Полная версия
Судьба, значит…
– Ну и поступишь, – продолжил он. – В академию связи или во Львовское политучилище. Слышал, ты журналистом хочешь стать. Есть там факультет журналистики, – и, помолчав, добавил: военной журналистики.
– Товарищ подполковник, я хочу в МГУ.
– В МГУ-у? – неодобрительно протянул он.
– Попробую…
– Ладно, – поднялся, окинул взглядом салон. – А это что? – указал рукой на кронштейн на стене.
– Крепления для диполей антенны. Когда – на марше.
– А здесь спите? – ткнул пальцем в топчан.
– Так точно. Посменно…
– А вентиляция работает?
– Работает. Можем включить.
– Не надо. Где-то к полуночи вас вызовет штаб Группы. Так что будьте начеку. Не должен был вам об этом говорить. Уж не подкачайте.
– Все сделаем, товарищ подполковник! – снова так и сказал: «подполковник».
Он как-то странно ухмыльнулся:
– Верю, верю. А о моем предложении подумай, – осторожно спустился по лесенке (сапожки хромовые, блестящие) и, наверное, был удивлен чистоте вокруг станции: ни окурков, ни грязной ветоши, ни других случайных предметов. Ухмыльнулся:
– Н-да, – и, уже обращаясь к взводному Терентьеву: товарищ старший лейтенант, по окончании учений доложите мне лично, как сработал этот экипаж.
– Есть, товарищ поко-о-вник, доложить лично! – отчеканил взводный, показывая нам из-за спины кулак.
Ладно, взводный, все будет нормально.
29 августа 2009 годаВместо эпилога
В Шереметьево-2 я отправился, на ночь глядя, на последнем с Белорусского вокзала аэроэкспрессе. Эка беда! Потолкаюсь там четыре-пять часов, почитаю газету, выпью чашечку кофе, просто подремлю и – время скоротаю. По крайней мере, к регистрации (во всем надо видеть позитив) уж точно не опоздаю.
И в который раз прокручивал задуманное. Прилечу в Берлин, устроюсь в гостиницу и сразу же рвану в Фюрстенберг. Что там у них: поезд, электричка? Всего-то восемьдесят километров. Час с небольшим. Дальше – пешком, по шоссе или брусчатке. Потом – направо, в лес. Или налево. Нет, все же направо. Но есть и ориентир: музей-концлагерь Равенсбрюк. Если от него подняться вверх до перекрестка, то до воинской части, бывшей моей воинской части, будет уже рукой подать. Интересно, что там теперь? Какой-нибудь заводик, фабрика, жилой микрорайон?
Выпил чашечку кофе и даже побаловал себя рюмочкой коньяка.
А в музее Равенсбрюк Роз-Мари наверняка уже не работает. Столько лет прошло! Может, все же удастся разыскать ее? Кто-то из нынешних музейных работников вспомнит ее, поднимут архивы, наведут справки, подскажут, где она проживает…
Рейс все-таки задержали. Из-за тумана, который подобрался еще с ночи и теперь таял буквально на глазах. Торчим в «отстойнике», нетерпеливо поглядывая на пристегнутый к кишке-трапу белоснежный аэробус. В брюхо его грузчики, не спеша, закидывали багаж, под крылом сновали техники, обменивались с экипажем какими-то бумагами. «Ну, и ладно, взлетим чуть позже. В Берлине все равно будем утром, переведя стрелки на два часа назад».
…И какой же долгой была та, другая дорога. Сначала до приграничной станции Ковель. Из Николаева. Вернее из-под Николаева, где в тамошних военных лагерях проходили мы курс молодого бойца: учились ходить строем, отдавать честь, наматывать портянки, подшивать подворотничок, даже пострелять дали – перед присягой.
В Ковеле эшелон загнали в тупик, принесли кашу, чай и из вагонов велели не выходить. Так что мир обозревали через вагонное окно. А что там увидишь? Какие-то постройки, путеобходчики с молоточками, мужики на велосипедах. Улучив момент, я протянул в форточку проходящей мимо женщине (простое крестьянское лицо, матерчатая сумка в руках) конверт и попросил опустить его в ближайший почтовый ящик. «Не волнуйся, сынок, все сделаю, – с готовностью откликнулась она. – Дай бог тебе здоровья! И твоим товарищам». «Сынок? – удивился я. – Какой я ей сынок?» Позже дошло до меня, что для каждой женщины-матери парнишка в солдатской форме – сынок.
Письмо было родителям. Писал я им о том, что теперь точно везут нас в Германию (был вариант в Польшу, но в Польшу совсем не хотелось), что это последняя моя весточка из Союза, следующая будет уже из-за кордона, что помню их и люблю и что служить буду исправно. Наивно, высокопарно, но писал, как думалось и чувствовалось…
А конверт-то без марки! – тут же спохватился я. Их, такие конверты, выдали нам в военном лагере, где, отправляя почту, полковой почтмейстер на обороте каждого из них ставил треугольный штамп «Бесплатное солдатское письмо». Но это письмо мое не из воинской части, а из города Ковель, что я и указал в обратном адресе. То есть гражданское письмо. Значит, оно либо не дойдет, либо оформят его как доплатное, и родителям придется опалить доставку. Сумма небольшая: 1 рубль. Все равно неприятно.
В первом же письме из Германии эти свои соображения и я высказал. Мама (в основном она отвечала на мои письма) удивилась: «Как без марки? Марка на конверте была…»
Спасибо той женщине!
Дальше – теплушки с двумя ярусами нар справа и слева и печкой-буржуйкой посередине, станции, тупики – польские, немецкие. Суток двое тащились. Какой-то Витшток. (Еще успею убедиться, что Витшток этот – всеармейский полигон, огромная, без края и конца территория бомб и снарядов.)
Утром приехали «покупатели». Суетливо перемещаясь вдоль строя, они наперебой выкрикивали поваров, музыкантов, спортсменов, художников… «А почему не танкистов, артиллеристов, ракетчиков? – недоумевал я. – Вернее будущих танкистов, артиллеристов, ракетчиков – кто кем хочет стать».
– А потому, – услышал мое ворчание какой-то офицер в синей фуражке – авиатор, – что военному делу непременно обучат, но и без гражданских специальностей армия не армия.
Потом нас уже вызывали по списку. Я и еще несколько ребят (тощий рюкзачок за спиной, скатка-шинель через плечо) попали в полк связи, что Равенсбрюке…
Берлинский аэропорт Шёнефельд (красивое поле) впечатления не произвел. Наше Шереметьево-2 внушительней. Об этом и сказал встретившему меня представителю турфирмы Виктору.
– Да, аэропорт небольшой. Есть еще два, но те даже меньше.
Виктор, светловолосый, сухощавый, лет тридцать пять ему – из поволжских немцев. Перебрался сюда вместе с родителями шестнадцать лет назад. Здесь же и повстречал свою будущую жену, тоже из советских немцев – оренбургских. Доволен и жизнью, и работой. Он – частный предприниматель, оказывает транспортные услуги, главным образом, российским турфирмам: встречает туристов, отвозит их в гостиницу, везет на экскурсии по Берлину, в другие города, в другие страны. Для этого и приобрел фургончик «Мерседесс».
– Вот недавно возил группу во Францию, – как о чем-то совершенно обыденном сказал он. – А перед этим была поездка в Швейцарию.
– А я служил здесь, – я сразу решил обозначить суть своего прибытия.
Он мельком взглянул на меня.
– В Равенсбрюке, – добавил я. – Это в восьмидесяти километрах севернее Берлина.
– Не был, не знаю.
– Там еще музей-концлагерь с таким же названием – Равенсбрюк.
– Слышал.
«Странно, – подумал я, – столько лет живет в Берлине, а так и не удосужился побывать в Равенсбрюке. Понятно, место страшное. А, может, потому его не тянет туда, что ему, немцу, рожденному в СССР, вовсе даже не хочется отягощать душу зловещим прошлым своих исторических предков?»
– Работа… – многозначительно заключил он.
– И сколько набегает в месяц?
– Тысяч пять.
– Евро?
– Здесь говорят эоро. Европа по-немецки Эоропа… Все зависит от того, сколько заказов наберу.
– А как с жильем?
– Жилье арендую. С жильем здесь вообще проблем нет. Нет даже такого понятия: очередь на жилье. Нужна квартира – арендуй. Хоть пожизненно. А русских здесь много, – продолжал вещать он. – Бизнес удобный.
Въехали в Берлин, в бывший западный Берлин – безлюдные улицы (понятно: сегодня выходной), серые тяжелые дома.
– Ну вот, приехали. Гостиница «Шарлоттенбург».
«Это уже третье «ша», – ловлю себя на мысли: Шереметьево, Шёнефельд, Шарлоттебург».
– Откуда такое название – Шарлоттебург? – спрашиваю его.
– По названию станции метро, наверное. Она тут рядом. Но есть и дворец Шарлоттенбург… А гостиница русскоязычная – весь персонал из России. Да и останавливаются здесь в основном русские. Владелец гостиницы – одессит.
– Понятно.
Я попрощался с Виктором, поднялся в свой номер: чистый, уютный. Большое зеркало.
– Ну, с прибытием! – киваю своему отражению. – Вот отдохну чуть-чуть, попью пивка и – на вокзал!
Хауптбанхоф (главный вокзал) – монстр какой-то. Сами берлинцы не любят его. Перегружен он донельзя, запутан. Поезда и над, и под, еще и метро. И весь напичкан магазинчиками, барами, кафешками.
А поезд, так называемый региональный, понравился: сверкающий, легкий, бесшумный. У окна – розетка: можешь подзарядить мобильник, подключить ноутбук. На нижней площадке – стойка-автомат: печенье, напитки. И мимо, мимо – убранные поля, сверкающие озерца, красночерепичные домики. Кстати, названия станций донельзя знакомые: Ораниенбург, Лёвенберг, Гранзее… Ясно: они же – и населенные пункты, через которые мы столько раз проезжали, отправляясь на учения…
Вот и Фюрстенберг. Рыжее зданьице вокзала, две-три легковушки на «пятачке», бегущая вниз брусчатка. День ясный, солнечный.
– Гутен таг! – навстречу девочка с велосипедом.
Я, естественно, ответил, приятно удивившись: «С незнакомыми здоровается». А по правую руку – то ли парк, то ли сквер и вырастающий прямо на глазах белый обелиск с золотистой звездой. Как же, помню! В День Победы мы возлагали к нему венки и проходили парадным маршем, яростно чеканя шаг.
Обелиск свежевыкрашен, ухожен. Спасибо! На боковых плитах золотом:
л-нт Мамаев, ст. снт. Некрасов Я. М. ефр. Гречко И. Н. ефр. Джумагандиев ряд. Андропов Н. А. ряд, Бурлак Г. К. ряд. Зайцев К. И. ряд. Марин Д. И…
Рядом – эти же фамилии в немецкой транскрипции.
56 фамилий. 56 чьих-то сыновей. Знают ли матери их, вернее, знали ли матери их (говорить, скорее всего, приходится в прошедшем времени), где они лежат? И что сказали тем, другим матерям, чьи сыновья значатся в списке неизвестных? Их таковых здесь 43. Но почему неизвестных, безымянных? Да, шли бои, брали Берлин. И неужто даже в той, победоносной ситуации (не 41-й же кошмарный) не было должного учета безвозвратных потерь? И сколько таких обелисков по всей Германии!
По кругу слова: «Вечная память героям, павшим в Великой Отечественной войне за свободу и независимость нашей Родины!» Слова (нисколько не кощунствую) не совсем точные. Родину – СССР – Красная армия освободила в 44-м, отбросив врага за западные свои пределы, и потом уже освобождала Европу. Так и нужно было написать (эх, политруки!): «… павшим за освобождения Европы от фашизма».
Все те же аккуратные домики с островерхими черепичными крышами, аккуратные дворики. Крохотная плотина, словно игрушечная – внизу шелестит речка Хафель. А вот и площадь: кирха, ратуша, понятное дело, гаштет. Вывеска только непонятная: «Цум гольцфуум». Однако, в рифму. (Потом перевел: «К дровяному дыму». Нормально!). Присел за выносной столик, попросил пива. Темного. Через пару минут, видимо, догадавшись, что я из России, ко мне подсели два немца: пожилой и средних лет.
– Вы из Союза? – спросил пожилой.
– Да, – ответил я, удивившись этому его «Союз».
– Я работать с вашими военными. КЭЧ[11]. Гут! Хорошо! Теперь приезжать ваш генерал Миронов. Дали ему прием в ратуше. Он положить цветы к памятнику советским солдатам.
– Генерал Миронов?
– Да, командор танковой армии.
– Да, это он выводил нашу армию из ГДР.
– Вас? Что? – переспросил он.
– Я служил здесь.
Он кивнул.
– В полку связи, – добавил я.
– Полк тоже поехал. Теперь там немцы живут. Пансион.
– Понятно, – я закурил очередную сигарету. – А вы неплохо говорите по-русски.
Он улыбнулся:
– Еще в школе учил. И песни ваши, – и тихо, в полголоса напел: «Широка страна моя родня!..»
– Надо же! – удивился я. – Спасибо!
– Биттэ! – продолжал он улыбаться.
– «Динамо» Киев – чемпион! – воскликнул тот, который средних лет, как бы давая понять мне, что и ему кое-что известно о теперь уже далеком СССР.
Да, киевское «Динамо» гремело тогда…
Но надо выбираться на шоссейку.
Сразу скажу: с час, наверное, шастал по лесу то справа, то слева от шоссейки – никаких признаков, хотя бы клочка знакомой территории. Ясно: надо идти к музею Равенсбрюк, благо, что направление к нему неоднократно отмечено указателями, и уже оттуда вести свой поиск.
Но музей Равенсбрюк – это Роз-Мари. И что-то подсказывало мне, что никто ее там не знает и не помнит, а услышать найн ох как не хотелось.
Легко вышел к озеру Шведтзее, прикрытому высокими деревьями. Во, вымахали! А вот место, где мы купались, и где Маркину в прыжке кто-то саданул по голове. Дальше, если идти вдоль берега, начинается музейный комплекс Равенсбрюк. Скульптурная группа (изможденная женщина с ребенком на руках). Далее – Стена наций. По всей длине ее выписаны названия государств, чьи подданные были заключены здесь. Более двадцати государств. Тут же крематорий…
Как же тяжко ступать по этой земле!
Но странно: вокруг – никого или почти никого, так, два-три человека. А было время, автобусы с туристами прибывали сюда один за другим. Неужто и в самом деле ослабевает интерес к той страшной войне? Уходят в забвение зверства фашизма?
Побродил еще по территории музея: длинные приземистые бараки. Зашел в административный корпус. Конечно же, сказали, что такую, Роз-Мари Мозес, не знают, не помнят. Я все же попросил навести хоть какие-нибудь справки о ней и пообещал подойти позже.
Ну, где же она, моя часть? От площади музея нужно подняться вверх, это – точно. Но тут же натыкаюсь на колючую проволоку. Обойдя ее, а для этого пришлось забраться на каменный выступ, попытался пройти по высокой пожухлой траве вдоль серых коттеджей. Снова – проволока. А коттеджи-то заколочены. Лишь таблички: «Не разрушать. Собственность Земли Брандербург». Но, похоже, и властям Земли Брандербург они не нужны.
Коттеджи эти были построены еще во времена фашистской Германии – для охранников и надсмотрщиков концлагеря Равенсбрюк. После освобождения концлагеря частями Красной Армии и дислокации рядом полка связи в коттеджи стали поселять офицерские семьи. Но и это уже в прошлом…
Снова выхожу на шоссейку, держа в голове, что где-то рядом за деревьями должна быть железка. Есть! Нашел! Ржавые, заросшие травой и кустарником рельсы, полуразвалившиеся шпалы. Похоже, поезда здесь давным-давно не ходят. Впрочем, они и тогда не частили, так, два-три раза в сутки – какой-то рабочий поезд. Но как же я обрадовался этим рельсам! Они-то точно доведут меня до части, до бывшей моей воинской части. Вспомнилось дембельское: «Едем!» Но то – домой, я же, наоборот – из дому. В свое воинское прошлое. Сказал бы мне кто-нибудь о таком тогда, лет сорок назад, ни за что бы не поверил…
Чуть ли не бегу по шпалам. Вот-вот должен появиться деревянный настил-переезд. Слева от него будет КПП.
Размечтался. Ни КПП, ни решетчатых ворот с красными звездами. Теперь здесь что-то вроде хозяйственного склада, обнесенного металлической сеткой. Едва приблизился к ней, как с лаем ко мне бросился кудлатый пес. «Ни фига себе! Это на меня, бывшего советского солдата, кидается какой-то пес?»
На месте клуба – аккуратненький двухэтажный домик с высокой двускатной крышей и с размашистой надписью на стене: что-то типа «покрытие верха». Как можно догадаться, производство пластиковой черепицы.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Емкости для патронов.
2
Автомат Калашникова.
3
Каmerad – по-немецки товарищ, друг.
4
Адреса советских воинских частей, дислоцировавшихся за рубежом, обозначались однозначно: Полевая почта, в/ч №… Номер своей воинской части и поныне помню: 89730.
5
Гарнизонная гауптвахта.
6
Охрана воинской части и ее объектов.
7
Азбука Морзе.
8
Помещение в казарме для проведения собраний, политзанятий.
9
Штаб Группы Советских войск в Германии.
10
Дембель – демобилизация (армейский сленг). И другое значение: военнослужащий, увольняющийся из Вооруженных Сил по демобилизации.
11
Коммунально-эксплуатационная часть воинского гарнизона.
