Жилины. История семейства. Книга 1

В очередной деревне Иван немного замедлил шаг и начал высматривать колодец. Навстречу попалась женщина с коромыслом, на котором покачивались полные ведра. Иван поинтересовался у неё, где же здесь колодец находится.

– Да вон он за липой стоит, ты, мальчик, прямо в ту сторону идёшь.

«Мальчик, – обиженно подумал Иван. – Я же уже работаю, а меня всё мальчиком называют».

Колодец действительно оказался в нескольких десятках шагов. Перед ним росло большое дерево, за которым он и скрывался. Под деревом была врыта в землю скамья, на которую обычно усаживались кумушки, встретившиеся у колодца, и с превеликим удовольствием перемывали косточки общим знакомым.

Когда Иван подошёл к скамейке, на ней никого не было, а вот у колодца застыл какой-то мужик. Он стоял спиной к Ивану, поэтому тот не видел ни сколько ему лет, ни чем он там занимается. Да это парня и не волновало, ведь незнакомец ему ничем пока не мешал. Иван раскрыл свою котомку, достал завёрнутые в чистую тряпицу пироги и начал выбирать, какой съесть в первую очередь. Решил, что лучше, чем с грибами, он не найдёт, и откусил чуть ли не полпирога. Вкусные они всегда у матушки получались, а этот так особенно вкусным показался.

Иван уже с третьим пирогом разобрался, а мужик как стоял около колодца, так и продолжал стоять. Даже любопытство начало одолевать: что можно так долго у колодца делать? «Хоть бы кто прогнал его оттуда», – думал Иван, но, как на зло, никто не шёл по воду, хотя в любой деревне у колодца народа много бывает. Наконец мужик отошёл и направился в ту же сторону, куда и самому Ивану нужно было. Он почти бегом поспешил к колодцу – и так много времени на перекус потратил. По крошкам хлеба, оставшимся на колодезном срубе, он понял, что незнакомец занимался тут тем же, чем и он сам, – обедал. Общественное ведро, почти доверху наполненное водой, стояло рядом с крошками. Иван напился и зашагал дальше.

Деревенская околица осталась за спиной, и только Иван решил с дороги перебраться на тропинку, что должна чуть поодаль бежать, как услышал топот многих копыт и вынужден был отойти на самую обочину. Лошади приближались. Донёсся стук колёс. «Это не верхом едут, – понял Иван, – скорее всего, обоз какой-то». Оборачиваться он не стал. Обгонят – вот тогда и посмотрит, кто там мимо едет. А сам ещё быстрее пошёл.

Когда первая лошадь с ним поравнялась, Иван невольно обернулся в ту сторону, но, увидев только лошадиную голову с колышущейся гривой, отвёл глаза и тут вдруг услышал знакомый голос:

– Ваня. Ванюша!

– Проша, ты ли? – невольно вырвалось у Ивана.

Он сразу остановился, лишь по инерции сделав ещё несколько шагов и одновременно повернув голову в сторону дороги, и прежде всего увидел дядю Феофана, Прошкиного батюшку, который натягивал вожжи, чтобы остановить лошадь. Ивану казалось, что всё вокруг застыло, лишь длинная телега медленно-медленно двигалась мимо него, а на самом её краю стоял, подняв вверх руки и от нетерпения подпрыгивая, Прошка. Иван буквально застыл. Лишь быстро моргающие глаза свидетельствовали о том, что это живой человек, ошарашенный всем происходящим.

Обоз остановился. Первым со своей телеги на землю буквально слетел Прохор. Он подскочил к ещё не успевшему прийти в себя Ивану, обхватил его руками и прижался к нему всем своим телом, уткнувшись лицом в его плечо. Со всех телег сбежались мужики, окружили Ивана, каждый посчитал своим долгом похлопать его по спине или плечам.

– Ты, Ванюша, нам удачу принёс, – говорили они, – а сейчас вновь встретился, значит, и дальше всё путём будет.

Иван почти не чувствовал этих похлопываний, да и сказанные слова он плохо понимал. На него будто столбняк напал. Он стоял и только продолжал моргать. Вид у него был совершенно обалдевший.

– Вот нежданная встреча, – протянул, подойдя, Феофан. – Кто бы мог предположить, что мы в один день по домам отправимся. Мы ведь, когда туда ехали, уверены были, что за пару, от силы тройку седмиц терем поставим – и всё, свободны будем, а вишь как получилось. Ты, Ванюша, на товар, который мы назад везём, посмотришь – удивишься. И вправду будет чему удивляться. На всех телегах лежат мешки с зерном и овощами. Это то, чем с нами, помимо денег, купец расплатился. А ведь что нас задержало так на всё лето?

И он принялся прямо там, на обочине, рассказывать, пока мужики рядом стояли и цигарки курили:

– Мы уж и терем совсем почти закончить успели, а заказчика нашего, купца Матвея Кузьмича, нет как нет. Вот ведь незадача какая случилась: отбыл он куда-то по делам своим купеческим, а мы от него лишь задаток получить успели, который весь на лес ушёл. Нас, конечно, его приказчики и кормили, и поили, и обихаживали всяко, но денег он им на окончательный расчёт не оставил, а без денег мы домой возвращаться не пожелали. Так этим приказчикам и заявили. Терем – вот он, почти готовый стоит, дня два – и мы без дела начнём маяться. Всё это время мы ночевали рядом со строящимся домом, а тут нас определили на постоялый двор. Он на тракте, за полверсты не доезжая строительства нашего, стоит. По-людски нас устроили, жаловаться не буду, хотя и опасения появились, что неспроста это переселение, надолго мы там застрянем. Но в последний день, как и было в договоре написано, явились купец с супругой. Извинились за долгое отсутствие, но, по правде говоря, с самого края света они домой воротились. Я тебе сейчас расскажу, вот ты удивишься.

Феофан огляделся: мужики уже разбрелись по двое-трое, беседуя о чём-то друг с другом. Он рукой махнул и в полный голос произнёс:

– Хватит болтать, впереди ещё вёрст немерено. Едем, – и кнутом щёлкнул.

Лошадь послушно пошла, Иван с Прохором запрыгнули на разгоняющуюся телегу, а Феофан, устроившись поудобней, продолжил:

– Было это ранним утром. Заря только-только разгораться принялась. Многие из наших ещё даже почивали, и вот в этот самый момент к постоялому двору тройка подлетела. Это купец наш, Матвей Кузьмич значит, прямо в карете туда заявился. Спешил очень, до терема даже доезжать не стал, видать, оповестили его, где мы находимся. Я к нему в карету залез, и отправились мы на строительство. Пока ехали, Матвей Кузьмич передо мной как будто отчёт держал, так всё подробно рассказывал. «Мы, – говорит, – с Марьей Петровной решили, что пока у нас здесь всё вначале ломают, а затем строят, надо на мир немного поглядеть, да то дело, которым я занимаюсь, по-западному наладить, да деловые связи в столице завести. Я ж, помимо лавки, где Марья Петровна мануфактурой торгует, большой птичник держу, несколько тысяч курей у меня там. Незадолго до того познакомился я с сыном соседа нашего, который за морем несколько лет учился. Молодой, молодой, но такой шустрый. Его отец ко мне по делу одному неотложному приезжал – совета спросить – и сынка, домой чуть ли не накануне вернувшегося, с собой прихватил. Сынок в Датском королевстве учился выращивать коров, которые много молока дают, но при этом и другие науки, связанные с крестьянским трудом, изучил. Он мне рассказал, что там куры много крупнее наших и несутся практически каждый день, а не как у нас – от силы восемь десятков яиц за год приносят. Я так загорелся всё это своими глазами увидеть, что он дал мне адресок одного обрусевшего датчанина, который в Санкт-Петербурге постоянно теперь проживает. Мы с ним письмами обменялись, это ещё прошлой осенью было, сразу же как мы с тобой, Феофан Селиванович, знакомство свели. Документами, потребными для поездки в Европу, обзавелись и в дальний путь отправились. Успели на корабле уплыть, пока море ледяной коркой не покрылось. Датчанин с нами в качестве толмача отправился. Хорошо там у нас всё сложилось, с нужными людьми он нас свести сумел, все договора подписали, теперь ждём, когда к нам их куры прибудут. Обещали через пару недель после нашего отъезда отправить. Эти две недели нам дадены, чтобы мы успели помещение для их приёма подготовить. Они же отдельно от наших курей жить должны. А потом, по мере того как их станет всё больше и больше, мы своих, доморощенных на нет сведём. Вот домой и поспешили, да, вишь, вовремя успели».

Иван первый раз услышал про человека, который кур из другой страны решил в Россию привезти. Слушал очень внимательно, ни одного словечка не желая пропустить. Много позднее он признался, что часто тот рассказ вспоминал и ночами, бывало, прежде чем заснуть, лежал и мечтал вот так же в какую-нибудь Данию или Голландию съездить да прикупить там чего-нибудь такого, чего у нас никто ещё никогда не видывал.

– Подъехали мы к новому терему, – продолжал рассказывать Феофан, – он ещё издали был виден, возвышался над всеми окружающими избами. Матвей Кузьмич из кареты прямо на ходу выскочил и бегом к нему побежал. Терем так ему понравился, что он старые амбары и прочие дворовые постройки тоже заменить надумал. «Словно нищие у паперти новой красивой церкви собрались», – сказал про них купец, а затем к супруге обратился: «Ты как думаешь, Маша?» Мария Петровна, прислонившаяся к нему, от восторга при виде красавца терема ничего мужу сказать не смогла, а лишь мелко-мелко головой закивала, но потом сглотнула комок, что застрял у неё в горле, и скорее прошептала, нежели проговорила: «Давай, дорогой Матвей Кузьмич, коли денег не жалко, снесём всё, а то уедет любезный Феофан Селиванович со всеми своими мастеровыми – когда и где мы ещё таких рукодельцев сыщем».

– Вот так всё и сложилось, – задумчиво произнёс Феофан. – Денег он много пообещал, чтобы мы до осени всё-всё ему перестроили. Ну, нам свои планы пришлось поменять. У меня на заднем дворе лежало немного хорошо просушенного леса, я его на всякий случай берёг. Вот тот лес мы в первую очередь в работу и пустили. Такаю баньку соорудили – чудо, а не баньку. – И он даже глаза прикрыл. – А главная красота в ней – заслуга Проши. Спасибо ему, вот уж постарался так постарался! Ну а за ней пошло: амбаров штук восемь, один за другим, построили – здоровенные, аршин по сто длиной.

Он вдруг замолчал, уставился куда-то вдаль, и лишь губы у него шевелились.

– Точно, восемь амбаров мы поставили, – наконец произнёс он и завершил: – А основное – птичник. Никогда я даже представить себе не мог, что так много курей в одном месте держать можно. Представляешь, Ванюша, длинные ряды клеток, в каждой по одной курице сидит. Гулять им не дозволяют, их дело – есть от пуза и яйца нести. Друг друга они не видят, между клетками глухие стенки. Действительно, чудо чудное получилось. И везде Прошина резьба. Вот уж потрудился он на славу. – И Феофан погладил сыновью голову. – Не только топориком стукал, а все дела, пока я по окрестностям метался, хорошо просушенную древесину разыскивая, в своих руках держал. Настоящим помощником оказался.

И вновь его рука ласково-ласково по Прошиной голове прошлась.

Иван лежал на спине. Над его головой проплывали нечастые облака, лёгкий ветерок овевал лицо, на душе было покойно, как бывало лишь в далёком детстве, когда они на сеновале все спать укладывались, а бабушка поднималась к ним наверх и начинала сказки да байки различные рассказывать. Лошадка мерно бежала, не сбиваясь с хода. Рядом голова к голове лежал Проша, и так Ивану хорошо стало, что он тот день на всю жизнь запомнил, а голос Феофана звучал и звучал:

– Вчерась Матвей Кузьмич с нами рассчитался. Каждому артельщику от щедрот своих ещё и съестных припасов добавил.

Наступило молчание. Копыта лошади мерно стучали о землю, птичьи трели звенели в небесах. Прохор свернулся по своей привычке в клубочек и засопел. Большая стрекоза села на его торчащее вверх ухо. Иван ловко поймал её за крылья и принялся рассматривать хищный рот, снабжённый мощными челюстями, которые даже больших мух могли перекусить.

– Надо же, – как сквозь пелену донёсся до него голос Феофана, – день вместе проехали, а так подружились. Всё лето сын тебя вспоминал и даже прямо перед тем, как ты на обочине появился, сказал: вот бы с Ванькой встретиться. А ты тут как тут. Чудеса… Теперь давай ты, Ванюша, рассказывай, как лето прожил, чем занимался? Небось, из речки не вылазил? Лето-то нынче жаркое приключилось.

– Нет, дядя Феофан. Я всё лето работал. Косить научился, все говорят, хорошо я с косой иду. А до того с отцом пахали, потом сеяли, а вот на днях всё сжать успели, обмолотить и в амбар отнести. Как со всем этим управились, я в Жилицы и пошёл. А купаться мне почти и не пришлось. Так, когда с поля идёшь, в речку бултыхнёшься, конечно, но не потехи ради, а чтобы пыль да пот смыть. Сегодня тоже с самого утра, уже по дороге сюда, в омут залез, чтобы от пыли дорожной избавиться. Что ещё рассказать? С братьями и сёстрами в лес по грибы да по ягоды ходил. Учил их, какой гриб съедобный, а к какому и подходить нельзя. Плохо одно: тех грибов, которые поганые, я так и не нашёл. Мухоморов-то в лесу много, но их видно издали, да и не так они опасны. Бабки в деревне сказывали, что их лесные коровы едят. А ещё что если их наесться или отвара из них напиться, то в голове всё кругом идёт. Сам не свой становишься. Ты что-нибудь об этом знаешь, дядя Феофан?

Иван в ожидании уставился на собеседника, но Феофан не знал, что сказать. Не интересовался он такими вещами. Лес знал, бывать там любил, да и работа у него всю жизнь с лесом связана. Мухоморов тьму посшибал да сапогами подавил. Знал, что их есть нельзя, вот и всё. А парень такие вопросы задаёт, что ни в жизнь до ответа не додумаешься. «Ох и малец нам встретился, – раздумывал Феофан, – одно слово – Иван. Ох уж это имя». И он даже плечами передёрнул.

Грамотой Феофан уже лет в шесть или семь овладел, в его семье все грамотеями росли, вот он и пристрастился книги читать. Их в родительском доме изрядно было. Книги разные, и он их все прочёл, все интересными оказались. Но больше всего ему русские народные сказки понравились. Он каждую не по разу прочитал, почти наизусть выучил. И интересно читать их было, и пользительно. Думать они заставляли, сказки эти. Народ – он ведь всякую ерунду не сочинял. Это не писаки разные, которые напридумывают незнамо что. Народ – он мудрый, поэтому и в сказках мудрости всякой много, только внимательно читать надо, над каждым словом почти размышляя. И вот ведь до чего он уже сам давно додумался: в каждой второй сказке обязательно Иван присутствовал. И часто его все за дурака держали, а он раз да бах – умнее всех оказывался. Они-то в дураках оставались, а Иван на царский трон усаживался. Поневоле задумаешься, в чём же там дело. А тут ещё разговор один, который никак забываться не хотел.

Молчание затягивалось. Иван, наверное, ждал ответа. Феофан и решил, что теперь самое время ещё раз обдумать тот вопрос, который возник у него после давнего уже разговора с одним старым, но, видать, мудрым человеком. Сейчас и времени для этого было достаточно, да и собеседник интересный рядом сидел. Вот он медленно так, почти по слогам проговорил:

– Старики как-то баяли, что некоторые имена колдовской силой обладают. Ты про это что-нибудь знаешь?

Иван лишь плечами пожал, но Феофан сразу же оживился:

– Удивительно, я почему-то думал, что ты об этом знаешь. Так вот, говорят – может, и зря, конечно, но слышал не один раз, – что самой большой такой силой обладает твоё имя. – И он пристально посмотрел на Ивана.

Тем временем их телега почти совсем остановилась. Лошадь почувствовала, что никто из седоков на неё внимания не обращает, и пошла еле-еле. Хорошо хоть в поле не свернула, чтобы овса ещё не убранного пожевать.

– Мне кажется, – задумчиво проговорил Иван, – что всё это совсем не так, дядя Феофан. В нашей деревне каждый третий мужик, наверное, Иваном зовётся, но никакие чудеса никто их них творить не может.

– Так-то оно, конечно, так. Я то же самое и одному старику сказал. Так он мне знаешь что ответил? Ты послушай и подумай хорошенько, а уж потом возражай. Вот что он мне сказал: «Не может потому, что не знает, что может».

Феофан замолчал и снова вопросительно посмотрел на Ивана. Тот головой покрутил, но возражать сразу не стал, а отвёл глаза куда-то в сторону.

Сзади раздался крик:

– Эй, Феофан, ты что, заснул там? Так мы до морковкина заговенья ехать будем.

Феофан только тут заметил, что лошадь плетётся нога из-за ноги да так и норовит травку с обочины пощипать.

– И, милая… – взмахнул он кнутом.

Кнут свистнул в воздухе. Лошадь встрепенулась и пошла вначале быстрым шагом, а после следующего щелчка кнута перешла на рысь.

Иван тоже как бы очнулся.

– Возможно, ты и прав, дядя Феофан, – ещё раз задумчиво произнёс он. – Возможно. Но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь из моих знакомых Иванов хоть какие-то чудеса творил.

– Так речь ведь не о чудесах идёт. А о том тайном древнем колдовстве, которое желания помогает исполнять, а также в работе, да и вообще в разных жизненных ситуациях способствует. Вот о чём я говорю.

– Ну, не знаю. Мне кажется, что всё от человека зависит. Овладеет мастерством – всё у него получаться станет, а как его зовут – какая разница?

Дремавший рядом Прохор тем временем проснулся и молча сидел, слушая этот странный разговор. Услышав последние слова Ивана, он решительно поддержал своего друга:

– Я с Иваном согласен. При чём здесь имя? Ведь ежели человек пустой, мастерством не владеющий, у него же ничего получаться всё равно не будет, хоть он весь из шкуры своей вылезет. Вот возьми моё имя. Я же не Иван, а вспомни, как купец сказал, увидев мою работу: «Золотые руки у парня». Вот так – золотые руки. – Он руки приподнял и на них внимательно посмотрел, как будто в первый раз увидел. Даже покрутил в разные стороны, то растопыривая пальцы, то сжимая их в кулаки.

Разговор сам собой затих, хотя видно было, что Феофана никто убедить ни в чём не смог, а может, и сам он ни в чём убеждаться не захотел. Так хорошо жить, веря, что найдётся когда-нибудь, в какую-нибудь трудную минуту некий Иван, который решит за тебя все проблемы, а ты будешь на печи лежать да семечки лузгать.

Солнце нещадно пекло, и Феофан решил укрыться где-нибудь в тени деревьев да дать лошадям небольшую передышку. Вскоре впереди показался берёзовый перелесок. Вполне удобное место для отдыха. Рядом текла речка, неширокая и неглубокая, но окунуться и немного охладить распаренное тело было можно. Да и перекусить не мешало.

Обоз съехал с накатанной дороги, лошади, словно почувствовав, что смогут немного травки пощипать, легко тянули телеги по кочковатой земле, а забежав в заветную тень, сразу же без понукания останавливались и опускали головы к свежей, росшей в тени и потому не пересохшей от жары зелёной травке. Распрягать их не стали, а то ещё разнежатся, потом трудней ехать будет.

– Ты не беспокойся так, Ванюша, мы здесь надолго не задержимся. Сейчас поснедаем, что там у нас с собой взято, чуток ополоснёмся да дальше поедем, – сказал Феофан, видя, что Иван начал оглядываться, как бы прикидывая, где он находится да не лучше ли пёхом дальше отправиться.

Кто-то приволок большую корзину, в которой лежали варёные яйца, несколько запечённых в печи здоровенных кур да пироги со всяческой начинкой. Ивану отломили куриную ногу, и он, вгрызаясь в холодное, но вкусное и ароматное птичье мясо, только тут вспомнил, что за те месяцы, что в родном доме прожил, ни разу мяса поесть не смог.

Мужики ели споро, только за ушами хрустело. Костёр разжигать не стали, так, всухомятку пожевали, речной водой запили и купаться пошли. Нашли хорошее место, с дороги невидимое, разделись и голяком в воду бухнулись. Поплескались немного, обсохли и в снова в путь тронулись.

Лошадки, опробовав свежей травки, бежали споро, солнце жарило уже не так сильно, а может, организм после прохладной воды тепла потребовал, потому и казалось, что на улице не так жарко. После передыха даже на разговоры не тянуло, все углубились в свои мысли, ехали молча. Феофан уже внимательно следил, чтобы его лошадь, задававшая ритм всему обозу, не засыпала, а шла вперёд бодрым шагом.

Иван начал представлять себе, как его встретят Тихон с Авдотьей. Затем вспомнил смешливую и озорную Настасью, и сразу же ему захотелось как можно скорее их всех увидеть. Вот тут-то он и понял впервые, что эти совсем ещё недавно чужие люди стали ему чуть ли не дороже родных батюшки с матушкой да сестёр с братьями. «Как же мне не оторваться от тех, кто растил меня, холил и лелеял?» – думал Иван, лёжа на спине и рассматривая редкие облака, проплывающие в светло-голубом небе. Но то ли облаков было мало, то ли ни на что знакомое они не были похожи, рассматривать их Ивану надоело, и он вольно или невольно последовал примеру Прохора, который давно уже, чуть ли от самого привала, свернулся калачиком и сладко посапывал, натянув на себя суконное одеялко.

Через пару часов, когда обоз подъезжал к повороту на Жилицы, Феофан тихонько тронул Ивана за плечо.

– Вставай, дрёма, разуй глаза, подъезжаем уж, – ласково, что не вязалось с его обычной манерой, проговорил он.

Иван поднял голову и тут же сел, как будто и не спал вовсе, таким осмысленным был его взгляд.

– Ох ты! Сколько же я проспал? Убаюкала меня дорога совсем. Извини, дядя Феофан.

– За что ж тебя извинять? Доброе дело сотворил, поспал чуток. Сил поднабрался, теперь до места мигом домчишь. Засветло прийти успеешь. Солнце-то ещё не село, вон оно меж деревьев виднеется. Так что с часок ещё самое малое светить будет.

Лошадь остановилась. Все мужики опять собрались и закурили.

– Последний перекур, – строгим голосом проговорил Феофан. – Нам осталось всего ничего, с десяток вёрст. Так что, пока Иван до Жилиц добирается, мы до дома доехать успеем. Такие вот дела.

Прохор голову только приподнял, вставать не стал:

– Опять мне, Ванятка, занедужилось. Всё тело ломит. Давай, друг, до встречи, – и снова голову на телегу положил.

– Ничего, сына, домой приедем, баньку затопим – всю хворь из тебя баня выгонит. А ты, паря, – повернулся Феофан к Ивану, который котомку свою к палке прилаживал, – к нам на Фроловской в балаган заходи. Гостем дорогим будешь. Да над словами моими об имени своём подумай хорошенько, может, есть в них что-то правильное да толковое. И ещё: мы в Вязниках заказ большой и очень хороший получили, даже задаток нам дали, так что на всю осень и зиму работы у нас будет во! – И он рукой по горлу своему провёл. – Подумай, может, к нам в артель тебе податься? Поверь, не обидим, а ты не пожалеешь. Ну а нет, так зайдёшь, посмотришь, мы ведь не только избы рубим, у нас в артели разные умельцы имеются. Такие финтифлюшки резать можем, что залюбуешься. Может, что и заинтересует твоего хозяина, а?

– Спасибо, дядя Феофан. – Иван низко поклонился. – И вам, люди добрые, всем спасибо, а тебе, Проша, не хворать. На Фроловской обязательно к вам зайду, так что ещё увидимся. Доброго вам пути!

Он ещё раз поклонился напоследок да быстрым шагом, уже не оглядываясь, зашагал по лесной дороге. Мужики долго стояли и молча курили, глядя ему вслед, а когда он скрылся за поворотом, разошлись по своим телегам, и обоз потянулся дальше.

Глава 6

На Фроловской ярмарке. 16 августа 1749 года

Папа замолчал и вновь задумался, а я просто сидел рядом и не мешал ему погружаться в собственные мысли. Смотрю, отец вроде дремать начал. Только я решил предложить в машину пойти да передохнуть там немного, как он головой встряхнул и проговорил, глядя на меня в упор:

– Небось решил, что я сплю? Нет, сын, просто вспоминал, как же мне здесь было хорошо семь десятков лет назад. Попытался мысленно вернуться в московскую жизнь того времени, а в голову ничего не лезет. Только и помнится, что, когда мы на улицу все втроём, Матрёна, Марфа и я, под бдительным присмотром няни гулять шли, у ворот постоянно дворник стоял. Он нам всегда кланялся. Здоровенный такой мужик в огромном тулупе, а нам, детишкам малым, кланяется. Удивляло это меня. Тулуп его хорошо помню, он чуть ли не по самой земле волочился. Наверняка я его и без тулупа видел, но почему-то он мне вспоминается только в тулупе, поверх которого большущий передник был надет, а к груди медная бляха приколота. Помнится ещё, что он всегда на метлу опирался. Я, когда мы с ним встречались, думал лишь об одном: как же он может в таком тулупе метлой махать? Но за работой я его не видел ни разу, хотя чистота возле дома была образцовой. Больше про него ничего сказать не могу, даже что на голове у него было надето, не помню.

Папа опять задумался, а потом лицо у него вдруг просветлело, он даже рукой махнул и добавил:

– Прохором его звали. У него ещё свисток на груди болтался, и он мне пару раз разрешил в него подуть. Правда, у меня этот свисток почему-то свистеть не захотел, а дворник взял да тихонько так свистнул. Тут же городовой явился, а Прохор ему с большим почтением – я хоть и маленьким был, но это чувство уже хорошо различал – сказал: «Ваше благородие, прощения прошу за беспокойство. Его благородие, маленький барин, попросил показать, как он свистит. Ну как мальцу отказать! Вот я и свистнул, думал, тихонько получится, а вы вот услышали». И он рукой провёл по своей чёрной и широкой, словно лопата, бороде… Вот видишь, про бороду его вспомнил. Немного времени пройдёт – и ещё что-нибудь со дна памяти всплывёт.