Княжич степных земель

Вместо этого юная чародейка наскоро похлебала суп, закусила коркой тёплого хлеба и, не забыв поблагодарить Грицая и Лешка, поднялась по тяжёлой деревянной лестнице. После Самхейна дни становятся короче, а ночи – длиннее. Это означало, что ей понадобится больше свечей. И вставать придётся раньше. Она должна проводить улетающих птиц в долгий путь и призвать силы ветра, чтобы те встали на её защиту и помогли укрыться от Морозной Матери до самого Бэлтейна.

Ей предстояла долгая и тяжёлая работа. Чем больше Марена в неё погружалась, тем сильнее понимала, отчего их учитель вечно ходил хмурым и раздавал подзатыльники вместо похвалы.

2.

Зулейка не помнила этой тропы. Ей казалось, что они уже вышли к Пустоши, но нет – впереди раскинулся осенний лес, он же и манил её к себе поближе. И Зулейка шла, не зная иной дороги. Она попыталась окликнуть Лыцка, но крик растворился в морозном воздухе, как будто что–то поглотило его. Эта сторона чащи была удивительно похожа на мир иных – море красок, затянутое туманом и отдающее мхом, казалось слишком притягивающим. Оно зазывало её, заставляло ступать быстрее, почти бежать, забираясь всё гуще и гуще, пока перед глазами не предстало Сердце.

Огромные корни потянулись к ней. Древесные нитки начали вцепливаться в ноги и руки. Зулейка кричала, но лес поглощал звуки, как и прежде. Он с жадностью забирал её жизнь, обнимая сухими корневищами и затягивая в тёмную морозную глубь.

Проснувшись от собственного крика, Зулейка испуганно осмотрелась. Дикая и туманная чаща стояла за спиной. Они с Лыцком уснули посреди Пустоши. Оба никак не могли провалиться в сон – вокруг всё выло и стонало. Когда добрались до выжженной земли, достаточно было хорошо отогреться и поесть. А после их сморило. Но выспаться не удалось – Лыцко с уставшим видом протирал глаза и хмуро смотрел на Зулейку.

– Ты тоже видел? – она перевела дух. – Там было нечто. Ужасное и жуткое.

– Скорее жадное, – отмахнулся парень. – Оно хотело съесть меня. Не самая лучшая участь.

– Ни за что не вернусь туда, – её передёрнуло. – Нам нельзя возвращаться в дом.

– Ещё бы, – хмыкнул Лыцко. – И непонятно, что хуже: странная жуть с корнями или злющий чародей.

Зулейке не хотелось знать ни того, ни другого. Она начала быстро собираться. Башмаки, плащ, мешочек с едой, водой и травами – больше ничего и не было. Лыцко убедился, что костёр полностью погас, и пошёл вперёд. Оставаться посреди неизведанных земель они не собирались, да и не всякий раз удастся согреться – на Пустоши почти не росло деревьев. Не было веток для хорошего костра. В этот раз повезло, потому что недалеко отошли от чащи. Как будет в следующий – кто знает.

Они шли по холодной чёрной земле, которую долго не вспахивали и в которую давно не сажали семян. По поверьям, она принадлежала самой Смерти, как и всякая Жизнь, прошедшая через пламя. Здесь не росли хорошие травы и сюда же ходили ворожить те, кто желал навести дурное, будь то порча или проклятие. Чародей говорил им, что на Пустоши хорошо творить чёрные дела. Худшее, что можно было сделать – рассыпать очищающую соль. Навий мир ненавидел её, и Смерть с отвращением отворачивалась от сверкающих кристалликов. Она могла ответить на подобный жест худшим.

Поэтому Зулейка и Лыцко решили готовить еду без соли, а остатки сушёного хлеба запихивать в рот полностью, чтобы не проронить ни крошки на землю. Им не хотелось злить хозяйку, скорее наоборот – они были бы рады как можно скорее пройти через Пустошь и войти в людской мир.

Лыцко уже предвкушал, мечтая о славе, пенных напитках и девицах, которые будут с интересом расспрашивать его о жизни в господарском доме. Зулейке отчего–то казалось, что он ошибается, хотя она надеялась примкнуть к степным племенам и стать частью… Людей, живых и самых обычных. Ей очень хотелось снова услышать звонкие песни, звуки молотов, бьющих по железу, хохот и крики. Много криков, оповещающих окружающий мир.

Чародей учил их молчать о важном и не только. Порой в доме было настолько тихо, что Зулейка слышала, как где–то в углу скреблась мышь. Эта тишина тонким серпом резала уши и заставляла бояться, нервно оглядываясь каждый миг. В деревне, где росла Зулейка, всё было наоборот: постоянный шум сопровождал Жизнь повсюду. С криком рождались младенцы, с хохотом веселились дети, с песнями жали пшеницу и выпекали горячий хлеб.

От чащи веяло тишиной. Зулейка чувствовала дыхание леса и оборачивалась. Туман, застилавший кровавые листья, словно становился гуще. Деревья замирали. Они не могли дотянуться до её ног и им не суждено достать её. Оттого мир нави колыхался в волнении. Зулейка чувствовала, как древесные девы и русалки тревожно мечутся, как Леший успокаивает свой народ и как нечто наступает из глубин и рвётся наружу, вбирая в себя всё живое. Оно пока ещё не могло себя защитить – Зулейка ощущала зародыша и понимала: надо шагать быстрее, иначе у них ничего не получится. Горе Марене, Ядвиге и остальным. Возвращаться за ними Зулейка не собиралась, как бы сильно ни давило чувство вины. Страх делал своё дело и гнал её по морозной почве.

3.

Лыцко давно мечтал о невероятном подвиге, но никогда не думал, что будет бежать от опасности и клясться, что ни за что не вернётся. Так поступают или трусы, или те, кто впервые столкнулся с малознакомым, но лихим. Он не хотел ступать ближе – сна было вполне достаточно, чтобы поверить: нечто начало пробуждаться после Самхейна. Оно наверняка накапливает силы, чтобы восстать и проглотить всё вокруг. Возможно, скоро и леса самого не будет. Лыцко не знал, чего оно захочет, и не хотел знать.

Как же он радовался, когда они вышли из леса! Тогда ещё он не понимал, насколько им повезло. Возможно, потому и улетел чародей. Сразу понял, что ждёт его дом. Лыцко усмехнулся: а что, если господарь оставил их как откуп? Решил отдать малое, чтобы спасти собственную жизнь. Потому и исчез, ничего не сказав.

Их господарь никогда не отличался благородством и добротой. Он мог накричать, заставить заниматься день и ночь, проскрежетать зубами или заставить их замолчать одним взглядом. Лыцко не ожидал от чародея ничего хорошего и не удивился бы, если бы тот перепродал их кому–то или чему–то. В конце концов, их тоже продали.

И тем лучше, что это всё осталось позади. Ему не хотелось возвращаться к навязанным братьям и сёстрам и заниматься тем, чем велено. Лыцко совсем скоро встретится с Жизнью – там его ждёт и славный топор, и статный конь, и ещё много всего. Осталась самая малость – бескрайняя Пустошь. Зря взывали к нему русалки, умоляя уберечь их от лихой силы. Он не внимал их крикам, хотя отчётливо слышал, как бьётся чаща. Нет, Лыцко не станет прислушиваться к колдовской силе, ему нет до неё дела и не будет больше.

Неважно, что над головой вьются вороны и что он иногда понимает их слова. Если понадобится, Лыцко прикинется слепым, немым и глухим, лишь бы разорвать нитку, сотканную чародеем. Это был не его выбор и не ему суждено шагать по пути говорящего с водами.

– Только представь, – мечтательно произнёс он, – больше никаких наговоров, разговоров с иными и подготовки к праздникам.

– Людские законы не так просты, – отозвалась Зулейка. – Боюсь, мне придётся многое вспоминать из того, что было забыто.

– Пусть так, – согласился Лыцко. – Но это ведь хорошо, что придётся.

Он бодро зашагал вперёд, будто учуял: его примут, пусть не сразу. Лыцку придётся не раз показать зубы, возможно, немного подворожить и использовать чародейскую силу, но лишь самую малость. В господарском доме ему удалось узнать много того, за что обычный человек может дорого заплатить. Колдунство, хоть и отличало их с Зулейкой, не было зазорным, лишь бы только не им одним дышалось.

Лыцко вдохнул морозный воздух и улыбнулся. Уж ему–то не сплоховать – скоро будет скакать по степи на лихом коне да с саблей наперевес, и не русалки будут смотреть на него жадными взглядами, а самые обычные девки, румяные и полные сил. Зулейка и Марена – Лыцко понимал это уже давно – не были такими. Чародейская сила выпивала Жизнь и впивалась в кожу змеёй, а после срасталась с костьми. Оттого от Марены, Зулейки, Ядвиги и даже приветливой Бажены несло за версту чем–то мёртвым, мшистым и травяным. Тайные познания делали их кожу бледнее, а глаза – ярче. Если правильно разглядеть, то можно было увидеть, что это и не девки вовсе, а тени с горящими искрами внутри. И сразу становилось видно: не суждено им рожать воинов и сплетать песни у колыбельной, нет. Потому Лыцко никогда не засматривался на названных сестёр. А может, то была воля чародея, которая впиталась в него настолько глубоко, что он сам не заметил.

Себя Лыцко считал живее остальных. Пламя, бурлящее внутри, не давало ему покоя и сохраняло в нём что–то человеческое. Оно же гнало его прочь из чащи и кричало: «Не слушай чародея, врёт старик!» Думалось ему, что это и есть воля. Она заставляла Лыцка с упоением ощущать вкус свободы и бежать, несмотря на усталость.

Воля – чудодейственная и прекрасная сила, которую он увидел только сейчас. Отныне он был сам по себе, и ничего прекраснее Лыцко не чувствовал, кажется, с рождения. Выжженная земля мягко ложилась под ноги, словно все боги мира благоволили ему. Лыцко мчался и время от времени оглядывался на туманный лес – тот отдалялся с каждым разом, что не могло не радовать.

4.

Дурно спалось княжне Ольшанке в последнее время. Недаром она не хотела покидать отчий дом раньше времени и отправляться к наречённому Юркешу. Молодому княжичу не было дела до своей невесты – он всё скакал по полям и перелескам с верными псами и соколами, бился с топором и ножичком в руке потехи ради и много часов проводил рядом со своим отцом, стареющим князем.

Ольшанке же нравилось вязать. Нити стлались и переплетались в пальцах, складываясь в рисунки. Всего за одно лето ей удалось сделать добротную накидку для молодого княжича, золото–винную, с соколом в самой серединке. Юркеш прислал ей взамен шкатулку самоцветов, а накидку так и не надел ни разу.

Время текло рекой, Ольшанка грустнела. Кому тут нужна чужеземка? Даже служанки – и те шептались за спиной, кривили губы и качали головами. Не от хорошего житья она стала прибегать к ворожбе – и та показывала ей многое. Сквозь стеклянную гладь княжна видела, как светятся глаза Юркеша, когда он читает и пишет письма. Так Ольшанка узнала секрет своего наречённого, о котором догадывались, разве что, близкие друзья.

Полюбилась Юркешу ведьма из дикой чащобы – места, богами и людьми забытого. Лесовик, с которым Ольшанке кое–как удалось переговорить, скривился и признался, что на княжиче уже давно лежит древний приворот. Закружила деревенская девица молодую голову, да так, что не распутаешь узлы. Неудивительно, что Юркеш не смотрел на Ольшанку, а после Самхейна и вовсе переменился, стал угрюмым и грубым.

Не хотелось чужеземной княжне уступать какой–то ведьме без роду и племени. Но ворожить надо было с толком, иначе можно было загубить обе души – и свою, и княжича. К первой бабке ходить нельзя – пришлось пустить слух, будто хочет она новые румяна, чтоб лицо сияло, как наливное яблоко, и пусть лучшие чародеи приходят, собираются и творят. Кроме них, никто тут не справится.

На Ольшанку смотрели ещё кривее, но махнули рукой, мол, что взять с капризной княжны, привыкла купаться в золоте и пахучих мазях. Никому даже в голову не пришло, что вечно тихая Ольшанка может что–то замышлять. Очевидно, что всерьёз её не сильно воспринимали.

Пока чародеи стекались к терему, стоящему прямиком посреди степей, Ольшанка думала и не прекращала следить за Юркешем. Наконец, тот признался ей, что старый князь заболел, а Ягрэн, изгнанный братец, начал созывать войска. Не хотел последний, чтобы степное княжество отошло младшему.

Ольшанка в этом его поддерживала, хоть и не знала, за что князь изгнал Ягрэна. Слухи ходили разные: злые языки болтали, будто Ягрэн никогда не слушался отца и рос скудоумным мальчишкой, наравне бегал с мавками, знавал полуденниц по именам и приглашал за стол лесовиков и прочую нечисть. В общем, путался с лихой силой и всегда спорил со старым князем. Вот и не выдержало отцовское сердце – прогнал он Ягрэна и сделал наследником Юркеша. Только Ольшанке казалось, что оба сына запутались, как в паутине, и не знают, как из неё выбраться.

Княжна погладила пшеничную косу и поправила яркий кокошник. Ей было всё равно, за кого идти, лишь бы княжество процветало и князь не глазел на других девиц. Ягрэна она никогда не видела, но не всё ли равно? Юркеш статен, да душой мал, иначе не позволил бы себя околдовать вот так просто.

Каждый день Ольшанка принимала у себя чародеев и ворожей. Одних в лохмотьях, других в парче, третьих – в плащах из неведомой ткани. И с тех пор ей начала сниться жуть, будто что–то зарождается в лихой чаще и вот–вот норовит перешагнуть сквозь Пустошь, а княжество полыхает пламенем. И лежит её княжич со стрелой в спине, а сверху кружит вороньё.

Сны Ольшанка не рассказывала никому – слишком боялась, что правдивой окажутся видения. Потому на всякий случай написала письмо отцу. Пусть знает, какое безумие творится рядом с молодым княжичем и держит уши востро. В конце концов, она может и вовсе не стать княгиней, но остаться богатой княжной при отце, возжелавшем соединить земли не крепким союзом, а войной.

5.

Марена утепляла господарскую спальню и запасалась свечами, не обращая внимания на снующих братьев и сестру. Одни они остались с Баженой, это правда, но унывать было некогда. Юная чародейка подошла к окну – там кричали улетающие птицы. Вслед за взрослыми пернатыми увязывались совсем молодые. Иной раз Марена махнула бы рукой и сказала, что после Самхейна чащу покидают все, кто не может пережить встречи с Морозной Матерью, но не в этот раз.

Рёбра терзало дурное и страшное чувство. И господарь не желал возвращаться – значит, наверняка что–то знал. Она тяжело вздохнула и снова закопалась в исписанные чернилами листы. Где–то в них находятся ответы. Пока что Марена узнала, как правильно создавать багряные свечи, прогонять чёрную хворь и где искать самых сильных нечестивцев. Не самое полезное, но пригодиться могло. Впрочем, она верила, что среди господарских книг не нашлось бы такой, которая ничему не могла научить.

Непонятный морок сгущался, словно воздух вокруг наливался тяжёлым железом. Отчего–то в её голове всплывал Юркеш. Молодой княжич вспоминался Марене чаще обычного. Возможно, потому, что от него не было писем. А может, посланец заплутал среди диких троп? Нет, вряд ли – Юркеш писал ей долго, с того момента, как она вошла в господарский дом. Марена знала, что никуда он от неё не денется, ибо колдовские чары держат крепче стальных пут. С малолетства она понимала, что не будет дела молодому княжичу до незрелой деревенской девки, а если приворожить крепко–накрепко, то уже ничего им не помешает, даже чародей. Не благородство Юркеша было причиной его верности – одна лишь ворожба, и Марену это устраивало. Без чар он бы даже не взглянул на неё. Не зря в деревнях говорили, что молодые княжичи подобны вольным ветрам.

Марена вспомнила о своём ремесле и усмехнулась: вот она, птичница и чаровница неуловимых крыльев. Оставалось учиться дальше. Чародейка зажгла багряную свечу, без страха и трепета погрузилась в рукописи, жадно поглощая каждую строчку. Господарь рассказывал об обрядах, удачных и не очень. Когда–то он чуть не лишился глаз, попытавшись призвать дочь Водяного прямиком к себе в спальню. Опрометчивый поступок, но толк с него был.

На другой странице он рассказывал о Малахитовых горах, где всё дышало колдовством, вольно гуляли мавки, веселились русалки у рек, иногда выходя к местным. В тех лесах росли крупные ягоды, размером с кулак, моря целебных трав, а по осени – огромные грибы. Чудно было там, но господарь задерживаться долго не стал. Судя по его рассказу, он пересёк границу западных земель и ушёл поближе к степи. Какое–то время ходил среди кочевников и смотрел, как одно племя бьётся с другим, а третье и четвёртое постепенно превращаются в два княжества.

– Интересно, сколько ему лет? – Марена взглянула на пылающую свечу. Мог ли он прожить несколько столетий? Она допускала, что да, но какую цену пришлось бы заплатить за это? О том, что всё чародейство держится на равновесии, господарь им говорил постоянно, словно пытался вбить это в их головы. Если где–то прибыло – значит, где–то убыло. Иначе быть не могло.

Шум снизу заставил её оторваться. Марена тут же взяла в руки свечу и спешно покинула господарскую комнату, даже не удосужившись положить рукопись на место. Она знала, что чародея не будет ещё очень долго.

– Повозка! – на неё чуть ли не прыгнула сияющая Бажена. – Повозка с едой приехала!

Марена улыбнулась и сама побежала к воротам. Старый возница, служивший господарю дольше их, мог знать о многом – не зря ведь ездил тайными тропинками. И Марена тоже узнает, не будь она птичницей.

6.

Лыцко упрямо пытался разжечь костёр, состязаясь с холодным ветром. Им удалось раздобыть немного сухих веток и травы, дело оставалось за малым. Но искра отказывалась проскакивать. Зулейка ласково улыбнулась и дотронулась до палки ладонью.

– Загорелось! – не без восхищения воскликнул он. – Спасибо.

– Пожалуйста, – она как будто порозовела.

Да, стоило им отойти от надоевшего леса, как Зулейка расцвела. Лыцко тоже чувствовал себя лучше, словно проклятые деревья выпивали из людских детей немало сил. Прошёл уже целый день с тех пор, как Зулейка и Лыцко ступили на земли Пустоши, но та не спешила заканчиваться. Жаль, что с ними не было того, кто мог заколдовывать тропы и связывать перекрёстки с друг другом. Это ремесло немного поддавалось Лешку–перевёртышу. Он остался в доме, как и все остальные.

– Что вообще сейчас в мире нави творится? – Лыцко взглянул на сестру с беспокойством и интересом.

– Чудное что–то, – Зулейка пожала плечами. – Не могу я разобрать, но там как будто что–то всколыхнуло его. Не знаю. И не хочу знать.

Они варили пшеничную кашу на костре и впервые были спокойны. Солнце клонилось к закату. Здесь, посреди чёрного поля, было видно всё, что происходит на небе. Лыцко временами щурился, но всё же улыбался. И каша казалась ему вкуснее обычного, намного лучше, чем там, в богами забытом тереме, пусть местами подгоревшая, недоваренная, но горячая и отдающая свободой.

Сам он мечтал о том, как будет летать соколом среди степных княжеств и племён, красоваться на ладном коне и покупать лучшие смарагдовые ожерелья для Зулейки. А Зулейка… Лыцко не знал, что выберет она, но, думалось ему, девка не пропадёт. Если у неё хватило храбрости и сил выбраться из чародейской чащи – значит, не сгинет в каком–нибудь болотце и уж точно не даст себя в обиду.

Её вера, подогреваемая годами, рухнула в одночасье, и Зулейка попрощалась с ней легче, чем представлялось Лыцку. За ней никто не вернётся, да уже и не надо. Теперь их печали были позади. Воля растекалась в крови, заставляла улыбаться и спокойно отдыхать. Как только боль в ногах стихнет, они пойдут дальше. Рано или поздно покажется степь. А там и люди.

– А ты уже думала, как оно будет? – он неожиданно спросил Зулейку.

– Я не знаю, – названная сестрица склонила голову. – Не знаю, Лыцко, но знаю, что хуже не будет.

И в этом она была права. Хуже быть не могло – только лучше. Они молодые, сильные, знающие много тайного и умеющие ходить по неведомым людям тропам. Это стоило немалого. Ни одна русалка не зачарует Лыцка, а за хорошую плату могла и услужить. Зулейка была вхожей в навий мир, хоть и боялась его сильнее всех остальных. Обычные девки многое отдали бы ей за некоторые знания и секреты. Но станет ли Зулейка брать с людей плату за свои знания? Станет ли она вообще ворожить?

Нет, не для того они сбежали из господарского дома. Ворожба почти слилась с их кровью и статью и от неё не отделаться. Придётся прибегать к ней время от времени, хитрить и плутовать, чтобы не только не погибнуть, но и нажить себе доброе имя и крепкого коня. Жить ради неё и прославлять чародейское ремесло Лыцко не собирался.

Наставала ночь и Морозная Мать подкрадывалась поближе. Золотая колесница Осени, запряжённая гончими псами, унеслась вдаль, аж за Малахитовые горы. На смену ей летело нечто иное – седая и лютая Зима, которая заключала в гробницы снега леса и степи. Лыцко не любил Морозную Мать, хоть и знал, что без её прихода не настанет тёплого времени, не оттают льды через двенадцать седьмиц, не расцветут первые цветы. Мёртвое время казалось для него жутким, не зря всякая скотина впадала в сон, а птицы улетали в южные края. Находились и такие чародеи, чья ворожба крепла в это время. И Зулейка была одной из них – навий мир с приходом Морозной Матери, наоборот, оживал и с двойной силой принимался за свою работу.

О её плодах Лыцко предпочёл не думать. Он подкинул немного трав в угасающее пламя и позволил себе полностью расслабиться и провалиться в сон.

7.

Возница пытливо смотрел на Марену, и от его взгляда та хотела провалиться сквозь землю. Сама она не верила ни письму, ни переданному на словах – уж слишком невероятным казалось, что молодой княжич зовёт её к себе, умоляет всеми богами покинуть господарский дом и явиться в его терем.

Марена стояла у ворот и барабанила пальцами по срубу, не зная, как ей быть. Господаревы записи не были прочитаны до конца, да и сам чародей мог вернуться в любой момент, и тогда его расправа будет жестокой. Старик наверняка сживёт молодого княжича со свету. От этой мысли сердце Марены вспыхнуло. Но соблазн был слишком велик. Марена долго думала, застыв, словно камень. В её глазах то и дело вспыхивали огоньки. Тяжёлым был выбор.

– Хорошо, – она кивнула вознице. – Я поеду с тобой. Подождёшь меня, пока вещи захвачу?

Тот кивнул и усмехнулся. Улыбка показалась ей невесёлой, но что решено, то решено. Марена тут же метнулась в избу. Она уже знала, что возьмёт господареву книгу на западном языке, ещё несколько рукописей, охапки трав, багряные свечи и, конечно же, птичьи перья с мешочком камней. Благо, это всё легко помещалось в котомку.

Её беготня не осталась незамеченной – Лешко, Грицай и Бажена вышли во двор и удивлённо смотрели, как Марена укладывает самое дорогое и собирается в дальнюю дорогу. Ещё бы: самая послушная ученица чародея – и та бежит впопыхах, будто боится неведомого зверя или только и ждала случая. Страшен будет господарев гнев, и не сносить им с Юркешем голов, но пусть так. Марена преданно служила ему и продолжила бы, если бы он не исчез невесть куда, не оставив даже нескольких строк.

– На вот, – Бажена протянула ей испечённый хлеб и мешочек с зерном. – Пригодится в дороге–то.

– Благодарю тебя, – она обвела всех троих взглядом. – Я обязательно вернусь. Не оставлю вас тут надолго. Передайте господарю, если прилетит раньше, пусть не злится на меня.

Глупые слова. Чародей будет в ярости. Марена посмотрела в глаза Грицаю – тот оставался невозмутимым. Значит, ничего страшного в будущем не было. Может, и обойдётся.

– Постараемся, – отозвался Лешко.

– Скоро свидимся, – она обернулась и улыбнулась напоследок. – Обязательно свидимся, братья и сестра!

Марена выбежала за ворота, где её ждали. Стоило ей запрыгнуть в повозку, как лошадь тут же тронулась с места. Их понесло по неведомой тропе сквозь воющий лес. Здесь слилось всё: волчьи оскалы, лица лесавок, запахи мха, ели и можжевельника. Где–то поблизости мелькнул звонкий ручей. Марена почти ощутила вкус холодной свежей воды. Под колёсами шуршали сухие листья – ковёр вился и мягко расстилался под ними. Но чаща не спешила заканчиваться. Возница гнал и гнал, тропка словно хохотала, заставляя их поворачивать раз за разом.

– Не переживай, красавица, – он посмотрел на Марену – Не успеешь глазом моргнуть, как будем у перелеска, а там и степь недалеко.

Марена обернулась назад и не увидела знакомых ворот, словно сам лес закрыл их. Деревья сошлись, оставив вокруг царство иных. Люди не ступали в чащу, и правильно делали. Лесовые не любили, когда кто–то тревожил их покой. Они могли закружить, а могли позвать с собой на пир и угостить незнакомцев. Только не знали последние, что отведавший угощения сам становится слугой Лешего, превращаясь в лешачонка или его подобие. Сама Марена редко ступала за ворота. Она не знала, какой договор был у чародея с Лешим, но их не трогали. Даже сбежавшего Лыцка, хотя тогда его заставили долго побродить, чтобы впредь не хотелось покидать избу.

8.

Перед Зулейкой не было зарождающегося чудовища – она оказалась в княжьем тереме. Но любоваться расписными рисунками тоже не хотелось – её понесло дальше, к пирующим. На лицах людей была написана радость, но Зулейка видела иное: их поедали. Чёрные твари прилепились к их душам, вынуждая поглощать всё больше. Больше еды, вина, денег, самоцветов. Так хмельной пир перерос в побоище. Молодые княжичи начали рубить друг друга, не особо разбираясь, кто кому приходился братом–сватом. Каждый хотел одного – усесться на главном стуле и править степным княжеством, ведя свои дела с соседями. Чёрные твари ликовали, а затем понесли их души в лесную чащу. Зулейка сразу поняла: они подкармливали то, что рождалось там. Особенно ей запомнился красивый и статный княжич, который бился сильнее и яростнее остальных. Тёмные кудри и хищный проблеск глаз запал в девичью душу и заставил её трепетать от страха. Жуткий это, стало быть, человек, жуткий и гнилой от плоти до духа.