Невинные

– Сожалею. Я не хотел подвергать ваши слова сомнению. Просто это несколько… необычно.

– Только не для Руна, – Джордан положил ладони на колени. – Ваш золотой мальчик оступался и прежде.

– Лишь однажды. И Элисабета Батори была века назад. – Приподняв бокал с бренди, Христиан принялся его разглядывать. – Значит, вы говорите, что брат Леопольд обо всем об этом знал?

– Несомненно.

Очевидно, Леопольд прикрыл Руна. Джордан ощутил досаду, но ничуть не удивился. Сангвинисты держатся друг за друга.

– Он вкусил от нее… – Христиан вглядывался в бокал, словно мог отыскать в его глубине ответ. – Это означает, что Рун полон ее кровью.

Джордан содрогнулся, покоробленный этой мыслью.

– Это все меняет. Надо ехать к ней. Сейчас же. – Подавшись вперед, Христиан постучал по перегородке, чтобы привлечь внимание водителя. – Везите нас в аэропорт! Сию же секунду!

Мгновенно подчинившись, водитель прибавил газу, чиркнув днищем автомобиля по асфальту, переваливая верхушку холма и направляясь прочь с кладбища.

– В аэропорту наши пути расходятся, – Христиан поглядел на Джордана. – Вы ведь можете добраться оттуда домой самостоятельно, верно?

– Мог бы, – подтвердил тот. – Но если в деле хоть каким-то боком замешана Эрин, я отправляюсь с вами.

Набрав полную грудь воздуха, Христиан медленно выпустил его, извлек из кармана сотовый телефон и настучал цифры номера.

– Я уверен, кардинал Бернард произнес вам целую рацею по поводу опасности, коей подвергается и ваша жизнь, и ваша душа, буде вы вмешаетесь в наши дела?

– Совершенно верно.

– Тогда не будем терять время и сделаем вид, что я произнес ее по второму разу, – Христиан поднес телефон к уху. – Мне нужно сейчас же зафрахтовать самолет до Калифорнии.

– Значит, вы не против того, чтобы я отправился с вами?

– Вы любите Эрин и хотите ее защитить. Кто я такой, чтобы вставать у вас на пути?

Для ходячего трупа Христиан оказался не таким плохим парнем.

И все же, пока лимузин мчался по засыпанному снегом городу, тревога Джордана возрастала с каждой милей.

Эрин в опасности.

Снова.

И скорее всего, из-за действий Руна Корцы.

Быть может, было бы лучше, если бы этот ублюдок исчез раз и навсегда.

Глава 3

18 декабря, 18 часов 06 минут по центральноевропейскому времени

Ватикан

Кардинал Бернард перекладывал газеты на своем полированном письменном столе так, будто, разложив их аккуратно, мог изменить напечатанные в них слова. Первые полосы вопили ужасающими заголовками:

В РИМЕ БЕСЧИНСТВУЕТ СЕРИЙНЫЙ УБИЙЦА

ОМЕРЗИТЕЛЬНЫЙ ГОЛОВОРЕЗ НАПАДАЕТ НА МОЛОДЫХ ЖЕНЩИН

ПОЛИЦИЯ ПОТРЯСЕНА ЖЕСТОКОСТЬЮ ПРЕСТУПНИКА

Свет свечей отражался от инкрустированного драгоценными камнями глобуса на столе. Бернард медленно повернул древнюю сферу, страстно желая оказаться где угодно, только бы подальше отсюда. Окинул взором свои античные книги, свитки, собственный меч времен крестовых походов на стене – предметы, собранные им за века служения Церкви.

Я служил долго, но хорошо ли я служил?

Запах типографской краски снова привлек его внимание к газетным страницам. Подробности встревожили его еще больше. Каждой женщине перерезали горло и полностью обескровили тело. Все они были молоды и красивы, с черными волосами и синими глазами. Происходили они из самых разных слоев общества, но все погибли в старейших кварталах Рима в темнейшие часы от заката до рассвета.

Общим числом двадцать человек, согласно газетам.

Но Бернарду удалось сокрыть куда больше смертей. По жертве чуть ли не каждый день с конца октября.

И никуда от этого момента не уйти.

Конец октября.

Смерти начались почти сразу после битвы за обладание Кровавым Евангелием, разыгравшейся в криптах под базиликой Святого Петра. Сангвинисты одержали победу в сражении с велиалами – объединенным воинством людей и стригоев, возглавляемым неведомым предводителем, продолжающим изводить его Орден.

Вскоре после сражения отец Рун Корца исчез.

Где же он? Что он натворил?

Бернард чурался думать об этом.

Он смерил взглядом стопку газет. Неужели распоясавшийся стригой улизнул после битвы и бесчинствует на улицах Рима, охотясь на этих девушек? В катакомбах было так много бестий. Одна могла проскользнуть через сети Ордена.

Отчасти он молился, чтобы это оказалось правдой.

Рассматривать альтернативу он попросту не отваживался. Этот страх заставлял его выжидать в мучительной нерешительности, а невинные девушки продолжали тем временем гибнуть.

Чья-то рука постучалась в дверь.

– Кардинал?

Он узнал этот голос и биение дряблого сердца, его сопровождающее.

– Входите, отец Амбросе.

Священник-человек открыл деревянную дверь одной рукой, другую сжав в вялый кулак.

– Извините, что побеспокоил.

Ни намека на раскаяние в голосе помощника не было. На самом деле в нем звенело плохо скрытое ликование. Хоть Амбросе откровенно любит кардинала и усердно отправляет службу в его канцелярии, в душе этого человека затаилась червоточина, заставляющая его радоваться чужим несчастьям.

Бернард подавил вздох.

– Да?

Амбросе вошел в кабинет, устремляясь вперед всем своим пухлым телом, будто ищейка, идущая по горячему следу. Оглядел озаренную свечами комнату – вероятно, убеждаясь, что Бернард один. Как же Амбросе обожает свои секреты! С другой стороны, может, потому-то он так и любит Бернарда. Спустя столько столетий в жилах кардинала струится не только черная кровь, но и уйма секретов.

Наконец удовлетворившись осмотром, помощник почтительно склонил голову.

– Наши люди нашли на месте последнего убийства вот это.

Подступив к столу, Амбросе вытянул руку. Потом нарочито неспешно перевернул ее ладонью вверх и разжал пальцы.

На ладони покоился нож, своим изогнутым клинком напоминающий коготь тигра. На одном конце острого крюка виднелось отверстие для пальца воина, позволяющее молниеносными взмахами наносить тысячи смертоносных надрезов. Это древнее оружие под названием карамбит ведет свое происхождение из седой старины. А судя по патине, поблескивающей на его поверхности, именно этот клинок очень древний – но отнюдь не музейный экземпляр. Он явно изранен в боях и послужил на славу.

Бернард принял нож из рук Амбросе. Жар у кончиков пальцев подтвердил его наихудшие опасения. Клинок покрыт серебром – это оружие сангвиниста.

Он представил лица убиенных девушек, их горла, перерезанные от уха до уха.

И сомкнул пальцы над обжигающим серебром.

Из всего Ордена только один сангвинист владел таким оружием – исчезнувший, когда начались убийства.

Рун Корца.

Глава 4

18 декабря, 16 часов 32 минуты по тихоокеанскому стандартному времени

Округ Санта-Клара, Калифорния

Верхом на своем любимом коне Эрин скакала по лугам, окрашенным сухой калифорнийской зимой в золотисто-коричневый цвет. Отзываясь на малейшее смещение ее веса, вороной мерин прибавил шаг.

Молодца, Блэкджек!

Она устроила коня на полное содержание в конюшне под Пало-Альто и ездила на нем при всяком удобном случае, зная, что ему необходимо движение, но прежде всего ради чистой радости полета над полями верхом на крепком коне. Блэкджек, не упражнявшийся уже пару дней, так и бурлил энергией.

Она оглянулась через плечо. Нейт ехал чуть позади, верхом на серой кобыле по кличке Гансмоук. Нейт, выросший в Техасе, и сам был искусным наездником и явно заставлял лошадь показать все, на что она способна.

Эрин просто позволила Блэкджеку дать выход своему ликованию, стараясь сосредоточиться на ветре в лицо, пьянящем запахе разгоряченного животного, на органичной связи между конем и всадником. Она полюбила верховую езду с самого детства. Скачка всегда помогала ей привести мысли в порядок. Сегодня Эрин раздумывала о своих видениях, пытаясь разобраться, как к ним относиться, понимая, что это не просто ПТСР. Они означают нечто большее.

Солнце краешком коснулось вершин холмов, плавными перекатами стелющихся перед ней.

– Скоро придется поворачивать обратно! – окликнул Нейт. – Еще полчаса – и солнце зайдет!

Эрин различила в его голосе намек на тревогу. В Риме Нейт оказался заточен во тьме на много дней, пережил во мраке пытки. Вероятно, с тех пор для него ночь – источник ужасов.

Осознав это теперь, она поняла, что не следовало позволять ему ехать вместе с ней. Но раньше, еще днем, не сумев дозвониться до кардинала Бернарда, она поспешила прочь из стен кабинета, чтобы хоть отчасти разогнать тревогу. Нейт поинтересовался, куда она направляется, и она по глупости позволила ему составить себе компанию.

В эти последние месяцы ей стало нелегко отказывать ему. После трагических событий в Израиле и Риме ему приходится нелегко, даже тяжелее, чем ей, но он не сдается, хоть и редко говорит об этом. Эрин старалась быть рядом, чтобы помочь ему совладать с навязчивыми воспоминаниями. Это самое меньшее, что она может для него сделать.

В прошлом их отношения были более беззаботными – пока Эрин ухитрялась делать вид, что не замечает его влечения к ней. Но с той поры, когда она поняла, что полюбила Джордана, Нейт стал относиться к ней сугубо профессионально. Но в чем тут причина – в уязвленных чувствах, гневе или в чем-то ином?

Как ни прискорбно, после сегодняшнего вечера это, вероятно, уже не будет играть никакой роли.

Эрид украдкой вздохнула. Может, оно и к лучшему, что Нейт составил ей компанию в этой поездке. Это самый подходящий момент, чтобы переговорить с ним с глазу на глаз.

Она придержала Блэкджека легчайшим натяжением удил. Нейт, подъехавший на Гансмоук, пристроился рядом, одарив ее широкой улыбкой. От этой улыбки сердце у нее защемило. Но сказать надо. Лучше сейчас, до рождественских каникул, чтобы дать ему время сжиться с этим.

Она сделала глубокий вдох.

– Нейт, я хочу с тобой поговорить.

Сдвинув свою соломенную стетсоновскую шляпу на затылок, Нейт поглядел на нее искоса. Их лошади шли по широкой тропе бок о бок.

– О чем же?

– Сегодня утром я поговорила с деканом. Назвала ему имена других профессоров, работа с которыми может тебя заинтересовать.

Он озадаченно приподнял брови.

– Я сделал что-то не то? Со времени нашего возвращения было трудновато, но…

– Твоя работа, как всегда, выше всех похвал. Дело не в тебе.

– Смахивает на то, что как раз во мне, раз имеет ко мне отношение и все такое.

Эрин упорно смотрела в одну точку где-то между мягких черных ушей коня.

– После того, что произошло в Израиле… Я не очень уверена, что я для тебя лучший вариант.

Ухватившись за уздечку Блэкджека, Нейт остановил обеих лошадей.

– О чем это вы?

Эрин повернулась к нему лицом. Вид у него был одновременно и встревоженный, и рассерженный.

– Послушай, Нейт… Университет недоволен, что я потеряла двух аспирантов.

– Вряд ли это ваша вина.

Она продолжала, пропустив его реплику мимо ушей:

– Декан считает, что будет лучше, если я возьму академический отпуск для прочистки мозгов.

– Так я подожду, – Нейт скрестил руки на луке седла. – Не проблема.

– Ты не понял, – она теребила удила, испытывая отчаянное желание щелкнуть ими и ускакать от этого разговора прочь, но позволила трудной правде удержать себя на месте. – Нейт, по-моему, это первый шаг к тому, чтобы я покинула университет.

Челюсть у него отвисла.

Эрин быстро заговорила, чтобы покончить разом.

– Тебе вовсе незачем связывать свою диссертацию с профессором, которого вот-вот вышвырнут. Ты блестящий ученый, Нейт, и я уверена, что мы можем найти тебе более приемлемого руководителя – человека, который откроет тебе двери, которые отныне для меня закрыты.

– Но…

– Я ценю твою преданность, – отрезала Эрин, – но она направлена не по адресу.

– Как раз по адресу, черт побери! – гневно вскинулся он.

– Нейт, если ты останешься, мне это ничуть не поможет. Исход моей карьеры предрешен.

– Но я выбрал вас как руководителя, потому что вы лучшая в своей сфере. – Гнев покинул его, и Нейт тяжело осунулся в седле. – Самая лучшая. И это ничуть не изменилось.

– Кто знает? Со временем все может уладиться.

Правду говоря, Эрин не считала, что это произойдет, а в глубине души даже сомневалась, что хочет этого. На заре карьеры мир науки стал для нее раем после строгого религиозного воспитания, но теперь он уже таким не казался. Она припомнила свои мучения с преподаванием в последнем семестре. Учить вракам и дальше – свыше ее сил.

И теперь Эрин не хотела кривить душой перед Нейтом ни капельки.

– И даже если все утрясется, – промолвила она, – за это время ты упустишь уникальные возможности. Я не могу позволить, чтобы это произошло.

Нейт был готов спорить, протестовать. Возможно, ощутив его напряженность, его кобыла вскинула голову и начала приплясывать на передних ногах.

– Не осложняй и без того сложную ситуацию еще больше, – завершила Эрин.

Нейт потер верхнюю губу, не решаясь поднять на нее глаза. Наконец, тряхнув головой, развернул Гансмоук и галопом поскакал прочь, не проронив ни слова, направляясь обратно к конюшне.

Блэкджек заржал вслед, но Эрин удержала его, понимая, что Нейту нужно побыть одному. Дав ему хорошую фору, она тронула Блэкджека обратно шагом.

Дневное светило скрылось за холмами окончательно, но было еще достаточно светло, чтобы Блэкджек не ступил в сусличью нору. Эрин неуютно поерзала в седле и ощутила талисман Эмми в переднем кармане брюк. Она и забыла, что сунула его туда, по-прежнему толком не зная, как с ним поступить. Подумывала, не вернуть ли его родителям Эмми, но станет ли это доброй услугой? Кусок янтаря будет для них напоминанием, что их дочь выбрала профессию, которая ее убила, оросив ее кровью чужеземные пески.

Поступить так с ними Эрин не могла, – но и оставлять талисман у себя горестным напоминанием о собственной роли в смерти Эмми тоже не хотела.

По-прежнему не зная, как с ним поступить, Эрин снова обратилась мыслями к Нейту. В Риме она спасла ему жизнь и теперь сделает все возможное, чтобы спасти его карьеру, как бы это его ни сердило. Хочется надеяться, ко времени ее возвращения в конюшню Нейт уже хоть отчасти смирится с ее решением. Так или эдак, позже вечером она отправит ему электронное письмо со списком имен. Все это состоявшиеся археологи, а ее рекомендация имеет для них весомое значение.

У Нейта все будет в порядке.

И чем дальше он от нее окажется, тем лучше.

Смирившись и придя к окончательному решению, она похлопала Блэкджека по шее.

– Пора задать тебе овса и хорошую чистку. Как тебе такое предложение?

Блэкджек вдруг напружинился под ней, заложив уши.

Эрин инстинктивно сжала колени.

Блэкджек, всхрапнув, заплясал бочком, закатывая глаза.

Что-то его напугало.

Эрин окинула открытые пастбища взором. Справа протянулась тенистая дубрава. Ветви виргинских дубов, увешанные серебристой кипенью омелы, склонялись почти к самой земле. Там может скрываться кто угодно.

Вдруг в тиши сумерек со стороны рощицы отчетливо донесся резкий треск, будто от сломанной ветки.

Достав пистолет из кобуры на щиколотке, Эрин сняла его с предохранителя, взглядом обегая опушку в поисках цели, но там было слишком темно. Слыша в ушах грохот собственного сердца, она бросила взгляд в сторону далекой конюшни.

Нейт, наверное, уже там.

Блэкджек вдруг взвился на дыбы, едва не выбросив ее из седла. Эрин прильнула к его шее, и конь галопом понесся к конюшне. Остановить или хотя бы придержать его она даже не пыталась.

Напрягая взор, Эрин от страха пыталась смотреть сразу во все стороны, ощущая во рту привкус крови от прокушенной губы.

И тут ноздри ее наполнил аромат вина.

Нет, нет, нет…

Она изо всех сил старалась не провалиться в забытье, чувствуя приближение очередного приступа и в панике вцепившись в удила Блэкджека изо всех сил. Стоит потерять контроль, и она слетит на землю.

А потом пришел худший кошмар.

Низкое рычание сотрясло ночь, прокатившись к ней по холмам. Гортанный рык издавало не живое существо, а что-то ужасное…

…и близкое.

Глава 5

19 декабря, 02 часа 02 минуты по центральноевропейскому времени

Катакомбы под Ватиканом

Рун рванулся назад-вверх. Голова ударилась о гладкий камень, со всплеском опрокинувший его в обжигающую ванну вина, и рана на виске открылась. Он пробуждался подобным образом множество раз, заточенный в каменном саркофаге, наполовину погруженный в вино – освященное и пресуществленное в кровь Христову.

Его окаянная плоть пылала в окружении этой святости, плавая в море боли. Частью сознания он хотел воспротивиться, но другой понимал, что заслужил эту боль. Он согрешил века назад и теперь обрел свою истинную кару.

Но сколько времени прошло?

Часы, дни, годы?

Боль не убывала. Он грешил без меры и должен отбыть безмерную кару. А потом сможет упокоиться. Его тело алкало покоя – конца боли, конца греху.

И все же, чувствуя, что проваливается в забытье, Рун боролся против этого, чувствуя, что не должен сдаваться. Он облечен долгом.

Но перед чем?

Корца не позволил веждам опуститься, вглядываясь во тьму, прозреть которую не в силах даже его сверхъестественный взор. Муки продолжали терзать его ослабевшее тело, но он укротил их с помощью веры.

Протянул руку к тяжелому серебряному кресту, который всегда носил на груди, – и нашел лишь мокрую власяницу. И вспомнил. Кто-то похитил его распятье, четки, все символы его веры. Но они и не нужны ему, чтобы достичь небес. Он в безмолвии выдохнул очередную молитву и задумался над своей участью.

Где я? Когда…

Рун ощущал бремя лет – стольких, что людям и не постичь.

Века греха и служения.

Воспоминания нахлынули на него, зависшего в этом палящем море. Он погружался в них и всплывал обратно.

…конная повозка, увязшая в грязи. Он подсовывает под деревянные колеса хворост, а сестра смеется над ним, мотая длинными косами из стороны в сторону.

…могильный камень с именем женщины на нем. Та самая смеющаяся сестра. Но на сей раз на нем облачение священника.

…сбор лаванды в поле и беседы о дворцовых интригах. Бледные, белые руки кладут лиловые соцветия в плетеную корзинку.

…поезда, автомобили, аэропланы. Путешествуя по поверхности земли все быстрей, видя все меньше.

…женщина с золотистыми волосами и янтарными очами, очами, зрящими то, что его собственным недоступно.

Корца вырвался из тисков этих воспоминаний.

Важен лишь сей момент.

Лишь сие место.

Надо цепляться за боль, за собственное тело.

Рун принялся ощупывать свое вместилище, погружая руки в холодную жидкость, обжигающую своим прикосновением. С того лунного вечера, когда он посетил могилу сестры, он всегда был витязем Христовым. И хотя долгие столетия с той поры кровь Христова поддерживала и питала его, то же освященное вино всегда опаляло его, своей святостью воюя против зла, глубоко укоренившегося в нем.

Он сделал глубокий вдох, учуяв камень и собственную кровь. Вытянул руки и провел ладонями по полированным поверхностям вокруг себя. Коснулся мрамора – гладкого, как стекло. На крышке узилища кончики пальцев ощутили серебряную инкрустацию, опалившую их.

И все-таки он прижал ладони к этому узору и принялся толкать каменную крышку саркофага, смутно сознавая, что делал это прежде уже много раз, – и эта попытка, как и предыдущие, кончилась неудачей. Этот вес непоколебим.

Ослабев даже от этого ничтожного усилия, Рун безвольно рухнул обратно в вино.

Сложив ладони чашей, поднес обжигающую горькую влагу к губам. Кровь Христова даст ему силы, однако же и заставит сызнова пережить тягчайшие из своих грехов. Укрепившись перед грядущей карой, он испил вино. И как только горло опалило огнем, сложил ладони в молитве.

Каким из грехов вино станет пытать его на сей раз?

Уже погружаясь в видение, он постиг, что его епитимья явит грех многовековой давности.

Челядь Чахтицкого замка сгрудилась по ту сторону стальной двери комнаты в башне, лишенной окон. Внутри томилась их бывшая госпожа, обвиняемая в смертоубийстве сотен юных дев. Казнить графиню – венгерскую аристократку – было нельзя, и потому ее за преступления просто изолировали от мира в темнице, способной сдержать ее жажду крови уздой камня и стали.

Рун пришел сюда с одной целью: избавить свет от этой твари, дабы искупить свою роль в ее преображении из женщины нежной души, искушенной в целительском искусстве, в чудище, опустошавшее окрестные земли, отнимая жизни у юных дев.

Теперь он стоял перед графиней, запертый в комнате вместе с ней. Молчание слуг Корца купил золотом и посулами свободы. Они рвались прочь из замка ничуть не менее пылко, чем он.

Они тоже знали, что она такое, и пугливо жались снаружи.

Рун также доставил дар для графини – то, без чего она сотрудничать напрочь отказывалась. Дабы умиротворить ее, он отыскал в сиротском приюте неподалеку больную горячечную отроковицу, стоящую на пороге смерти, и привез ее к этому чудищу.

Стоя у края тюремного одра, Рун слушал, как сердце девочки запиналось, замедляя биение. Он пальцем не шелохнул, чтобы спасти ее. Не мог. Он должен был ждать. Он ненавидел себя, но оставался недвижен.

Наконец, слабенькое сердечко трепыхнулось в самый последний раз.

Ты будешь последней из ее жертв, мысленно пообещал он.

Графиня, и сама на грани кончины, так долго голодавшая в этом каземате, подняла голову от горла отроковицы. Кровь каплями срывалась с ее белого подбородка. В серебристых глазах светилось сытое довольство – выражение, которое ему уже однажды доводилось в них видеть. Он не стал об этом задумываться, молясь, чтобы она достаточно отвлеклась, позволив ему покончить с этим, и чтобы ему достало сил свершить задуманное.

Потерпеть крах еще раз он не имеет права.

Рун склонился над ложем, отрывая ее исхудавшие члены от мертвой девочки. Бережно поднял холодное тело графини на руки и понес прочь от замаранной постели.

Она прижала свою щеку к его щеке, поднеся губы к его уху.

– Хорошо быть в твоих объятьях снова, – шепнула она, и он ей поверил. Ее серебряные глаза сияли ему. – Ты нарушишь свои обеты снова?

Она одарила его медленной, ленивой, магнетически прекрасной улыбкой. Корца ответил тем же, на миг попав под власть ее чар.

Он помнил свою любовь к ней, помнил, как в заносчивости возомнил, что смеет нарушить свою присягу сангвиниста, что может возлечь с ней, как обычный человек. Но, одержимый вспышкой вожделения, сплетенный с ней, войдя в нее, утратил контроль, позволив демону в себе порвать узы. Зубы впились в ее нежное горло, и он пил взахлеб, пока сей сосуд почти не опустел и лежащая под ним женщина ступила на смертный порог. Чтобы спасти ее, он обратил ее в чудовище, напоив собственной кровью, чтобы удержать ее с собой, молясь, чтобы она приняла те же обеты, что и он, и вступила в Орден сангвинистов.

Она не стала.

Шорох по ту сторону толстой двери вернул его к происходящему, к мертвой девочке на ложе и многим другим, разделившим ее участь.

Он постучал в дверь носком сапога, и слуги отперли засов. Рун толчком плеча распахнул ее, и дворня бросилась опрометью прочь по темным лестницам башни.

Оставив возле двери мраморный саркофаг, покоящийся на усыпанном тростником полу. Рун заранее наполнил гроб освященным вином и оставил его открытым.

Увидев, что ее ждет, она, все еще опьяненная жаждой крови, подняла голову.

– Рун?

– Это спасет тебя, – рек он. – И твою душу.

– Я не хочу спасать свою душу, – ответила она, вцепившись в него пальцами.

Не дав ей времени опамятоваться и оказать сопротивление, Корца поднял ее над открытым саркофагом и низринул в вино. Едва освященное вино коснулось ее кожи, графиня заверещала. Рун лишь сцепил зубы, зная, как ей сейчас больно, но даже сейчас желая избавить ее от страданий, приняв все на себя.

Она билась у него в руках, но в своем ослабленном состоянии не могла тягаться с ним силами. Вино расплескивалось, но он придавил графиню ко дну, не обращая внимания на отчаянное жжение вина. И радовался, что не видит ее лица, скрытого багровыми волнами.

И держал там, пока она наконец не затихла, перестав биться.

Теперь она будет спать до той поры, пока он не отыщет способ обратить вспять то, что наделал, вернуть жизнь ее мертвому сердцу.