Алексиада

Оттуда Итал, не знаю каким образом, прибыл в Константинополь – город, который не испытывал недостатка в просвещении и словесности[559]. Ведь наука, которая, начиная с владычества Василия Порфирородного[560] и до самого царствования императора Мономаха[561], находилась в пренебрежении у большинства людей, хотя и не исчезла вовсе, в правление императора Алексея расцвела, поднялась и стала предметом занятий просвещенных людей. До этого же времени боль-{171}шинство людей предавались роскоши и забавам, занимались из-за своей изнеженности ловлей перепелов и другими постыдными развлечениями, а науку и образование считали чем-то второстепенным.

Такого типа людей застал Итал в Константинополе, где он стал вращаться в кругу ученых мужей, обладавших грубым и суровым нравом (и такие были тогда в царственном городе). Приобщившись с их помощью к литературному образованию, он позднее стал учеником знаменитого Михаила Пселла[562]. Этот Пселл мало учился у мудрых наставников, но достиг вершин премудрости и, тщательно изучив греческую и халдейскую науки[563], прославился своей мудростью благодаря природному таланту, острому уму, а также и божьей помощи (его мать, не смыкая глаз, постоянно обращалась с горячими мольбами к святой иконе богоматери в храме Кира[564] и, обливаясь горючими слезами, просила за сына[565]). С ним-то и вошел в общение Итал, однако из-за своей варварской неотесанности он не смог проникнуть в глубины философии, ибо, исполненный дерзости и варварского безрассудства, не выносил учителей, у которых учился, считал, что превзошел всех еще до начала обучения и с первых уроков стал противоречить самому Пселлу[566].

Проникнув в глубины диалектики, он ежедневно вызывал волнение в местах большого стечения народа, перед которым он разводил свои словеса и, изложив какую-нибудь софистическую выдумку, доказывал ее такого же рода аргументами[567].

С Италом вступили в дружбу царствовавший в то время Михаил Дука и его братья[568]. Отдавая предпочтение Пселлу[569], они тем не менее любили Итала и использовали его в словесных состязаниях: ведь Дуки – как братья самодержца, так и сам император – были очень просвещенными людьми. Итал смотрел на Пселла горящими безумными глазами и, когда тот орлом налетал на его софизмы, приходил в волнение и неистовство, горячился или огорчался.

Что же произошло дальше? Латиняне и италийцы возгорелись желанием вступить в войну с ромеями и замыслили захват всей Лонгивардии и Италии[570]. Император отправил в Эпидамн Итала, полагая, что он свой человек, честен и хорошо знаком с положением в Италии. Говоря коротко, Итала изобличили в том, что он в Италии предает нас, и был послан человек, который должен был его оттуда изгнать. Но Итал, узнав об этом, бежал в Рим. Затем он раскаялся (такова уж его натура!), обратился с просьбой к императору и по его приказу прибыл в Константинополь, где ему были для местожительства опре-{172}делены монастырь, известный под названием Пиги, и церковь Сорока святых[571]. А когда Пселл после пострижения покинул Византий[572], Итал был назначен учителем всей философии в должности ипата философов[573] и ревностно занимался толкованием книг Аристотеля и Платона. Он казался чрезвычайно образованным человеком и более чем кто-либо другой был искушен в сложнейшей перипатетической философии и особенно диалектике. В других областях словесности он не имел больших дарований[574]: хромал в грамматике и не вкусил сладости риторики. Поэтому его слог был лишен гармоничности и изящной отделки, имел характер грубый и неприкрашенный. Речь у него была хмурой и язвительной. Его писания были исполнены диалектическими доводами, а речь загромождена эпихейремами, впрочем больше в устных выступлениях, чем в письменных сочинениях. Он был настолько силен и непобедим в диспутах, что его противники оказывались беспомощными и сами собой замолкали. Своими вопросами он рыл для собеседника яму и бросал его в колодец трудностей. Этот муж был настолько опытен в диалектике, что непрерывным градом вопросов буквально душил спорящих с ним, а их ум приводил в замешательство и смущение. Никто не мог, раз встретившись с ним, пройти сквозь его лабиринты. Вообще же он был совершенно невоспитан, и гнев владел его душой, а если он и приобрел благодаря науке какую-нибудь добродетель, то его злой характер уничтожил ее и свел на нет. Этот муж спорил как словами, так и руками и не дожидался того момента, когда собеседник попадет в безвыходное положение; он не удовлетворялся тем, что зажимал рот противнику и осуждал его на молчание, – рука Итала тотчас обрушивалась на бороду и волосы собеседника, и обида следовала за обидой; свои руки, так же как и язык, он не мог сдержать. Только одна черта Итала была чуждой философам: ударив противника, он переставал гневаться, обливался слезами и проявлял явные признаки раскаяния.

Может быть, кому-нибудь захочется узнать о его внешности? У него была большая голова, открытое лицо, выпуклый лоб, широко раздувающиеся при дыхании ноздри, окладистая борода, широкая грудь, крепкое телосложение. Роста он был не слишком высокого. Произношение у Итала было таким, какое можно ожидать от латинянина, который уже в юношеском возрасте прибыл в нашу страну и выучил греческий язык: говорил он не очень чисто и, случалось, съедал отдельные слоги. Неясность его речи и беззвучное произношение окончаний[575]не были незамечены большинством, а более искушенные в ри-{173}торике люди называли его произношение «деревенским». Поэтому и сочинения Итала, хотя и были насыщены диалектикой, тем не менее не были свободны от бессвязного построения и рассеянных там и сям солецизмов[576].

9. Итак, Итал стал главным философом[577], и юношество стекалось к нему. Он раскрывал молодым людям учения Прокла, Платона и двух философов: Порфирия и Ямвлиха[578], а главным образом истолковывал желающим труды Аристотеля[579] и его «Органон»[580]; этим последним он особенно кичился и более всего занимался. Итал не мог, однако, принести большой пользы ученикам, так как этому препятствовали его вспыльчивость и непостоянство нрава. Давайте посмотрим на его учеников: Иоанна Соломона[581], Ясита, Сервлия[582] и других, по-видимому, ревностных в учении его последователей. Большинство из них нередко являлось во дворец, и я сама позже видела, что они никакой науки не знали досконально[583], но тем не менее изображали из себя диалектиков, делая беспорядочные жесты и дико кривляясь[584]. У них не было никаких здравых представлений, но они в туманных выражениях развивали теории[585] даже о метампсихозе и других чудовищных вещах подобного рода. А кто только из причастных к науке людей не был в то время допущен во дворец, если святая чета дни и ночи проводила в изучении священного писания (я говорю о своих родителях – императорах)? Я немного расскажу об этом, ибо законы риторики дают мне такое право.

Я вспоминаю, как часто моя мать, императрица, сидя за завтраком, держала в руках книгу и углублялась в слова догматистов – святых отцов, а особенно философа и мученика Максима[586]. Она интересовалась не столько изысканиями в естественных науках, сколько вопросами догмы, от которых желала вкусить плоды истинной мудрости. Нередко случалось мне восхищаться ею, и в своем восхищении я как-то сказала: «Как можешь ты устремлять взоры на такую высоту? Я трепещу и даже кончиками ушей не дерзаю внимать этому. Ведь философствования и мудрость этого мужа, как говорят, вызывают головокружение у читателей». Она с улыбкой ответила мне: «Такая робость, я знаю, похвальна, да и сама я не без страха беру в руки подобные книги, однако не в состоянии от них оторваться. Ты же подожди немного. Посиди сначала над другими книгами, а потом вкусишь сладость этих». Воспоминание об этих словах ранило мое сердце, и я как бы окунулась в море других рассказов. Но меня ограничивают рамки истории, и поэтому пусть мой рассказ возвратится к Италу. {174}

Итал, процветая среди упомянутых выше учеников, относился ко всем презрительно, многих глупцов побудил к бунту и воспитал из числа своих учеников немало тиранов. Я бы многих из них могла привести в пример, если бы время не стерло из моей памяти их имена[587]. Все это, однако, было до того, как мой отец взошел на престол. Он застал здесь все просвещение и словесность в жалком состоянии (наука же исчезла вовсе), поэтому, если где-нибудь под золой тлела какая-либо искорка, он старался ее раздуть и не уставал побуждать к учению тех, кто имел склонность к наукам, а таких было немного, и стояли они лишь в преддверии аристотелевской философии[588]; притом он поощрял их больше к изучению священных книг, чем эллинской культуры.

Император нашел, что Итал кругом сеет смуту и обманывает большое число людей, и потому поручил испытать его севастократору Исааку, который был весьма просвещенным и талантливым человеком. Исаак нашел, что Итал именно таков, каким его представляли, и публично изобличил его, а затем по приказу брата-императора передал в руки церкви[589]. Так как Итал не мог скрыть своей невежественности, он и там разразился проповедью чуждых церкви догм, продолжая открыто издеваться над высшими чинами церкви и совершать другие поступки, свидетельствовавшие о его невежественном и варварском нраве. Главою церкви был тогда Евстратий Гарида, который задержал Итала в зданиях Великой церкви в надежде изменить его к лучшему. Но, как говорят, он скорее сам готов был приобщиться к его нечестию, нежели обратить Итала к истинному учению; последний совершенно склонил на свою сторону Гариду[590]. Что же произошло в результате? Все жители Константинополя собрались к церкви, требуя Итала. И его, возможно, даже сбросили бы с высоты на пол церкви, если бы Итал тайком не поднялся на крышу божественного храма и не спрятался в укромном месте.

Император сильно терзался душой, так как лживое учение Итала было подхвачено многими придворными и немало вельмож было введено в заблуждение его губительными догмами. И вот лживое учение Итала было изложено в одиннадцати пунктах[591] и отправлено императору. Самодержец приказал Италу на амвоне Великой церкви предать анафеме эти пункты в присутствии всего народа, который должен был, стоя с непокрытой головой, слушать и прибавлять: «анафема». Однако и после этого Итал не смирился, вновь открыто в присутствии многих людей проповедовал то же самое и в своей варварской необузданности отказывался слушать увещевания {175}

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Предисловие

*

В фигурные скобки {} здесь помещены номера страниц (окончания) оригинального издания – Ю. Ш.

1

На податных сборщиков горько жалуется в конце XI в. архиепископ Болгарии Феофилакт (PG, 126, col. 405, 433, ср. col. 333, 357, 444).

2

См. Ангелов, История на Византия, стр. 390—391.

3

К этой мере прибегал в начале своего правления и Алексей I (Ал., V, 2, стр. 158 и сл.).

4

Ostrogorsky, History..., pp. 283—284.

5

См. прим. 359.

6

См. Литаврин, Болгария и Византия, стр. 376 и сл.

7

См. Каждан, Загадка Комнинов.

8

Oster, Anna Komnena, III, S. 16.

9

Еще в 1059 г. Анна Далассина пыталась утвердить на престоле своего мужа, отца Алексея, Иоанна Комнина (см. прим. 289). Судя по «Алексиаде», в 1081 г. Анна Далассина руководила каждым шагом своих сыновей.

10

См. ниже, стр. 14.

11

Zon., XVIII, 22. До нас дошел акт, по которому Алексей передавал во владение своему брату Адриану полуостров Кассандра.

12

Так, например, испытывая финансовые затруднения в 1082 г., Алексей в первую очередь обращается к своим ближайшим родственникам, которые помогают императору из своих личных средств (V, 1—2, стр. 157 и сл.).

13

Zon., XVIII, 29.

14

Характерно, что, описывая события до воцарения Алексея, Анна дважды упоминает сенат как самостоятельный орган (I, 9, стр. 74; II, 5, стр. 100).

15

См. Force, Les conseillers...

16

Большинство наших свидетельств о развитии провинциальных городов и о расцвете там ремесла и торговли относится ко времени правления наследников Алексея. Можно, однако, предположить, что этот процесс начался уже при первом Комнине, тем более что Анна несколько раз говорит о деятельности своего отца по восстановлению старых и строительству новых городов (XI, 10, стр. 315; XIV, 1, стр. 374; XIV, 9, стр. 398). Любопытно указание писательницы на то, что «Алексей, как известно, повсюду соорудил города» (ας πανταχοΰ ισμεν ανοικοδομηθείσασ αυτω – XV, 7, стр. 418).

17

Совсем недавно было издано небольшое исследование Р. Браунинга (Browning, An unpublished...), посвященное неопубликованной монодии на смерть писательницы, близкого к Анне человека, эфесского митрополита Георгия Торника. В монодии есть ряд интереснейших сведений об Анне. К сожалению, Р. Браунинг дает лишь краткие отрывки из этого произведения.

Отдельные детали к биографии Анны содержатся в опубликованном прологе к завещанию Анны (Kurtz, Unedierte Texte..., Ss. 93 sq.). Terminus ante quem для этого документа – дата смерти Ирины Дукены, которая упомянута в прологе как живая. Е. Курц, относящий смерть Ирины к 1123 г., датирует составление завещания 1122 г. Однако 1123 г. нельзя считать твердо установленной датой смерти Ирины (см. прим. 1595). Сохранилась также печать Анны (см. Tailliez, Le sceau...).

18

Nic. Br., Praef., р. 8.

19

См. Ал., III, 1, стр. 117. Вряд ли Мария посвящала семи-восьмилетнюю девочку во все тайны! По-видимому, эта деталь рассказа Анны – результат «стилизации истории».

20

Скорее всего это произошло в 1091 г. Анна говорит, что она воспитывалась в доме Марии до восьми лет (III, 1, стр. 117), и глухо упоминает о несчастьях, постигших ее в этом возрасте. Видимо, в это время она и была разлучена с низложенным Константином и, таким образом, потеряла перспективу стать императрицей.

21

По словам Зонары (Zon. XVIII, 22), Константин умер до того, как Анна достигла подходящего для брака возраста.

22

В 1097 г., в тринадцатилетнем возрасте Анна, возможно, была уже замужем. На эту мысль нас наводит глава 9 книги X «Алексиады», где Никифор назван зятем императора и «моим господином кесарем». Впрочем, быть может, эти слова ни о чем еще не свидетельствуют. Ведь называет же Анна Вриенния кесарем и тогда, когда он еще не имел этого титула.

23

Kurtz, Unedierte Texte..., Ss. 94, 100.

24

О Вриеннии см. прим. 750.

25

См. об этом ниже, стр. 18.

26

Ср. пролог к завещанию Анны (Kurtz, Unedierte Texte..., S. 99).

27

Browning, An unpublished..., р. 5 и Appendix, extract 2.

28

См. прим. 1591.

29

Эти сообщения ввиду их большого интереса приводятся нами в русском переводе в прим. 1591.

30

Zon., XVIII, 24.

31

Иного мнения придерживается Дж. Баклер (Buckler, Anna Comnena..., рр. 27—32), отмечающая, что Анна нигде в «Алексиаде» прямо не подвергает сомнению законность права Иоанна на престол. Можем прибавить, что версию о соперничестве Анны и Иоанна опровергает Торник (Browning, An unpublished..., Appendix, 3). Но Торник, безусловно, писал со слов Анны, а ей, видимо, не хотелось ухудшать и без того плохие отношения с царственным братом и гораздо выгоднее было представить себя безутешной дочерью, нежели неудачной претенденткой на престол.

32

Nic. Chon., р. 15.

33

Ibid., рр. 16—17.

34

Этот монастырь, основанный Ириной Дукеной, по-видимому, находился в северо-западной части города (Janin, La géographie..., р. 196 sq.).

35

ММ, V, рр. 327—391. Интересующая нас часть типика (рр. 382—391) представляет собой позднейшее дополнение к основному тексту, составленному еще до 1111 г. Датировка «до 1118 г.», предложенная издателями для всего типика, является ошибочной (см. Пападимитриу, Феодор Продром, стр. 142 и сл.). Неверно датирует дополнение к типику временем после 1138 г. Р. Жанен (Janin, La géographie..., рр. 197—198). Дополнение, как и основной текст, составлено от имени Ирины, которая умерла до 1138 г.

36

«Ioannis Tzetzae epistolae», рр. 45—46. Письмо Анне датируется между апрелем 1146 и мартом 1147 г. (см. Giske, De Ioannis Tzetzae scriptis..., рр. 7—8).

37

Browning, An unpublished..., p. 6 sq.

38

Ibid., Appendix, 4.

39

См. ниже, стр. 19.

40

Browning, An unpublished..., р. 4.

41

Ibid., р. 8.

42

См. Kurtz, Unedierte Texte..., Ss. 95—96.

43

Репутация образованнейшей женщины своего времени прочно утвердилась за Анной уже в Византии. Так, Феодор Продром называет Анну «тринадцатой музой», «обиталищем харит» и т. д. (Пападимитриу, Феодор Продром, стр. 119—120, прим. 4). Образованностью Анны восхищался Зонара (Zon., XVIII, 24). Младший современник Анны Константин Манасси в монодии на кончину внука Анны, Никифора (между 1171 и 1175 гг.), не знает, кому отдать пальму первенства: Никифору Вриеннию или Анне. Манасси сравнивает Анну с знаменитыми женщинами-философами античности Феано, Гиппархией, Ипатией, поэтессой Сапфо, а «по царственности, изяществу и приятности нрава» уподобляет ее Клеопатре (Курц, Евстафия Фессалоникийского..., стр. 306—307). Любовь Анны к философии и ее приверженность к наукам отмечает Никита Хониат (Nic. Chon., p. 15). Интересно, что все византийские авторы свидетельствуют об увлечении Анны философией и науками. О занятиях же Анны историей вскользь упоминает лишь Торник.

44

См. прим. 19.

45

Неизвестно, занималась ли Анна литературным трудом до этого времени. Под ее именем до наших дней дошло лишь одно небольшое стихотворение (см. Buckler, Anna Comnena..., рр. 5—6).

46

Начиная с 1118 г.

47

Эпохе Алексея Комнина посвящены гл. 19—29 кн. XVIII. Время написания «Хроники» Зонары неизвестно. Можно лишь утверждать, что она была создана между 1118 и 1159 гг. (см. Moravcsik, Byzantinoturcica, I, S. 344; Browning, An unpublished..., p. 5).

48

Времени правления Алексея I посвящены стр. 618 и сл. хроники Глики (Glycas).

49

Времени правления Алексея I посвящены стр. 177—187 хроники (Anon. Syn. Chron.).

50

См. Moravcsik, Byzantinoturcica, I, Ss. 526—528; Charanis, Byzantium, the West..., p. 30 sq.

51

Следует отметить, что многие восточные источники не переведены на европейские языки, и мы не имели возможности произвести сопоставления их данных со свидетельствами Анны. Нет сколько-нибудь полного сопоставления и в научной литературе.

52

Н. Радоjчич, Вести..., стр. 15.

53

Leib, Complots...

54

См. выше, стр. 12.

55

В этом отношении Анна почти не прибавляет ничего нового к сообщениям пресвитера Кузьмы и Евфимия Зигавина (см. прим. 1477). Сама писательница плохо разбирается в тонкостях еретической теологии и имеет туманное представление о различиях между ересями.

56

Свидетельства Анны бросают свет на социальный состав участников еретических движений (см. прим. 1477).

57

См. выше, стр. 9 и сл.

58

Chalandon, Essai..., р. XVIII.

59

См. Ал., XIV, 6, стр. 390—391.

60

Вопрос о характере и даже о самом факте существования этого источника по-разному решается различными исследователями. Подробно см. об этом: Любарский, Об источниках..., стр. 110 и сл.

61

См. Любарский, Об источниках..., стр. 107 и сл.

62

См. Любарский, Фрейденберг, Девольский договор 1108 г. .., стр. 262.

63

См. Любарский, Замечания...

64

Следует отметить, что некоторые датировки упомянутых у Анны событий, по традиции переходящие из одного ученого исследования в другое, не выдерживают критики. Это и заставило нас попытаться с возможной полнотой проанализировать в комментарии хронологические указания историографа.

65

См. Jenkins, The classical background, p. 20 sq.

66

См. об этом Leib, Les silences d'Anne Comnene..., pp. 1—11.

67

Мы далеки от мысли приуменьшать значение этой работы, проделанной византийскими гуманистами. Только благодаря ей современные ученые имеют представление о многих исчезнувших памятниках античности.

68

Анна с большим уважением относится к Пселлу (см. V, 8, стр. 172); в «Алексиаде» мы находим немало заимствований из его «Хронографии».

69

См. «Византийская сатира „Тимарион“», стр. 365.

70

См. Browning, An unpublished..., р. 8.

71

Пападимитриу, ‛Ο Πρόδρομος..., стр. 155—163.

72

См. Koukoulès, Vie et civilisation..., I, p. 105.

73

Успенский, Синодик, стр. 16, 17.

74

Browning, A new source..., pp. 192, 200.

75

Пападимитриу, Феодор Продром, стр. 123 и сл.

76

Browning, An unpublished..., р. 8.

77

Подробно см.: Любарский, Мировоззрение..., стр. 159 и сл.

78

Об этом же говорит Анна и в прологе к завещанию (Kurtz, Unedierte texte..., S. 99).

79

Nic. Br., Praef.

80

Подтверждение зависимости этических взглядов Анны от Аристотеля мы находим в данных монодии Торника (Browning, An unpublished..., рр. 6—7): в философском кружке, во главе которого стояла Анна, был выполнен комментарий к «Этике Никомаха» Евстратия Никейского и Михаила Эфесского.

81

См. об этом прим. 284.

82

«Личность Анны, – пишет Хассей, – доминирует в „Алексиаде“ так же, как и личность Пселла в его „Хронографии“» (Hussey, Church and learning..., р. 109).

83

Последнее менее вероятно, ибо в этом случае Анна ликвидировала бы отдельные противоречия, встречающиеся в тексте, и заполнила лакуны.

84

«Однако конь исторического повествования свернул с дороги, вернем его, вырвавшегося из узды, обратно на прежний путь» (I, 16, стр. 89). Подобными выражениями пестрят страницы «Алексиады».

85

Как известно, еще Дионисий Галикарнасский упрекал Фукидида за то, что в его «Истории» «изложение крупных событий разрывается на мелкие отделы и возникает неясность рассказа» (см. «История греческой литературы», III, стр. 163).

86

Нам известна лишь одна работа С. Антониадиса, посвященная этому вопросу – ’Αντονιάδης ‛Η περιγραφική...

87

Этому стилю следовали, конечно, не все писатели, но тенденция к нему явно ощущается в византийской литературе, особенно до X в.

88