Перекрёстки, духи и руны

– С трудом верится, конечно, что я заинтересуюсь подобными вещами. Ты же знаешь, я агностик9 без привязки к конкретному богу.

– Знаю. Но все меняется. Хочешь, расскажу секрет?

– Давай.

– Перед всеми слушаниями в суде я обращаюсь к Тору за помощью – это бог справедливости. Видишь амулет?

И Ирина показала ей маленький металлический кулон в форме молота. Это молот Тора, он разбивает все преграды.

– Здорово. И как помогает? Глупый вопрос, извини.

– Твой скептицизм понятен, – спокойно ответила Ирина. Да, помогает, благодаря ему я помогаю людям, и клиенты идут порядочные, честные, которым действительно нужна помощь. Справедливость. Понимаешь? А мне, мне Тор помогает жить, верить в лучшее и стремиться к этому лучшему, несмотря ни на что.

И Юля лишь в очередной раз удивилась своей подруге и тому, с какой теплотой и душевностью она работает с каждым из своих клиентов, имея в своем тылу сплошную боль, ведь у нее ничего нет, только работа, а дома потухший очаг. Разве можно ею не восхищаться.

Ирина, увидев в ее глазах поддержку, улыбнулась.

– Так зачем мы идем к этому рунологу? За чем-то конкретным? Руны как, болезни лечат? Ну, ты меня понимаешь?

– 

Олафу Бергесену, – с грустью поправила меня Ирина, очевидно, вспомнив о своем бесплодии. Он не просто рунолог, он выдающийся рунолог.

– Ты знаешь историю моей семьи? – неожиданно спросила она.

Юля не сразу поняла и уловила нотки печали, сожаления в ее голосе при словах «моей семьи», наверное, подсознательно думая о своем, о своей семье и той безвозвратно потерянной душевной близости с ними: с мамой, папой, дедом, потому говорила скупо и в общем.

– Твой отец был следователем прокуратуры, мать бухгалтером, хотя потом она уже не работала, сидела дома, помню, что ты много болела, по полгода не появлялась в школе. Потом поезд в результате аварии сошел с рельсов10, было много погибших, в том числе и твои родители. А потом убили моих в этом дурацком автобусе11, – поперхнувшись возникшим в горле комом, выдавила из себя Юля, буквально ощущая тяжесть воспоминаний и ужаса последних снов. Как это все грустно, что мы потеряли их, наших близких, осиротели тогда так рано. А потом умер мой дедушка, который воспитывал меня, и это, это… Мне так их не хватает, – прошептала она, чувствуя текущие по щекам горячие слезы.

– Ох, Юль! Прости меня, пожалуйста, я не подумала. Прости, – кинулась ее успокаивать Ирина.

Прижавшись к ней, как когда-то к деду в тот день, когда она узнала, что в результате теракта ни папы, ни мамы больше нет, ей так захотелось рассказать подруге все о своей жизни, о своих снах, этих диких снах, от которых по утрам хочется выть, но сдержалась, ни к чему выплескивать на нее все это, у нее своего достаточно. Ирина гладила ее по голове, что-то говорила, но Юля не видела ничего из того, о чем она ей шептала, только чернота и одиночество, тиканье часов, отломившийся в углу кафель, обшарпанный пол.

«Вот она – моя жизнь, моя реальность», – подумала Юля. И, отпрянув от уже мокрого пиджака подруги, открыв вентиль холодной воды, стала умываться.

– Ты меня извини, пиджак тебе намочила, расплакалась тут, – шмыгая носом, сказала она, обернувшись к подруге.

Ирина, внимательно посмотрев на нее, спросила:

– У тебя все в порядке?

– Конечно, – через силу улыбнулась Юля, чувствуя, как сильно натянулась ее маска терпения к повседневности жизни, словно сверху на кожу нанесли полиэтиленовый мешок.

– Почему-то мне кажется, что ты врешь, – деловито, холодно, словно видя ее насквозь, сказала Ирина.

– Да ну брось, не выдумывай. Мы к твоему рунологу успеваем? – спросила Юля, глядя на часы.

Ирина, оголив запястье, посмотрела на свои позолоченные, с белым циферблатом часы.

– Да, время еще есть. Мы так редко видимся, вот я и решила прийти к тебе немного пораньше.

– Ну и правильно, – улыбнулась Юля. Чай еще будешь?

– И ты еще спрашиваешь?! Как ты его готовишь? – спросила она, вдыхая аромат горячего пара, поднимающегося из чашки.

– Секрет. Ты лучше говори, что ты хотела мне рассказать о своей семье.

Ирина, чуть пригубив горячий чай, стала помешивать его ложкой, словно собираясь с мыслями.

– Это одна из причин, по которой я стала адвокатом, – почему-то тихо сказала она.

– Видишь ли, мой дед был палачом, ну это я его так называю. При Сталине никто особо не разбирался, виноват человек или нет. Так вот, в ноябре тысяча девятьсот тридцать четвертого года был создан специальный отдел, который получил название «Особое совещание». Этот отдел получал широкие полномочия по борьбе с врагами народа. Фактически этот отдел мог без присутствия обвиняемого, прокурора и адвоката отправлять людей в ссылку или в ГУЛАГ сроком до пяти лет. Разумеется, это относилось только к врагам народа, но проблема в том, что никто достоверно не знал, как этого врага определить. Именно поэтому «Особое совещание» имело уникальные функции, поскольку врагом народа можно было объявить фактические любого человека. Любого человека можно было по одному простому подозрению отправить в ссылку на пять лет.

Так вот, мой дед был одним из членов этого отдела, – тяжело, с трудом прошептала Ирина это свое признание, тяготившее ее.

– Но еще до этого он принимал участие во многом, когда он был молодым, в тысяча девятьсот двадцать седьмом году12 он расстреливал людей, связанных с империалистическим прошлым. Это были представители дворянских семей, которых обвиняли в государственной измене, пособничестве империализму и прочих вещах, которые грозно звучат, но очень тяжело доказываются. Потом были Шахтинское дело13, Пулковское дело14, и это еще громкие дела. А сколько было разовых расстрелов и казней, не говоря уже про итоговые цифры15?

Бабушка, жена деда, во всем его поддерживала и была идейной комсомолкой и членом партии. Отец пошел по его стопам, он тоже работал в «органах». Наступила «оттепель», людей просто сажали и ссылали в лагеря, на каторгу, высылали из страны, навсегда разлучая с близкими. Я поздний ребенок, мой старший брат умер маленьким, попал под трамвай. Потом у родителей долго не было детей, мать лечилась, часто ездила на минеральные воды, в санатории, и уже значительно позже, когда они свыклись с мыслью, что у них не будет детей, моя мама забеременела и родила меня. Она была замечательным, добрым, светлым человеком – это все что я о ней помню. Она умерла, когда я еще училась в школе, и меня частично воспитывала моя бабушка, мать моей матери. А в той аварии разбилась не моя мама, а новая жена отца, хоть и не официальная, которая, к слову, не очень меня любила, рассчитывая родить отцу нового наследника или наследницу. Так я и росла, у бабушки, что меня, наверное, и спасло в какой-то степени от влияния моего отца и его родителей, они умерли незадолго до той аварии. Сначала дед, потом бабушка, если честно, то своего отца я не очень любила, было в нем что-то холодное, может, он и был рад, когда я родилась, но я этого никогда не чувствовала, как будто я его и не его, приемная. Понимаешь? Да, он всегда был на работе, дома почти не появлялся, его интересовало только, ела ли я и легла ли спать вовремя. И все, больше никакой заботы, разговоров, как общаются отцы с дочерями, ничего такого. Кстати, во время учебы на адвоката я изучала некоторые его дела. Ты себе не представляешь, Юлька, какие там пласты боли, есть геологические пласты, залежи, а это, это залежи высохших и закостеневших слез и боли, вот что я там увидела, читая эти архивы. Теперь ты понимаешь, откуда у меня эти кошмарные сны и почему я стала адвокатом, я хочу помогать людям, спасать их, постараться хоть как-то исправить то, что натворили мои предки.

– 

Да, мне становится понятно многое, о чем ты мне не договаривала, о чем думала, когда молчала, как жила эти годы, мы же с тобой редко виделись. Но ты же понимаешь, что твой отец состоял на службе, выполнял свой долг, иначе не мог, ему приходилось нелегко, это и наложило отпечаток на его характер, отсюда и замкнутость. А ты не думаешь, что ты выдаешь желаемое за действительное, вдруг проблема не в этом и этот рунолог не сможет тебе помочь?

– Ты хочешь сказать, что, возможно, у меня просто патройофобия16 в какой-то новой ее вариации?

– Ириш, только не обижайся, я же агностик, я не верю во все эти порчи и проклятия, поэтому, естественно, рассматриваю другие варианты, – как можно мягче, чтобы не обидеть лучшую подругу, предположила Юля.

– Современная наука может объяснить далеко не все! – продолжила Ирина, явно взволновавшись, что в глазах Юлии она видится как сумасшедшая. Такая мысль на мгновенье мелькнула у Юльки в голове, но она отогнала ее прочь: если Ире станет легче от визита к этому человеку, пусть будет так. И она примирительно ловко подсунула ей в рот второе пирожное.

– Если ты считаешь, что поездка к этому Олафу Бергесену тебе хоть немного поможет, мы едем.

Ирина, немного помолчав, вдруг посмотрела на нее с таким участием и благодарностью, что Юля устыдилась своих хоть и мимолетных мыслей о помутившимся рассудке своей подруги.

– Понимаешь, сколько посеяно зла руками моих предков? Ты только представь, какие проклятия, разрушенные судьбы – жен, мужей, отцов, матерей, детей, которые никогда, ты понимаешь, никогда не увидели своих близких, это просто ад! А судьбы детей с клеймом «сын или дочь врага народа»? Как они жили и к чему пришли в этой жизни, вряд ли они были счастливы, ведь внутри каждого из них глубоко сидит эта боль, эта пропасть поломанного детства, ведь они лишились самого дорого – семьи, родителей. – Весь этот негатив на моем роду, а я последняя в роду Синицких, и я не могу иметь детей, я даже, даже… – тут она покраснела, но не заплакала, сдержав эмоции в себе, а лишь открыла окно, впустив морозный воздух. – Не могу встретить своего мужчину, – закончила она. – Ты же понимаешь? – И она с тоской посмотрела на меня.

«Да, я понимаю, – подумала Юля, кивнув ей в ответ. – И ты даже представить не можешь, насколько я тебя понимаю». Раньше она тоже хотела и добрых глаз, и ласковых рук, утопать в объятьях, растворяться в них и только кончиками пальцев прикасаться к его вискам, губам, любить всем телом, кожей, душой, восхвалять то чувство, когда тебе дорог другой человек. Потом было много раз больно. Очень. И она потеряла то ощущение наивной простоты, с которым жила, потеряла так, как дурочка – девочка становится женщиной в руках жадных и грязных. Она отдавала себя, верила лживым устам тех мужчин, которых считала своими и которых хотелось любить, дарила себя тем, кто этого не ценил. Затем пришло другое время, время рыдать навзрыд, выплакивая боль, что сидит внутри, отхаркивать проглоченную обиду. Она повзрослела и научилась плакать так, чтобы утром снова улыбаться. Конечно, были мысли искать его, в толпе, по следу, пусть даже по запаху, и дрожать при этом на ветру от озноба. Но теперь, теперь она не подпустит к себе чужих, будет осматриваться, тщательно и досконально. Мало ли что? И ждать зимы – зимой одетая, навьюченная теплой одеждой, шарфом, шапкой, можно скрывать свое тело от их глаз, скрывать свою душу.

– Да, Юль, я уверена, что он мне поможет, я же сама тоже пыталась и делала много чего, хоть ты в это и не веришь, но я затерла себя до дыр разнообразными чистками, даже допустила иной подход к видению ситуации и ходила на тренинги НЛП17. И не понимала. Почему? Ты даже не представляешь, в каком отчаянии и вечном одиночестве я живу. Кручусь как белка в колесе, вот только пейзаж не меняется, независимо от того, как быстро крутится колесо. А он, он выдающийся специалист по рунам и скандинавскому язычеству, сейчас таких людей вообще мало. Кто еще, если не он?!

– Во сколько у тебя назначена встреча? – серьезно спросила Юля.

Ирина, посмотрев на часы, встала:

– Нам пора, – коротко ответила она.

Через пятнадцать минут серебристое «вольво» направлялось в сторону Старого Арбата.

Новые краски

Четыре разных времени в году.

Четыре их и у тебя, душа.

Весной мы пьем беспечно, на ходу

Прекрасное из полного ковша.

Смакуя летом этот вешний мед,

Душа летает, крылья распустив.

А осенью от бурь и непогод

Она в укромный прячется залив.

Теперь она довольствуется тем,

Что сквозь туман глядит на ход вещей.

Пусть жизнь идет неслышная совсем,

Как у порога льющийся ручей.

Потом – зима. Безлика и мертва.

Что делать! Жизнь людская такова.

Джон Китс

Он давно уже жил один, потеряв жену, а затем и младшего брата с его семьей погибших от рук фашиствующих отморозков, размножившихся благодаря попустительству в образовании и воспитании детей в Европе, называемому «ювенальным правом»18.

Терять близких, наверное, определенный бич всех людей, кто так или иначе серьезно занимается магией, помогая другим. Эти люди, раздаривая энергию своего рода, хоть и очищают его, но в то же время делают уязвимыми другие его ветви. Узнав о том, что у него есть сестра от первого брака отца, он поспешил приехать в Россию, чтобы воссоединиться с ней.

Сын преподавал и жил в Англии, нечасто видясь с отцом, и у него, силою Северных Богов все было хорошо, своя налаженная и выстроенная жизнь, в которую он легко отпустил его, отчетливо осознавая эту границу, когда дети должны уходить от родителей. Его сердце согревала мысль, что он сумел взрастить в сыне самостоятельную и цельную личность, хотя им обоим порой приходилось непросто без материнской и женской заботы. Основы хорошего воспитания закладываются с детства, и в данном случае все было подчинено установленному порядку и дисциплине, что явилось основой, плацдармом на котором происходило взросление и становление натуры его сына.

Сестра старая, больная женщина тепло встретила его, познакомив с ранее неизвестной ему семьей, втайне надеясь, что он сможет позаботиться о них, когда ее не станет. Он понял это смысл, хотя и не говорил по-русски, новая семья с двумя племянниками и племянницей, у которых уже были свои дети, встретили его с радушием и гостеприимством русской души. И, чтобы видеться с ними чаще, он купил еще в годы перестройки, когда цены на недвижимость в Москве приемлемо варьировали, квартиру на Старом Арбате.

Арбат – старейшая улица Москвы, и является таким же символом российской столицы, как Кремль, Красная площадь или Собор Василия Блаженного. Название улицы происходит от арабского слова «арбад» («рабад»), которое переводится как «пригород, предместье». При царе Алексее Михайловиче в семнадцатом веке эту улицу пытались переименовать в Смоленскую, но название так и не прижилось.

С первых лет основания этой улицы на ней селились в основном ремесленники и купцы, но к концу восемнадцатого века они были вытеснены дворянами. Постепенно росла и престижность этой улицы. Представители московской интеллигенции приобретали здесь квартиры, отстраивали небольшие особняки. Многие известные фамилии, такие как Пушкин, Рахманинов, Толстой, Чехов, Блок, в свое время жили именно здесь. Позднее на Арбате начали строить многоэтажные дома, открывались лавки и магазины. Арбат стал преображаться, взрослеть, приобретая то лицо, которое знакомо нам сегодня.

Ему нравилось здесь гулять, а устав от прогулки, устраиваться на какой-нибудь скамейке и с печальной улыбкой смотрителя, прошедшего по вехам истории, с двусмысленной иронией на лице наблюдать, как меняется мир вокруг. В том, чтобы видеть историю, ощущать ее, прикасаясь к ней, словно к сухой и обшарпанной каменной стене, можно находить в этом свое очарование и мудрость. Интерес к рунам в этой северной стране, перенесшей за последний век множество потрясений, сосредоточил вокруг него узкий круг лиц почитателей и последователей, уважающих его труд и деятельность не меньше, чем их западные коллеги. И он стал помогать людям еще и здесь в России. Сегодня он ждал девушку, на чьи плечи свалился груз целого рода. Руны неспешно рассказывали ему о ее сложной судьбе, о том пути, который ей пришлось пройти, чтобы понять происхождение многих препятствий в своей жизни. Поднявшись из-за стола, он бережно убрал рунный набор19 из горного хрусталя обратно в мешочек и стал готовиться к приходу гостьи, которая должна была прийти не одна. Для таких целей у него было заготовлено множество конвертов с универсальными рунными ставами20 его авторства, однако требовалось немало времени, чтобы найти те, которые лучше всего подойдут его клиенту. Впрочем, это не отменяло надобность в проведении диагностики ситуации и ставов по принципу «подойдет – не подойдет».

К моменту, когда послышалась соловьиная трель входной двери, он уже основательно подготовился и пошел встречать гостей. На пороге стояли две девушки. Одна высокая, уверенная в себе, с цепким взглядом зеленых глаз и маской холода, за которой веет печалью и одиночеством. На ней была черная облегающая куртка, поверх которой водопадом ниспадали темные волосы, на шее, подыгрывая цвету, глаз выглядывал зеленый шарфик. Вторая девушка была среднего роста, в сером пальто, темные волосы скромно собраны под серую, под цвет пальто шапку, а отстраненный взгляд ее карих печальных глаз выдавал смирение и безысходность, свойственные самоубийцам. Несмотря на кукольную красоту, от нее веяло страданием и тоской. Он не дал бы ей больше полугода жизни, подсознательно она уже все для себя решила, просто не осознавая этого. И если первая была сильной натурой и явно имела защитников, оберегавших ее и, очевидно, способных ускорить те процессы, ради которых эта девушка и пришла, то вторая была лишена защиты, а ее энергетическое поле напоминало продуваемую всеми возможными сквозняками вентиляционную трубу, куда летела вся грязь из окружающего мира.

– Здравствуйте! Я Олаф Бергесен, – поприветствовал гостей он.

– Ирина, – поздоровалась первая девушка, чуть улыбнувшись уголками губ.

– Юля, – представилась вторая.

«Неужели этот говорящий с таким смешным акцентом старичок с красным лицом и мясистым красным, как у Деда Мороза, носом и есть выдающийся рунолог, скорее он похож на любителя бани и пива или грузчика с рынка стройматериалов», – подумала Юля, изучая хозяина квартиры.

– 

Проходите, чувствуйте себя как дома, – смешно, с заметным акцентом проговорил старичок традиционное русское приветствие и сделал пригласительный жест.

Квартира, в которую они приехали в гости к почтенному рунологу, мало чем отличалась от квартир других людей, хотя и было понятно, что хозяин этих стен яркий, интересный и увлекающийся человек. Здесь не было черепов, горящих свечей, коптящих потолок, дыма аромапалочек, от которых слезятся глаза, никаких атрибутов магии, ставящих своей целью убедить всякого вошедшего в несокрушимости магической, божественной силы хозяина этой обители. Квартира не давила, она располагала, умиротворяла, давая вошедшему гостю перевести дух и забыть, хотя бы на время, об испытаниях жизненных перипетий. Лишь досочки с вырезанными на них причудливыми символами висели на стенах, стояли на шкафах, и в шкафах опираясь на небольшие ровные строи книг, готовых завладеть читателем, погрузив его в мир магии и волшебных существ Северной традиции. Одна из картин, висевших на стене, привлекла внимание, завораживая гостей яркостью красок и глубинной мистического смысла: на ней были изображены события Младшей и Старшей Эдд21, словно художник боялся упустить или обидеть как автора, так и главных героев этих строк, она, тем не менее, не казалась вычурной, скорее гармоничной, найдя в себе место для каждого. Юля не очень разбиралась в живописи, но то, что картина написана кистью серьезного и талантливого художника было очевидно, были видны мазки кисти, наслоения красок, а боги и герои, изображенные на ней, были настолько живыми, что будоражили душу вызывая двойственные чувства сопереживания и восхищения.

Ирина начала свой рассказ, а глаза старика со всей внимательностью ловили малейшую мимику и волнение его собеседницы, словно он собирался броситься в нее, как в море, и там, в пучине ее страданий и горестей, осознав все муки Хельхейма22, что она испытала, воздать ей, наконец, миром и покоем, которых она достойна.

Юля, посмотрев на подругу, улыбнулась, ей было так хорошо, что плохие мысли остались где-то там. Видя его одухотворенное светом лицо и внимательный добрый взгляд, она невольно вспомнила дедушку, и впервые без боли и без осознания одиночества своей осиротевшей души она думала о нем и улыбалась. Сквозь большое витражное окно проникало солнце, теплое и живое, оно заставляло задуматься о счастье, смехе, море и пляже с мелким песком, где можно играть в догонялки и веселиться со своими близкими. И все это на фоне скандинавского аскетизма в интерьере квартиры, среди вещей простых, угловатых купленных в «Икее».

«Счастье в простоте», – эта гениальная, лишенная тумана и хитросплетенной паутины выводов и обоснований мысль возникла в голове Юлии и, родившись, подобно утреннему рассветному солнцу, засияла новыми красками жизни, как солнечный свет, прошедший сквозь грубую, но чистую материю горного кварца, озарила, что, чтобы получить радугу и счастье, нужны только камень и солнце.

Вернувшись из мира откровений, Юля вдруг обрела слух, с удивлением только сейчас заметив, что последние минуты она вообще ничего не слышала.

– В жизни каждого человека есть сложные времена, времена лишений, бед, времена, когда льются реки слез, у каждого они свои, то же касается и благ, какими бы они ни были, для кого-то блага – это полный дом детского смеха, для других – полный дом злата. Но все они едины и представляют собой ту дорогу, по которой шагает человек, день ото дня творя свою судьбу, он как бы мостит дорогу, которой еще нет, создает ее каждым своим шагом, но бывает такое, что у той дороги возникают перекрестки, где можно изменить свою жизнь. И мне так думается, что ты стоишь как раз на своем перекрестке. Надеюсь, ты не назовешь все, что я сказал, философией и иллюзией?

Ирина улыбнулась, но улыбка получилась какая-то измученная, старик, заметив это, откинулся в кресле, чуть отстранился, давая ей возможность подумать и высказаться.

– Вы можете выполнить гальдор23? – серьезно спросила она.

Олаф Бергесен с неодобрением посмотрел на нее.

– 

Думаю, ты торопишься, да, я могу сделать то, о чем ты просишь, настоящий гальдор. Но я должен тебе сказать, что ты должна попробовать изменить свой мир сама. Гальдор в моем исполнении – слишком серьезная, как это слово на русском, вещь, очень серьезная вещь, я редко, очень редко пользуюсь им. В тебе есть сила, ты валькирия, и амулет валькирии подошел бы тебе не меньше, чем молота Тора, и ты в состоянии справиться сама. И почему именно гальдор, разве ты развиваешься этим путем?

– Я хочу видеть результат, – быстро ответила Ирина, ее большие зеленые глаза под челкой темных волос делали ее похожей на пантеру, готовую ринуться в бой. Я устала, герр24 Бергесен, очень устала. Сама я развиваюсь по пути Трот25, по крайней мере я надеюсь, что, то, как я развиваюсь, или правильно сказать, пытаюсь развиваться, можно отнести именно к этому пути. Сейт26 мне кажется слишком ненадежным и легким. Если бить, то наверняка!

– Не буду спорить, – вздохнув, ответил Олаф Бергесен, сделав сдерживающий жест рукой. Каждый путь Великой Северной традиции имеет свои стороны. Но то, что ты развиваешься, это хорошо. Путь Трота подходит нашему времени, времени демократии и либеральных ценностей.

– Но прежде чем мы продолжим наше общение, мы спросим руны, что они скажут.

И, повернувшись, он достал белый мешочек, потряс его, сказав какие-то слова, видимо на норвежском, и протянул его Ирине.

– Возьми по очереди три руны!

Закрыв глаза, она опустила руку в мешок и стала доставать руны одну за другой, слыша лишь стук хрустальных пластин. Положив последнюю на стол, она открыла глаза. Перед ней лежали руны Хагалаз27, Отал28 и перевернутая Беркана29. Хагалаз в первой позиции означает, что обстоятельства сильнее и будут провоцировать на проявление чувств и эмоций, которые практически невозможно контролировать, впрочем, как и ход событий тоже. Хагал – знак весьма серьезных перемен, притянутых в жизнь хаосом и напряжением в мыслях и в душе. В сочетании с негативно расположенными рунами предвещает разрушительные события. Отал – во второй позиции – авторитет, мудрость предков, успех, но в сочетании со светлыми рунами, в окружении же темных рун может трактоваться негативно. Перевернутая Беркана – в третьей позиции – является знаком провала, неудачи. В лучшем случае обозначает долгое блуждание, затянувшийся и трудный путь к цели.

Олаф Бергесен нахмурился.

– Шлейфт30, – сказал он и вкратце объяснил открывшуюся ему картину. Ирина, разволновавшись потянулась за сумочкой, в которой лежал ингалятор, спасавший ее от приступов астмы. Старик убрал руны обратно в мешок. Юля, внимательно следившая за разговором, была заворожена ритуалом и испугана за свою подругу одновременно, и могла поклясться, что видела, как руны светились, когда Ирина доставала их из мешка. Протянув руку, старик взял несколько конвертов и положил их перед Ириной, затем снова произвел некоторые манипуляции с мешком.