Горящая черная звезда, пепел, подобный снегу

Нечто демоническое.

Когда Цзэнь ступил на руины храма, температура резко понизилась. Стоило ему продвинуться дальше, одну руку держа на Ночном огне, а другую – в шелковом мешочке на поясе, как его дыхание стало вырываться струйкой холодного воздуха. Он достал три палочки благовоний и полоску желтой бумаги с начерченным на ней красным символом.

Легким движением запястья и уколом ци Цзэнь активировал огненную печать фу.

Свет озарил похожий на пещеру коридор. Краем глаза Цзэнь заметил нечто, уползающее в тень. Все еще горящей фу он поджег палочки благовоний. Их кончики вспыхнули красным, отчего рельеф останков храма стал более резким.

Колонны вели дальше, в коридор, погруженный во тьму. Здесь виднелись следы былого убранства: покосившийся портрет на стене, треснувшая пополам нефритовая лошадка, драгоценные камни, кусочки серебра и черепки керамики были наполовину погребены под снегом, который занесло через вход. Почерневшие от сажи стены, обугленная мебель из березы и коры, что гнила на полу, свидетельствовали о том, что когда-то здесь случился пожар.

Дым от благовоний начал рассеиваться, следуя за холодным сквозняком, врывающимся из открытого прохода. Мгновение Цзэнь наблюдал за этим необычным явлением.

Со временем назначение благовоний забылось, и простые люди стали использовать их, чтобы молиться богам – тем из пантеона, кому они предпочитали поклоняться. Но первоначально палочки готовились из смеси трав, способных обнаруживать сильную энергию инь, ибо дым отгонял ее.

А значит – какое бы существо ни скрывалось здесь, оно находилось в направлении, противоположном тому, в котором распространялся дым.

Цзэнь шагнул к призрачному ветру.

– Чего ты боишься, мальчишка? – разнесся по зданию низкий, подобный раскату грома, смешок Черной Черепахи. – Ведь самое ужасное существо в этих руинах – ты сам.

Бог-Демон не ошибся. Цзэнь боялся не того демона, что прятался в темноте храма.

А того, что притаился внутри него самого.

– Помолчи, – мысленно приказал он Черной Черепахе, используя нить, что связывала их. За последнюю луну Цзэнь успел понять, что Бог-Демон мог слышать только те его мысли, которыми он добровольно делился. В остальное время, когда он разрывал связь, существо впадало в спячку, полностью отделялось от Цзэня до того момента, пока его жизни не угрожала опасность.

Как сейчас.

Цзэнь снова отгородился от Бога-Демона, в последнее время все чаще напоминая себе не ослаблять оборону.

Дым от благовоний теперь поднимался выше, а холод становился сильнее.

В темноте прямо перед ним появилась фигура.

Цзэнь уже было поднял меч и свободную руку, чтобы при необходимости начертить печать, когда свет палочек озарил статую. Ему потребовалось мгновение, чтобы понять, что это.

Из конца коридора на него взирала статуя обсидиановой черепахи размером больше самого медведя. Когда Цзэнь поднес к ней благовония, дым распространился по прямой линии. В черных бездонных глазах черепахи отразились красные кончики палочек, но Цзэнь никак не мог отделаться от странного чувства, будто представшая перед ним фигура жива.

И наблюдает за ним.

«На нее наложили печать», – подумал Цзэнь. Он прикоснулся к статуе, проведя кончиками пальцев по едва заметным следам ци. Печать была начерчена кровью, и, хотя с годами багровые полосы исчезли, ци осталась. Тем не менее Цзэнь еще никогда не видел настолько сложных узоров, а секундой позже он осознал, что и использованное письмо отличалось от того, к которому он привык. Печать состояла из петель и изгибов, не существующих в той практике, которую он изучал.

То была мансорианская печать.

По телу пробежала дрожь искушения, а сердце забилось где-то в горле. Существовала ветвь практики, изобретенная и использованная его народом, – искусство, которое исчезло из учебников по истории, когда мансорианские демонические практики оказались вне закона, а императорская армия вырезала его клан. Должно быть, мансорианцы использовали свои печати в качестве последнего средства защиты, уповая на то, что хинские практики их не изучали. Какие бы секреты ни прятали мансорианцы, те остались нетронутыми в течение тысячи циклов. Среди этих секретов вполне мог оказаться тот, что рассказывал о Всадниках Ксан Толюйжигина.

Восторг Цзэня сошел на нет при сокрушительной мысли: он не мог расшифровать эту печать.

– Ах, – протянула Черная Черепаха, – зато я могу.

Цзэнь замер с рукой, все еще прижатой к животу обсидиановой черепахи. Охваченный радостью, он забыл оградить свои мысли от Бога-Демона. Каждое слово древнего существа напоминало ему о сделке, которая тяготила, словно занесенный над головой меч.

Он прекрасно знал, чем заканчивались подобные сделки – такая судьба постигла его прадеда, последнего мансорианского демонического практика. Когда-то он был доблестным генералом, сражавшимся за свободу своего клана, но его конец был кровавым и трагичным, когда он сначала проиграл войну Императору-Дракону, который тогда правил Срединным царством, а затем отдал свои тело, разум и душу тому самому Богу-Демону, который теперь был привязан к Цзэню.

Ксан Толюйжигин не смог контролировать своего Бога-Демона, и тот в конце концов довел его до безумия. Этот печальный финал омрачало и то, что перед смертью Ксан Толюйжигин убил тысячи ни в чем не повинных людей.

Цзэнь сглотнул. Ци, содержащаяся в мансорианской печати, будто пульсировала, взывая к нему. В его руках было потерянное наследие клана, способ добиться искупления, переписать трагическую историю своего народа. Собирался ли он отказаться от этого?

«Только в этот раз», – подумал Цзэнь. Всего лишь одна капля силы Бога-Демона, чтобы открыть эту дверь. Это ничего не изменит.

Только в этот раз.

Цзэнь скомандовал: «Открой ее».

Казалось, от удовлетворения Бога-Демона зашевелился воздух. Цзэнь почувствовал прилив силы. Ощутил, как ядро демонической ци внутри него – ядро Черной Черепахи, концентрация энергии, что давала ей могущество и способность жить вечно, – немного расширилось, выпуская из себя ци, смешивая ее с ци его собственного тела. Магия прилила к его пальцам, и Цзэнь то ли с ужасом, то ли с восхищением смотрел, как его собственная рука чертит печать, которую он не знал. Он чувствовал, как тянутся тысячи ниточек ци, из которых состоит этот мир – дерево, железо, камень, воздух, золото, огонь, – и он сплетал их в порядке, за которым уследить было невозможно. Таким уровнем мастерства не обладали даже наставники Школы Белых Сосен.

То было творение бога.

Спустя несколько секунд Черная Черепаха уже очерчивала пальцем закрывающий печать круг. Стоило началу встретиться с концом, как печать пришла в действие.

Цзэнь наблюдал, как непонятные ему узоры и штрихи вспыхивают темно-красным цветом в обрамлении черного. Статуя зашевелилась, ее брюхо опустилось, пока не стало гладким, как озеро из черного стекла. Цзэнь, нахмурившись, прищурился. Внутри, казалось, кружил дым, собираясь в тени.

Воздух пронзил визг, когда из живота статуи вылетело размытое пятно. Цзэнь повиновался инстинктам. Взмах Ночного огня, легкое сопротивление плоти, сухожилий и, наконец, хруст костей. Существо взвизгнуло и отшатнулось, а Цзэнь уже поднял другую руку, собирая нити ян в печать огня и света. Ему нужен был свет…

Печать взорвалась вспышкой золотых искр, которые осветили комнату и чудовище.

Женщина… когда-то. Ее плоть обглодали личинки и крысы, так что на лице образовались зияющие дыры глубиной до самых костей. Сквозь пряди длинных черных волос невидяще таращились молочного цвета глаза, наполовину изъеденные червями. Но больше всего ужасало ее плотное парчовое платье, отороченное мехом по вороту и украшенное маленькими золотыми и черными языками пламени – отличительным знаком мансорианских практиков.

«Мо», – подумал Цзэнь. Самый страшный демон из четырех сверхъестественных существ. Он встречал одного раньше – то был Старший мастер, который позволил демону поселиться в его теле после смерти, дабы стать последней защитой своей школы от элантийцев.

Мо образовывался из выгребной ямы инь, которая сочилась ненавистью и гневом. Чтобы его победить, нужно было противопоставить его яростным атакам огонь, солнечный свет, тепло и, самое главное, – неосязаемые, состоящие из ян эмоции. Умиротворение. Счастье. Любовь. Все, из-за чего стоило жить, и все, что отделяло живое от мертвого.

Призывать что-то подобное сейчас было равносильно попытке разжечь пламя из тлеющих искр.

Цзэнь сосредоточил ци на кончиках пальцев, на этот раз обводя штрихи печати плоской стороной лезвия. Стиснув зубы, он наполнил свою печать дополнительной порцией огня и жара, а затем закрыл ее. Сначала начерченный знак коротко вспыхнул, а после по всей длине лезвия распространилось сияние.

Цзэнь уже занес оружие, но все же остановился. Обращенный в демона Старший мастер, с которым ему раньше пришлось иметь дело, оказался существом злобным и хитрым, способным управлять ци, чтобы создавать печати. С этим же мо что-то было не так – слишком уж неуклюже двигалась женщина.

Она повернулась к нему и с раскрытой пастью бросилась в атаку. Цзэнь отскочил и взмахнул мечом. Сопротивление, свист воздуха, и голова существа с глухим стуком упала на пол. Он подождал, ожидая увидеть, как обезглавленное тело вернется в свою прежнюю форму или в форму владельца души. Но к ужасу Цзэня, голова все еще скалила зубы, а отделенное от нее тело все еще ковыляло к нему.

Растерянный, Цзэнь снова поднял Ночной огонь. В хинской культуре увечить тела запрещалось, поскольку народ верил, что заключенные в них души не смогут полностью переправиться через реку Забвения. Это было обычное суеверие, ведь Цзэнь знал, что души состоят из ци и после смерти тела возвращаются в мировой круговорот энергий.

Но даже несмотря на это, снова увечить тело мансорианского практика казалось святотатством. Тем не менее мо не умер: слышался скрежет его почерневших ногтей о каменный пол.

Цзэнь обратил внимание на вещицу, болтающуюся на поясе существа. Наклонившись, он схватил ее прежде, чем размахивающий руками демон успел его задеть. Цзэнь активировал еще одну фу и поднес к свету свою находку.

Маленький парчовый вымпел с изысканным рисунком, изображающий золотых лошадей и черепа. Черными нитями, пропитанными ци, на нем была вышита мансорианская, сочащаяся ян, печать. В ее центре располагались штрихи, напоминающие что-то вроде туннеля с односторонним движением… ловушка для инь.

Ян притягивала инь, но вместо того, чтобы балансировать энергии, этот вымпел собирал и направлял инь в того, кто его носил. В этом теле не было демонического ядра, либо же оно было создано как яо – из ямы инь. В таком случае… вымпел, притянув в тело инь, создал дух.

«Не мо. Цзоу ши, – подумал Цзэнь. – Ходячий труп».

– Отлично справился, – послышался голос Черной Черепахи, сопровождаемый чем-то, что по ощущению напоминало хитрую ухмылку. – Твои предки предпочитали создавать живых трупов, чтобы использовать их как безмозглых, невидящих охранников, беспрекословно выполняющих приказы своих хозяев. Там, где Цзоу ши, там и самые темные секреты его создателя.

У Цзэня бешено заколотилось сердце. Еще одно потерянное искусство мансорианских практиков. Возможно, подумал Цзэнь, глядя на корчащийся на земле труп, некоторые искусства действительно не стоит использовать.

– И кто же, – лукаво спросил его Бог-Демон, – решает, какие искусства следует запретить?

Цзэнь отгородился от голоса и сосредоточил свое внимание на том месте, из которого выскочил Цзоу ши.

Широко раскрытое брюхо обсидиановой черепахи втягивало в себя сквозняк, который Цзэнь почувствовал ранее. Портал. Печать, которую он… то есть его Бог-Демон разблокировал, оказалась своего рода печатью Врат, ведущей в другое место. А внутри… внутри, медленно и бессмысленно прихрамывая, бродило еще больше теней. Инь, темная и всепоглощающая, накатывала волнами.

За вратами скрывалось еще больше ходячих трупов. Десятки, возможно, даже сотни.

Там, где Цзоу ши, там и самые темные секреты его создателя.

Цзэнь крепко сжал вымпел с изображением мансорианской печати и шагнул вперед.

Позади кто-то прошептал его имя.

Цзэнь развернулся, подняв Ночной огонь. Он был так сосредоточен на вратах, что даже не почувствовал, как кто-то приблизился к нему. Неожиданно он осознал, что темнота вокруг стала плотным удушающим плащом, притупляющим чувства. Его зрение исказилось, тени скривились. Он знал, что перед ним монстр: бледная тварь, что подкрадывалась все ближе, готовясь поглотить его…

– Цзэнь? Это я.

Он моргнул. Тени отступили, уступив место мерцанию фонаря. Почему всего мгновение назад он даже не заметил света, который теперь освещал знакомое лицо?

Шаньцзюнь, подняв руки в умиротворяющем жесте, остановился на приличном от него расстоянии.

– Ты…ты в порядке?

Цзэнь опустил меч.

– Я… – он прижал палец к виску. – Да. Прости. Я просто был начеку.

– В этом месте сильная инь, – ответил Шаньцзюнь, стараясь подавить дрожь в голосе, пока оглядывался вокруг. Стоило его взгляду упасть на все еще корчащийся труп, как у него расширились глаза. – Что…

Цзэнь шагнул вперед, заслоняя ходячий труп от Шаньцзюня.

– Что ты здесь делаешь? – спросил он. – Я же сказал оставаться на месте, пока я не дам команду.

– Мы беспокоились о тебе, потому что почувствовали перепады в ци, – сообщил Шаньцзюнь, опуская голову. – Поэтому я и пришел проверить.

Беспокоились о тебе. Притупленная боль вспыхнула в груди Цзэня. Обезоруживающая доброта Шаньцзюня грозила пробить доспехи, в которые он облачился.

Цзэнь не мог позволить такому случиться.

– И они послали тебя, ученика, который не может начертить даже самую простую печать? – холодно заметил он. Шаньцзюнь был учеником Целителя. Он с легкостью анализировал различные нити ци и был обучен искусству врачевания, но, в отличие от остальных практикующих, не мог управлять энергией.

Когда поникший Шаньцзюнь опустил плечи, за его спиной раздался другой голос.

– Он пришел не один.

Из тени, словно отделившись от темноты, вышла другая фигура. Цзэнь крепче сжал свой клинок, когда беззвучными шагами к Шаньцзюню подошел неуловимый будто ветер Безымянный мастер Ассасинов. Его лицо было словно создано для того, чтобы не закрепляться в чужой памяти. Оно казалось настолько обычным и невзрачным, что попытайся Цзэнь описать его, он не смог бы выделить и одной отличительной черты. Только его глаза, черные и холодные, как ночь, смотрящие с настороженным безразличием.

Из всех мастеров школы только он вызывал в Цзэне что-то, похожее на страх.

«Он не знает, – напомнил Цзэнь себе. – Не знает».

Большинство не догадывалось, что это он убил Дэцзы, всеми любимого Старшего мастера Школы Белых Сосен. Знал только…

Цзэнь перевел взгляд на Шаньцзюня. Внутри зародилось еще одно семя страха: что бы сделали ученики, расскажи им Шаньцзюнь о том, что это Цзэнь убил их Старшего мастера?

– Спасибо, – произнес Цзэнь. Как долго Безымянный мастер стоял там, наблюдая? – Не о чем беспокоиться. Пожалуйста, возвращайтесь к остальным и ждите меня. Я хочу убедиться, что это место безопасно.

Цзэнь дождался, когда они скроются из виду, и только после этого снова повернулся к вратам. Дверь, ведущая в прошлое его предков, к секретам его клана, была приоткрыта. Темнота манила погрузиться в нее.

Так Цзэнь и поступил.

2

Да заберет мою душу Вечное Небо.

Да поглотит мое тело Великая Земля.

Мансорианский погребальный обряд, первый куплет

Цзэнь оказался на лестнице, спиралью уходящей вниз. Он поборол желание достать фу и зажечь свет. Боязнь темноты была человеческим недостатком; Цзэнь же принимал тени и все неизведанное. Он мог ориентироваться по движению ци в пространстве.

А здесь она двигалась… намного ниже.

Он оставил на животе обсидиановой черепахи печать, которая предупредила бы, проскользни через нее какая-либо ци, а затем начал спускаться.

С каждым шагом инь становилась сильнее, а вскоре к ней присоединился тошнотворно приторный запах гниющей плоти.

Прошло какое-то время, прежде чем он коснулся земли и почувствовал, что камень под его ногами сменился деревом. А за ним… инь, бурлящая как паводковые воды за огромной плотиной.

Цзэнь выудил из мешочка фу. Со звуком, напоминающим зажигающуюся спичку, вспыхнул золотистый свет, открывший его взору ряд красных дверей. Вместо дверных ручек или молоточков были выгравированы печати. Через коричневые, растекшиеся штрихи на дереве циркулировала ци. Пусть Цзэнь не мог прочитать их, как и любые другие мансорианские печати, но он понял, что следует сделать.

Он прижал лезвие Ночного огня к кончикам пальцев. Жалящий укус боли, и из пореза потекла кровь.

Цзэнь прижал руку к гравировке печати. Ци вытекала из его тела вместе с кровью. Мансорианская печать засветилась, и на краске начали вырисовываться черты. Мансорианские знаки, которые были стерты с лица земли Императором-Драконом и его армией. Цзэнь едва успел изучить некоторые, до того как они стали вне закона.

Ярость вызвала острую боль в груди, пока он неотрывно смотрел на слова, которые должен был знать так же хорошо, как линии на своих ладонях. Из-за гнева он забыл об осторожности, из-за гнева он обратился к голосу с хрустом сухих листьев и мертвечины.

– Добро пожаловать, дитя Мансории, – прочитал за него Бог-Демон. – У тебя развиты инстинкты. Эту печать можно открыть лишь кровью мансорианского наследника.

С громким скрипом двери распахнулись.

Ходячие трупы хлынули разом: вихрь конечностей, волос и отслаивающейся кожи, со ртами, открытыми в прерывистом из-за сгнивших голосовых связок крике. Цзэнь едва успел поднять Ночной огонь, чтобы начать рассекать гниющую плоть, сухожилия и кости. Он зажег несколько фу, ощущая вспышки ци по мере того, как печати активировались и взрывались. Стены помещения и его одежда были покрыты брызгами жил и кишок. От невыносимо приторного запаха разлагающейся плоти у него закружилась голова… Ему нужна была помощь, нужна была…

Он не почувствовал, когда Бог-Демон взял над ним контроль, только момент, когда отпустил. Цзэнь снова открыл глаза, а в комнате, пустой комнате, царила тишина. Перед ним пылала печать, окутанная огнем и тенью, дарующая свой красный цвет пеплу, что падал вокруг подобно снегу. Цзэнь чувствовал циркуляцию ци в помещении и знал, что каким-то образом она исходила от него, от создания, что пряталось внутри него.

– Я не просил тебя о помощи, – сказал он в тишину.

И тишина ответила: «Нет, но она была тебе нужна».

От гнева сжало горло, но он приказал себе отвлечься. Целые слои сильных мансорианских печатей держали это место под замком.

Бесчисленное количество живых трупов стояло на страже. В этом месте точно таились секреты.

Тогда-то Цзэнь и заметил надгробия.

Их было около сорока: выстроенные по всей длине прямоугольной комнаты, наполовину зарытые в землю гробы. Крепко запечатанные, они были изготовлены из камня, что было необычно, поскольку народ Цзэня верил, что после смерти их тела забирала Великая Земля, а души – Вечное Небо. Подойдя ближе, он увидел, что на каждом гробу было выгравировано изображение человека в традиционном мансорианском наряде. Удивительно, но на портретах их глаза были открыты, а не закрыты. У Цзэня появилось ощущение, что за ним наблюдают.

В центре живота каждого изображенного располагалась печать.

Его охватило отчаяние. Здесь скрывалось то, что так бережно защищали его предки, что смогло пережить столетие и завоевание. А он, Ксан Тэмурэцзэнь, наследник Ксана Толюйжигина не мог до этого добраться, потому что не умел читать.

Цзэнь проглотил обжигающий горло гнев и принял решение.

– Создай ключ, – сказал он, и Бог-Демон выполнил его приказ.

Низкий грохот разнесся по залу, когда каменная крышка первого гроба со скрежетом отвалилась. Стоило Цзэню склониться над ним, как кровь заледенела у него в жилах.

Внутри лежало тело – определенно мансорианин и высокопочтенный генерал, это Цзэнь понял по золотой рукояти, зажатой между пальцами сабли и поясу из самита. Мужчина так хорошо сохранился, что, если бы не окружающий его вихрь инь, Цзэнь поверил бы, что он попросту спит. Здесь переплетение энергий было гораздо сложнее, чем в более грубых печатях, управляющих ходячими трупами: безмозглыми, слабыми существами, уже разваливающимися от гниения. Нет… этот труп отличался от них.

– Ах. – Зазвучал с новой, несвойственной ему интонацией голос Бога-Демона. Он узнал мужчину. – Сорок Четыре.

– Что это такое? – спросил Цзэнь, ненавидя тот факт, что это существо знало о его предках больше, чем он сам.

Бог-Демон помолчал, а потом произнес:

– Я могу показать.

– Так покажи, – стиснул зубы Цзэнь.

Погребальная комната замерцала. У Цзэня возникло ощущение, что он падает, наблюдая, как время, двигаясь вспять, растягивает стены. Замерзшая земля под его ботинками превратилась в траву, такую же зеленую, как изумруд под сапфировым небом. Там расположилась армия численностью в несколько десятков человек, верхом на длинноногих мансорианских лошадях. Внимание Цзэня тут же привлек тот, кто сидел на черном жеребце.

Его прадед, с гордостью носивший длинные волосы. Прикрыв землистую кожу доспехами, что мерцали черным и красным, в одной руке он держал копье, а в другой – поводья.

По ту сторону нагорья виднелась армия противника: кавалерия в десять раз больше, но на тонконогих дрожащих лошадях с короткой шерстью, которые явно не привыкли к пронизывающему холоду Северных степей. Цзэнь присмотрелся и узнал изображение на флаге – скрещенные сабли, зажатые в когтях сокола.

Клан Джошеновой Стали, членами которого были Ешин Норо Улара и Дилая из Школы Белых Сосен. Они сражались против клана Цзэня… пока императорская армия не уничтожила обоих.

Матриарх Ешин Норо, возглавлявшая армию, подняла свои двойные сабли и выкрикнула приказ. С грохотом, который, казалось, исходил из самой земли, ее армия бросилась в атаку.

Ксан Толюйжигин улыбнулся. Улыбка его становилась все шире, пока он не расхохотался, откинув голову назад. Остальные Всадники присоединились к нему, пока смех не перерос в воинственный крик.

Они понеслись вперед.

Поначалу Всадники скакали на всех парах, прижавшись телами к быстроногим жеребцам. Их тени растягивались на фоне проносящейся мимо травы. Цзэнь почти ощущал, как воздух наполнялся инь, по мере того как вокруг каждого мансорианского всадника сгущалась тьма, поднимающаяся от земли и приобретающая форму монстров.

Когда первый мансорианский Всадник прорвался через вражеские ряды, его демон расправил аморфные крылья. Те накрыли тенью десять человек, над которыми он пронесся. Вихрь тьмы, и на их месте остались лишь пустые седла и визжащие, бросающиеся прочь лошади, по шерсти которых стекала кровь.

Еще один взмах крыла, и другая дюжина джошенских воинов была стерта с лица земли.

Цзэнь, застыв то ли от ужаса, то ли от благоговения, наблюдал, как страх распространяется по рядам джошенской армии. Они начали отступать, но было уже слишком поздно – мансорианские Всадники и их демоны настигли клан Джошеновой Стали.

Сцена померкла, и Цзэнь обнаружил себя стоящим в тихой погребальной комнате. Крики джошенских воинов все еще звенели в его ушах.

– Сорок Четыре, – прошептала Черная Черепаха. – В ваших историях известные как «мансорианские Всадники Смерти». Сорок четыре самых сильных демонических практика, которые верно служили Ксан Толюйжигину. Когда-то они опустошили нагорье Северных степей, сделав Мансорианский клан одной из центральных держав Последнего царства.

Сердце Цзэня бешено заколотилось. Сорок Четыре и были магической армией его прадеда, которую он искал. Осматривая развалины мансорианского дворца, он надеялся получить хотя бы какую-то подсказку, свидетельствующую об их существовании.

Цзэнь даже и мечтать не смел, что отыщет сильнейших в истории воинов захороненными в этих самых руинах.

Старинное воспоминание, которое он пережил, словно невидимыми нитями тянуло его в дальний угол комнаты. Там, между двумя гробами, стоял большой сундук из березового дерева. Цзэнь с благоговением дотронулся до него. За сотни циклов на нем образовался толстый слой пыли, под которым в свете зажженной фу поблескивали гравюры. Краска со временем выцвела, но Цзэнь все еще мог различить изображения: дворцы в облаках, бессмертные с длинными шелковыми поясами кружились среди пантеона богов, которым поклонялись Девяносто девять кланов, чье наследие перешло хинам.

А между ними – зрелище, от которого у Цзэня перехватило дыхание, – безошибочно узнаваемые фигуры четырех Богов-Демонов. Они обозначали четыре стороны света: Черная Черепаха на Севере, Алый Феникс на Юге, Серебряный Дракон на Востоке и Лазурный Тигр на Западе. Бессмертные танцевали вокруг них, как и вокруг других богов.