Основы истории философии. Том второй – Средневековая философия

4 Возможно, примерно в то же время, что и эти апологетико-полемические произведения, написанные на греческом языке, римский юрист Минуций Феликс написал на латыни об обращении язычника Цецилия христианином Октавием. Стоически образованный автор, который лишь позднее стал христианином, защищает христианские взгляды, в частности, из-за их морального характера. Это и его эвемеристская интерпретация политеизма были заимствованы у него более поздними латинскими апологетами, о которых мы упомянем далее. Его «Октавий», который долгое время приписывали Арнобию, был опубликован под именем Арнобия в Риме в 1543 году, затем впервые в Гейдельберге в 1560 году с правильным именем автора, а затем часто (например, в Цюрихе 1836, Вене 1867, Лейпциге 1886). Сначала он опирался на Квинта Септимия Флоренса Тертуллиана (родился около 160 г. в Карфагене, умер после 220 г.), чей темперамент и положение новообращенного часто заставляли апологета уступать место полемисту, и теперь он осуждал все языческое, включая философию, оружием которой сам часто сражался; сначала против гностических ересей, затем в интересах монтанистов против того, что стало католической доктриной. Особого упоминания заслуживает трехтомное издание его сочинений Ф. Олера (Лейпциг, 1851 и далее). Его соотечественник Тассий Цецилий Киприан, также урожденный язычник, погибший мученической смертью в качестве епископа Карфагена в 258 году, присоединяется к нему, преисполненный почтения к его «Учителю». В своих апологетико-полемических спорах он мало чем отличался от Феликса и Тертуллиана, но стал особенно влиятельным для конституции церкви. Его часто печатаемые произведения были в последний раз опубликованы в трех томах В. Хартеем (Вена, 1868—71). —

Также к африканцам относится Арнобий, живший через полвека после Киприана, чей труд «Против народов» Libb. VII Ф. Олера, Лейпциг 1846 и далее; издано А. Рейффершайдом, Вена 1875. Последняя часто создает впечатление, что автора больше отдаляла от язычества его несостоятельность, чем великолепие христианства, которое его покорило. Иероним делает Фрмиана Лактанцием (ок. 260—340 гг.), который не только учился в Африке, но и, похоже, родился там, причем именно как язычник (ср. 5. трактатов Брандта в Sitz.-Ber. der Wien. Akad. 118—120, 125, в N. Jahrb. f. Phil. Phil. 1891, и Wiener Studien 13, 1891), что позволило ему заслужить имя «христианского Цицерона», так как в действительности ни один современник не сравнился с ним в изяществе языка. Его работы, среди которых особого упоминания заслуживает Divinarum institutionum Libri VII (ок. 308?), нашли множество издателей. Первое издание «Институтов» было выпущено Сублаци в 1465 году. Среди более поздних изданий – Firmiani Lactantii Opera, ed. 0. F. Fritzsche, Lips. Издание 5 Брандта и Г. Лаубманна, на кор. яз., эккл. лат. находится в процессе публикации (Вена, т. I 1890, II, 1, 1893). – Сюда же относится К. Марий Викторин (G, Geiger, C. Μ. Viet. I, в J.-B. der Studienanst. Metten, 1887/88), ревностный противник манихейства со времени своего обращения, высоко ценимый Августином и лишь недавно получивший признание своих заслуг.

§136

Учителя александрийской школы катехизаторов имели основания представлять христианскую доктрину как рациональную не только в случае отдельных гонений и концепций, но и в силу своей профессии. Как и Пантенус, которого обычно называют первым в их рядах, его великий ученик Клеменс (прозванный Александрином, чтобы отличить его от римлянина) родился язычником, но в раннем возрасте принял христианство. Преемник Пантена с 189 года, он, вероятно, умер до 216 года. Из его трудов (впервые опубликованных в 1550 году Петром Викториусом во Флоренции, затем улучшенных Фл. Сильбург 1592 г. в Гейдельберге, Дан. Heinsius 1616 в Лейдене и гораздо лучше Joh. Potter 1715 в Оксфорде на греческом и латинском языках, затем W. Dindorf, Oxon. 1869; в Migne op. cit., vols. 8 and 9), λόγος πρωρεπὶικὸς πρὸς Ἓλληνας или cohortatio ad gentes стремится доказать неразумность язычества. Последующий παιδαγωγὸς показывает (в тесной связи со стоиком Мусонием) в Христе истинного проводника нравственности, который в ветхом завете руководил через страх, в новом – через любовь. Наконец, третье и самое важное произведение, восемь книг Στρωματεις, стремится показать, что христианство – это высшая философия, к которой греческий, как и иудейский закон, имеет отношение лишь как фрагмент. Вера в откровение (πίστις) берется как корень, знание (γνωβις) – как венец, средством достижения последнего является понимание (ἐπιστήμη) того, во что верят. Истинный гнозис отличается от ложного тем, что приносит плоды нравственности и истинной братской любви, а потому не смотрит презрительно на веру. Это соответствует тому предпочтению, которое он отдает ему перед верой, которую он часто приравнивает к убеждению и чуду, а значит, и правильному мнению Платона (ср. §76, 2). Что касается содержания этого истинного гнозиса, то, не отождествляя процесс становления мира с процессом божественного становления, жизнь и движение, тем не менее, помещаются в Бога. Как и в случае с гнозисом, здесь есть ряд точек соприкосновения с Нумением (см. §127), а значит, и с тем, чему учил позднее Плотин.

§137

F. R. Redepenning, Origen es, eine Darstellung seines Lebens und seiner Lehre, Bonn 1841—46. M. J. Denis, La philos. d’Orig., Paris 1885.

1. Тот факт, что Ориген (186—254), ученик Климента, но, вероятно, и слушатель Аммония Сакки, не так нетронут в своей ортодоксии, как его учитель, не может быть объяснен ни содержанием его учения, ибо в этом он гораздо ближе к позднейшему католическому учению, чем Иустин Мученик; ни тем, что Арий многое у него заимствовал, ибо это значительно перевешивается тем фактом, что он обратил очень важных еретиков, таких как Берилл из Бостры, что Дионисий Великий и Григорий Чудотворец были его личными учениками, которые очень почитали его, и что Афанасий многим обязан его сочинениям. Но истинная причина кроется в том, что он первым попытался изложить Евангелие как систему доктрин, исходя из своего внутреннего побуждения. С католической точки зрения, его ранние труды по основным доктринам христианской религии (περὶ ἀρκῶν, в четырех книгах, которыми мы располагаем в целом, правда, только в очень вольном переводе Руфина) намного превосходят более поздний апологетико-полемический трактат против Цельса (в восьми книгах). После того как некоторые из его работ уже были опубликованы, первое полное издание Ж. Мерлина появилось в Париже в 1512 г. Издание, начатое в 1668 г. П. Д. Юэ, не является полным, но содержит весьма достойное введение редактора. Греко-латинское издание бенедиктинца де ла Рю, 1733—39, завершено в четырех томах формата фолио. Оно переиздано К. Х. Э. Эоммацшем, Берлин 1831—47, 25 томов. (Migne giebt die Werke a. a. 0., vol. 11 -17; περί αρχών ed. E. K. Redepenning, Lips. 1836; contra Celsum I—IV ed. 1F. Selwyn, Lond. 1876). Кстати, большая часть сочинений Оригена (говорят, шесть тысяч) была утеряна.

2. Тот факт, что Ориген допускает не только моральный (психический) смысл Писания, который он, как и Филон, считает соматическим, но и спекулятивный (пневматический), ставит его в положение, позволяющее установить γνώσις наряду с πίστις и при этом бороться с реинтерпретациями еретиков-гностиков. Только что упомянутая последовательность показывает, что теоретическая сторона религии была ближе всего к его сердцу, так же как и его обращения в основном состояли из опровержения сомнений. В учении о Боге, как и в других областях, он, подобно великим философам древности, отдает предпочтение определенности перед неопределенностью, а потому устанавливает пределы божественного всемогущества. В учении о Троице он превосходит Юстина тем, что признает порождение Сына вечным, Святого Духа – верховным над всеми тварями. Однако и он не полностью преодолевает отношения подчиненности. Что касается откровения Бога ad extra, то Ориген учит не о вечности нынешнего мира, а о том, что ему предшествовало множество других миров, так что творческая деятельность Бога никогда не начиналась. Твердо утверждается, что Бог не нашел никакой субстанции, но создал все из ничего. Духи, созданные до всех других существ, пали и, в зависимости от степени их долга, были перенесены в различные сферы бытия, некоторые – как души в человеческих телах. (Индивидуальное падение каждой души было позже заменено падением всего рода, что, конечно, трудно согласовать с предсуществованием отдельных духов). Таким образом, материальное существование является не причиной, а спутником греха. Христос, с чьей предсуществующей душой соединен Логос, становится плотью, чтобы отдать себя сатане в своей смерти во искупление человечества. Его заслуги присваиваются верой, которая одна оправдывает, но плодом которой являются святые дела. Вера никогда не понимается как просто личные отношения с Христом, но всегда как пребывание в сообществе верующих. Поскольку все предназначены для этого общения, Ориген считает неудачей божественного замысла, если восстановление всего не приведет все в гармонию. Даже последний враг не будет уничтожен по существу, но только таким образом, что перестанет быть врагом Бога.

3. через полвека после Оригена, около 311 г., Мефодий Олимпский умирает мученической смертью (сочинения: 1644 г. Комбефий, 1656 г. АУатий, 1672 г. снова Комбефий, изданы Alb. Jahn, Halle 1865; в Migne op. cit. vol. 18, cf. A. Bonwetsch, Meth. von Olympia, vol. I, Erlangen and Leipzig 1891), ярый противник Оригена, но близкий ему по духу, чьи глубокие рассуждения об Адаме и Христе, Еве и Церкви, а также о том, что каждый человек в какой-то степени является Христом, относятся к числу наиболее интересных в III веке.

§138

Там, где чувство принадлежности к маленькой, презираемой группе потеряно для Церкви и гонения не вызывают его вновь, жизнь все большего числа людей прекращается лишь в воспоминаниях и надеждах, и в них возникает желание быть уверенными в том, что вечно истинно в сообщениях и обещаниях апостолов, а значит, уже истинно и в настоящем. Если на вопрос об этом даются разные ответы, в общине возникает потребность выразить в определенных формулах то, что не только действительно произошло, но и то, что истинно и что все считают истинным. С другой стороны, эта потребность удовлетворяется желанием государства, которое должно знать, каковы основные убеждения столь значительной части его граждан, прежде чем оно сможет поставить их в равное положение со всеми остальными, и которое, поскольку религиозные споры противоречат его собственным интересам, будет использовать все имеющиеся в его распоряжении средства, чтобы обеспечить достижение согласия. Если в такое время появятся люди, которые, подобно Оригену, будут иметь внутреннее стремление превратить историческое возвещение в сформулированную доктрину, содержащую истину, они должны будут не только получить одобрение государства, но и быть приняты общиной. После гонений необходимость в защите отпадает, и на смену терпимым церковью апологетам приходят почитаемые ею догматики. Это происходит не внезапным скачком, но очень постепенно доктринальная решимость созревает, и автор ее становится тем, на чьи колени падает плод, корень и ствол которого взращивали его предшественники.

§139

Чем больше совпадают указанные обстоятельства (§138), тем более нормальным будет формирование догмы. Поэтому наиболее приятное зрелище представляет собой возникновение того догмата, с установления которого разумно начинать, поскольку он является предпосылкой всех остальных, – догмата о Троице. Диаметрально противоположная однобокость иудаизирующего монархианства, представленного Сабеллием и другими, и «Арна», обратившегося к язычеству, сделала решение необходимым. В то же время правил император, по призыву которого собралось более трехсот епископов, и который, представляя интересы государства, хотел прежде всего получить некую формулу, объявленную обязательной для всех, а также обещал привести ее в исполнение во всем образованном мире, даже принудить к этому в случае необходимости. Наконец, величайший отец церкви, созданный Востоком, выступает в качестве органа церкви. С апостольским пылом Афанасий воспринял весть о спасении; готовый к мученической смерти, он защищал все, что говорили и обещали пророки и апостолы, и таким образом был защищен от перетолкований еретиков-гностиков. Однако, глубоко посвященный в истинный гнозис Климента и Оригена, он оказывается духовным соратником последнего, особенно если его не устраивает тот факт, что при изложении догматов используются исключительно библейские выражения. И правильно, ведь речь идет именно о том, чтобы установить то, что не установлено Библией. Строгость, часто граничащая с деспотизмом, с которой он настаивает на порядке и единодушии в учении и богослужении, делает его родственным духом Киприану и другим западным учителям церкви. Однако в конце концов ему хватило истинной житейской мудрости, чтобы не презирать помощь мировой власти в утверждении установленных догм, но сопротивляться любому вмешательству в сами высказывания, в то время как его оппоненты стали более или менее придворными богословами.

§140

Афанасий

J. A. Möhler, Athanasias der Grosse and die Kirche seiner Zeit, Mainz 1827, 2 vols. 77. Voigt, Die Lehre des Athanasias von Alexandria, Bremen 1861. F. Böhringer, Athanasias and Arias, Stattg. 1874.

Афанасий, родившийся в Александрии около 298 года, епископ там с 328 года и умерший в 373 году, с величайшим усердием и успехом трудился в своей епархии и одновременно как писатель, хотя пять раз ссылка отрывала его от нее на двадцать лет. Сохранившиеся его произведения позволяют судить о том, чего он достиг в последнем отношении. (Издания: Prine. Гейдельберг 1601, II т. с илл.; изд. Monifaucon, Paris 1698, III, fol.; emend. cur. Giustiniani, Patav. 1777, IV, fol., в Migne, op. cit. vol. 25—28).

Еще до начала арианских споров, в своей борьбе с язычеством, то есть обожествлением тварей, и в защите учения о Воплощении, направленной в равной степени против иудеев, он показал себя человеком, который, несмотря на Оригена и глубже Оригена, умел вникать в фундаментальные вопросы христианской доктрины, не ослабляя при этом благоговения перед буквой Священного Писания и Предания. Он был диаконом и писцом епископа Александра Александрийского, когда тот выступил против ереси Ария; в его письме к католической церкви можно распознать дух Афанасия. Арий, пресвитер, получивший образование в антиокенской школе и отличавшийся эрудицией, диалектической остротой и нравственной строгостью, видел в Логосе среднее демиургическое существо, которое не было ни вечным, ни способным иметь или передавать адекватное знание о Боге, поскольку прямая связь между Божеством и миром казалась ему бесчестящей первое. Эта высшая из всех тварей, чье единство с Отцом заключается в соответствии его воле, воплотилась во Христе и поэтому заняла в нем место разумной души. Как и Арий, Астерий тоже учил, был искусным бойцом, но не был равен ему ни по таланту, ни по серьезности ума. На Никейском соборе, который состоялся особенно из-за Ария, Афанасий сопровождал своего епископа, спорил с Арием в устной речи и больше всего способствовал тому, что была принята не формула, составленная из библейских выражений, как того желал особенно Евсевий Кесарийский, самый ученый человек своего времени, и которая также была бы желанна для ариан, а формула ὃμοούσιος. Однако его основная деятельность началась только после Собора, где он защищал решения Никеи в нескольких сочинениях, как против ариан, так и против склонявшегося к ним Евсевия (особенно: о постановлениях Никейского синода, и прежде всего четыре речи против ариан. В них, а также в сочинениях о Синодах Селевкии и Римини, развивается сам догмат. Более подробно история этого вопроса рассматривается в «Апологии против ариан»). Главное здесь то, что Ария обвиняют в том, что он склоняется к язычеству, а значит, открыто соглашается с дуализмом Пиата и языческих неоплатоников. Утверждение, что между бесконечным Богом и конечными вещами должно быть среднее существо, не имеет смысла, так как если бы это среднее существо было конечным, то между ним и Богом, если же оно бесконечно, то между ним и вещами опять же необходимо среднее существо, и так далее до бесконечности. Без правильного учения о Логосе невозможно постичь истинную концепцию творения; если бы Бог не был (вечно) проявлен, он не мог бы стать проявленным без изменения сущности (внешне).

Свидетельство, таким образом, является предпосылкой творения, но по сути отличается от него. Логос, через которого был сотворен мир, – это не демиург, а вечный Сын, имеющий ту же природу, что и Бог, мирообразующая сила, которую не нужно ни представлять как тварь, ни, как это делал Сабеллий, смешивать с Отцом. Подобно тому, как рождение Сына не является временным, оно также не произвольно. Оно необходимо, то есть не вынужденно, а вытекает из природы Бога, как его благость, которая также не является ни продуктом его воли, ни принуждением, наложенным на него. Как и Сын, Святой Дух в письмах Афанасия к Серапиону также мыслится как имеющий ту же природу, что и Бог и Отец, и поэтому используется выражение триада, с которым вполне можно объединить различие лиц (ύποστασεις). (В письме против Аполлинария, которое, конечно, вряд ли принадлежит Афанасию, ύποστασις означает столько же, сколько и природа, а πρόσωπον используется для обозначения личности). Таким образом, не тварь, а вечный Сын Божий во Христе облекся в человека и тем самым сделал возможным реальное познание Бога, а через Свое воплощение, смерть и воскресение освободил человека от смерти, в которую он впал в результате греха. Творческая сила, которую Сын Божий проявил в Своем воплощении, была продемонстрирована в Его чудесах и, наконец, в успехе Его дела. Еще не пришло время выносить догматические суждения о том, как божественное соотносится с человеческим во Христе; и Афанасий, чувствуя это, хотел, чтобы библейские выражения были полностью соблюдены в этом вопросе. О том, что это не было вызвано его собственной нерешительностью, свидетельствует решимость, с которой он убеждает Аполлинария Лаодикийского, что во Христе вечный Сын Божий не занимает место разумной души и не соединяется со сверхъестественным телом, но что весь человек (плоть) привлекается к Нему, и по этой самой причине Бог и человек соединяются в Нем несмешанными и неразделенными.

§141

Никейский собор не положил конец спорам о Троице. Привлекая суд, очень решительные ариане, среди которых позже отличился Евномий, и менее решительные евсевиане сумели отделить Афанасия и епископов, придерживавшихся его мнения, от их общин, а в Антиохии, Филиппополе (Сардике), Сирмиуме, Римини, Селевкии – придумывать все новые формулы для посредничества, которым благосклонность суда давала короткую повседневную жизнь. С очевидной победой арианства, когда даже римский епископ Либерий оказался податливым к приказам императора, началось его окончательное падение. Как на Западе с Иларием, епископом Пуатье, так и на Востоке с великим каппадокийским епископом Василием, Афанасий нашел сильного товарища; но только через семь лет после его смерти и через два года после смерти Василия, усилиями двух каппадокийских Григориев (Нисского и Назианзского) и тогдашнего главы государства, на Константинопольском синоде был утвержден Никейский свод, дополненный включением в него гомусии Святого Духа. Тот факт, что не все, что уже было догматически определено Афанасием, было включено, оставил этот последний догмат неопределенным, что впоследствии привело к спорам и, наконец, к разделению Римской и Греческой церквей. Тот факт, что последняя осталась ближе к неопределенному библейскому выражению, не является преимуществом ее догмата.

§142

За положениями, касающимися откровения Бога в Самом Себе, следуют положения, касающиеся Его откровения вовне, или человеку, и поскольку оно имеет свою кульминацию во Христе, то касательно личности Христа. Две крайности смешения или разрыва божественного и человеческого в Нем можно наблюдать уже во времена Афанасия, в ересях Аполлинария и Фотина. Тенденция к прежней односторонности прослеживается и в последующий период, особенно у богословов, вышедших из Александрийской школы, в то время как их диаметральная противоположность, Антиохийская школа, склонялась скорее к противоположному. Однако тот факт, что Афанасий и Феодор Мопсуестийский объявили себя совершенно одинаково противниками смешения и раскола, доказывает, что глубокое благочестие и серьезное ученое рвение могут процветать в обеих школах и вести к одной и той же цели. Когда Несторий, вышедший из антиохийской школы, и тем более его последователь Анастасий в своей полемике против выражения Богоносец пошли дальше, до полного разделения божественного и человеческого, к сожалению, не нашлось Афанасия, чтобы опровергнуть их. Нечистое рвение Кирилла Александрийского и его преемника Диоскуров, а также то, что к ним присоединился Евтихий, представлявший противоположную Несторлу крайность, делают эту часть истории догматики одной из самых печальных. Деньги, женщины и евнухи используются для влияния на деспотичных императоров, которые влияют на жалкое духовенство, позволяющее диктовать им свои убеждения. После того как Несиорий был осужден в Эфесе, та же участь постигла Евтихия в Константинополе. Оба справедливо. Напротив, второй Эфесский (разбойничий) синод, на котором монопбиситы отомстили несторианам, был просто партийной победой. Положения, которые Лев Великий озвучивает в своем письме к Флориану и которые приобретают символическое значение на Халкидонском синоде, – это буквально положения Афанасия и Феодора. Посреднические вероучения, продиктованные императорами, такие как «Энотикон» Зенона и эдикт Юстиниана de tribus capitulis, скорее препятствовали, чем ускоряли общее принятие догматической версии, которая не является центром между несторианством и евтихианством, а представляет собой высшее единство над ними.

§143

Поначалу Запад принимал участие в формировании догматики, лишь санкционируя то, что было установлено греками; особенно часто епископ Рима использовал для этого свой авторитет, а в более редких случаях, как и у греков, привлекал к участию в работе спекулятивные наклонности. К ним относится появление Илария из Пуатье, который, конечно, дыша греческим воздухом, защищал Троицу против ариан оружием спекуляции и, как спекулятивные причины привели его от язычества к христианству, так до самой смерти (366) использовал их для защиты никейства. (Его труды, опубликованные бенедиктинцами в Париже в 1693 году, входят в состав Mignes Curs. patrol. Тома IX и X латинской рубрики). В остальном же западники особенно руководствуются практическими интересами и от связей между объективными доктринальными положениями быстро переходят к демонстрации их плодотворности для субъекта. Это в значительной степени относится уже к трем африканцам и к Лактанцию, которого они вдохновили и который упоминался выше среди апологетов (§135, 4); и тем более к двум людям, которые уже удостоились величайшего почитания современников и особенно потомков, – святому Амвросию (ок. 340—39). Святой Амвросий (ок. 340—397) и святой Иероним (ок. 340—497). Иероним (около 340 – 420 гг.). Первый, умевший сочетать благородство происхождения с возвышенным нравом и непоколебимую силу с величайшей мягкостью характера, был прежде всего священником-государственником и церковным деятелем. Его главным делом было развитие религиозной жизни и богослужения в обществе (особенно в Милане), в чем он отличился своими наставлениями духовенству и лирическими достижениями.

Его труды были изданы бенедиктинцами в Париже в 1686 году, 2 тома; А. Баллерини, Mediolani 1875 – 1886; Migne XIV—XVII. – Второй, самый ученый человек своего времени и новатор в самых разных направлениях, отдавал предпочтение прежде всего аскетическому моменту, но затем приобрел огромное влияние благодаря своей критической и переводческой деятельности, особенно как автор Вульгаты. Спекуляции – это то, что остается более чуждым этому талантливому человеку, который также преуспел как стилист (работы опубликованы в Вероне в 1734 году, затем в Венеции в 1766 году в 11 томах; в Mignes vols. XXII—XXX). Прекрасную характеристику обоих можно найти в JTZxrrischen Buch, упомянутом в §131. Человек, который, когда, наконец, пришла очередь западной церкви устанавливать догматы, должен был стать ее органом, многим обязан им обоим. В соответствии с западным субъективизмом, это происходит там, где необходимо сформулировать отношение человека к действующему в нем божеству, то есть отношение свободы к благодати. С чисто теоретической точки зрения эта проблема является самой сложной, и ее решение невозможно там, где нет ясного понимания природы Божества и его единства с человечеством. Афанасий и Феодор Мопсуестийский должны были сделать все, что заслуживали, прежде чем появился тот, кто, сформулировав антропологию Церкви, одновременно завершает ее богословие и христологию. Августин – величайший и последний отец Церкви. В нем мы находим одновременно начало деятельности, которая выходит за рамки деятельности Отцов Церкви и является задачей последующего периода.