем не менее, как уже сообщила Нату миссис Джо, школа у них действительно была «скорее странная».

Глава третья

Воскресенье

На следующее утро, едва заслышав звон колокольчика, Нат выпрыгнул из постели и с большим удовольствием оделся в комплект, оставленный для него на стуле. Одежда не была новой, должно быть, раньше она принадлежала какому-то состоятельному мальчику – миссис Баэр никогда не выбрасывала ненужные прежнему хозяину перышки, оставляя их для новых птенчиков, нашедших пристанище в ее гнезде. Не успел Нат облачиться, как явился Томми в чистом воротничке, чтобы сопроводить Ната на завтрак.

Солнце заглядывало в окна и освещало накрытый стол и обладателей здорового аппетита, собравшихся вокруг. Нат заметил, что мальчики ведут себя гораздо спокойней, чем накануне, – все молча встали позади своих стульев, а маленький Роб находился подле отца во главе стола, он сложил руки и, почтительно склонив кудрявую голову, повторил короткую молитву с присущей немцам набожностью, которую привил ему мистер Баэр. Затем все расселись и с удовольствием принялись за воскресный завтрак, состоящий из кофе, жареного мяса и печеной картошки (вместо молока и хлеба, которыми они обычно удовлетворяли по утрам юный аппетит). Мальчики оживленно болтали под веселое лязганье ножей и вилок: обсуждали воскресные дела и предстоящую прогулку, строили планы на следующую неделю. Из разговора Нату показалось, что день намечается весьма приятный – он любил тишину, и атмосфера того утра была наполнена покоем и радостью, что очень нравилось мальчику, поскольку, несмотря на тяжелую жизнь, он обладал хрупкой натурой, свойственной ценителям музыки.

– Что ж, ребятки, покончите с утренними делами, чтобы, когда приедет омнибус, вы уже были готовы отправиться на службу! – сказал мистер Баэр и, подавая пример, поспешил в классную комнату готовить учебные задания на завтра.

Все разбежались – у каждого в доме были ежедневные обязанности, которые выполнялись неукоснительно. Кто-то ходил за водой и дровами, кто-то подметал лестницы, кто-то выполнял поручения миссис Баэр. Кто-то кормил кур, кто-то ухаживал за скотом или помогал Францу в амбаре. Близнецы любили работать вместе: Дейзи мыла чашки, а Деми их вытирал, поскольку родители приучили его помогать по хозяйству на кухне. Даже малышу Тедди нашлось задание – он топотал туда-сюда, собирая салфетки и задвигая стулья. С полчаса мальчики носились по дому и жужжали, как трудолюбивые пчелки, а потом папа Баэр, Франц и восемь старших мальчиков, усевшись в подъехавший омнибус, отправились в городскую церковь, расположенную в трех милях от школы.

Ната мучал кашель, поэтому он предпочел остаться дома с четырьмя младшими мальчиками и прекрасно провел утро в комнате миссис Баэр, она читала им рассказы и разучивала вместе с ними псалмы, а затем, сидя в тишине, он вклеивал картинки в старую амбарную книгу.

– Это мой воскресный шкафчик, – сказала миссис Джо, указывая на полку, где лежали краски, книги с картинками, кубики, дневники и писчие принадлежности. – Я хочу, чтобы мои дети полюбили спокойные воскресные дни, когда можно отдохнуть от учебы и привычных игр, насладиться тихими занятиями и научиться чему-то более важному, чего не проходят в школе. Понимаешь, о чем я? – спросила она, встретив внимательный взгляд Ната.

– Научиться быть хорошим? – переспросил тот после минутного колебания.

– Да. Быть хорошим и находить в этом радость. Нелегкая задача – мне ли не знать! – однако мы все помогаем друг другу идти к цели. Я, например, вот таким способом помогаю моим мальчикам. – Она достала наполовину исписанный толстый альбом и открыла на пустой странице, где наверху было написано одно лишь слово.

– Это же мое имя! – воскликнул Нат с удивлением и интересом.

– Да, у каждого мальчика – своя страничка. Я делаю заметки в течение недели, а в воскресенье мы смотрим на результат. Если он плох, я грущу и сожалею, если хорош – радуюсь и горжусь, но в любом случае мальчики знают, что я хочу помочь, и стараются изо всех сил из любви ко мне и папе Баэру.

– Так и есть! – сказал Нат, краем глаза увидев имя Томми на соседней странице и гадая, что под ним написано.

Миссис Баэр, проследив взгляд, перевернула лист со словами:

– Нет, я показываю заметки только тому, кому они адресованы. Я называю ее «Книгой Совести», никто, кроме нас с тобой, не узнает, что написано под твоим именем. От тебя зависит, будешь ли ты гордиться или испытывать стыд в следующее воскресенье. Лично я уверена, что ты меня порадуешь, а я помогу тебе освоиться на новом месте: пока от тебя требуется лишь соблюдать несколько простых правил, знакомиться с мальчиками и понемногу учиться.

– Я постараюсь, мэм! – Бледное личико Ната даже раскраснелось – так он захотел, чтобы миссис Баэр «радовалась и гордилась», а не «грустила и сожалела». – Вам, наверное, трудно писать про стольких мальчиков одновременно! – добавил он, когда она закрыла альбом, ободряюще похлопав его по плечу.

– Вовсе нет! Я не знаю, что люблю больше: писать или мальчиков, – призналась миссис Джо; увидев удивление на лице Ната, женщина рассмеялась и добавила: – Да, знаю, многие считают, что от мальчишек одни хлопоты, но эти люди просто не понимают их. А я понимаю. С любым я могу поладить, главное – найти подход. Да что греха таить, я просто жить не могу без оравы шумных непослушных маленьких сорванцов, правда, Тедди? – Миссис Баэр сжала в объятиях юного проказника и как раз вовремя – тот едва не стянул со стола большую чернильницу.

Нат ничего подобного раньше не слышал и подумал про себя, что миссис Баэр или самая прекрасная женщина в мире… или она немного не в себе. Впрочем, он склонялся к первому варианту: пусть хозяйка Пламфилда говорила странные вещи, зато она умудрялась незаметно подложить добавку прежде, чем он об этом попросит, смеялась над его шутками, иногда ласково щипала за ухо и хлопала по плечу – все это Нат нашел чрезвычайно приятным.

– Не хочешь пойти в классную комнату и разучить псалмы, которые мы будем петь вечером? – предложила миссис Джо, вновь угадав его желание.

На пару часов Нат остался наедине с любимым инструментом, разложил ноты на залитом солнцем подоконнике; за окном цвела весна, в доме царил воскресный покой, мальчик разучивал старые милые мелодии и был по-настоящему счастлив, позабыв о пережитых невзгодах.

Когда мальчики вернулись из церкви и с обедом было покончено, все разбрелись читать письма из дома, писать ответы, учить воскресные уроки или тихонько болтать. В три часа семейство в полном составе собралось на прогулку, ведь активным юным созданиям необходимо движение; а наблюдая прекрасные чудеса Природы, они учились любить и видеть во всем промысел Господень. Заботливый мистер Баэр всегда сопровождал ребят, отыскивая для них «в деревьях – речь, в ручье текучем – книгу, и проповедь – в камнях»[2].

Миссис Баэр с Дейзи и двумя сыновьями поехала в город навестить бабушку – вечно занятая хозяйка Пламфилда обожала эти поездки и радовалась редкой возможности передохнуть от домашних дел. Нат, еще недостаточно окрепший для долгой прогулки, попросил разрешения остаться дома с Томми, который великодушно предложил показать ему поместье.

– Дом ты уже видел, пойдем смотреть сад, амбар и зверинец! – заявил Томми, едва они остались вдвоем (не считая Азии, которой поручено было на всякий случай присмотреть за Томми, ибо этот достойнейший потомок голландских поселенцев вечно вляпывался в неимоверные истории, несмотря на благость намерений).

– Что за зверинец? – спросил Нат, пока они шли по дорожке, огибающей дом.

– У каждого из нас есть питомец, мы держим их в амбаре, это и называется «зверинец». Ну вот, пришли! Разве не красавица? – Томми с гордостью продемонстрировал свою морскую свинку (Нат и подумать не мог, что представительницы данного вида бывают настолько страшненькими).

– Я знаю мальчика, у которого целая дюжина свинок, он даже хотел подарить мне одну, но мне негде было ее держать, и я отказался. Белая с черными пятнышками, шустрая такая… Давай я возьму ее для тебя? – спросил Нат – ему хотелось отплатить Томми за заботу.

– Очень хочу! Я тогда подарю тебе эту, и мы можем поселить их вместе, если они не будут драться! – обрадовался Томми и продолжил экскурсию: – Белые мыши – Роба, Франц ему подарил. Кролики – Неда, а петушки на улице – Пышки. Эта коробка для черепах Деми, но он их пока не завел. В прошлом году у него было шестьдесят две штуки, некоторые такие огромные! Деми их отпустил на волю, накарябав на панцире год и свое имя. Надеется, что когда-нибудь их встретит. Он читал, как нашлась черепаха с датой на панцире, ей было несколько сотен лет! Деми смешной!

– А там что? – спросил Нат, останавливаясь у большого ящика, до середины заполненного землей.

– О, это магазин червей Джека Форда. Он выкапывает целую уйму и держит в ящике, и, когда мы идем удить рыбу, покупаем наживку у него. Так, конечно, удобней, только вот он задрал цену… Представляешь, в прошлый раз взял два цента за дюжину, а черви-то мелкие! Джек иногда ужасно вредный! Следующий раз сам накопаю, если он не снизит, я его предупредил! У меня, к примеру, две курицы – вон те серые с хохолками (превосходные, между прочим, курицы!), и я продаю миссис Баэр яйца, и никогда – никогда! – не беру больше двадцати пяти центов за дюжину! Мне было бы стыдно! – воскликнул Томми, презрительно взглянув на магазин червей.

– А собаки чьи? – Нат с интересом вникал, заинтересовавшись коммерческими сделками, решив для себя, что Т. Бэнгс – человек, чье покровительство может считаться и привилегией, и удовольствием.

– Большая собака – Эмиля. Зовут Христофор Колумб. Миссис Баэр так назвала, потому что это ее любимая присказка, а если обращаться к собаке, можно сколько угодно его говорить, – продолжал Томми тоном экскурсовода. – Белый щенок – Роба, рыжий – Тедди. Какой-то человек собирался утопить щенков в пруду – папа Баэр их спас. Лично я не в восторге, но для щенков они вполне сносные. Их зовут Кастор и Полидевк[3].

– Если бы мне предложили кого-то из этих животных, то я бы выбрал ослика Тоби – на нем так здорово кататься, он маленький и хорошенький! – сказал Нат, вспоминая о долгих и трудных переходах, которые совершали по улицам его уставшие ноги.