Ледяная маска, теплые чувства

Суен вспомнила эту чудесную должность управдома, тетеньки, которая в курсе всех дел, что происходят во всем доме в быту. И этой же самой тетеньке надо сообщать, если кто-то остался на ночь, если этот человек здесь не проживает. Ведь правильная же норма – если так сообщать, то кто попало никогда случайно не останется там, где не стоит этому человеку быть. Благодаря этому люди делают такие вещи только осознанно и думают о последствиях – не то, что в какой-нибудь Америке… И как вот интересно, Енми каждый раз сообщает о своем новом ухажере своему управдому? Или что? Не сообщает вовсе? Укрывает и прячет, словно это наворованное? И как ее после этого отправляют на заработки в Китай?!

Обо всем этом Суен не захотела говорить дедушке. Хватило и того, что случилось с Минджи, как ей все испортил ее брат. Хватило того, что кто-то пострадал по чужой вине. Теперь самое главное сделать то, ради чего ее дедушка так старался и вернуться обратно с американской валютой в кармане…

– Дедушка Сухен, я все же хотела спросить. – не удержалась Суен.

Дедушка посмотрел на нее и стал ожидать вопроса.

– Дедушка, почему мы самые важные вещи мерим в долларах? Ведь это валюта американцев. Ведь на эту валюту они покупают убийства, на эту валюту ведут войны. Почему мы сами мерим столь важные для себя вещи в их валюте?

Дедушка Сухен улыбнулся. Похоже он сам не раз задавался столь важным вопросом, в глубине души понимая, что на то есть какое-то очень важное решение наших вождей. Что есть что-то такое, что не положено знать простым людям, которые не несут столь тяжелую ответственность. И ответ его был не менее запутанным, чем все собственные рассуждения Суен.

– Потому что наши мудрые вожди разрешили нам это делать. – ответил дедушка Сухен.

***

Следующий день для Суен был очень долгим. Настолько долгим, что она себе не представляла, что вообще бывают такие дни… Она дольше обычного стояла перед своей любимой мозаикой на станции Пухын. Она приехала раньше, не на 10 минут, как обычно, а на целый час, чтобы стоять перед ним и любоваться над этой мозаикой… И не удивительно, что к ней, спустя полчаса подошел милиционер, прикрепленный к этой станции.

В тот момент она думала, как благодарна вечному президенту Ким Ир Сену, что он так далеко думал о будущем и позволил одному из следующих поколений зарабатывать такие космические деньги, как 300 долларов. Подумать только!

– Товарищ, что Вы так высматриваете на этой мозаике? – спросил милиционер.

Суен обернулась и увидела молодого и очень симпатичного сотрудника МВД, которому еще мало того очень шла его форма. В какой-то момент даже блеснула мысль, что вождь послал ей еще и такого прекрасного молодого человека, но понимание того, что надо вести себя почтительно с представителями власти быстро взяло верх.

– Я благодарна нашему вождю, товарищ милиционер… Поэтому я каждое утро смотрю на эту мозаику… Сегодня правда дольше обычного… – Суен пыталась улыбаться, но сама понимала, что это не очень хорошо получалось.

– Я знаю, что Вы каждое утро стоите перед этой мозаикой. Вернее, каждое рабочее утро…

– Да, каждое рабочее утро, товарищ милиционер. Она мне очень нравится.

– Может быть, Вы здесь кого-то ждете, товарищ Суен? – спокойно спросил милиционер. В этот момент он поглядывал то в одну сторону, то в другую, изредка останавливая взгляд на ней. Видно было, что ему нравится сейчас стоять на этом месте в это время и задавать подобные вопросы.

– Нет. Кого мне здесь ждать… – ответила Суен, осознав наконец, что он только что вслух сказал ее имя, которое она ему сама не говорила. – Вы знаете мое имя, товарищ милиционер?

От произнесения этого вслух ей стало не по себе. Ведь буквально вчера она узнала такую новость, а сегодня с утра выясняется, что служащий из правоохранительных органов знает ее в лицо и по имени. Она же не сделала ничего плохого. Наоборот, она любит вождя и считает его лучшим на всей планете. Так почему ее в чем-то подозревают?

– Знаю, как видите… Пройдемте со мной, товарищ Суен. – милиционер повернулся в пол-оборота и сделал приглашательный жест рукой.

– Но ведь мне надо на работу, товарищ милиционер. Я задержалась чуть дольше обычного, потому что у меня было для этого время, но через полчаса я должна быть на работе… – не хотя Суен ступила вперед, продолжая смотреть ему в глаза.

– Это недолго. Вы успеете на работу. Я лично провожу Вас.

Лично проводит? Смесь странных ощущений мигом провернулась внутри девушки. С одной стороны, он ей очень понравился – такой красивый, молодой и надежный. С другой стороны – дедушка Сухен несколько раз предупреждал, что излишнее внимание со стороны МВД или военных ничего хорошего не означает, и в такие моменты нужно хорошо понимать, что говоришь в слух или делаешь… Ей казалось, что это какая-то чрезмерная осторожность, которая и вовсе не нужна добропорядочному гражданину, которым она всегда являлась… А тут вдруг оказывается, что ее могут в чем-то подозревать?

Милиционер отвел ее в помещение, находящееся внутри самой станции. Она несколько раз видела эту дверь с надписью «Милиция», и никогда не видела, чтобы из нее кто-то входил или выходил. У нее даже иногда возникали мысли, что она вообще сделана для красоты, чтобы люди знали, что их защищают, и не более того. А, учитывая, что преступности в метро и вовсе не бывало, то и сотрудники там никакие не нужны – может, максимум какой-то клерк, который сидит внутри и заполняет целый день ненужные бумажки.

На деле оказалось помещеньице внутри вовсе не одно, а целых два, и во втором бумажку заполняли теперь по ней. Она видела лишь слово «Протокол», написанное большими буквами, и больше ничего… Это все выглядело как какое-то очень большое недоразумение, но Суен крепко держала в голове мысль, что надо держать себя в руках и отвечать только на те вопросы, которые тебе задают, хорошо запоминая свои ответы. Говорить кратко и строго по делу. Дедушка Сухен правда никогда не говорил, что тот, кто будет задавать такие вопросы может быть настолько привлекательным.

– Я задам Вам несколько вопросов и запишу их. Это простая формально и не более того. – также спокойно, как и пять минут назад, сказал милиционер.

– Хорошо, товарищ милиционер. Я отвечу на все Ваши вопросы.

– Ваши имя, фамилия и возраст.

– Товарищ Суен Тен, 22 года.

– Где Вы работаете?

– Здесь рядом, на военном заводе.

– Какой у Вас профиль?

– Я делаю масленки.

– Сколько масленок Вы делаете за день?

Суен запуталась. Если первые вопросы казались вполне логичными, то чем дальше, тем больше вопросы уходили в какую-то совершенно иную плоскость, отходя и от нее самой, и от первоначальной темы, из-за которой ей вообще пришлось на все это отвечать… Она посмотрела на портреты вождей, которые висели над головой милиционера, ища ответы у них. Где та грань, что считается предательством, когда ты рассказываешь какую-то информацию тому, кто не должен ее знать? Милиционер имеет право знать, сколько она делает масленок в день или не имеет? Он ведь часть власти Трудовой партии Кореи, очевидно, он и сам партийный. И то, что он делает сейчас, в какой-то мере тоже должно являться логичным продолжением роли партии, хотя он не имеет никакого отношения к этому военному заводу… А Суен хорошо знала, что в их системе не полагается знать что-то, что не относится к твоей сфере деятельности. Неважно, состоит ли человек в партии или нет – он должен знать только то, что должен знать – такова информационная политика системы. Так никто не будет задумываться о ненужном, а в случае если проговорится, кому не надо, то и проговорить не сможет слишком многого… Помимо всего прочего им множество раз говорили на заводе, что никакую информацию о самом заводе и деятельности на нем, они не могут разглашать никому за пределами завода – только своим непосредственным начальникам.

– Вы над чем-то задумались, товарищ Суен? – милиционер, до этого момента смотревший строго в свою бумажку, оторвал от нее взгляд и уставился на девушку.

– Да, товарищ милиционер. Я задумалась над тем, могу ли я согласно нашим трудовым правилам говорить Вам это… – Суен решила держаться правила максимально искренней, полагаясь, что таким образом найдется и ответ.

– Мне можете говорить все, не задумываясь. Как Вы видите, я представитель власти, и мне Вы можете всецело доверять… Сколько масленок Вы делаете в день? – он снова прижал ручку к листку, ожидая, что скоро запишет ответ.

– Я не знаю, товарищ милиционер… Я не считаю их. Только делаю и откладываю в сторону… Меня волнует только качество моей работы, и я акцентируюсь только на этом.

– Скажите мне примерную цифру.

– Мне очень жаль, но мне нечего Вам ответить. Я не знаю. – Суен снова взглянула на портреты вождей и подумала о том, что все ее мечты поехать в Китай и заработать там на счастливую жизнь момента улетучиваются. Жаль. Очень жаль. Потерять такую возможность в первый же день. Что она только скажет теперь дедушке Сухену? Что не знала, как ответить на вопрос милиционера? И побоялась сказать лишнее? Это она ему скажет?

– Это правильно, товарищ Суен… – одобрительно покивал головой милиционер. – Мне не за чем знать такую информацию, и Вы очень верно сделали, что не сказали мне ее. Помните, что даже среди тех людей, что в форме, могут оказаться вражеские шпионы. Теперь я уверен, что Вас хорошо этому обучили… Итак, последний вопрос. Что Вы рассматривали на мозаике десять минут назад?

Отлегло. Определенно очень сильно отлегло… Как хорошо, что она помнила, о чем ей говорил дедушка Сухен и политруки на заводе. Как хорошо, что она всегда слушала их и запоминала то важное, что следует знать каждому, а не только добропорядочному гражданину… И все же, очень странно, что добропорядочный гражданин должен отвечать на все эти вопросы, будто его подозревают в преступлении. Почему вообще ее в чем подозревали, когда она всего лишь смотрела на мозаику, которая и создана для того, чтобы на нее смотрели?

– Я смотрела на нашего вечного президента Ким Ир Сена и благодарила его за то, что наша жизнь становится лучше. Так я делаю каждое рабочее утро, когда приезжаю на станцию. – ответила Суен, ожидая, что теперь милиционер, хоть и сказавший, что то был последний вопрос, начнет спрашивать про то, почему в это утро, она была там на 50 минут раньше и наблюдала мозаику куда больше обычного времени. Ответ тоже уже был готов – потому что в этот день она проснулась раньше, и если уж тут он спросил ее, почему она проснулась раньше, то ей не хотелось говорить правду о том, что она не спала. И не спала по той причине, что очень много думала про предстоящую поездку в Китай…

Но милиционер больше ничего не спросил. Он попросил поставить ее подпись в конце бумажки, а затем, сложив ее в папку, сказал:

– Все в порядке, товарищ Суен. Теперь я провожу Вас до проходной завода, чтобы быть уверенным, что Вы вовремя добрались… А если не получится вовремя, то, будьте уверены, я предоставлю Вашему начальству веские объяснения, что в том всем моя вина. Моя и только моя.

Милиционер улыбался. Уж чего-чего, но этого сейчас она совершенно от него не ожидала. Более того, даже изменились его глаза. Еще всего минуту назад взгляд был серьезным и напряженным, словно ему надо было следить во все глаза за государственной границей, а теперь складывалось впечатление, что он тут же вручит ей какой-то приз за правильные ответы.

– Спасибо, товарищ милиционер, но я бы хотела дойти одна… И что подумают люди, когда увидят меня в Вашем сопровождении? Сопровождают все же преступников. Или я не права? – Суен поднялась и приготовилась идти, скажи он лишь слово, что все так, как она сказала. Ей не хотелось больше ни здесь находиться, ни вообще больше видеть этого человека. В мгновение ока он стал каким-то двуличным перед ней, способным притворяться то злым, то добрым в случаях, когда ему это выгодно, а не так, как есть на самом деле.

– Нет, что Вы, товарищ Суен. Конечно, не только преступников… Мы действительно можем сопровождать преступников, и тогда это называется конвоированием. А еще мы можем сопровождать добропорядочных граждан, и тогда это называется охранением. Будьте уверены, наша прогулка будет именно охранением. Ни более, ни менее… Все же я отнял у Вас время, и теперь хочу быть уверен, что сегодня у Вас все получится. – милиционер чинно встал и таким же движением, как он совсем недавно звал ее в этот кабинет, стоя на платформе перед мозаикой, позвал теперь на выход из этого же кабинета.

Неужели это все так просто может выглядеть настолько одинаково? Посмотрев на этот жест, Суен опустила глаза и поторопилась на выход… Одним и те же движением он зовет на допрос в эту душную каморку и на выход из нее, чтобы идти на работу. Одно и то же движение руки… Тогда оно казалось ей угрожающим, а теперь благоприятным. И сделано было оно тем человеком, что прежде имел тяжелый взгляд правоохранителя, а теперь легкий – доброго дядечки. Разве такое нормально в справедливом мире?

– Прошу извинить, я не представился. Меня зовут Юнь-Сон (означает «доброжелательный и мудрый» – примечание автора). Можете так и обращаться ко мне. По-дружески без слова «товарищ» – милиционер шел рядом уверенной походной в то время, пока Суен периодически стреляла кругом глазами, высматривая нет ли кого знакомого, кто потом мог бы всем рассказать, что видел ее в его сопровождении.

– Я поняла, товарищ милиционер. – ответила Суен. Ей уже очень хотелось, чтобы он отвязался от нее. Сейчас он совсем не казался ей красивым, как раньше. Правда, не из-за черт лица. Они все равно были привлекательными, это правда. Но сам он теперь виделся ею как какой-то очень ненадежный мужчина, который носит маски вместо лица. И те мысли, которые были у нее вначале, о том, что у них даже может что-то получиться, сейчас казались ей и вовсе отвратительными. Ее суженный не может быть таким притворным как он. А по-другому она просто не могла это назвать.

Юнь-Сон продолжал ей что-то рассказывать. Про свою службу, про то, как иногда бывает нелегко несколько часов подряд следить за порядком даже в тех условиях, когда все весьма тихо. Хотя еще сложней те случаи, когда приходится действовать, как это было во время бунта на футбольном стадионе в 2005 году.

Она действительно знала, что в том году, то есть почти 20 лет назад, были какие-то серьезные столкновения футбольных фанатов сначала друг с другом, а затем и с полицией. Ей думалось, что это какие-то страшилки, которые рассказывают, что держать народ в уезде даже на таких эмоциональных мероприятиях. Но теперь выяснилось, что подобное действительно имело место. И, как ни странно, Юнь-Сон очень хотел повторения нечто подобного.

Это вызвало дикое непонимание со стороны Суен, что она даже перебила его:

– Почему? Почему Вам хочется, чтобы подобное повторилось?

– Как почему? Чтобы усмирить их… – его глаза блестели, и это поражало в который раз. Из доброжелательных глаза превратились во властные с какой-то жаждой.

– Усмирить? – продолжала удивляться Суен.

– Да, усмирить. Сделать так, чтобы они стали тихими и покорными, как были до этого… Не передать этого ощущения, Суен. Просто не передать… У меня бывали моменты, когда надо было усмирять отдельных лиц. Это, безусловно, очень круто. Ты чувствуешь себя невероятно. Я даже не могу описать… Но это совсем не то по сравнению с толпой… Вот это мне хотелось бы ощутить. Усмирять толпу. Делать так, как положено нам службой и уставом…

Видно было, что он может смаковать эту тему достаточно долго. Что ему по душе подобные разговоры, и что проводит он их не в первый раз. И от этого стало еще более отвратительно:

– А разве в уставах нигде не записано, что надо пресекать насилие, а не совершать его?

– Дааааа… Конечно, написано. Там много чего написано, будь уверена… Но если бы ты знала, какая скука иногда берет. Если бы ты знала… – теперь его глаза сделались из властных в какие-то расстроенные, словно он хотел, чтобы его пожалели. Да сколько ж масок у этого человека? И это тот, кто должен их защищать? Просто не верится…

К счастью, они наконец дошли до проходной завода.

– Спасибо, что проводили меня… Юнь-Сон… И все вовремя. Не придется ничего объяснять, потому что до читки газет еще десять минут. – сказал Суен и тут же повернулась, чтобы уйти.

– Зайди завтра в комнату милиции на станции. – быстро сказал ей Юнь-Сон.

Суен обернулась, снова увидев холодный тяжелый взгляд в его глазах:

– Зачем?

– Таков порядок… Завтра я задам тебе те же вопросы. – теперь он улыбался, как в тот момент, когда закончил допрос в каморке.

***

Оставшаяся часть дня была для Суен словно в тумане. Ей то мерещился везде этот милиционер Юнь-Сон, то поездка в Китай, то предстоящая подготовка к этой поездке. Собственно, о том, что будет подготовка еще с утра сказал дедушка Сухен. Она будет длится достаточно долго, потому что все это время она будет продолжать работать на предприятии. Занятия планируются по выходным и праздникам, а в некоторых случаях вместо официальных мероприятий, разумеется, только, не вместо праздничных – на праздничных полагается быть всем.

Зачем же все-таки Юнь-Сон просил зайти к нему снова на следующий день? Какой это такой порядок? На какие еще вопросы она должна ответить на следующий день, если она уже ответила на все, что только ее спрашивали? И каково же было ее удивление, когда на следующий день она услышала те же самые вопросы: ее имя и фамилия, возраст, где работает и чем занимается, сколько делает масленок в день и что делала возле мозаики с утра. Ей было очень удивительно отвечать на все это еще раз, включая тот вопрос про масленки, на который она дала намного более короткий ответ «Не знаю даже примерно».

И снова при всех эти вопросах глаза Юнь-Сон были такие же холодные. И снова оставались они таковыми до того момента, когда он не закончил записи в протоколе и не сказал, что проводит ее до территории завода, чтобы быть уверенным, что все в порядке. В этот момент его глаза снова стали доброжелательными. Это лицемерие начинало видеться Суен чьи-то злым умыслом, будто кто-то смеется над ней. Будто делает все так, как не должно быть для нее и вообще для людей в Пхеньяне.

– Зачем Вы задаете мне те же самые вопросы, на которые я уже отвечала? – спросила Суен, когда они уже вышли из метро.

– Потому что таков порядок. – невозмутимо ответил милиционер. Он гордо поглядывал по сторонам, наблюдая за тем, как люди проходят мимо него и стараются смотреть лишь себе под ноги.

– Порядок в том, чтобы спрашивать одно и тоже каждый день? – ей не хотелось темнить, а говорить настолько прямо, насколько вообще можно в текущей ситуации.

– Верно. Каждый день. – столь же невозмутимо ответил он.

– И сколько это будет продолжаться?

– Пока я не решу, что достаточно. – Юнь-Сон остановился и повернулся к ней. То выражение глаз, которое было у него сейчас, она еще не видела. Это была какая-то смесь холодности и властолюбия. В них будто отражалось его желание управлять и получать от этого удовольствие одновременно. И как только он мог понравиться ей вначале? В нем столько злости. Самой плохой злости, которая только может быть в человеке. И как только ему доверили быть милиционером? Может он вообще ненастоящий милиционер, а просто надел его форму? Да нет… Он ведь и каждый день на этой станции и в этой каморке, где у милиции опорный пункт. Конечно, он настоящий милиционер.

– И когда же Вы решите, что достаточно? – спросила Суен.

– Для начала обращайся ко мне на «ты». Это будет первым правильным шагом. – ответил он, продолжая смотреть этими хищными глазами.

– Хорошо… – Суен двинулась дальше, не дожидаясь его. – Мне надо спешить на работу.

В этот раз он рассказывал ей, как много оружия есть в КНДР, и насколько сильна ее армия. По его словам, равных в мире просто не было. Ни по выучке, ни по боевому духу, ни по оснащению. Он перечислял разные виды техники и нововведений, даже называя конкретные даты испытаний того или иного вида вооружения, но все это пролетало мимо ушей. Такие темы никогда не были ей интересны… Ей больше нравились разговоры о строительстве. Причем чего угодно, будь то дома, дороги или даже памятники. Ей нравилось, когда люди строят и начинают лучше жить, но что-то ей подсказывало, что не стоит ему об этом говорить. Что ничего хорошего из этого по определению не выйдет, и уж точно не ускорит тот момент, когда он наконец отстанет от нее.

***

Следующий день был уже выходным, и как раз первым, когда ей надо было посетить занятия по подготовке к работе в Китае. Она ожидала, что будет много интересной информации о географии страны, о том, как там происходит жизнь людей, среди которых им придется находиться долгое время. О том, где там лучше покупать еду и одежду, и как лучше хранить те огромные средства, которые будут поступать им в качестве зарплаты. Но оказалось, что разговоры будут вовсе не об этом.

Помещение было в виде многоступенчатой аудитории и раза в три больше, чем то, где рабочим обычно устраивали читку газет на заводе, то есть человек на 150, и это были все те, кого отправят в этот раз. Одни только девушки. Все молодые и высокие. Смотрелось очень оригинально, ведь единственное, когда она могла наблюдать нечто подобное, было на подготовительных мероприятиях к публичным выступлениям и на самих выступлениях – тогда их подбирали строго по росту и, следуя ему, также и выстраивали. Разница с тем, что было сейчас, так это в том, что сейчас девушки были еще и красивыми.

При публичных мероприятиях о красоте никто не думал – все равно на площадях, где расстояния меряться чуть ли ни километрами, лица не разглядишь, потому ставили строго по росту. Здесь же девушки отличались настоящей красотой, и поначалу Суен даже подумала, что попала не в тот зал. Она переспросила у нескольких сидящих рядом, что это за собрание, и все ответили ей, что это подготовка к отправке в Китай. А будь она не там, где надо, так ее бы никто и не пропустил.

Наконец появился лектор. Тоже молодой и тоже красивый. Все мигом замолчали и уставились на него. Каждая, по всей видимости, разглядывала его с точки зрения именно мужчины, а не лектора.

– Меня зовут товарищ Хен-су (имя означает «талантливый и исключительный» – примечание автора), и я буду готовить вас к поездке в Китайскую Народную Республику… Хочу сразу заметить, что несмотря на то, что данная страна является союзником нашей родины, это не означает, что данная поездка будет легким мероприятием… Вам нужно быть бдительными. Всегда нужно быть бдительными, чтобы ни случилось. С кем бы вы ни говорили. Любой человек может оказаться вражеским шпионом, целью которого является завербовать вас… Методов у них достаточно, но прежде всего это деньги. Империалисты всегда заманивают прежде всего деньгами, и те агенты империализма, а прежде всего США, которые есть там, будут делать именно это… Не поддавайтесь на это. Помните, что дома у вас остались родные люди. И именно им придется отвечать за ваши ошибки… Помните, что партия дала вам редкий шанс заработать столько, сколько вы не сможете заработать здесь. Это благо и именно следует к нему относиться. Не удача, не что-то еще, а лишь благо, дарованное нашей партией… Отдельно сейчас выступит наш товарищ, который в некоторое время заблуждался. Ему серьезно промыли мозги западной пропагандой, что привело его к побегу на юг, в оккупированные территории. Там он, увидев ужасы империалистического режима. Крайние трудности жизни в оккупации… Он принял единственное верное на тот момент решение и вернулся обратно… Партия всегда принимает оступившихся, если они искренне раскаиваются. Чтобы они могли рассказать о своих ошибкам другим и предостеречь их. Поприветствуем, товарища Дже Хюн (переводится как «сияющая мудрость» – примечание автора)!

В аудиторию зашел маленького роста человечек в серой одежде. До него было метро десять, но по лицу было видно, что он стесняется своего присутствия.

Суен знала от дедушки Сухена, что перебежчиков, которые вернулись, заставляют вот так выступать перед всеми, рассказывая про то, что они видели на другой стороне, явно приукрашивая все увиденное в трагических тонах. Дедушка говорил, что в таких историях мало правды, потому что они рассказываются с висящим над головой Дамокловым мечом, который неминуемо свалится при любом неверном слове. Вместе с тем стоит внимательно слушать такие истории, потому что именно такими партия хочет видеть наших врагов.

Лектор отошел чуть вглубь аудитории, чтобы все внимание было максимально сконцентрировано на вошедшем. Тот встал прямо по середине, причем это получилась точно середина между правой и левой стороной аудитории, куда он встал даже не примеряясь. Стало даже интересно, он заранее тренировался это делать, или так случайно само собой получилось?

– Я работал токарем на заводе в нашей столице. У меня было хорошее место и добрые начальники. Они могли легко простить мне мои недостатки, и мои ошибки никак не отражались на премиальной части… В один из дней я случайно заметил листовку. Пропагандисткую листовку пособников империализма, в которой красивыми словами описывалась легкая жизнь на оккупированных территориях. И, к своему стыду, я поверил в это. Поверил, что такое может быть возможным. Поверил в то, что там было написано – в неограниченную помощь в случае побега… Но это оказалось отвратительной и бессовестной ложью…