Предтеча

Очень любопытно наставление о поведении гостя на свадьбе, показывающее нравы и обычаи времени: "Угощение не хули, а ешь с благодарностью. … Когда зван будешь на брак; то не упивайся до пьянства и не засиживайся поздно, потому что в пьянстве и долгом сиденье бывает брань, свара, бой, кровопролитие. Не говорю не пить вовсе, нет! Но говорю не упиваться; я дара божия не хулю, но хулю пьющих без воздержания“. [5]

Кстати, у Забелина есть упоминание о русском обычае, касающемся свадебных подарков. Оказывается, молодожён должен был впоследствии их выкупить у дарителя или возвратить ему.

Жена вместе с мужем должна воспитывать детей в страхе божием и благочестии, учить дочерей рукоделию. Со дня рождения дочери мать должна копить ей приданое с тем, чтобы к двенадцати годам, когда она могла по закону выходить замуж, всё должно быть готово. Домострой, кроме всего прочего, учит как вести хозяйство: “… как всякое платье кроить, остатки и обрезки беречь, всякую посуду и снасть ремесленную в порядке держать, чтоб всё было своё, не нужно было идти ни за чем на чужой двор; как всякое платье носить бережно, как запас годовой и всякий товар покупать; покупать всё, чему привоз, что дёшево; как огород и сад водить, … как избу устроить хорошо и чисто”. [5]

Мужья должны были учить жён своих “с любовью и благорассудным наказанием”. [5] Если жена не слушает мужа, то муж должен наказывать её наедине и, наказав, пожаловать и примолвить: “друг на друга не должны сердиться”. [5]

Слуг и детей также необходимо наказывать, а потом пожаловать. Хозяйке за слуг велено печаловаться, а если домочадцам неймётся, то Домострой рекомендует вежливенько постегать плетью, за руки держа, наедине “… а по уху, по лицу не бить, ни под сердце кулаком, ни пинком, ни посохом не колотить и ничем железным или деревянным”. [5]

К величайшему сожалению наши предки не считали важным стремление к наукам. В Домострое нет пожелания отцам, учить детей грамоте, которая признавалась необходимостью только для духовного сословия и людей приказных.

Об обязанностях родителей к детям в Домострое говорилось: "Иметь попечение отцу и матери о детях: снабдить их и воспитать в добром наказании; учить страху божию, приличному поведению (вежеству) и всякому благочинию; по времени, и по детям, и по возрасту смотря, учить рукоделию, кто чего достоин, кому какую способность (просуг) бог дал. Любить их и беречь и страхом спасать; уча и наказуя, и рассуждая раны возлагать. Казни сына своего от юности, и будет покоить тебя на старости; не ослабевай, бия младенца; если жезлом бьешь его – не умрет, но здоров будет; бия его по телу, душу его избавляешь от смерти и прочее. А у кого дочь родится, то рассудительные люди откладывают на неё от всякого приплода: также полотна и прочее каждый год ей в особый сундук кладут, всего прибавляют постоянно понемножку, а не вдруг; дочери растут, страху божию и вежеству учатся, а приданое с ними прибывает, и как замуж сговорят, то все готово". [5] Забелин считал такую семейную жизнь идеалом и рассуждал о том, что женщина в древнерусском обществе была поставлена на видное место, но даже в девятнадцатом веке люди не разделяли его мнения.

Ключевое слово здесь – наказание. Предки видели необходимость держать народ в страхе. Русские до сих пор выдавливают в себе раба, несмотря на успехи образования и цивилизации. Но есть и другая сторона медали. Наши либералы готовы на что угодно, лишь бы внедрить идеи Запада, например, ювенальную юстицию, не задумываясь о том, что мы принадлежим к разным цивилизациям. Дай Бог, чтобы этого не случилось, ибо тогда постепенно будут разорваны все семейные скрепы.

Здесь уже упоминалось, что Россия и Запад – разные цивилизации. Отсюда вытекают и различия в ментальности русских и западного населения.

Многие повсеместно считают, что византийская цивилизация – сплошное варварство, что не верно. Европейские государства основаны на обломках Западной Римской империи и озаряются светом католицизма32. Так уж случилось, что православие33 России пришло из Константинополя. На Западе была принята античная норма, чему восточные цивилизации не соответствуют. Провидение распорядилось, предназначив нашу страну, возможно для того, чтобы сохранить и развить особую сторону православия, тем более что схизма9 уже произошла и христианство разделилось. Поскольку Запад и Русь развивались, не зависимо друг от друга, отсюда и различия, и разные цивилизации. И даже то, что более трёх столетий идёт взаимопроникновение западной и нашей культур, ничего не меняет. Варварства хватало и на Западе. Одна Варфоломеевская ночь34 в Париже чего стоила! И публичные казни были у них не менее жестокими, чем в России. Кстати, наши староверы жгли не последователей Никона (Ники́та Ми́нин (Минов), 1605 – 1681, Патриарх 1652 – 1666. Его церковные реформы с 1650-х годоввызвали раскол Русской церкви, что привело к возникновению старообрядчества https://ru.wikipedia.org/wiki/Никон_(Патриарх_Московский)), а себя. Вот оно и коренное различие наших цивилизаций. В Средневековье в каждой цивилизации хватало своего варварства.

Мракобесие всегда было характерно для наших предков. Наверное, это не столько влияние язычества, сколько наследие Византии. Оно отличалось большой дикостью. Вот что писал об этом Забелин: “Тайная, скрытая, подземная вражда и ненависть к победившему самовластью, которое, к тому же, не переставало оскорблять, унижать и всячески изводить противную себе среду, – эта-то вражда и поднимала всевозможные ковы на государя. Она зорко следила за каждым шагом самовластителя, за каждым мелочным происшествием его домашней жизни, за каждым событием в его семействе. Собирался ли государь жениться, она портила его невесту и отнимала у него любимую женщину; она портила его супругу, его детей. Разводился ли государь с женою по случаю неплодия и женился на другой, она распространяла слух, что оставленная неплодная царица разрешалась от бремени наследником. Умирал ли у государя сын, она распространяла слух, что он жив и удален от царства лишь кознями близких к государю людей. В еству и питье, в платье и во всякую обиходную вещь она клала или всегда была готова положить лихое зелье и коренье, и на смерть, и на потворство, или прилюбленье, что равно было опасно. Конечно, по большой части, такие обстоятельства являлись одними только сплетнями, которыми обыкновенно боролись между собою мелкие самовластцы из боярства, низвергая ими друг друга с высоты государских милостей; но бывали и настоящие дела. Нельзя было верить никому. Необходимо было беречься от людей всякими мерами”. [8] С целью «избежания напастей всякого нравственного зла» [8] требовалось связать окружавших государя людей, скрепить нравственной ответственностью и «святою присягою, крестным целованьем» [8] с помощью крестоцеловальных записей. Известно, что при великом князе Иване Васильевиче (Иване III35), во время его домашней смуты с сыном Василием36 о наследии престола, даже его супруга, гречанка Софья37, прибегала к ворожбе; и к ней приходили «бабы с зелием» [8], отчего и с нею, с своею женою, государь должен был жить “в бережении”. [8] Московские цари, чего уж говорить о простом народе, были вынуждены жить в страхе и постоянной борьбе в своём доме. Московские цари, чего уж говорить о простом народе, были вынуждены жить в страхе и постоянной борьбе в своём доме. Несмотря на всё своё могущество, у них не хватало силы справиться с силой слабого. Отсюда и их жестокость, и необходимость первому нападать на врага, тем более что человеческая жизнь не стоила ровным счётом ничего. Забелин привёл такой пример: «Когда, при царе Алексее Михайловиче8, сын Ордына-Нащокина бежал тайно за границу, то самый гуманный из древних наших царей, посылал к несчастному отцу подьячего с таким наказом: «Афонасью говорить, чтоб он об отъезде сына своего не печалился и в той печали его утешать всячески и великого государя милостью обнадеживать… о сыне своем промышлял бы всячески, чтоб его, поймав, привести к нему; за это сулить и давать 5, 6 и 10 тысяч рублей: а если его таким образом промышлять нельзя, и если Афонасью надобно, то сына его извести бы там, потому что он от великого государя к отцу отпущен был со многими указами о делах и с ведомостями. О небытии его на свете говорить не прежде, как выслушавши отцовские речи, и говорить, примерившись к ним. Сказать Афонасью; вспомни, что больше этой беды вперед уже не будет; больше этой беды на свете небывает.» [8] Одной из самых больших опасностей для государей была возможность их отравления, поскольку волшебство, в понимании предков – умных и практичных, понимающих безвредность ведовства в большинстве случаев, не отделялось от лиходейства, но невозможность отличить вредное от безвредного, принуждало предков преследовать любой признак ведовства.

Впрочем, противостояние между власть предержащими и окружением было и будет всегда. Только в Средневековье оно отличалось большей дикостью.

У историков о быте простых людей написано немного, легче найти информацию о царском быте. Обычно они пишут сухо, и довольно редко встретишь в их работах что-нибудь, кроме изложения событий. Они руководствовались, в основном, летописями, а там о быте говорилось немного. Зато у иностранцев кое-что можно прочесть, но там больше о них самих, любимых, и об их впечатлениях. Впрочем, врут вороги беззастенчиво. Следует отметить, что иностранцы и не имели возможности наблюдать повседневную жизнь в силу замкнутости общества. Забелин в основном, писал о царственном быте. Обычно женщины на Руси, тем более в царских семьях, жили изолированно согласно обычаю, запрещающему “… править посольство иноземным послам прямо пред лицом царицы”. [7] Никто, даже иноземные послы не могли видеть царицу не потому, что царь боялся стыда от её несмышлёных, и стыдливых отговоров, а потому что хоромы царицы были совсем недоступны за исключением самых близких ей людей – родственников или самых доверенных слуг двора. При дворе женщинам жилось значительно хуже, чем простым горожанкам, но не в смысле благ, а свободы. По свидетельству Бухау38, знатные люди не показывали своих жен и дочерей не только посторонним людям, но даже братьям и другим близким родственникам и в церковь позволяли им выходить только во время говенья, чтобы приобщиться святых тайн или иногда в самые большие праздники. Только при самых дружелюбных отношениях хозяин дома мог показать своим гостям хозяйку дома. В этом случае, по свидетельству Котошихина39, в начале обеда, хозяин дома приказывал жене выйти поздороваться с гостями. Она приходила в столовую комнату и становилась в переднем углу, а гости стояли у дверей. Хозяйка кланялась им в пояс, а гости ей кланялись большим обычаем, в землю. Затем хозяин кланялся гостям большим же обычаем, в землю, с просьбой, чтоб гости изволили его жену целовать. “Гости просили хозяина, чтоб наперед он целовал свою жену. Тот уступал просьбе и целовал первый свою хозяйку; за ним все гости, один за одним, кланялись хозяйке в землю, подходили и целовали её, а отошед, опять кланялись ей в землю. Хозяйка отвечала каждому поясным поклоном, т. е. кланялась малым обычаем. После того, хозяйка подносила гостям по чарке вина двойного или тройного с зельи, а хозяин кланялся каждому (сколько тех гостей ни будет, всякому по поклону), до земли, прося вино выкушать. Но гости просили, чтоб пили хозяева. Тогда хозяин приказывал пить наперед жене, потом пил сам и затем обносил с хозяйкой гостей, из которых каждый кланялся хозяйке до земли, пил вино и отдавши чарку, снова кланялся до земли. После угощения, поклонившись гостям, хозяйка уходила на свою половину, в свою женскую беседу, к своим гостям, к женам гостей. – В самый обед, когда додавали круглые пироги, к гостям выходили уже жены сыновей хозяина или замужние его дочери или жены родственников. И в этом случае обряд угощения вином происходил точно также”. [7] Жёны удалялись на женскую половину. Дочери – девицы никогда на подобные церемонии не выходили и мужчинам не показывались.

Жёны являлись угощать вином гостей только в случае желания хозяина оказать гостям особенный почет и по настоятельной просьбе гостей. Целовались не в уста, а в обе щёки. Жёны к этому выходу богато наряжались и часто переодевались во время церемонии. Они выходили снова по окончании стола в сопровождении двух или трех сенных девиц, замужних женщин или вдов из служащих в доме, подавая гостю водку или вино, сами всегда пригубливали чарку. “Этот обряд, несмотря на затворничество русских женщин и раздельности древнерусского общества на особые половины, мужскую и женскую, показывает, что личность замужней женщины, хозяйки дома, приобретала для дружеского домашнего общества высокий смысл домодержицы и олицетворяла своим появлением и угощением самую высокую степень гостеприимства”. [7] Забелин рассказывал о распорядке дня знатных женщин на примере боярыни Морозовой до её ареста: ” Утром после правила и книжного чтения, обыкновенно святого жития на тот день или поучительного слова, боярыня занималась домашними делами, рассуждая домочадцев и деревенские крестьянские нужды, заботясь об исправлении крестьянском, иных жезлом наказуя, а иных любовию и милостью привлекая на дело Господне. Это продолжалось до 9-го часу дня и больше, т. е. до полудня и больше, по нашему счету. Остальное время посвящалось добрым, богоугодным делам, в числе которых, первое и самое важное место принадлежало делам милосердия”. [7] В то время каждый зажиточный, а тем более богатый дом собирал у себя нищих, странных, убогих, калек, юродивых, старцев и стариц и давал ей в своем доме местожительство. Собирая около себя такое убогое общество, поучаясь его подвигами и словесами, Морозова в свой досуг садилась за прялку, готовила нити и теми нитями шила рубахи для нищих и убогих и сама, одевшись в рубище, ходила по улицам, по темницам и богадельням, оделяла рубахами нищих и раздавала им деньги. Такой образ жизни сохранялся России довольно долго. У Котошихина, который писал для иностранцев, в сочинении “О России в царствование Алексея Михайловича” описан случай с польскими послами, прибывшими в Москву. Они должны были отблагодарить царя за свадебные дары польскому королю и передать подарки от королевы лично царице. Это было актом обычной вежливости, как это делали и московские послы, но поляки по московскому обычаю, не были допущены к царице. Отговорились тем, что царица больна. Царь слушал обычные речи послов посольства и сам принимал дары. Иностранцам в своей книге Котошихин объяснил: «Для того, отвечает он, что московского государства женский пол грамоте неучёные, и не обычай тому есть, а иным разумом простоваты и на отговоры несмышлены и стыдливы: понеже от младенческих лет до замужства своего у отцов своих живут в тайных покоях, и опричь самых ближних родственных, чужие люди, никто их, и они людей видети не могут». [7] Царицы – иноземки: Софья Витовтовна – литовка40, Софья Фоминишна – гречанка, Елена Васильевна Глинская41 пользовались некоторою долею женской свободы. Они были чужие и иногда принимали лично иноземных послов и не прятались в своих хоромах, когда обстоятельства требовали их участия в подобных церемониях; но и они в московском дворце жили так, как повелось исстари и подчинялись тем понятиям и порядкам жизни, какие господствовали в русской земле. Однако женщина на Руси могла быть совершенно самостоятельна и в некоторых отношениях играла мужскую роль, когда, после смерти мужа, она оставалась матёрою вдовою – матерью сыновей.

Интересны различные подходы русских князей к выбору невест для себя и наследников. В древности в эпоху дружинных отношений в браках руководствовались дружинными отношениями родов, отношениями равенства, когда великие князья женились на княжнах своего же рода, на дочерях удельных князей, иногда на иноземках княжеского рода или даже на дочерях знатных дружинников бояр и на дочерях новгородских посадников. Позднее, когда Московский князь стал государем, и стало затруднительным выбирать невест из европейских дворов по причинам различий в вере и того, что Европе Московское Государство представлялось дикою пустыней, населённой «чуть не кочевыми варварами, вроде гуннов или татар, оставалось выбирать себе невесту из подданных. Чтобы не возвышать какой-либо знатный род выбором невесты из него, государь был вынужден установить выбор, руководясь только непосредственными прямыми достоинствами невесты, как женщины доброй, «ростом, красотою и разумом исполненной». Забелин отмечал: “Домашнее личное государево дело становилось в этом случае делом общим, всенародным, общественным, в полном смысле государственным, что, конечно, в понятиях народа еще более возвышало личность государя, обобщало её, ставило эту личность выше всех в русской земле. Государь женился и выбирал себе невесту не из привилегированной среды княжеских родов, … он брал её всенародно из семьи всего служебного сословия. Теперь уже только этот общий земский род мог соответствовать роду великого государя, соответствовать новому царственному значению московского государя, как государя всея Руси”. [8] Так свидетельствует современник Василия, Герберштейн42. «С общего совета, говорит он, были собраны в одно место дочери бояр, числом 1500 для того, чтобы князь выбрал из них супругу по желанию». (https://ru.wikisource.org/wiki/записки_о_Московии_(Герберштейн;_Анонимов)/1866_(ВТ:Ё)/Церемониал_после_венчания_великого_князя) Он объяснил также, что такой общенародный выбор невесты сделан был по совету великокняжеского казначея, грека Юрья Малого (Траханиота), который был самым приближенным лицом у великого князя и надеялся будто бы, что Василий возьмёт себе в супруги его дочь. Но его замыслы не удались, и великий князь избрал в невесты Соломаниду Сабурову43, дочь незначительного дворянина Юрия Сабурова. Франциск-да-Колло44 рассказал о порядке выборов: «Великий князь Василий, вздумав жениться (это было еще при его отце), обнародовал во всем государстве, чтобы для него выбрали самых прекраснейших девиц, знатных и незнатных, без всякого различия. Привезли их в Москву более пятисот: из них выбрали 300, из трёх сот 200, после 100, наконец, только десять, осмотренных повивальными бабками; из сих десяти Василий избрал себе невесту и женился на ней (на Соломонии). Однако ж не имел удовольствия быть отцом, и потому не весьма уважал супругу, так что я, находясь в Москве, должен был ходатайствовать о свободе брата её, сидевшего в темнице за легкую вину.” [8] Коллинз45, современник царя Алексея, говорил, что когда дело решалось, то сам царь подавал избранной платок и кольцо. Эти брачные знаки и означали акт избрания. “Свадебные разряды свидетельствуют, что подобные же общие выборы невест, при царе Иване Васильевиче1, происходили и при женитьбе его братьев”. [9] Остальных девиц по милости царя, обручали с боярами и военными сановниками. Несмотря на то, что после свадьбы родственники не смели именовать царицу родной, род царицы приближался к государю и управлял государством в домашних государственных делах. «А жалует царь по царице своей, отца ее, а своего тестя, и род их, с низкие степени возведёт на высокую, и кто чем не достанет, сподобляет своею царскою казною, а иных рассылает для покормления по воеводствам в городы, и на Москве в приказы, и даёт поместья и вотчины; и они теми поместьями и вотчинами, и воеводствами, и приказным сиденьем, побогатеют». (23. О царицыных сродственных людех, как их царь после… http://rummuseum.info›node/5126)

Забелин отметил: «После избрания, царскую невесту торжественно вводили в царские особые хоромы, где ей жить, и оставляли до времени свадьбы на попечении дворовых боярынь и постельниц, жён верных и богобоязливых, в числе которых первое место тотчас же занимали ближайшие родные избранной невесты, обыкновенно её родная мать или тетки и другие родственницы. Введение невесты в царские терема сопровождалось обрядом её царственного освящения. Здесь с молитвою наречения на неё возлагали царский девичий венец, нарекали её царевною, нарекали ей и новое царское имя. Вслед за тем дворовые люди «Царицына чина» целовали крест новой государыне. По исполнении обряда наречения новой царицы рассылались по церковному ведомству в Москве и во все епископства грамоты с наказом, что бы о здравии новонареченной царицы Бога молили, то есть поминали ее имя на ектеньях вместе с именем государя. … С этой минуты личность государевой невесты приобретала полное царственное значение. … Государевы невесты очень нередко избирались из бедных и простых дворянских родов, а потому и возвышение их родства выпадало на долю самым незначительным людям. Коллинз рассказывал, что отец царицы Марьи Ильиничны Милославских (1624 –1669, русский первая супруга царя Алексия, мать царя Феодора III), Илья Данилович, происходил из незнатного и бедного дворянского рода и прежде служил кравчим у посольского дьяка Ивана Грамотина (? – 1638, подьячий, а затем думный дьяк, печатник (1636) видный деятель Смутного времени, трижды, при разных государях, возглавлял Посольский приказ). Дочь его, будущая царица, хаживала в лес по грибы и продавала их на рынке. О царице Евдокии Лукьяновне Стрешневых (1608 – 1645, вторая жена царя Михаила Фёдоровича , мать царя Алексея Михайловича), супруге Михаила, её же постельницы говаривали: «не дорога де она государыня; знали они ее, коли она хаживала в жолтиках (простых чеботах); ныне де её государыню Бог возвеличил!» [6] О царице Наталье Кириловне (1651 – 1694, царица, вторая жена царя Алексея Михайловича, мать Петра I) Шакловитый (Большой, середина 1640-х – 1689, русский государственный деятель, сторонник и фаворит царевны Софьи Алексеевны), предлагавший её принять, то есть погубить, говорил царевне Софье ( 1657 – 3 [14] июля 1704) – царевна, дочь царя Алексея Михайловича, в 1682—1689 годах регент при младших братьях Петре и Иване): «известно тебе, государыня, каков её род и какова в Смоленске была: в лаптях ходила!» [6] Очевидно, что во дворце, все лица, находившиеся в близости и в милости у государя, с завистью, опасением и ненавистью встречали родственников новой царицы, смотрели на новых людей, на царицу и её родичей и только и думали о том, как извести новую царицу, надеясь, что при новом выборе государевой супруги им повезёт больше. Иначе в Московии относились к замужеству дочерей. «Государь, вступая в брак с невестою, избранною всенародно, из всей служилой среды, не мог тем унизить своего царственного достоинства, напротив он возвышал собою личность, придавая ей общенародное значение, ибо кто же, кроме государя, имел право всенародно избирать себе невесту. Но выдавая дочь за кого-либо из подданных хотя бы и самых вельможных и знатных, он возвышал тем личность этого подданного до несоответственного ей государского достоинства, и вместе с тем унижал собственный царственный род до значения своего слуги. … Все это сильно противоречило здравому государственному смыслу, которым всегда отличались московские в. князья и вот почему для государевых дочерей брачное состояние потом совсем закрылось: они были принесены в жертву государственной необходимости.» [9] Котошихин следующим образом объяснял этот печальный исход государственной предосторожности: «Сёстры царские или и дочери, царевны, имея свои особые покои розные, живут, как пустынницы, «мало зряху людей и их люди; но всегда в молитве и в посте пребываху и лица свои слезами омываху, понеже удовольство имея царственное, не имеяй бо себе удовольства такого, как от Всемогущого Бога вдано человеком совокуплятися и плод творити. А государства своего за князей и за бояр замуж выдавати их не повелось, потому что князи и бояре их есть холопи и в челобитье своем пишутся холопьми. И то поставлено в вечный позор, ежели за раба выдать госпожу. А иных государств за королевичей и за князей давати не повелось, для того, что не одной веры и веры своей оставить не хотят, то ставят своей вере в поругание. Да и для того, что иных государств языка и политики не знают, и от тогоб им было в стыд». [8]

По Забелину византийская идея аскетизма явилась началом образованности в допетровское время. Она означала полное отрицание мирских удовольствий, человечных эстетических созерцаний, поэтического и эстетического творчества, которыми живет и формируется человек. Отсутствие умственной и нравственной свободы притесняет и порабощает силы духовные. Вот так и получилось, что жизнь народа уподоблялась «жизни стада». Общество было способно устроить личный быт во благо, но не быт народности. “Все речи и разговоры их не выходили из круга обыкновенных житейских дел. Так обыкновенно ведут они речь о сладострастии, о гнусных пороках, о прелюбодеяниях, совершенных частью ими, а частью и другими; тут же передаются разного рода постыдные сказки и тот, который может наилучшим образом сквернословить и отпускать разные пошлые шутки, выражая их самыми наглыми телодвижениями, считается у них приятнейшим в обществе. Невозможно вообразить до какой степени предаются они чисто животным побуждениям. Пьянству они преданы сильнее всякого другого народа в свете. Наполнивши себя вином чрез меру, они, подобно, неукротимым диким зверям, готовы бывают на все, к чему побуждают их необузданные страсти. Порок этот – пьянство до такой степени распространен в народе, что ему предаются все сословия, как духовные, так и светские, богатые и бедные, мужчины и женщины”. [9]