История одного Карфагена

Считается ли комплиментом сравнение с фанатиком 15-го века? На общем контексте этих воспоминаний, где он рассказывает, как огромно было влияние Колчака на всех курсантов, совершенно ясно, что да.

Ещё один человек из его молодости написал:

«Мы чувствовали в нем моральную силу, которой невозможно не повиноваться, чувствовали, что это тот человек, за которым надо беспрекословно следовать. Ни один офицер-воспитатель, ни один преподаватель корпуса не внушал нам такого чувства превосходства, как гардемарин Колчак. В нем был виден будущий вождь».

Однако, всё это только одна крайность. А вот, что писал белый генерал Будберг, служивший вместе с Колчаком:

Обыкновенный тип адмирала, очень взбалмошный и не привыкший сдерживаться, узкий моряк, наполненный морскими традициями и предрассудками, абсолютно незнакомый с военным делом и с администрацией; положительные качества – искренность, идейность борьбы за Россию, кристальная честность, ненависть к беззаконию – все это очень мало для возглавления верховной власти в такое время.

Так, Будберг поймал главную вещь: у Колчака было много недостатков в характере, но помимо этого он просто был не готов к тому, что выпало на его долю. В другой работе Будберг добавил:

Истинный рыцарь подвига, ничего себе не ищущий и готовый всем пожертвовать, безвольный, бессистемный и беспамятливый, детски и благородно доверчивый, вечно мятущийся в поисках лучших решений и спасительных средств, вечно обманывающийся и обманываемый, обуреваемый жаждой личного труда, примера и самопожертвования, не понимающий совершенно обстановки и не способный в ней разобраться, далекий от того, что вокруг него и его именем совершается.

Как такой неоднозначный человек оказался лидером белого движения и верховным правителем России?

Колчак родился 16-го ноября 1874-го года в семье военного и получил прекрасное образование. Трудно сказать, насколько справедливы разговоры о том, что гардемарин Колчак значил больше, чем любой воспитатель, но, во всяком случаи, он действительно пользовался авторитетом и уважением. Закончив Морской кадетский корпус, он начал служить на фронте и заниматься гидрологией и исследованием океана, мечтая попасть в полярную экспедиции. В начале 20-го века он принял участие в экспедиции барона Толля, цель которой заключалась в поиске загадочной и несуществующей земли Санникова, которую когда-то видел на Севере промышленник Яков Санников, добывавший пушнину. Эта экспедиция закончилась трагически: в какой-то момент Толль с частью команды отделился от остальных, но так и не вернулся. После этого Колчак сообщил о произошедшем в Петербург, а затем вернулся на Север и всего с несколькими людьми на вельботе отправился искать Толля. Так, он добрался до острова, от которого барон с отрядом отплывал, и нашёл документы, согласно которым в этот момент у них всё ещё было в порядке. А дальше – непонятно: либо они утонули, либо замёрзли или умерли от голода. Никаких следов дальнейшей судьбы группы Толля Колчак не нашёл.

Уже во время этой экспедиции проявились те качества Колчака, которые будут отмечать на всех этапах его карьеры, – нервность и раздражительность, которые мешали всем, и особенно – ему самому. Вот, что писал Толль до своего отделения от экспедиции:

Наш гидрограф Колчак прекрасный специалист, преданный интересам экспедиции. В выдержке, необходимой в условиях полярного плавания, в терпении не ощущалось пока недостатка, по крайней мере у меня и у Коломейцева. Меньшим запасом терпения обладает гидрограф: он находит местность отвратительной, считает, что она не сулит ничего интересного и не имеет полярной специфики; такую местность он мог бы найти и в окрестностях Петербурга.

И далее:

Беседую и забавляюсь горячими спорами между Матисеном и Колчаком; они неизменно придерживаются противоположных мнений, но благодаря добродушию Матисена остаются в дружбе, несмотря на частое раздражение гидрографа.

А этот самый Матисен написал такой шутливый стишок:

Как много в море альбатросов, —Колчак по морде бьёт матросов.

Действительно, Колчак довольно часто распускал руки, что, конечно, бывало и у других, но всё равно оставалось не очень хорошей чертой. Трудно представить, чтобы, например, Деникин позволял себя такое.

Конечно, участие в такой провальной экспедиции – это довольно сильный удар по карьере, при том, что Колчак вёл себя более чем достойно – совершил переход на вельботе и искал Толля. Тем не менее, он всё равно был замаран неуспехом экспедиции, как и остальные её участники – тот же Матисен так и не смог построить никакой карьеры. Однако, судьба Колчака сложилась более удачным образом.

В 1904-м году началась Русско-японская война, и Колчак попросился на флот. Разумеется, его взяли, и он отправился в Порт-Артур, где занимался минированием моря. Особых успехов в ходе этой войны Колчак не добился, как, в общем, и вся русская армия. При этом во время войны усилился его ревматизм, приобретённый в ходе полярной экспедиции, и к окончанию войны Колчак уже еле-еле ходил. Когда же Порт-Артур был сдан, будущий адмирал попал в плен, где его, на первый взгляд очень больного человека, положили в госпиталь, а затем отпустили.

В годы между Русско-японской и Первой Мировой войнами Колчак служил при морском Генштабе, создавая многомасштабные планы и подготавливая флот к войне. Вот, что вспоминал про него в эти годы Сергей Тимирёв, который служил вместе с ним в Порт-Артуре и у которого Колчак сумел «отбить» жену:

А. В. Колчак, обладавший изумительной способностью составлять самые неожиданные и всегда остроумные, а подчас и гениальные планы операций, – не признавал никакого начальника, кроме Эссена, которому он всегда непосредственно докладывал. На этой почве у Колчака с Кербером всегда выходили конфликты, причём Эссен, уважавший и ценивший их, пожалуй, одинаково, совершенно неожиданно оказывался в роли примирителя обоих своих горячих и неуступчивых помощников.

И ещё одно воспоминаний, но уже от человека, который служил красным:

Колчак А. В., – писал Сакович, – с задатками военного человека, но… и в этом «но» все: он прежде всего не оператор, не творец военной идеи, а только честный начальник-исполнитель. Колчак потому прежде всего не оператор, что он абсолютно не признает системы там, где без нее не обойтись, оттого, что он слишком впечатлителен и нервен, оттого, что он совершенно не знает людской психологии. Его рассеянность, легкомыслие и совершенно неприличное состояние нервов дают богатейший материал для всевозможных анекдотов.

В начале Первой Мировой войны Колчак служил в Балтийском флоте, также занимаясь минированием моря, чтобы защитить Петроград от потенциального нападения. Несмотря на то, что это было очень полезным делом, отсутствие активных действий угнетало Колчака, и он хотел участвовать в настоящих боевых сражениях. Его желание было, наверное, даже сильней, чем у Деникина, который тоже рвался на фронт, потому что Колчак обожал войну: в своих воспоминаниях он писал о том, что начало войны было лучшим моментом в его жизни. В голове Колчака укрепилось представление о какой-то возвышенной, прекрасной и рыцарской войне, которой он вроде бы как занимался.

В 16-м году Колчак стал контр-адмиралом, а спустя немного времени его уже назначили командующим Черноморским флотом. Интересно, каким образом он, человек, который провёл все лишь парочку не самых удачных операций, совершил такой карьерный скачок – никаких особых связей у него не было. Непонятно. Но, во всяком случаи, к началу революции он занял невероятно важный и высокий пост, на котором дела его шли совершенно не блистательно.

Главной его мечтой в этот период была высадка в Босфоре и Дарданеллах. Надеялся на это Колчак ещё до революции, а попытался осуществить уже в 17-м году, однако этой операции так и не произошло, что стало для Колчака большим крахом.

Ещё один удар по его карьере был нанесён в октябре 16-го года, когда на Чёрном море произошёл страшный пожар на одном из кораблей, в результате которого погибло огромное количество людей – большая часть экипажа. Конечно, лично Колчак был в этом не виноват, но он – командующий. После этого его должны были не только снять, но и открыть против него дело. Однако, ничего из этого не произошло, а сам Колчак после этого события впал в совершеннейшую ярость и, подозревая кого-то в шпионаже, приказал немедленно выслать из Севастополя всех людей, которые непосредственно не связаны с флотом – за две недели должны были выслать около двенадцати тысяч человек. Конечно, приказ не был выполнен, но это всё равно говорит о том, как он быстро принимал подчас очень необдуманные решения.

Далее произошла революция, и Колчаку пришлось искать себе место в новой жизни. Интересно, что он не посылал телеграммы Николаю II в ответ на его письма, разосланные всем командующим, с вопросом о том, стоит ли ему отрекаться. Чуть позже белые офицеры назовут это «грехом февраля», то есть предательством Государя – по не совсем понятным причинам Колчак не поддержал императора и, судя по всему, был не против его ухода.

Вскоре на Черноморском флоте, как и везде, начались революционные перемены – менялась армия, а вместе с ней и сам Колчак. Во-первых, случилось то, что Солженицын в «Красном колесе» назвал «Севастопольским чудом» – Колчак в течение нескольких месяцев не позволял по-настоящему распространиться революционным настроениям в армии. Понятно, что они всё равно распространялись, но на Черноморском флоте, в отличие от Балтийского, несколько месяцев сохранялся порядок, при том, что там тоже возникали комитеты, проводились митинги и даже было перезахоронение расстрелянного лейтенанта Шмидта. Было всё, но при этом здесь было спокойно благодаря Колчаку. Этот человек, нервный и раздражительный, как-то собрался и стал более сдержанным и продуманным. Кроме того, с этого момента, Колчак, который до этого совершенно не занимался политикой, начал превращаться в полноценное политическое лицо. Так, например, когда приезжал Керенский и произносил речь о правах солдат, Колчак в это же время произносил речь о положении офицеров и их правах. Таким образом, он чётко показывал себя, с одной стороны, как командующего, который поддерживает Временное правительство, а с другой – как человека, сохраняющего порядок.

Здесь же, на Черноморском флоте в 17-м году, произошла знаменитая история, когда революционные матросы потребовали, чтобы офицеры сдали личное оружие, после чего Колчак вышел на палубу корабля и, заявив о том, что у него есть Георгиевский кортик, сказал: «Не вы мне дали это оружие, и не вам его получить!», – и выбросил это наградное оружие в море. Таким образом, он показал себя человеком, который противостоит хаосу.

Несмотря на то, что в это время Колчак приобрёл большое политическое значение, понимал в политике он очень немногое. Есть прекрасное воспоминание Георгия Валентиновича Плеханова, первого русского марксиста и известного социал-демократа, к которому Колчак приехал в 17-м году во время поездки в Петроград. Вот, что написал по этому поводу Плеханов:

Сегодня… был у меня Колчак. Он мне очень понравился. Видно, что в своей области молодец. Храбр, энергичен, не глуп. В первые же дни революции стал на ее сторону и сумел сохранить порядок в Черноморском флоте и поладить с матросами. Но в политике он, видимо, совсем неповинен. Прямо в смущение привел меня своей развязной беззаботностью. Вошел бодро, по-военному и вдруг говорит: – Счел долгом представиться Вам как старейшему представителю партии социалистов-революционеров… Это я-то социалист-революционер? Я попробовал внести поправку… Однако Колчак, не умолкая, отчеканил: – …Представителю социалистов-революционеров. Я – моряк, партийными программами не интересуюсь. Знаю, что у нас во флоте, среди матросов, есть две партии: социалистов-революционеров и социал-демократов. Видел их прокламации. В чем разница – не разбираюсь, но предпочитаю социалистов-революционеров, так как они – патриоты. Социал-демократы же не любят Отечества, и, кроме того, среди них очень много жидов…

Я впал в полное недоумение после такого приветствия и с самою любезною кротостью постарался вывести своего собеседника из заблуждения. Сказал ему, что я – не только не социалист-революционер, но даже известен как противник этой партии, сломавший немало копий в идейной борьбе с нею… Сказал, что принадлежу именно к не любимой им социал-демократии и, несмотря на это, – не жид, а русский дворянин и очень люблю Отечество! Колчак нисколько не смутился. Посмотрел на меня с любопытством, пробормотал что-то вроде: ну это не важно, – и начал рассказывать живо, интересно и умно о Черноморском флоте, об его состоянии и боевых задачах. Очень хорошо рассказывал. Наверное, дельный адмирал. Только уж очень слаб в политике…

Понятно, что с каждым месяцем Колчаку было всё труднее находится на Черноморском флоте, и непонятно, как бы сложилась дальше его судьба, если бы он не получил предложение от американских морских офицеров, которые находились в это время в России, поехать в Америку. Не совсем понятно, почему они этого хотели, но Колчак объяснял, что ему там предложили готовить всё ту же высадку в Дарданеллах. Поэтому в середине 17-го года он отправился в Америку, в результате чего все бурные события второй половины 17-го года прошли мимо него.

Приехав в Америку, Колчак выяснил, что никакую операцию никто готовить не собирался. Между тем, ему приходили постоянные сообщения о революции в России и приходе большевиков к власти, в результате чего он решил начать переговоры с англичанами, чтобы те взяли его на службу. Там его приняли, и был почти готов план о перебрасывании Колчака на Месопотамский фронт (не понятно, что там должен был делать адмирал), однако он не состоялся. После этого Колчак приехал в Харбин, который к этому моменту стал центром сбора антибольшевистских сил, уехал оттуда в результате многочисленных столкновений с другими генералами и отправился в Японию, где сблизился с главными милитаристами. Так, он совершенно не мыслил себя вне войны и писал своей возлюбленной письмо с примерно следующим содержанием:

В основе гуманности, пацифизма, братства рас лежит простейшая животная трусость, страх боли, страдания и смерти.

Таким образом, его милитаризм во многом напоминал итальянский фашизм. Я бы не удивился, если бы Колчак, оставшись в живых, эволюционировал в сторону взглядов Муссолини.

После этого он решил пробраться в Россию, на Юг, туда, где формировалась добровольческая армия. Однако, разные люди убедили его попробовать действовать не там, а в Сибири, где шли куда более бурные события. Так, летом 18-го года на Востоке главными двигателями белого движения были левые – эсеры, которые так нравились Колчаку, и меньшевики. По началу он стал сотрудничать с ними (с Комучем). Затем осенью в Уфе была создана директория, и Колчак стал её военным министром, но уже осенью 18-го года появилось ощущение, что диктатура просто носилась в воздухе: красные наступали, белые отступали, и всё больше претензий появлялось к этим левым, которые, по всей видимости, уже второй раз могли проиграть большевикам. Таким образом, среди военных, не разделявших левые взгляды, возникла мысль о необходимости переворота.

Так, в ноябре 18-го года в Омске произошёл переворот, и Колчака почти единогласно избрали диктатором. Он стал Верховным правителем, однако встал вопрос о том, кто же всё-таки главнее: Колчак или Деникин. Конечно, второй признал адмирала главным, хотя похоже на то, что это не вызывало у него особого восторга. Но другого выхода не было.

В 19-м году Колчак начал наступление из Сибири. В начале оно шло довольно успешно, но уже к лету 19-го года стало понятно, что оно захлебнулась, по массе причин. Во-первых, это наступление было не очень хорошо организованно. Во-вторых, Колчак, какими бы не были его заслуги в освоении Севера, совершенно не умел командовать сухопутными войсками.

Несколько месяцев Колчак был тяжело болен и активно путешествовал между Омском и линией фронта. При этом Колчак совершенно не контролировал ситуацию и не понимал, что делать. Кроме того, он ничего не предпринимал, и скорее всего не хотел что-либо делать, с воровством и жестокостью, царившими в его армии. Очень хотелось бы сказать, что про белый террор в советское время наврали всё до последнего слова, но, к сожалению, это не так – он был действительно ужасным.

Во второй половине 19-го года Красная армия практически в сухую громила колчаковцев, а их Верховный правитель стал совершенно непопулярен. Невероятно неэффективное управление Колчака изначально основывалось на жестокости и подавлении: у него просто не было других вариантов, чтобы удержаться. При этом, чем сильнее были поражения на фронте, тем ожесточённой становилась атмосфера в тылу: порки, расстрелы и аресты буквально процветали. К концу 19-го года белая армия превратилась в хаотическую и раздробленную массу, в результате чего в конце декабря поезд Колчака задержали по дороге в Иркутск, и он попал в плен к чехословакам, для которых стал козырем и главным шансом вырваться из того ужаса, в котором они оказались.

В то же время в Иркутске произошёл переворот: левые партии, которые были в подполье при Колчаке, взяли город и власть в свои руки, создав политцентр. Колчака параллельно с этим пытались вывести из страны чехословаки при поддержке Антанты (все разговоры о том, что его предали союзники за какое-то большевистское золото не стоят и выеденного гроша). Охраняло его около шестисот человек, которым предложили остаться или уйти, и почти все выбрали второе – с Колчаком осталось только около шестидесяти офицеров.

Далее, генерал Морис Жанен, представитель французского командование, и чехословацкая верхушка всеми силами пытались вывезти Колчака, но на каждой станции к поезду подходили вооружённые люди, которые требовали выдать его и казнить – уровень ненависти к нему зашкаливал. Таким образом, они поняли, что прорываться будет бесполезно, в результате чего решили передать Колчака политцентру в Иркутске. Так, он оказался в руках большевиков. Интересно, что войска Каппеля чуть позже шли к Иркутску, чтобы вызволить бывшего Верховного правителя, но в какой-то момент по невыясненным причинам просто развернулись и ушли в сторону Монголии.

В результате, 7-го февраля 1920-го года Колчак и его министр Пепеляев были расстреляны. Однако, война после этого не закончилась.

На Юге в течение 19-го года тоже происходили очень интересные вещи. В начале года Деникин готовил добровольческую и донскую армии, собираясь двигаться на Север. При этом к этому времени ситуация довольно сильно поменялась, потому что большевики уже перестали нравиться: 19-го год – это время, когда начала проводиться политика военного коммунизма, в результате чего множество крестьян и приличная часть Красной армии перешли на сторону белых.

Наконец, вскоре началось масштабнейшее наступление Деникина. Двигаясь на Север, белые заняли часть Украины и взяли Царицын, после чего возник вопрос о том, куда же идти дальше. Царицын находился на Волге, и таким образом войска Деникина постепенно сдвигались в сторону Колчака (это середина 19-го года), который хоть и терпел поражения, но всё-таки появилась возможность объединиться. Однако, этого не случилось по ряду причин. Во-первых, и Деникин, и Колчак хотели быть главными: Колчак заявил, что править будет тот, кто первым дойдёт до Москвы, после чего Деникин издал директиву, приказав войскам двигаться в её сторону.

В этот же момент проявилось напряжение в отношениях Деникина с генералом Врангелем. С одной стороны, это было личным вопросом, потому что Деникину с его простым происхождением и неярким характером был противопоставлен барон и потомок датских дворян. С другой стороны, Врангель счёл «Московскую директиву» совершенно возмутительной, авантюристической и неправильной. Конечно, история показала, что он оказался прав, потому что армия Деникина так и не подошла к Москве – их отбросила Первая конная армия РККА под командованием Ворошилова, Будённого и Шаденко. Таким образом, их противостояния постепенно дестабилизировали всё белое движение.

Кроме того, деникинская армия столкнулась с теми же проблемами, что и колчаковская. Во-первых, крестьяне начали призадумываться, потому что Деникин постепенно менял свою аграрную программу: он постоянно обещал некоторые уступки, которые, однако, были слишком малы. Помимо этого, Деникин совершенно не контролировал свою армию: многие помещики просто шли с его армией через Юг и возвращались в свои дома, чего крестьяне никак не могли перенести. Последней же каплей стало введение Деникиным смертной казни и контрразведки. Таким образом, здесь тоже начался белый террор и популярность белых провалилась. В конце концов, генерал Мамонтов совершил крупный рейд, нанеся огромный урон большевикам, после чего выяснилось, что призыв в Красную армию только улучшился.

Осенью 19-го года началось тотальное отступление белых. Почти в каждом тылу офицеры начали восставать, требуя отставки Деникина и назначения Врангеля. При этом Деникин никак не мог найти поддержку ни у более левых, ни у правых, ни у Петлюры – никто не был готов помочь человеку, по прежнему державшемуся за идею единой и неделимой России. В конце концов, под давлением обстоятельств и окружения, Деникин передал командование Врангелю и навсегда покинул Россию. Его будущая жизнь была довольно бедным и скромным доживанием, длившимся примерно четверть века. Во время Второй Мировой войны он жил на юге Франции под пристальным надзором гестапо, отказавшись, в отличие от Краснова, сотрудничать с фашистами, а затем переехал в Америку, где работал над своими книгами и 8-го августа 47-го года умер от сердечного приступа.

В России белая армия осталась под командованием Врангеля, который в 20-м году приложил огромные усилия для того, чтобы исправить ситуацию. Сегодня трудно сказать, изменилось ли что-нибудь, если бы он пришёл раньше, но, во всяком случаи, Врангель был лучшим правителем и командующим чем Деникин или Колчак хотя бы потому, что пытался идти на компромиссы: он обещал крестьянам землю, договаривался с разными сепаратистскими движениями, с Петлюрой и представителями казачьих движений. Однако, в 20-м году было уже поздно: когда большевики прорвали оборону Крыма, белое движение на Юге потерпело окончательный крах, а в течение следующего месяца оно было полностью уничтожено на всей территории нового государства.

Владимир Ильич Ленин

Когда я представил, что начну рассказ о Ленине со слов «Владимир Ильич Ульянов родился 10-го апреля (22-го – по новому стилю) 1870-го года в городе Симбирсе (ныне Ульяновске)», меня охватила жуткая тоска, и вскоре я понял, что как-то это неправильно. Конечно, можно по-разному относится к Ленину, но отрицать его огромную роль в мировой истории просто бессмысленно. К тому же, пришла пора взглянуть на биографию Владимира Ильича с точки зрения не биографических фактов, которые сегодня находятся в два клика, а с точки зрения восприятия Ленина другими людьми, которое менялось если не с каждым месяцем, то уж точно с каждым годом. Это интересный исторический факт, заслуживающий внимательного рассмотрения.

Начать стоит с Симбирска 70-х годов, когда там жила семья Ульяновых. Детство Ленина – это одна из самых мифологизированных частей его жизни, практически превращённая в сказки. Наверное, так случилось из-за того, что всем детям в советское время рассказывали про всевозможные похождения юного Володи, в результате чего всё покрылось толстым слоем лака и сиропа, прокопаться через который очень непросто.

Родился будущий революционер в семье педагога и инспектора народных училищ Ильи Николаевича Ульянова. Интересно, что в советское время гораздо больше говорили про мать Ленина – Марию Александровну, – чем про его отца, что, в общем, понятно: она прожила гораздо дольше отца, который умер в 86-м году, и сыграла очень большую роль в жизни Владимира Ульянова. Так, всегда стройная женщина с ровной спиной и красивой копной аккуратно уложенных волос, – это как раз образ матери Ленина из всех советских книг.

Из этих же литературных достопримечательностей советской эпохи мы знаем множество историй про юного Володю о том, как он блестяще учился в гимназии, равнялся на старшего брата, заступался за слабых и так далее. Довольно грустно, что в основе этого лежат «Рассказы о Ленине» Михаила Зощенко. Есть разные версии о том, почему автор внезапно выпустил такую книгу, но его стремление понятно – Зощенко хотел создать идеальную картину, взяв вполне реальные факты и чуть-чуть их подкорректировав. Вспомним, например, рассказ «Серенький козлик»:

Когда Ленин был маленький, он почти ничего не боялся.

Он смело входил в темную комнату. Не плакал, когда рассказывали страшные сказки. И вообще он почти никогда не плакал.