Перекрёстки, духи и руны

Дмитрий Венгер

Перекрёстки, духи и руны

Пролог

Не всегда можно удержаться, чтобы не обидеть человека несправедливо, но всегда можно попросить прощения. Для этого нужно главное: не ставить себя выше людей.

Николай Амосов

Любят не тех, кто полезен, не тех, кто хорош. Любят тех, кого любят. Любят за что угодно и ни за что. Любят за то, что любят. Никакая привлекательность к любви отношения не имеет, никакой успех, никакая сила и красота, никакой интеллект. Ничего общего с благодарностью; если это благодарность, то лишь за жизнь, но не свою. Любовь не может быть заслужена, любовь только дарится и – принимается или не принимается. Любовь – сплошная несправедливость.

Владимир Леви «Цвет судьбы»

В классе было не очень шумно, так бывает на последних уроках, к началу которых большая часть школьников отлынивает под любым предлогом. Группа девочек тихо перешептывалась, обсуждая, как обычно в таких случаях, мальчиков.

– А как тебе Марк? – шутя, несерьезно, словно дразня свою подругу, спросила одна из них другую.

Та, обернувшись, оценивающе посмотрела на него, будто взаправду выбрала его и именно этот последний, оценивающий взгляд должен был решить все. Внимательно посмотрев на него, она поморщилась, на ее правильном, симметричном лице появилось выражение неудовлетворенности от увиденного.

– Так у него же вот, – сказала она, показав на половину своего мизинца. Девушки расхохотались.

Недоумевая, Марк затравленно разглядывал свою маленькую руку – большой, указательный, безымянный, средний, мизинец. «Пальцы как пальцы», – подумал он, с обидой глядя на сидящих на партах девчонок. Досаднее всего, что с ними была Наташа, в которую он, несмотря на все ее издевательства, был безнадежно влюблен. Она была его наваждением, от образа которой, явившейся однажды во сне, у него случилась поллюция. Он ходил за ней везде незримой тенью, становясь в ее присутствии частью мебели, чтобы просто быть рядом, тихо вздыхая ей вслед и наблюдая, как она общается с другими мальчишками. Он видел, как те лапают ее, а она больше для вида, чем со зла, раздает им тумаки.

Картина прошлого треснула, как брошенная в костер фотография в рамке, он замотал головой, избавляясь от нее, сейчас она мешала ему: эти воспоминания, такие болезненные, колючие, жгли ему глаза. Рядом, поскуливая, сидел Мик, закончив свои собачьи дела, он ждал вечерней порции корма.

– Вот она! – просиял его хозяин, показывая псу, своему почти единственному другу, девушку, подходящую к дому. Мик облизнулся.

– Она сделает меня настоящим мужчиной, поможет мне с моим перевоплощением! – продолжил Марк, не мигая глядя на приближающуюся фигуру.

Мик, почувствовав желание хозяина, который, видимо, тоже хотел вечерней порции мяса, облизнулся и проскулил что-то, переминаясь с лапы на лапу от нетерпения.

Девушка шла не торопясь, о чем-то задумавшись, ее темные волосы спадали ниже плеч, подчеркивая женственность фигуры, белая вязаная шапочка и такой же шарфик, а также кремовая курточка с белой опушкой на капюшоне делали ее похожей на снегурочку. Наташа неторопливо шла домой, нерегулярные порывы ветра гнали впереди нее фантик от «сникерса», дорога была по-весеннему размыта, и лишь на обочине виднелся серый залежавшийся снег.

– Привет! – сказал ей кто-то. Голоса она не узнала и, обернувшись, никого не увидела. – Привет! – услышала она снова. Она повернула голову, и взгляд ее опустился вниз, на человека, который к ней обратился. Она была довольно высокого роста, почти под два метра, и подобный конфуз с ней иногда случался. Перед ней стоял маленький паренек, лицо казалось знакомым.

– Я Марк, мы учились вместе! – сказал он неуверенно, видимо, сильно волнуясь.

Она снисходительно улыбнулась.

– Да, я тебя помню.

Выбор, подавление, вселение

О, никогда под бледною луной

Так пышен не был тот уют лесной,

Где женщина о демоне рыдала.

Самюэль Тейлор Кольридж «Кубла Хан, или Видение во сне»

Ночь, темная и беззвучная, поглотила все в свои объятия, и лишь тусклый свет фонаря освещал запорошенную снегом подворотню. Он любил такие ночи, ночи охоты в этом оживленном мире, где каждый выживал как мог. Приходилось приспосабливаться, чтобы выжить. А чтобы существовать хорошо, необходимо проявлять изобретательность и очень осторожно взвешивать каждый шаг, дабы сохранить с большим трудом скопленную энергию. Он много думал об этом мире, обо всех его мрачных и несправедливых особенностях: отчего людям, столь бездарно тратящим свою энергию, людям, не способным в полной сладостной безудержной истоме наслаждаться жизнью, отмерено ее так много. Он поморщился, как от зубной боли, при этих мыслях, но внезапно взгляд его оживился. «Захрустел снег», – подумал он, уже готовясь к оценке того, по силам ли ему эта жертва. Темная фигура, повернув из-за угла, шла в сторону подворотни к тому фонарю, возле которого притаился Бес. И хотя свет не играл для его зрения никакой роли, ему нравилось сидеть именно здесь, люди любят свет и освещенные дороги, следовательно, и охотиться нужно возле таких мест, полагал он, стараясь рационально распределить свои силы, чтобы не бегать по дворам в поисках пищи.

Изучая приближающегося человека, он уже получил часть истории его жизни, и ликованию его не было предела. «Женщина одинокая», – радостно думал он и внутренним чутьем стал обнюхивать ее ауру, черные вкрапления, трещины, проблемы в жизни, с мужчинами. Разумеется, ему не дано видеть все, как другим, более развитым существам, до могущества которых он грезил добраться, но того, что ему открылось, было достаточно.

Девушка, ощутив непонятное волнение и даже страх, озиралась по сторонам, но вокруг было тихо. «Что это со мной?» – подумала она, чувствуя, как сильно бьется сердце.

Бес выжидал. Есть ли у нее защитник? В этом сумбурном глупом мире у такой серой мышки с пробитой аурой мог оказаться защитник, этакий дух покойной бабушки, мелкий ангелочек с розовым задом и белыми куриными крыльями. «Нет, не похоже», – оскалившись в предвкушении, подумал он. Точно нет. И, сорвавшись с ветки, полетел к жертве.

Неутолимое волнение и чувство опасности, страха не давало ей покоя, как в то утро, когда умер дедушка. Вдруг нахлынуло это болезненное воспоминание, где-то гаркнул ворон, и с ветки посыпался снег, это резко выдернуло ее из печальных грез прошлого.

«Странно, – подумала она, – ветра же нет, да и птиц тоже. Отчего так холодно? Ноги мерзнут, надо хорошую новую обувь взять, только вот где взять деньги на эту обувь?»

С тоской подумав о своем одиночестве и смерти дедушки, она едва не разрыдалась. «Да что же это со мной? Не хватало еще на холоде расплакаться, домой надо», – и, шмыгнув носом, она поспешила к дому, к любимому с детства скверу, где жили воспоминания о маме, папе и дедушке, их никого уже нет, только сквер и чужой снеговик возле подъезда. Едва сдерживая подступившие слезы, она взлетела по лестнице, на автомате открыв дверь домофона, и, лишь зайдя в квартиру, разрыдалась.

Преодолеть первую границу ауры было нетрудно: за века он научился справляться с этим мастерски, вторая граница – скорлупа, тоже не представляет для него особой сложности, надо лишь немного поддеть, впрыснуть туда темную и вязкую жидкость, словно гарпун, и человек сам начнет накручивать себя, тем самым всосет его, впустит в свои покои, и вот здесь уже можно обживаться. Радуясь теплу жизни, Бес осклабился:– «Эта дуреха накручивает себя так лихо, что у меня с непривычки может случиться несварение и запор, – в сердцах подумал он, забавляя себя, – добраться хотя бы до первой струны души1! Хотя ладно, это я тороплюсь, сначала надо поесть и обустроить тут все», – закончил свои рассуждения Бес.

…Ей снился сон. Она сидела на остановке в безуспешной попытке уснуть, но слишком короткий плед, закрывающий лишь половину тела, лишал ее этой возможности, а жесткие деревянные сиденья врезались в бок, заставляя менять положение тела. В бесконечных попытках устроиться она в итоге продрогла. Холодный ветер, какой бывает в конце октября, забирал тепло отовсюду, готовя землю к долгому летаргическому сну, сжимая, стягивая реальность окружающего мира в черно-белые тиски уныния и скорби по безвозвратно потерянному солнцу.

Ощутив, что рядом кто-то есть, она напряглась, заозиралась по сторонам, но вокруг был только холодный ветер и печаль. Вдруг она ощутила, что мимо нее кто-то прошел, стало жутко, пустая остановка, и вокруг никого, только острое понимание чьего-то присутствия. Встав и завернувшись в плед, который мало спасал ее от холода, она решила обойти остановку, заглядывая за каждый осиротевший без зелени куст. Подойдя к витрине, где красовались, привлекая ее внимание, различные товары, которые теперь продавались на каждой остановке, от стирального порошка до консервированного зеленного горошка, она просто стояла, вслушиваясь в тишину. Мир вокруг застыл в каком-то садистском оцепенении, словно все самое худшее уже произошло. Еще раз осмотрев витрину, она вернулась на скамейку, укутавшись с ногами в плед. И снова это ощущение ужаса, сковавшее ее лицо гримасой невыразимого страха: рядом кто-то присел, кто-то невидимый, кто-то желающий ей зла. Вскочив, она уперлась спиной в витрину, тараща глаза на пустую продуваемую ветром остановку, пока чувство угрозы не переместилось ей за спину, заставив отпрянуть от холодного стекла. «А может, там кто-то есть?» Присев, она стала всматриваться в стеклянный полумрак киоска, и полок позади кассового стола, пока не увидела глаза, только глаза без остального лица, ее глаза в отражении витрины, очень злые глаза.

Реальность поплыла, и она оказалась в своей квартире в прихожей перед зеркалом, бешено колотилось сердце, из зеркала на нее смотрело ее лицо, но страх собственного отражения не отпускал. Услышав шорохи в гостиной, она улыбнулась, с чувством облегчения выдохнула. «Это дедушка! Надо ему обо всем рассказать», – подумала она, радостно поспешив в комнату. Но, почти оказавшись на пороге, она столкнулась с кем-то невидимым. Отброшенная неизвестной силой к стене, она прижалась к ней в необъятном ужасе, осознав, что дедушка умер, так же как и мать, и отец, а в ее квартире кто-то есть. Дернувшись, она побежала в спальню, судорожно вцепившись ногтями в древесину двери, защелкнула шпингалет с какой-то фанатичной уверенностью, что он способен ее спасти. Прыгнув в кровать, она укрылась одеялом в тщетных попытках унять озноб и страх, от которых тряслись ее руки, зубы и все тело. Прижав к себе ледяные ноги, она обхватила их руками вместе с подушкой. В полумраке комнаты тикали часы, а из гостиной доносились шорохи и шаги…

Проснувшись, она подскочила на кровати, вся покрытая липким холодным потом и гусиной кожей от ужаса и реальности сна, а страх выйти из спальни был ощущаем физически.

Красное на сером

О одиночество, как твой характер крут!

Посверкивая циркулем железным,

Как холодно ты замыкаешь круг,

Не внемля увереньям бесполезным.

Белла Ахмадулина

– Что с твоим лицом? – вытаращив свои большие совиные глаза, прошептала, не скрывая своего удивления, Нонка. Ты опять всю ночь ревела?

– Почему опять? – возмутилась Юля. И не ревела я, это простуда, а еще не выспалась.

– Ну, ну, – многозначительно и недоверчиво проворчала Нонка. Что же тебе мешало выспаться, у тебя завелся герой-любовник? – с нескрываемым сарказмом продолжила она.

– Что, больше сказать нечего? Какая бурная фантазия! Просто не выспалась, легла поздно, и отстань уже от меня, – зашипела Юля, чувствуя досаду.

Нонка лишь фыркнула в ответ.

«Вот зараза, тоже мне подруга, ехидная. Ей-то что, новая тема для сплетен. Это у меня ночь была ужасной, эти мерзкие сны. И отчего так тошнит, и, наверное, нервы, – думала Юля. – Надо взять что-нибудь для нервов, хоть валерьянки. Ох, уже половина девятого, Леонид Аркадьевич скоро придет, надо приступать к работе, хочешь не хочешь, а отчет сделать надо к обеду. А то все только позлорадствовать могут да посплетничать – это запросто, как эта Нонка – «подруга», тоже мне, наверняка уже кости мне перемывает, – мысленно ворчала на коллегу Юля. – Ну точно, вон уже с кем-то перешептывается, ладно надо работать».

Время близилось к обеду, когда, закончив и распечатав отчет, Юля наконец расправила затекшую спину и отправилась к своему начальнику. И, постучав, вошла в кабинет.

– Ах, Юлечка, проходите, – засопел Леонид Аркадьевич, перебирая груду папок в своем шкафу. Из-за своего грузного, габаритного тела он страдал от постоянной одышки, впрочем, это не мешало ему, если верить слухам, конечно, приударить за молоденькими девушками, особенно практикантками, и даже за понятно, какие услуги, устраивать их на работу. На Юлю же он всегда смотрел как на пустое место, что ее только радовало, и она оставалась просто бессмертным пони, выполняющим любые задания, даже не входящие в ее компетенцию, что позволяло ей хоть и много, но тем не менее спокойно работать.

– Отчет, Леонид Аркадьевич, – елейным голоском прошептала Юля.

– Ну, Юлечка, ты, как всегда, ответственна и пунктуальна, – пропел Леонид Аркадьевич и, раскрыв папку, стал внимательно изучать результат ее трудов.

Она терпеливо ждала, пока он, вытирая платком пот со своей отражающей свет лампы лысины, закончит чтение. И, заметив в его глазах блеск удовлетворенности спросила, поздно спохватившись двусмысленностью своего вопроса:

– Что-нибудь еще, Леонид Аркадьевич?

Леонид Аркадьевич с интересом самца гориллы, увидевшего новый банан, пронзил ее взглядом, с аппетитом ресторатора оценивая ее фигуру и грудь как некое меню, словно прикидывая очередность блюд, и, лишь дойдя до ее лица, выражающего беспристрастность и терпение, его взгляд стал более осмысленным.

– Вы простите мне мою бесцеремонность, Юлия, но говорят, вы не спите по ночам, плачете. У вас проблемы с молодым человеком?

– Леонид Аркадьев… – запнулась Юля от подступившего к горлу кома, что дало возможность ее начальнику перебить ее и продолжить.

– Да, я понимаю, не мое дело, – хитро улыбнулся самец гориллы, – но если вам, Юлечка, потребуется мой дружеский совет, я всегда рад его дать. Вы ответственный сотрудник, Юлия, в отличие от многих здесь работающих, и мне бы хотелось, чтобы на этой почве между нами возникли бы более дружеские отношения.

«Вот тебе раз, „туши свет“, что называется», – с удивлением посмотрела на него Юля.

– Я всего лишь приболела, Леонид Аркадьевич, зима – холодно, но я уже выздоровела, – промямлила она, не зная, что сказать, чтобы как можно быстрее покинуть его кабинет.

– А, ну конечно, Юлечка, извините мне мою назойливость, вы можете идти, и лечите свою простуду, неправильно это – переносить ее на ногах, а в следующий раз можете взять больничный, – многозначительно закончил самец гориллы, уткнувшись взглядом в ее живот как в главное блюдо предстоящего торжества.

Выйдя из кабинета, она чуть не разрыдалась от своей беспомощности.

– Знает, свин, что я одна, – прошептала Юля, выйдя на кафель продуваемого сквозняками холла, тая и расползаясь в разные в стороны от своей беззащитности и одиночества, она поспешила в уборную.

И тут откуда-то из глубины ее сущности поползла озлобленность на весь мир и непреодолимое желание выцарапать Нонке глаза. «Вцепиться в ее широкую накрашенную физиономию и…Господи, откуда у меня такая кровожадность»? – одернула себя Юля, испугавшись, она посмотрела на свое отражение и умылась холодной, ледяной водой, бьющей из крана, который она на нервах открыла на полную.

Входя в глухую оборону, подобно ежу, и с большим трудом подавив гнев и боль, она, вернувшись на рабочее место, погрузилась в рутину работы, стараясь забыть, не думать о произошедшем и поскорее дожить до вечера и добраться до дома. От мыслей о доме, как об оазисе защищенности, крепости стен, ей стало легче, словно она уже оказалась в нем, в каменной броне родных стен.

Пять рабочих часов пролетели быстро. Бросив взгляд в окно, она заметила, что стало смеркаться, обрадовавшись и с облегчением выдохнув, только бы покинуть это место, она стала собираться, но тут возле ее стола вдруг появилась габаритная фигура с улыбающимся лицом.

– Гоша? – удивилась она, глядя на водителя и курьера, уже успевшего вернуться обратно.

– Это вам, Юлия, – явно скромничая, прошептал он, положив ей на стол шоколадку.

– Спасибо, – вежливо улыбнулась Юля. «Вот приставучий детина, только тебя мне сегодня не хватало. Как объяснить, что я с детства не люблю шоколад, сказать – обидится, не сказать… Да лучше ничего не говорить», – немного подумав, решила она.

– А в честь чего презент? – спросила Юля, причем голос, весь день сдерживающийся от внутренней агрессии, прозвучал слишком строго и холодно, так что выражение «счастливого дурака» просто смылось с лица Гоши.

– Просто так, – промямлил тот. – Вы сегодня такая красивая.

«Да ладно, я красивая, что за день сегодня? Спокойно, Юлия, держи себя в руках, не надо отыгрываться на бедном Гоше».

– А что, я обычно страшная? – спросила она тем же голосом и искренне надеясь, что парня сейчас просто сдует.

– О нет, я ничего такого не хотел сказать, извините, Юлия, мне пора! – протараторил Гоша и быстро ретировался.

И тут ее как прорвало, долго сдерживаемые эмоции выплеснулись на волю истерическим смехом и болью в животе от бессилия остановить этот смех, который, как терапия измученных нервов, шел из глубины души, давая грубому физическому телу порцию эндорфинов. Утерев слезы радости, она, спешно убрав документы по ящикам и выключив компьютер и свет, вышла на улицу. Падал легкий снежок, городом владели безмятежность и спокойствие, свойственные последнему дню недели, пятнице.

Истерический смех, немного поднявший ее настроение, вся эта суета и кошмар прожитого дня отошли, вторя атмосфере города, на второй план – темных закоулков души, жаждущих забвения, только вместо спокойствия и неги пришла пустота, пустота «пустой квартиры и одиночества», когда спешить домой не имеет смысла, а жизнь теряет свое сакральное значение любить.

Сладостный реализм сна

Когда человек спит, нечто в его сознании позволяет ему понять, что все происходящее – это сон.

Аристотель

С трудом открыв слипшиеся от долгого сна веки, он потянулся, тело с сонной истомой выгнулось и с неохотой расправилось, вяло раскинувшись на кровати. Часы на будильнике показывали двенадцать часов дня. «Прилично», – подумал он, посчитав в уме продолжительность этого ночного полета, учитывая, что лег спать он в шесть вечера, а встал в двенадцать дня. Нехотя повернув голову, он посмотрел, как солнечные лучи, проникая сквозь плохо зашторенные занавески, греют паркет длинными солнечными колоннами. Рядом тихо тикают все те же часы, а в комнате пахнет сном, этим приятным запахом домашней неуклюжести и несобранности, в каком-то смысле даже уютом, теплом пледа, подушек и хорошей книгой, обязательно сказкой.

Он улыбнулся, встал. Пройдя на кухню, поставил чайник, кофе он не пил принципиально, учитывая его хобби и в связи с важностью контроля своего сердечного ритма и дыхания, кофе являлся тем напитком, употреблять который любому сновидцу было противопоказано. Телевизор он тоже не любил, слишком много мусора, способного засорить пространство сна, потому он предпочитал радио, включив которое он узнал знакомую передачу «стола заказов», где люди звонят и просят поставить любимую песню, он тоже иногда звонил туда, музыку он любил, хорошую музыку и качественный звук. Увидев свою фотографию с братом, он по-доброму улыбнулся. Молодые, смешные, сонные и, хотя брата уже нет в живых, это фото все равно будило в нем лучшие воспоминания.

Сеня был его старшим братом, первопроходцем, изучившим пространство сновидения и осознанность сновидений, дотошным, смешным, он знал кучу анекдотов и обожал солнце и море Юга России. Считал эти края самыми чистыми и правильными. Семен никогда не понимал этой любви брата, даже потом, когда Сени не стало и он начал общаться с ним во снах, тот всегда говорил ему какую-то чушь о правильном солнце и песочных часах из самого мелкого южного песка. Протерев фото рукой, Семен поспешил выключить чайник, свист которого уже начал усиливаться. Сегодня у него важная встреча, в узких кругах существовал, как это ни странно, спрос на осознанных сновидцев, На протяжении всей истории человечества таинство сна притягивало внимание жрецов, магов, философов, правителей. Снам придавали большое значение, стремились раскрыть их загадки, предсказать судьбу, итоги важных политических решений. В древности верили, что душа во время сна может покинуть тело для общения с богами. Также известно существование у буддистов такой практики, как разновидности йоги, способствующей осознанному существованию во сне. Да и в Библии описана история, как Иосиф объяснил фараону значение сна2, чем спас население Египта от голодной смерти. Самое первое же письменное подтверждение об осознанности сна содержится в письме, написанном в четыреста пятнадцатом году нашей эры Блаженным Августином3. Он описывал опыт сна Геннадиуса, доктора из Картежа, который маялся вопросом загробной жизни и непроизвольно проснулся во сне. Что касается термина осознанного сновидения, то его ввел голландский психиатр и писатель Фредерик Ван Эден4 в тысяча девятьсот тринадцатом году в статье «Исследование сновидения», а позднее существенно доработал этот феномен Стивен Лаберж5, американский психофизиолог, который подробно расписал практики вхождения в своих книгах «Осознанное сновидение» и «Практика осознанного сновидения». В эзотерической литературе сам термин возымел известность благодаря Карлосу Кастанеде6. Сам Семен несколько раз читал его книги, но они казались ему слишком сложными, да и Сеня, по чьим стопам шел Семен, отзывался о нем посредственно. Семен в развитии своей способности осознанных сновидений во всем полагался на старшего брата, отчего, экономя силы, получал самую важную и необходимую информацию как о сне, так и способах существования там. Из литературы, которую братья нашли любопытной, выделялись труды В.И. Громова «Осознанные сновидения», в которых имелись наборы техник по осознанному существованию во сне, а также Роберта Алан Монро7 «Путешествие вне тела». И хотя способы, подробно расписываемые многочисленными авторами, никогда не работали именно так, как должны, и все приходилось подгонять под себя, братья, и особенно Сеня, ушли в этом вопросе очень далеко, создавая свои способы и систематизируя знания. И лишь потом, когда Сени не стало, Семен продолжил этот путь один.

В Измайловский парк, где была назначена встреча, он приехал за полчаса до назначенного времени, смахнув со скамейки выпавший снег, он стал наслаждаться умиротворением зимней природы. Эта встреча его мало беспокоила, все как всегда, извлечение нужной информации, прощупывание слабых мест, чтобы втереться в доверие к власть имущим, или шантаж, ведь если знать по наводке осознанных сновидцев, что искать, можно не только сэкономить время, но и много чего найти.

Его вероятный собеседник появился за десять минут до назначенного времени, и хотя в парке в субботу гуляло мало народу, этот человек выделялся среди всех, что-то неуловимо холодное проскальзывало в его взгляде и интересе к этому месту. Увидев Семена, он зацепился за него взглядом, и тот кивнул ему в ответ.

– Добрый день, это вы Семен? – спросил незнакомец, подойдя ближе.

– Да, а вы, видимо, Генрих?! Присаживайтесь!

Незнакомец, слегка брезгливо оценив скамейку, смахнул с нее снег и сел рядом с Семеном, руки друг другу они так и не протянули.

– Да, это я Генрих. Мне говорили, что у вас есть достаточно необычные способности, которые в известной степени были востребованы моими, так сказать, знакомыми.

– Да, такое возможно. Что вас интересует? – холодно, по-деловому спросил Семен.

– Есть определенный человек, к которому мы никак не можем подобрать ключ. Вы понимаете?

– Да, я понимаю, – кивнул Семен, не спуская взгляда со своего собеседника. Не нужно подробностей, только фото и его данные.

– Да, конечно, – удовлетворенно кивнул Генрих, доставая из внутреннего кармана конверт. Это вам.

Семен взял его, взвесил на руке, конверт был довольно плотным и весомым.

– Очевидно, здесь не только фото? – спросил он.

– Да, это ваш аванс.

– Вы очень щедрый человек, – убрав конверт в карман, ответил Семен. Какого рода ключ вам нужен?

– Любой. Нам нужен любой ключ и желательно характеристика вероятных слабых мест нашего человека.

– Сроки?

– Недели вам хватит?

– Вполне, – уверенно и даже немного расслабленно ответил Семен.