Любочка Хоботова

Ольга Брюс

Любочка Хоботова

«Любочка ждет встречи с серьезным мужчиной для отношений. Возраст – немного за пятьдесят. Опытная во всех отношениях. Хозяйственная, общительная, веселая, энергичная. Приезжай, мой лапуля!».

Аполлон Аркадьевич Петушков дочитал это странное объявление, снял очки, протер замшевой тряпочкой линзы, потом снова надел их и задумчиво посмотрел вдаль. Там, за окном, ветер уже разогнал тучи, и среди поблескивающей от недавнего дождя листвы теперь проглядывало умытое, чистенькое небо.

Погрузившись в глубокую задумчивость, Аполлон не замечал красоты летней природы, он думал о перипетиях своей жизни и грустил, что ему приходится встречать красивую круглую дату в одиночестве.

Вчера ему исполнилось пятьдесят пять лет. Как всегда первой его поздравила мама. По традиции, которую она сама когда-то установила, в семь часов утра, минута в минуту с часом его появления на свет, Маргарита Эдуардовна подошла, поцеловала сына и с чувством прочитала стихотворение, написанное ею специально для него. Потом вручила подарки – голубенькую рубашку, великолепный синий галстук в мелкую полосочку и кожаные коричневые туфли с дырочками, чтобы дышали ноги.

– Все как ты любишь, сынок! С днем рождения тебя, милый… – она обняла его.

Аполлон ответил матери таким же нежным объятием.

В музее, сотрудником которого Аполлон работал уже около тридцати лет, все так и ахнули, когда он, разодетый таким щеголем, пришел на работу. Даже красавица Верочка, экскурсовод из второго зала, тряхнула своими кудряшками и прикрыла ладошкой накрашенные красной помадой пухлые губки:

– Аполлон Аркадьевич, вы сегодня такой… Такой… Импозантный!

– Очаровательный, – подтвердила Нина Петровна, главный смотритель музея, неловко пожала ему руку и вручила коробку с мужским одеколоном. – Это вам от всех нас! Простите, что поздравляем заранее, но с завтрашнего дня вы в отпуске. Вот мы и решили сделать это сейчас.

– Спасибо, – поблагодарил он их за внимание и подарок, и попросил вечером не расходиться: – Надо же как-то это отметить… Я купил вина…

Вспомнив это, Аполлон вздохнул и погладил ладонью газету. Перед глазами заплясали буквы уже знакомого объявления: «Любочка ждет встречи с серьезным мужчиной… Возраст – немного за пятьдесят. Опытная во всех отношениях. Приезжай, мой лапуля!».

Хм, «Любочка» и «Приезжай, мой лапуля!». Обычно так не пишут. А может быть это судьба? Ну, в самом деле. Он сто лет не читал газет, а тут вдруг свернул к киоску. Впрочем, для него это был способ избавиться от Верочки. Лучшего он просто не придумал.

Аполлон невесело усмехнулся: вчера они с коллегами посидели очень даже неплохо. Нина Петровна уже после первой рюмочки повеселела и принялась рассказывать анекдоты, а Верочка раскраснелась и хихикала над шутками остальных сотрудниц.

Через два часа, когда все стали расходиться по домам, Аполлон вызвался проводить Верочку домой, но потом не удержался и пригласил её к себе в гости, не обращая внимания на насмешливые взгляды остальных сотрудниц.

– Я думаю, что это не очень удобно, – тряхнула Верочка своими кудряшками. – Мне говорили, что вы живёте с мамой. И я думаю, что ей не очень понравится мой визит.

– Мама уехала в гости, – сказал Аполлон, беря свою спутницу под руку. – Так уж случилось, что её младшая сестра, моя тётя, и я родились в один день. В связи с этим мама уже много лет сначала поздравляет меня, а потом её. Кстати, тётя живёт в соседнем городе. Так что, маму сегодня можно не ждать.

– А почему вас назвали таким странным именем? – спросила Верочка, улыбаясь.

– Маму зовут Маргарита, – охотно пояснил Аполлон. – Тётю – Жанна. Мои дедушка и бабушка назвали их в честь французских королев. Дело в том, что мой род берёт начало в династии Бурбонов, помните, был такой король Генрих Наваррский. Его мать звали Жанной, а жену Маргаритой. Потомок Генриха Луи участвовал в компании 1812 года, вместе с Наполеоном дошёл до Москвы, но потом был разбит и попал в плен. Во Францию он больше не вернулся. Собственно говоря, от этого Луи родились мои предки, в частности, прадед, дед и отец. Папа был историком, всю жизнь изучал династии французских королей, поэтому досконально знал свою историю. Они вместе с мамой работали в институте и занимались историческими научными исследованиями, много печатались. Есть даже несколько книг с их авторством.

– Но Аполлон, это же не французское, а греческое имя, – заметила Верочка.

– Семейная легенда гласит, что едва я появился на свет, акушерка воскликнула: "Боже мой, какой красивый ребёнок! Это же просто Аполлон!" Мама решила, что это знак свыше. И хотя папа мечтал назвать меня Александром, она это ему не позволила. С тех пор меня все знают как Аполлона Петушкова.

Верочка не удержалась и рассмеялась.

Аполлон тоже улыбнулся:

– Забавно звучит, правда? Но я привык. Хотя когда учился в школе, мне приходилось несладко. Только ленивый не дразнил меня из-за моего имени. Даже учителя не отказывали себе в этом удовольствии. Но что мы всё обо мне да обо мне? Верочка, вы работаете в нашем музее почти год. А я о вас практически ничего не знаю. Может быть, расскажете?

Она пожала плечами:

– Да я не знаю, что рассказывать. Мы живем вдвоем с Борюсей. Он у меня такой славный, улыбчивый и очень добрый, я его просто обожаю!

Аполлон остановился. Он-то решил, что Верочка свободна, а у неё, оказывается, есть муж. Назвать себя героем-любовником Аполлон никак не мог, драться совершенно не умел и не представлял, что будет, если ему придется сойтись с мужем Верочки один на один. И что скажет мама, когда увидит его в синяках и ушибах? Верочка, конечно, молодая и красивая, но даже она не стоит таких нервов и сломанных костей. Аполлон потер нос, как будто он уже был разбит и болел. Его игривое настроение мгновенно куда-то улетучилось. Он взглянул на часы и тут же перевел взгляд на газетный киоск, возле которого они стояли:

– Верочка, вы любите решать кроссворды? Я вот просто обожаю. Сейчас я куплю пару газет, и мы прекрасно проведем с вами время! У нас ведь весь вечер впереди, правда?

Вера округлила глаза и протянула разочарованно:

– Но я думала, что вы приглашаете меня на свидание…

– Верочка, как можно?! – воскликнул Аполлон и направился к киоску. Он купил несколько газет и повернулся к своей спутнице: – Вот, тут есть и кроссворды, и чайнворды, и судоку… Вы что больше любите?

Но Веры рядом с ним уже не было. Она ушла.

Сидя у окна, Аполлон снова вздохнул. Как хорошо, что сегодня начался его отпуск, и ему не надо было идти на работу. Он не вынес бы насмешливого взгляда Верочки. А она после случившегося могла смотреть на него только так.

– Ну что ж, так тому и быть, – Аполлон еще раз пробежал взглядом объявление, решительно поднялся и отправился в ванную комнату, где принялся бриться. Он поедет к этой самой Любочке и познакомится с ней поближе. Может она и есть его счастье, которое он так долго ждал. Конечно, она не замужем. Замужние женщины такие объявления не пишут. А это значит, не надо опасаться нечаянной встречи с разъяренным мужем.

Аполлон взглянул на себя в зеркало: очень даже ничего для своих лет. Вполне может стать чьим-то лапулей. Залысины есть, но небольшие, нос вот еще, пожалуй, длинноват, но это даже хорошо. Женщинам почему-то нравятся мужчины с длинными носами. Так всегда говорит мама.

– Хм, надо же её предупредить, что я уезжаю, – подумал Аполлон, умываясь прохладной водой, чтобы освежить горевшую после бритья кожу. – Хотя… Я управлюсь за один день. Деревня, где живет эта самая Любочка, находится не так уж и далеко. Всего-то четыре часа езды на электричке. Завтра утром, когда мама приедет, я уже вернусь домой. А там уже будет видно.

Еще через полчаса он, собрав сумку и не забыв прихватить газету, отправился искать свою любовь, даже не догадываясь, что это вовсе не Любочка отправила в газету объявление, которое он со вчерашнего дня выучил уже наизусть.

***

В тот самый час, когда Аполлон приехал на железнодорожный вокзал, чтобы купить билет на электричку, Любочка или Любовь Павловна Курочкина решительно толкнула калитку, выкрашенного голубенькой краской дома, и шагом генерала, приехавшего на смотр войск, направилась к крыльцу.

Бум! Бум! Бум!

Трех ударов крепким кулаком в голубую филенчатую дверь ей показалось недостаточно, и она принялась громко кричать:

– Надька!! Надежда!! А ну-ка открывай, зараза такая!

В окне появилось худощавое женское лицо, а еще через минуту дверь открылась, и хозяйка дома вышла на крыльцо:

– Ты чего дверь мне ломаешь? – хмуро спросила она Любочку и окинула недовольным взглядом её крепко сбитую фигуру.

– Ишь ты-ы-ы! – язвительно протянула Любовь. – Дверь она пожалела! А мужика, значит, в гроб решила загнать? Глаза твои бесстыжие! Тьфу! Я тебе, может, самое лучшее доверила, что у меня в жизни было, а ты?! Где Борюсик мой? Где он, я тебя спрашиваю? В больницу упекла его и довольна, да?!

– Да с чего бы это он твой?!! – ахнула Надежда. – Борька – мой муж! Мы уже больше пятнадцати лет вместе живем! Что ж ты к нему прицепилась, лихорадка такая? Мало я, что ли, космы тебе за него выдирала? Поди, еще не забыла?

– Тьфу на тебя, тень худосочная! – подперев руками бока, плюнула в её сторону Люба. – Да если бы я только знала, в кого превратится мой Боренька, в жизни бы тебе его не отдала. Ни стыда ни совести у тебя нету! И ведь какой славный мужик был, а! Ладони, что твои колеса, силища медвежья, как облапит, так аж дух захватывает.

– Хоть бы постыдилась ты такие вещи-то вслух произносить! – Надежда не собиралась уступать бывшей сопернице. – Пошла, пошла отсюда! Ишь, проведывальщица какая выискалась! Без тебя разберемся.

На крыльцо вышел высокий сутулый мужик в клетчатой рубашке-ковбойке и трикотажных спортивных штанах с двумя полосами по бокам:

– Ну чего вы тут раскудахтались, а?

– Боренька, – ахнула Люба. – А мне сказали, что ты был в больнице. Что у тебя болит, лапуля мой? Голова или желудок? Ты же всегда слабенький был на это дело.

– Любка, иди домой по-хорошему, – попросила её Надежда. – Что ты прицепилась к нам?

– Правда, Люба, иди, – махнул рукой Борис. – Все у меня в порядке, ты же видишь.

– Не уйду, пока не узнаю, зачем ты в больницу ходил! – встала в позу Любочка.

– Да геморрой у него, геморрой! – вспылила Надежда, подталкивая её к выходу. – Узнала? Довольна? Теперь катись отсюда!

– Боренька, это правда? – ахнула Люба. – Как же так, лапуля мой? Ты не волнуйся, я сейчас в аптеку съезжу, куплю тебе и мазь и свечечки…

– Какие свечечки? – схватился за голову Борис. – Что ты несешь?

– Так от геморроя же, – распахнула глаза Люба, отмахиваясь сумкой от наседавшей на неё Надежды.

– Обе вы мне как геморрой! – Борис ушёл в дом, хлопнув дверью.

Надежда поспешила за ним, и Люба осталась во дворе одна. Она плюнула вслед бывшему мужу и его супруге и побежала на остановку, действительно намереваясь отправиться в город, чтобы купить Борису лекарства. Но по дороге решила свернуть к Петру Попкову, пятому мужу, с которым когда-то прожила всего полгода.

– Петя, ты дома? – дернула Люба запертую калитку. – Петь! А Петь!?

– Ну?! – из гаража вышел Петр, черноволосый мужчина, похожий на цыгана и с таким же жгучим взглядом. Он сурово взглянул на непрошенную гостью и нахмурился: – Чего тебе?

Люба восприняла его слова как приглашение и направилась к нему решительным шагом:

– Петя, у Бори геморрой, ему срочно нужны лекарства. Так что давай, лапуля, заводи свой тарантас и поехали в город в аптеку.

– У нас с Борисом один геморрой на двоих, – усмехнулся Петр, – и это ты!

Он взял бывшую жену за локоть и бесцеремонно подтолкнул её к калитке:

– Топай отсюда. Некогда мне тут с тобой ляси-тряси разводить. И Жигуль, видишь, на ремонте, без колеса стоит. А если тебе так уж приспичило, чеши на остановку, минут через сорок автобус подойдет. Как раз успеешь.

– Петь, ты что, не понимаешь?! – напустилась на него Люба. – Это все очень серьезно. Ты же мужчина и тоже можешь оказаться в такой ситуации.

– Иди, Люба, иди! – не желая слушать её и, тем более, вступать с ней в спор, проговорил Петр. – У меня и без тебя дел довольно. К тому же скоро Антонина от матери вернется, не думаю, что она будет рада видеть тебя здесь.

– Петя! – возмутилась Люба.

– Ну что Петя, Петя… – рассердился Петр. – Я же сказал, что не могу. И вообще, у тебя кроме меня было еще четыре мужа, вот и иди к ним, пожалуйста, а меня оставь в покое!

Он с такой силой хлопнул калиткой, что если бы Люба не отскочила, обязательно ушиблась бы.

– Бессердечный! – без особой злости и скорее взывая к его совести, крикнула она в спину Петру, но он даже не обернулся и снова скрылся в гараже. А Люба поспешила на остановку, твердо уверенная в том, что только она может спасти Борюсю от неприятной болезни.

***

Да, за свою жизнь Любочка успела пять раз побывать замужем, и все её бывшие мужья теперь жили в одной деревне с ней, мучаясь от такого соседства. Она никому из них не давала покоя и могла в любое время заявиться домой то к одному, то к другому за какой-нибудь надобностью или просто потому, что решила проведать, как живет её бывший «лапуля». И если Николай и Валерий, оставшиеся холостяками, сами кое-как отбивались от бывшей благоверной, Василию, Борису и Петру помогали их жены.

Впрочем, ее это мало заботило, как и то, что деревенские, насмотревшись «Покровских ворот», приклеили ей прозвище «Хоботова», потешаясь над неугомонным характером бесцеремонной односельчанки. А еще они насмешливо называли Любу «Любочкой», несмотря на её солидный возраст, и даже не знали, что вообще-то она Любовь Павловна.

Статная, дородная Любочка и в свои «немного за пятьдесят» была вполне привлекательной женщиной, вызывая справедливую зависть не только своих ровесниц, но и тех, кто был помладше её. А в молодости и вовсе сводила парней с ума. Этого ей односельчанки простить не могли.

– Ой, бабоньки, – говорила своим подругам длиннорукая, до черноты обожжённая палючим солнцем Валентина, всю жизнь проработавшая в колхозной огородной бригаде. – Это мы с вами с рассвета до заката пластаемся, то на поле, то в огороде. Татьяна вон из-под своих коров не вылезает, а когда навоз убирает, вилами намахается так, что потом целыми днями ходит скрюченная. Нам работать не привыкать. Потому и фигуры растеряли, и кожу ветром да солнцем высушили. Вон, Нинка на пять лет моложе нашей Хоботовой, а выглядит на десять старше. И что ты ей скажешь, она четверых детей на ноги поставила, вот и постарела раньше времени. Не то, что паршивка Любочка.

– Так а с чего той Любочке стареть-то? – всплеснув руками, воскликнула Ольга, телятница с местной фермы. – Она как смолоду уселась в амбулаторную регистратуру, так всю жизнь и просидела там. Ветры не дуют, на голову не капает, знай себе медицинские книжки перебирай. Поди не перетрудилась, сидя в мягком креслице и чаи попивая. Зад только себе отрастила. Слава богу, хоть вилять им перестала. А то ж никому проходу не давала. Такая, прости Господи, бесстыжая…

– Ой! Вот это правду ты сказала, Олечка! – кивнула Тамара, соседка Любы. – Вышла я недавно в огород, смотрю, а Колька Семенякин и Валерка Бородин на ее участке копошатся: один картошку окучивает, второй грядки пропалывает. А она под яблонькой сидит, вся рожа кремом намазана, и ногти красит. Тьфу, пакость. Все девочку из себя строит. Ну стыдоба, да и только.

– Так они же оба её мужиками были, – расхохоталась Нина. – Вот, видать, по старой памяти и заныривают. Ой, позорище! Смотреть противно! Старые уже, а туда же.

– Нет, Нинуля, ты не говори! – вступилась за бывших мужей Любочки Валентина. – Мой Фёдор как-то рыбачил с Колькой, так тот ему рассказывал, что она им совсем проходу не даёт. Является домой без спросу, может в кастрюли залезть. Бесцеремонная до ужаса. А если ей что-то помочь надо, так и вовсе не отстанет. Легче пойти и сделать, чтоб она отцепилась наконец-то. А ей хоть бы хны! Одно слово, ни стыда ни совести у человека нет.

– Да что там Валерка с Колькой, они хоть холостые, – поддержала разговор подруг Татьяна. – Наша Хоботова и Бориса с Петром да Василием достала. Помните, как Надька за своего Борьку ей космы прямо на базаре повыдирала. Вот смеху-то было. Сцепились обе, а Борис только вокруг бегает и руками машет. Нинка, помнишь, как мы с тобой хохотали, чуть животики не надорвали.

– Ага, – кивнула Нина и улыбнулась: – Только Любочку вот так просто не свалить. Она ж как Кинг Конг по сравнению с Надеждой. Та ей только клок волос выдрала, а Любка Надьке так двинула, что она потом еще долго фонарем под глазом сверкала. Так ведь и Борьке от её кулачищ досталось. Он то ли за Надьку заступиться полез, то ли просто разнять их хотел, ему Любочка и присветила. У Надежды под левым глазом синяк был, а у него под правым. Все сестрам, значит, Любка раздала по серьгам.

Женщины захохотали.

– Пф! – усмехнулась Тамара, отсмеявшись. – А что? Любочке не привыкать. Она-то постоянно своих мужей поколачивала. Это мы наших бережем, пылинки с них сдуваем, а она, если прижала к ногтю, так уж все, держись, не вырвешься, милок.

– Вырывались, – махнула рукой Ольга. – Недаром же она пятерых сменила. Глядишь, еще кого-нибудь подцепит.

– Да кто на неё посмотрит? – всплеснула руками Валентина. – В деревне таких дураков больше нет. Разве что в соседней кого-нибудь подхватит. И то вряд ли, слава о нашей Хоботовой по всей округе ходит.

– Так ей деревенский и не нужен, – рассмеялась Тамара. – Она ведь чуть ли не богиней себя считает. Ей городского теперь подавай. И не абы кого, а Аполлона, ни больше, ни меньше.

Тамара хотела сказать еще что-то, но в это время из-за поворота вывернуло такси, дверь открылась и пассажир, симпатичный мужчина в светлом костюме и шляпе, вышел из машины.

– Здравствуйте, дамы. Меня зовут Аполлон. Не подскажете, как я могу найти, – он запнулся и заглянул в газету, – э-э-э, Любочку? Простите, не знаю её отчества и фамилии. Есть только адрес, Кленовая 14.

Бедный Гоголь и представить себе не мог, что немая сцена может быть такой живописной. Женщины, стоявшие перед Аполлоном и еще минуту назад так оживленно о чем-то судачившие, теперь замерли, распахнув одновременно и рты, и глаза.

– Ну так что, я правильно приехал? – Аполлон решительно ничего не понимал. – простите, с вами все в порядке?

Он пожал плечами и посмотрел на водителя:

– Странные какие-то.

– Ну чего уставились? Кленовая где? – рявкнул таксист, не желая терять время зря.

Окрик немного подействовал на Тамару, и она махнула рукой в сторону:

– Там…

– Спасибо, – кивнул Аполлон, снова уселся в машину и таксист рванул с места, обдав женщин клубами серой пыли. Волей-неволей им пришлось закрыть рты и глаза, чтобы не наглотаться этой пакости, а когда облако рассеялось, женщины, одновременно плюнув в сторону уехавшего такси, разошлись по своим делам, так и не поняв, что же это такое сейчас было…

***

А Любочка, усевшись в автобус, ехала в райцентр, даже не догадываясь, что дома её дожидается нежданный гость.

За окном мелькали привычные пейзажи: поля, лесополосы, другие деревеньки, в которые заезжал дребезжащий ПАЗик. Любочку быстро укачало, и она прикрыла глаза. Ей вдруг вспомнился точно такой же день и, пожалуй, этот самый автобус, в котором она, тогда еще совсем юная девчонка, возвращалась с матерью из районного центра. На заднем сиденье ПАЗика ехал сероглазый красивый парень в форме моряка. Он всю дорогу улыбался Любе, и она очень смущалась от его взглядов.

– Ну что ты ерзаешь? – не выдержала Евдокия, мать Любы, строго глядя на дочь. – Сидишь как на угольях. Угомонись уже.

– Мам… – залилась краской стыда Люба. Она вдруг испугалась, что парень услышит слова её матери и будет смеяться над ней.

Евдокия проследила за её взглядом, узнала молодого односельчанина Василия Краснова, и протянула насмешливо:

– А-а-а… Вон оно что! Я-то думаю, что это моя Любава вертится, а это ты её глазами прожигаешь. Ну что, Васенька, на побывку, али насовсем домой?

– Насовсем, тётя Дуня. По морям-океанам походил, пора и честь знать. По дому соскучился, мать с дедом давно не видал. А вы как поживаете? Любаша ваша вон какой красавицей стала, просто загляденье.

– Ты мне на неё, как кот на сметану, не облизывайся, – пригрозила ему пальцем Евдокия. – Не про тебя девка растёт. Да и молода она ещё для всяких там гулек. Восемнадцать только через полгода исполнится. Так что я сразу тебя предупреждаю, не смей мне дочку с пути сбивать. А то всё Павлу расскажу, он тебя подлечит.

– Так я вроде ещё и не болел, – рассмеялся Василий. – Зачем меня лечить?

– Вот и будь здоров, – кивнула ему Евдокия и строго посмотрела на дочь: – А ты сиди в окно смотри. Не о парнях тебе сейчас думать надо! Не то отец узнает, шкуру с тебя спустит.

В глазах Любы заблестели слёзы. Ей было стыдно перед Василием за поведение матери, и она охотно согласилась бы сквозь землю провалиться, лишь бы не ехать сейчас вместе с ним. Евдокия тоже отвернулась от красавчика моряка и тут же забыла о нём, слишком много было у неё других забот.

Но Люба знала, что Василий продолжает смотреть на неё и очень обрадовалась, когда автобус, наконец, остановился на первой деревенской остановке. Они с матерью всегда выходили здесь, а вот Василию нужно было ехать дальше, потому что он жил на другом конце деревни. Люба выскочила из автобуса как ошпаренная, но не удержалась и посмотрела туда, где остался парень. А он, словно догадавшись, что она не сможет просто так уйти, широко улыбнулся и подмигнул ей.

Вот с того самого дня Люба и потеряла покой. Каждую ночь снился ей красивый морячок. Он кружил её на руках, катал на лодке по морю, которого она никогда не видела, целовал в щёки и смеялся. Во сне Люба тоже смеялась, но когда просыпалась и понимала, что всё это неправда, заливалась горючими слезами.

– Что это ты с лица спала? – спросила её как-то за завтраком мать. – Приболела, что ли?

– Нет, – покачала головой Люба и бросила встревоженный взгляд на отца. Тот молча хмурился, читая газету и прихлёбывая из гранёного стакана горячий чай. Кажется, он не слышал слов жены и потому не обратил на них внимания. Но когда Люба сказала, что ей совсем не хочется есть и поднялась, чтобы уйти, хлопнул ладонью по столу:

– Сядь и ешь! Ишь, взяла моду: хочу – не хочу! Мать для кого готовила?

Люба покорно взялась за ложку.

В их семье ели всегда сытно и много и, может быть поэтому, Люба сильно отличалась от своих сверстниц округлыми формами. Она не была толстой, но сформировалась довольно-таки рано. И в то время как её ровесницы, худенькие как тростиночки, переживали, что такими и останутся, у Любы был уже второй размер груди. Девушка очень стеснялась этого. Ей всегда было не по себе от липучих взглядов деревенских парней и мужиков, ведь она просто не понимала, что к своим семнадцати годам стала настоящей красавицей.

А вот Василий это понял очень быстро и однажды, словно бы случайно, столкнулся с ней на озере, куда Люба с подругами пришла, чтобы искупаться после жаркого дня. Она вышла из воды, выжимая длинные волосы обеими руками и, обернувшись, что-то весело крикнула подругам. А когда взглянула в сторону, похолодела: Василий сидел прямо на песке и улыбался, разглядывая её налитую ранней спелостью фигуру.

Ойкнув, Люба скрылась в кустах. Она хотела схватить свой сарафанчик и убежать, но ноги словно приросли к земле, и она не смогла даже сдвинуться с места. А через минуту уже таяла в объятиях Василия, который крепко прижимал её к себе. Он быстро увлек девушку туда, где их никто не мог увидеть, и принялся покрывать её лицо поцелуями. Люба сначала пыталась оттолкнуть его, потом неумело отвечала на его ласки, но когда он решил зайти дальше, вырвалась из его рук.

– Тронешь еще, закричу, – пообещала она таким тоном, что Василий сразу же отпустил её.

– Да я же ничего,– пожал он плечами. – Ну, плохого. Я к тебе серьезно.

Люба смотрела на него, стараясь унять бьющееся сердце.

– Знаю я твое «серьезно», – усмехнулась она, а потом раздвинула кусты и ушла. Через минуту её голос уже слышался на берегу.

– Чертова девка, – выругался Василий. – Чуть на грех не навела, зараза.

Ни он, ни сама Люба не заметили любопытную беличью мордочку донельзя конопатой Тамарки, жившей по соседству с Любой. А та видела, как из кустов вышла Люба, на ходу натягивая на мокрое тело платье, а вслед за ней появился и Василий, без рубашки, в одних парусиновых штанах, закатанных до колен.

Несколько дней Тамара не находила себе места. Зависть сжигала её изнутри: ну как же, у Любки и фигура вон какая, и грудь копной, а у неё все настолько плоское, что ни один парень даже не посмотрел еще в её сторону. А ведь она была всего на полгода младше Любки. Думая об этом, Тамара зеленела от злости. А тут еще Васька, первый парень на деревне, моряк, красавец такой, что закачаешься, влюбился в эту буренку. Ну вот почему одним все, а другим – ничего?