12 правил жизни. Противоядие от хаоса

Отчасти так получилось потому, что я провел очень много времени в исследованиях для моей первой книги. Я изучал историю, мифологию, неврологию, психоанализ, детскую психологию, поэзию и большие разделы Библии. Я прочитал и, возможно, даже понял многое из «Потерянного рая» Мильтона, «Фауста» Гёте и «Ада» Данте. Я объединил все это, во вред или во благо, чтобы затронуть сложную проблему – в чем причина или причины ядерного противостояния холодной войны. Я не мог понять, как могут системы убеждений быть для людей настолько важными, что они готовы рискнуть целым миром, лишь бы защитить их. Я осознал, что разделяемые системы убеждений делают людей понятными друг другу, и что системы – это не только убеждения.

Люди, живущие по одним законам, оказываются предсказуемыми друг для друга. Они действуют в соответствии с ожиданиями и желаниями других. Они могут взаимодействовать. Они даже могут мирно конкурировать, поскольку все знают, чего от кого ожидать. Разделяемая система убеждений, отчасти на уровне психологии, отчасти на уровне действия, упрощает каждого – и в его собственных глазах, и в глазах других людей. Разделяемые убеждения упрощают и мир тоже, ведь люди, которые знают, чего друг от друга ожидать, могут взаимодействовать, чтобы приручить мир. Пожалуй, нет ничего более важного, чем поддерживать это упрощение. Если оно под угрозой, то великий корабль государства начинает раскачиваться.

Люди необязательно будут сражаться за то, во что верят. Но они будут сражаться за то, чтобы поддерживать соответствие между тем, во что они верят, чего ожидают и чего хотят. Они будут сражаться за то, чтобы поддерживать соответствие между тем, чего они ожидают, и тем, как действуют все. Определенно поддержание этого соответствия позволяет всем вместе жить мирно, предсказуемо и плодотворно. Оно снижает неопределенность и сдерживает хаотичную смесь невыносимых эмоций, которые неопределенность неизбежно создает.

Представьте, что кого-то предал любимый, вызывавший доверие человек. Священный социальный контракт между двумя людьми грубо нарушен. Поступки говорят громче слов, и акт обмана разрушает хрупкий, заботливо выстроенный мир интимных отношений. После проявленной неверности людей обуревают ужасные эмоции: отвращение, презрение (к себе и к изменнику), вина, беспокойство, ярость и страх. Конфликт неизбежен, и результаты могут быть убийственными. Разделяемые системы убеждений – системы согласованного поведения и ожидания – регулируют и контролируют эти могущественные силы. Неудивительно, что люди готовы сражаться, чтобы защитить то, что спасает их от одержимости эмоциями хаоса и ужаса, а потом не дает скатиться до раздоров и склок.

Но это еще не все. Разделяемая культурная система стабилизирует взаимодействие, она является системой, иерархией ценностей, которая одни вещи наделяет приоритетом и значением, а другие нет. Без такой системы ценностей люди взаимодействовать попросту не могут. Не могут они и воспринимать, поскольку и действие, и восприятие требуют цели, а цель – это обязательно что-то ценное. Мы часто испытываем позитивные эмоции в отношении целей. Технически мы не бываем счастливы, если не видим свой прогресс, а сама идея прогресса подразумевает ценность. Еще хуже тот факт, что значение жизни без позитивной ценности даже не нейтрально. Поскольку мы уязвимы и смертны, боль и тревога – неотъемлемая часть человеческого существования. Нам нужно что-то противопоставить страданию, которое свойственно Бытию[3]. Мы должны иметь смысл, неотъемлемый от глубокой системы ценностей, иначе ужас существования быстро выйдет на первый план.

Между тем, нас манит нигилизм со своими безнадежностью и отчаянием.

Итак: нет ценности – нет смысла. Между системами ценностей, как бы то ни было, может возникнуть конфликт. Поэтому мы постоянно пребываем между Сциллой и Харибдой: потеря убеждений, свойственных группе, делает жизнь хаотичной, несчастной, невыносимой, а наличие разделяемых группой убеждений делает конфликт с другими группами неизбежным. На Западе мы отказываемся от своих традиционных, религиозных и даже национальных культур, отчасти чтобы снизить опасность группового конфликта. Но мы все чаще становимся жертвой отчаянной бессмысленности, и это никак не улучшает нашу жизнь.

Работу над «Картами смысла» также подстегивало осознание, что мы больше не можем позволить себе конфликт, по крайней мере конфликт такого запредельного уровня, как в XX столетии. Наши технологии разрушения стали слишком мощными. Возможные последствия войны в прямом смысле слова апокалиптичны. Но мы не можем и попросту оставить наши системы ценностей, наши убеждения, наши культуры. Я месяцами бился над этими проблемами, которые, кажется, не имеют решения. Существует ли некий третий путь, третья возможность, которую я упускаю?

Однажды ночью мне приснилось, что я подвешен в воздухе, цепляюсь за люстру высоко-высоко над полом, прямо под куполом огромного собора. Люди внизу казались такими далекими и маленькими. Между мной и стенами было огромное пространство, и между мной и шпилем собора тоже.

Я научился обращать внимание на сны, не в последнюю очередь благодаря своей подготовке клинического психолога. Сны проливают свет на области, покрытые туманом, куда разум еще не добрался. Я также довольно много изучал христианство – больше, чем прочие религиозные традиции, хотя я все время пытаюсь преодолеть этот перекос.

Как и другие, я вынужден исходить в первую очередь из того, что знаю. Я знаю, что соборы строили в форме креста, и что точка под куполом была его центром. Я знаю, что крест, вместе с тем, был точкой величайшего страдания, точкой смерти и трансформации, символическим центром мира. Это не то место, где мне хотелось быть. Мне удалось спуститься с высоты, с символического неба, обратно к безопасной, знакомой и безымянной земле. Не знаю как. Затем, все еще во сне, я вернулся в свою спальню, на свою кровать и постарался снова погрузиться в сон и умиротворенность бессознательного. Когда я расслабился, то смог почувствовать, что мое тело переместилось. Сильнейший ветер сдувал меня с места, готовый перенести обратно в собор, снова поместить в самый центр. Выхода не было. Это был настоящий кошмар.

Я заставил себя проснуться. Занавески за моей спиной раздувались над подушками. Наполовину спящий, я посмотрел в изножье кровати. Я увидел огромные кафедральные двери, встряхнулся, полностью проснулся, и они пропали.

Мой сон поместил меня в самый центр Бытия, и выхода не было. Мне потребовались месяцы, чтобы понять, что это значило. За это время я пришел к более полному личному осознанию того, на чем постоянно настаивают великие истории прошлого: в центре – личность. Центр обозначен крестом, крест отмечает точку. Существование на кресте – это страдание и трансформация, и этот факт, в первую очередь, необходимо добровольно принять. Можно преодолеть рабскую приверженность группе и ее доктринам и одновременно избежать ловушек противоположной крайности, нигилизма. Можно вместо этого найти достаточное значение в индивидуальном сознании и опыте.

Как же, с одной стороны, освободить мир от ужасной дилеммы конфликта и, с другой стороны, – от психологического и социального распада? Ответ был таков: через возвышение и развитие личности и через готовность каждого взять на себя бремя Бытия и вступить на героический путь. Мы, каждый из нас, должны взять на себя столько ответственности, сколько позволяют частная жизнь, общество и мир. Мы, каждый из нас, должны говорить правду, исправлять то, что пришло в негодность, ломать и заново отстраивать то, что устарело. Это требует многого. Это требует всего. Но альтернатива – ужас авторитарных убеждений, хаос разрушенного государства, трагическая катастрофа необузданного мира природы, экзистенциальный страх и слабость бесцельного человека – очевидно хуже.

Я думал и читал лекции о подобных идеях десятилетия. Я выстроил множество историй и концепций, которые с ними связаны. Как бы то ни было, я вовсе не утверждаю сейчас, что полностью прав и что мои размышления завершены. Бытие гораздо сложнее, чем может знать отдельная личность, и я не знаю всей истории. Я просто предлагаю лучшее, на что способен. В любом случае, следствием всех моих прошлых исследований и размышлений стало новое эссе, которое, в конце концов, выросло в эту книгу.

Моей первоначальной идеей было написать короткие эссе по мотивам всех сорока моих ответов на сайте Quora. Это предложение приняло издательство Penguin Random House Canada. Но в процессе работы я сократил число эссе до 25, затем до 16 и, наконец, до 12. Редактировать оставшееся на протяжении последних трех лет мне помогали мой официальный редактор и злая, чертовски точная критика Гурвица (его я уже упоминал).

Потребовалось много времени, чтобы вынести в заголовок «Двенадцать правил жизни: противоядие от хаоса». Почему этот вариант затмил остальные? Во-первых и в-главных, потому что он прост. Он четко обозначает, что людям нужны упорядочивающие принципы, что иначе их засасывает хаос. Мы требуем правил, стандартов и ценностей – вместе и по отдельности. Мы вьючные животные. Мы должны нести бремя, чтобы оправдать свое жалкое существование. Мы требуем рутины и традиций. Это порядок. Порядок может стать избыточным, и это нехорошо, но хаос может захлестнуть нас, и мы утонем, что тоже нехорошо. Мы должны стоять на прямом и узком пути. Каждое из двенадцати правил в этой книге и сопровождающее его эссе является руководством по тому, как находиться на этом пути, подсказкой, где пролегает разделительная линия между порядком и хаосом. Вот где мы достаточно стабильны и где мы вместе с тем достаточно исследуем, достаточно меняем, достаточно исправляем и достаточно взаимодействуем друг с другом. Там мы находим смысл, который оправдывает жизнь и ее неизбежное страдание. Возможно, если бы мы жили правильно, мы могли бы вынести вес нашего самосознания. Возможно, если бы мы жили правильно, мы могли бы выдержать знание о собственной хрупкости и смертности без чувства оскорбленной жертвы, которое порождает сначала возмущение, потом зависть, а затем жажду отмщения и разрушения. Возможно, если бы мы жили правильно, нам бы не пришлось обращаться к тоталитарной определенности, чтобы защититься от сознания собственных недостаточности и невежества. Возможно, мы могли бы избежать этой дороги в ад, а в ужасном XX веке мы видели, каким может быть настоящий ад.

Я надеюсь, что эти правила и сопровождающие их эссе помогут людям понять то, что они уже и так знают: что душа человека вечно жаждет героизма подлинного Бытия, что готовность взять на себя такую ответственность равна решению жить осмысленной жизнью. Если каждый из нас будет жить правильно, вместе мы будем процветать.

Приятного вам чтения.

Доктор Джордан Б. Питерсон,

клинический психолог, профессор психологии

Правило 1

Распрямитесь и расправьте плечи

Лобстеры и территория

Если вы похожи на большинство людей, вы вряд ли вспоминаете о лобстерах2, пока один из них не попадет к вам на тарелку. Однако эти интересные и вкусные ракообразные определенно заслуживают внимания. Их нервная система сравнительно проста, для нее характерны большие, четко просматриваемые нейроны – волшебные клетки мозга. Благодаря этому ученые смогли создать очень четкие нейронные схемы лобстеров. Это помогло нам понять структуру и функции мозга, а также поведение более сложных живых существ, включая человека. У лобстеров с вами гораздо больше общего, чем вы могли бы подумать, особенно когда вы раздражены и красны, как рак:)

Лобстеры живут на дне океана. Им необходимо пристанище, пространство, где они могут охотиться на добычу, хватать и подбирать все съедобное, что движется само или падает сверху, из непрерывного хаоса резни и смерти. Им нужно какое-то безопасное место, где можно заниматься охотой и собирательством. Им хочется иметь дом.

И это желание может обернуться проблемой, потому что лобстеров много. Что если двое из них займут одну территорию на самом дне океана одновременно, и им обоим захочется там жить? Что если сотни лобстеров захотят жить и обеспечивать семью на одном переполненном пятачке из песка и мусора?

Перед другими живыми созданиями тоже встает такая проблема. Когда певчие птицы весной прилетают на север, они погружаются в жесткие территориальные споры. Песни, которые они поют, человеческому уху кажутся умиротворенными и прекрасными, а на самом деле это вой сирен и вопли о собственном превосходстве. Певчая птица – не только музыкальный виртуоз, но и маленький воин, провозглашающий свой суверенитет. Взять хотя бы крапивника – крохотную напористую насекомоядную певчую птичку, распространенную в Северной Америке. Новоприбывший крапивник хочет обеспечить себе защищенное место, недоступное ветру и дождю, чтобы построить там гнездо. Возле этого места он должен иметь возможность добывать пищу, и оно должно привлекать потенциальных партнерш. А еще крапивник хочет убедить своих конкурентов держаться от него подальше.

Птицы и территория

Когда мне было десять лет, мы с папой соорудили домик для семейства крапивников. Он выглядел как конный фургон конестога. Вход в него располагался с фронтальной части и был размером с четвертак. Это делало домик удобным для крапивников, ведь они совсем крохи, и неподходящим для других, более крупных птиц, которые не могли туда протиснуться. У моей соседки постарше тоже был птичий домик – мы сделали его примерно в то же время из старого резинового сапога. Поместиться там могла уже птица размером с малиновку. Соседка с нетерпением ждала дня, когда же этот сапог станет обитаем.

Вскоре крапивник обнаружил наш домик и обосновался там. Ранней весной мы слышали его долгие трели, повторявшиеся вновь и вновь. Но когда наш жилец свил гнездо в своем крытом вагончике, он стал таскать маленькие ветки в соседский резиновый сапог. Крапивник забил его до отказа, так что ни одна птица, большая или маленькая, не могла уже туда попасть. Наша соседка была, мягко говоря, не в восторге от такого упреждающего удара, но делать было нечего. «Если мы сапог снимем, очистим и снова повесим на дерево, крапивник просто опять набьет его ветками», – сказал мой папа. Крапивники маленькие, хорошенькие, но беспощадные.

Как-то зимой, впервые спустившись с холма на лыжах, я сломал ногу и получил немного денег по школьному страховому полису, придуманному, чтобы хоть как-то вознаграждать невезучих и неуклюжих детей. Я купил кассетный магнитофон, настоящее высокотехнологичное новшество по тем временам. Папа предложил, чтобы я посидел с этим магнитофоном на газоне за домом и записал пение крапивника, а потом включил запись и посмотрел, что получится. И вот я вышел на яркое весеннее солнышко и записал несколько минут пения крапивника, яростно заявлявшего округе о своих территориальных претензиях. А потом я дал крапивнику послушать его же собственный голос. Маленькая птичка, размером с треть воробья, стала пикировать на меня и мой кассетник, проносясь то в одну, то в другую сторону в считанных дюймах от динамика. И мы видели множество примеров такого поведения, даже безо всякого магнитофона. Стоило птице покрупнее присесть на одном из деревьев вблизи крапивникова дома, как этот маленький камикадзе норовил сбить ее с ветки.

Крапивники и лобстеры непохожи. Лобстеры не летают, не поют и не сидят на деревьях. У крапивников перья вместо твердого панциря. Крапивники не могут дышать под водой, и их редко едят с маслом. Но кое-что общее у них есть, и это кое-что важное. И первые, и вторые одержимы статусом и положением, как и многие другие создания. Норвежский зоолог и специалист по сравнительной психологии Торлиф Скьердеруп-Эббе еще в 1921 году заметил, что даже обычные цыплята выстраивают «порядок клёва»3.

Распределение, кто есть кто в цыплячьем мире, играет важную роль в выживании каждой птицы, особенно во времена дефицита. Птицы, которые всегда первыми получают доступ к любому корму, что по утрам рассыпают во дворе, – это цыплятки-селебрити. За ними следует второй состав – прихлебатели и подражатели. Затем идут цыплята третьего эшелона, и так далее, вплоть до замызганных, ощипанных, неказистых и негодных, которые занимают низшее положение в цыплячьей иерархии, положение неприкасаемых.

Подобно жителям пригородов, цыплята живут общиной. Певчие птицы, такие как крапивники, живут иначе, но все равно в рамках иерархии доминирования, просто она распространяется на большую территорию. Самые смелые, сильные, здоровые и удачливые птицы занимают лучшую территорию и защищают ее. Поэтому они более склонны привлекать самых лучших самок и обзаводиться крепким и успешным потомством. Защита от ветра, дождя и хищников, а также легкий доступ к высококачественному питанию делает их существование гораздо менее напряженным, чем оно могло бы быть в иных условиях. Территория имеет значение, и разница между территориальными правами и социальным статусом невелика. Зачастую это вопрос жизни и смерти.

Если заразная птичья болезнь проносится по местности, где певчие птицы живут в четкой иерархии, скорее всего, заболеют и умрут наименее склонные к доминированию, живущие в наиболее тяжелых условиях особи из низших птичьих сословий4. То же самое происходит и с районами, где живут люди, когда по планете распространяется вирус птичьего гриппа или другой болезни. Бедные и усталые умирают первыми, причем в большем количестве. Они также гораздо больше подвержены неинфекционным болезням, таким как рак, диабет и сердечно-сосудистые заболевания. Как говорится, когда аристократия простудилась, рабочий класс умирает от пневмонии.

Поскольку территория имеет значение, а лучшие места всегда в дефиците, поиск территории у животных порождает конфликт. Конфликт, в свою очередь, создает другую проблему: как выиграть или проиграть так, чтобы несогласные стороны не понесли слишком большие потери. Последнее особенно важно. Представьте, что две птицы спорят из-за желаемого места гнездования. Этот спор может быстро перерасти в настоящую физическую схватку При таких обстоятельствах одна птица, скорее всего, более крупная, победит, но даже победитель может быть ранен в бою. Это значит, что третья птица, у которой нет повреждений, бывшая доселе внимательным наблюдателем, может вмешаться и одержать верх над покалеченным победителем. Это совсем не хорошо для обеих ссорившихся птиц.

Конфликт и территория

За тысячелетия животные, которые должны уживаться на одной территории, научились многим трюкам, позволяющим устанавливать господство и минимизировать возможный ущерб. Например, поверженный волк переворачивается на спину и подставляет свое горло победителю, который в такой ситуации не снизойдет до того, чтобы его разорвать. Новому доминирующему волку может потребоваться партнер по охоте, пусть даже настолько жалкий, как только что побежденный противник. Примечательные ящерицы, бородатые агамы, миролюбиво закидывают свои передние лапы друг на друга, чтобы продемонстрировать желание и дальше существовать в социальной гармонии. Дельфины создают специальные звуковые импульсы во время охоты и когда сильно взволнованы, чтобы уменьшить потенциальный конфликт между доминирующими и подчиненными членами группы. Такое поведение свойственно сообществу живых существ.

Лобстеры, блуждающие по океанскому дну, – не исключение5. Если вы поймаете несколько таких созданий и перенесете их на новое место, вы сможете наблюдать их ритуалы и техники, формирующие статус. Каждый лобстер сначала будет исследовать новую территорию, отчасти для того, чтобы закартографировать детали, а отчасти чтобы найти хорошее убежище. Лобстеры узнают и запоминают многое о том, где живут. Если вы напугаете лобстера возле его жилища, он молниеносно ретируется и спрячется. Если вы напугаете его вдалеке от дома, он тут же начнет продвигаться к ближайшему подходящему укрытию, которое он заприметил раньше и о котором вспомнил теперь.

Лобстеру нужно безопасное место, где можно спрятаться и отдохнуть, где над ним не властны хищники и силы природы. Когда лобстеры вырастают, они линяют, сбрасывают свои панцири, что делает их мягкими и беззащитными на длительный период времени. Нора под скалой – подходящий дом для лобстера, особенно если она расположена там, куда можно приволочь ракушки и всякие обломки, чтобы закрыть вход. Сам лобстер при этом уютно обустраивается внутри.

На любой новой территории может быть лишь ограниченное количество качественных убежищ, где можно спрятаться. Они в дефиците и высоко ценятся. Лобстеры, которым убежищ не досталось, постоянно ищут такие места. Это значит, что, проводя разведку, они частенько сталкиваются друг с другом. Исследования показали, что даже лобстер, выросший в изоляции, знает, что делать, когда такое случается6. Сложные оборонительные и агрессивные механизмы поведения встроены прямо в его нервную систему. Он начинает приплясывать, как боксер, открывать и поднимать клешни, пятиться, двигаться вперед, из стороны в сторону, зеркалить оппонента, размахивать туда-сюда раскрытыми клешнями. Кроме того, у лобстера есть специальное сопло под глазами, которое он может использовать, чтобы направлять потоки жидкости на противника. Эта жидкость содержит коктейль химических элементов, сообщающих другим лобстерам размер, пол, состояние здоровья и настроение особи.

Иногда лобстер по размеру клешни нового знакомого может сразу определить, что он меньше своего соперника, и ретируется без боя. Химическая информация, которая поступает со струей жидкости, может производить такой же эффект, убеждая менее здорового или менее агрессивного лобстера отступить. Это разрешение спора первого уровня7.

Если два лобстера очень близки по размеру и способностям, или если обмен жидкостями оказался недостаточно информативным, они перейдут ко второму уровню.

С безумно вибрирующими усиками и клешнями, опущенными вниз, один будет наступать, а другой пятиться. Потом защищающийся будет двигаться вперед, а агрессор отступать. После нескольких подобных раундов самый нервный из лобстеров может почувствовать, что продолжать не в его интересах. Он рефлекторно взмахнет хвостом, отпрянет и исчезнет, чтобы попытать счастья где-то в другом месте. Если же никто не дрогнет, лобстеры перейдут на третий уровень разрешения конфликта, и это уже настоящий бой.

Теперь разъяренные лобстеры приближаются друг к другу, злобно протягивая раскрытые клешни, готовые к схватке. Каждый старается перевернуть другого на спину. Опрокинутый лобстер понимает, что противник может нанести ему серьезные увечья. Он сдается и уходит, глубоко оскорбленный, разнося бесконечные сплетни о победителе у того за спиной. Если ни один из лобстеров не смог перевернуть другого, или если поверженный лобстер все равно не ушел, они переходят на четвертый уровень. Это уже экстремальный риск, тут уже надо понимать: один или даже оба лобстера выйдут из этой схватки раненными, возможно, смертельно.

Ракообразные движутся друг на друга, все больше ускоряясь. Их клешни раскрыты, так что каждый может схватить соперника за конечность, за усы, за глаз – за любую открытую и незащищенную часть тела. Захватив ее, лобстер резко метнется назад, не разжимая намертво стиснутых клешней, и постарается вырвать то, что схватил. В споре, который настолько обострился, уже обычно четко выявляются победитель и проигравший, и вряд ли последний выживет, особенно если он или она останется на территории, занятой победителем, смертельным врагом.

Проиграв битву, вне зависимости от того, насколько агрессивно он держался прежде, лобстер теряет желание сражаться вновь, даже с другим соперником, которого он раньше побеждал. Поверженный лобстер утрачивает уверенность в себе, порой на долгие дни. А иногда поражение имеет и еще более тяжелые последствия. Если доминантный лобстер потерпел суровое поражение, его мозг практически растворяется. Потом он отращивает себе новый мозг – мозг подчиненного, более подходящий для нового, более низкого положения8. Его изначальный мозг просто не справляется с этой метаморфозой – из короля в дворовые псы. Единственный выход – раствориться и вырасти заново. Каждый, кто пережил болезненное поражение в любви или в карьере, должен почувствовать что-то вроде родства с некогда успешным ракообразным.

Нейрохимия поражения и победы

Химический состав мозга у лобстера-проигравшего значительно отличается от состава мозга лобстера-победителя. Это отражается даже в их позах. Уверен ли лобстер в себе или раболепствует, зависит от соотношения двух химических веществ, управляющих связью между нейронами, – серотонином и октопамином. Победа увеличивает долю первого по отношению ко второму.

Лобстер с высоким уровнем серотонина и низким уровнем октопамина – это дерзкий, назойливый моллюск, который не склонен отступать, когда ему бросают вызов. Все потому, что серотонин помогает регулировать гибкость. У гибкого лобстера удлиняются конечности, и он кажется высоким и опасным, как Клинт Иствуд в спагетти-вестерне. Если лобстеру, который только что проиграл битву, дать серотонина, он вытянется, будет наступать даже на тех, кто его победил, будет сражаться дольше и жестче9.