Легенда о Мантикоре. Пропащая душа

– Нет там никого, – ласково проговорил Мортель, помогая ей сесть. – Вот ведь, беспокойная!

– Я слышала… Мы должны были ему помочь, Мортель. Нам нужно было только открыть дверь.

– Мы бы все равно не успели. Ранили его в дороге. Он покусанный до нас добрался и мертвяков за собой привёл. У мёртвых – слюна ядовитая: если в кровь попадёт, на третью ночь сама мёртвой станешь или, как говорят образованные господа, «перейдёшь на ту сторону». Сдохнешь, короче.

– Он был живой… Его заживо сожрали…

– Мёртвый он был. Мёртвый.… После первого укуса. Нет от этого ни лекарства, ни заклинания. Рождённый быть повешенным, не утонет. Судьба его такая.

– Я слышала.

– Ничего ты не слышала! – Разозлился Мортель. – Заклинанием у тебя разум помутило! За мертвеца не волнуйся, похороню, как следует, утром, чтобы около моей таверны не ходил. Ты молочко-то пей. Козье молочко лучше всех зелий: от всех хворей помогает. Мигом магическую дрянь из тела вытянет. Як на тебя заклинание-то подействовало: сразу видно пришлая, не из КаулютМаа! Ты это…. Может, передумаешь, и не пойдёшь никуда: сама видишь, неспокойно у нас. Поживи у меня зимой, а к весне я новую хозяйку найду.

Девушка мотнула головой. Подобрав меч, она встала и, с трудом переставляя ватные ноги, побрела в свою комнату, волоча ножны. Заперев дверь, она рухнула на кровать, чтобы забыться сном, свинцовой тучей навалившимся на плечи и безвольное тело. Ей снились ворота, корчащийся в предсмертных муках человек без лица и зелёные немигающие горящие глаза, смотрящие из темноты.

Когда утром девушка спустилась вниз, дверь в таверну была распахнута настежь. Морозный воздух, врываясь в зал, раскачивал люстру и сметал клубки пыли с глиняных бутылок на полках за стойкой. Со двора тянуло гарью.

– А… Проснулась, спящая красавица, – весело улыбнулся трактирщик, протирая двери едким раствором. Стараясь не повредить серебряные полоски, прибитые по периметру тёмной окантовкой, и пентаграмму, он аккуратно стирал замёрзшую кровь с железа. Кровавые следы были оставлены низко над землёй, и ему приходилось нагибаться.

Во дворе ярко горел костёр. Хвосты алого пламени на сложенном из аккуратных брёвнышек помосте вздымались выше крыши крыльца. Холодный ветер, выхватывая из огня перепел, кидал грязно-серые хлопья на снег, пачкая нанесённые за ночь сугробы. Среди веток и мусора, девушка разглядела очертания чего-то, напоминающего куль с ветошью. Пламя монотонно жевало ткань, и она рассыпалась в серую пыль, оседая на чёрных углях. Среди тряпья торчала обугленная чёрная подошва нового армейского сапога. Носивший его, был мужчиной маленького роста, или юношей, только призванным на военную службу, служившим писарем или адъютантом. Мортель насвистывая детскую песенку, продолжал оттирать кровавые отпечатки с двери. Не желая смотреть на костёр, Эура опустила глаза. Под ногами в снегу что-то сверкнуло. Она подняла серебряную пуговицу с когтистой лапой на полированной поверхности. Рисунок был едва различим из-за бурого льда.

– Брось её! Сейчас же!

Кинув тряпку, Мортель кубарем скатился с лестницы и подскочил к девушке. Вырвав из рук пуговицу, он швырнул вещицу в костёр.

– Никогда, слышишь, никогда не бери ничего у мёртвых! Им и так покоя нет, хочешь, чтобы за вещами своими к тебе ходили?! – Заорал он. – Иди завтракать, каша стынет.– Добавил трактирщик, успокаиваясь. Убедившись, что пуговица исчезла среди золы и головешек, Мортель поковылял к крыльцу, подволакивая левую ногу.

Ели они молча. Эура хлебала разведённую крутым кипятком крупу, возя ложкой по глубокой миске, а Мортель просто молчал. После завтрака она положила на стол монеты и тихо ушла.

Вечером поднялась метель. Ветер завывал в дозорной башне. Ему вторили волчьи голоса с окрестных гор. На мгновение звезда над дверью в зале трактира ало вспыхнула. После в дверь заколотили. Трактирщик, протиравший стаканы, положил тряпицу, замер, сгорбился и щёлкнул пальцами с длинными острыми когтями.

Орки ввалились в зал шумной толпой. Заметив за стойкой старого гоблина, они направились к нему. Гоблин был стар, как окрестные скалы. В тусклом свете свечей обветренное изуродованное шрамами морщинистое лицо казалось ещё темнее и ещё старше. Седые жидкие волосы его были забраны в пучок и заколоты на затылке костью. Его высохшие, похожие на плети руки, торчали из козьей потрепанной тужурки, болтающейся на впалой татуированной груди.

– Здравствуй, Мортель,– пробасил командир на орочьем.

– И тебе не болеть, Вархвар. Добро пожаловать в мою скромную обитель. Что будете есть-пить?

Орк хрипло рассмеялся.

– Эля мне, а им, – он кивнул в сторону подчинённых рассаживающихся за ближайшим столом. – Им бормотухи позабористей, но чтоб голова не болела. Мне болезные завтра ни к чему.

– А благородному Сахвиру? – Мортель указал взглядом на шамана.

– Благородному? Ты совсем умом двинулся, старый. С людьми шашни водишь, вот и головой повредился. С какого боку он благородный? Бормотухи покрепче ему тащи. Да принеси еды. Проголодались мы. В горах сам знаешь: ни костёр не разведёшь, ни стоянку не разобьёшь. Чуют мёртвые нас. На нем амулетов, как на бабе бус в праздный день: нелюди нас за версту чуют…

Для убедительности, орк сдобрил конец фразы грубым ругательством, должным передавать, как именно чуют мертвецы шамана, а чувствовали они его хорошо.

– Мертвяки они такие… Такие мертвяки… – отозвался трактирщик.

Мортель ловко расставил стаканы с жутким пойлом, от одного запаха которого заслезились глаза. Орки помогли ему водрузить на вертел мороженую баранью тушу, притащили чан с похлёбкой и бочку с соленьями. В завершении, гоблин достал три серебряных кубка. Аккуратно, стараясь не пролить драгоценный напиток, он разлил ароматный пахнувший корицей и яблоками глинтвейн из дымящегося котелка.

– За встречу, Вархвар, – проговорил гоблин, цепляя кубок тонкими длинными пальцами.

Они выпили. Гоблин, аккуратно держа кубок, смаковал напиток, а орки просто опрокинули кубки, будто перед ними стояли стаканы с дешёвым пойлом.

– Что же привело тебя ко мне сегодня, Вархвар. Ночлега искал али по делу?

– Девку потерял, – рявкнул орк. – Тролля моего завалила, чтоб её шакалы погрызли! Глупый был, молодой. Купил его ещё тролленком, воспитывал, с рук кормил, а тут отвернулся: а с него уже шкуру сняли и продают! На первой же вылазке попался в капкан. Поймаю поганку, сам шкуру спущу! Жаль только, что много не дадут, но хоть затраты окуплю. Уже двоих ребят потерял, пока за ней по горам лазал! А свитков то, то, свитков! – Жаловался орк. – Думали, что пойдёт лёгкой тропой, день её у развилки караулили. Кто ж знал, что дурная баба через мёртвые посёлки потащится!

– А куда она направляется?

–Гоблинцы, говорили, что к воротам идёт, но мелочь поганая могла и соврать. Нам надо перехватить её до ворот, до того, как её увидит стража. От этих монахов совсем житья не стало: не смейте, говорят, обагрять кровью землю перед святыми вратами! Твари! – Орк смачно сплюнул на пол и отхлебнул ещё из кубка. – Эти трусы боятся, что кровь привлечёт мертвецов, нарушит какой-то там баланс, и мертвецы, как зараза, попадут за Хребет. Боятся, что местные не справятся, и у них будет здесь второй Арденн, и новая война мертвецов…

– Я всегда говорил, что не нужно трогать мёртвых.

– А мы что, трогали? Кто поднимал мертвецов из могил? Ты, Мортель? – Он ткнул пальцем в трактирщика. – Или может быть он? – Орк показал на шамана. – Это все люди! От них все беды! – Орк зло клацнул зубами и снова отхлебнул.

Его команда, сытно поужинав и выпив, азартно стучала костьми по столу. Выигрывал пожилой лучник. Каждый раз, когда право хода переходило к нему, он аккуратно собирал кубики, складывая их в кожаный стакан, усердно тряс его, прищуривая правый глаз, затем быстро переворачивал, замирал на мгновенье, и торжественно поднимал стакан, открывая кости, чтобы остальные, задыхаясь от возмущения, смогли пересчитать вырезанные на гладких гранях точки.

– Вот если я вдруг знаю кое-что или видел эту женщину? – Осторожно начал Мортель. – Что я получу взамен?

– Ты лучше спроси, что ты не получишь. Свистну, и моя братва спалит твою богадельню к тролячьей матери, если только узнаю, что ты что-то утаил от меня.

– Проезжала тут одна, – отвёл глаза Мортель, подливая вина. – Но что-то память меня подводит. Жизнь у меня тяжёлая, господин Вархвар. Тяжело мне, ой как тяжело. Я уже не молод хозяйство на себе тянуть, а тут ещё и сестрёнка у меня сбежала. Видите ли, ей тут скучно!

– Живка, что ли?

– Она самая. Свалила вертихвостка окаянная! Вот кто бы мне новую хозяйку нашёл…

– Понял, не дурак, – усмехнулся орк. – Будет тебе новая хозяйка, рассказывай…

– Вчера приходила, нездешняя, откуда-то с юга. Говорит, прошла через мёртвые посёлки. К воротам идёт. Плечо у неё перевязано, словно огнём опалило.

– На ладонях ничего не заметил?

– Перчатки она при мне не снимала.

– Какой дорогой она пошла?

– Той, что ведёт через перевал, с троллями.

– Отлично, Мортель. Перехватим её там. Не бойся, старый гоблин, за мной не заржавеет. Есть ещё новости хорошие для меня?

– Да какие новости, – махнул лапой Мортель. – Тихо у нас. Сам знаешь, у нас шумно только летом: то паломники подерутся, то караван ограбят, то гарпию для борделя из храма стащат. Каждый год одно и то же. А зимой… зимой тихо. Кто ж зимой в горы-то сунется.

– А дымом что во дворе пахло, жёг что ли кого?

– Мусор. Накопилось. Вот прибраться решил: все равно постояльцев нет.

– Мусор, – усмехнулся орк. – Человечий…

Гоблин криво усмехнулся и подлил в серебряные бокалы. Они ещё долго сидели и пили. Орк жаловался на потерю тролля, гоблин внимательно слушал его, поддакивал и подливал вино в бокалы.

Эура же коротала ночь в сугробе, спрятавшись от метели в крохотной расселине между камней. Она сидела, кутаясь в плащ, протягивая озябшие пальцы к едва горевшим веткам.

Нельзя прожить жизнь наполовину, пройти свой путь наполовину, любить наполовину, страдать наполовину… Вот умереть наполовину, как оказалось, можно. Что меня гнало прочь от родительского дома? Я много думала об этом после.… У меня нет ответа на этот вопрос. Почему люди совершают безумные поступки? Они просто не могут иначе.

Утро разогнало ночную мглу и успокоило метель. Костерок тлел в маленьком очаге из рыжих булыжников. Подбросив сухой травы, Эура зачерпнула в котелок снега, кинула кусок вяленой рыбы и поставила на огонь. Пока бульон закипал, обещая сытный завтрак, девушка спустилась к роднику. Ручей весело бежал по обледенелым камням из расселины в скале и бурным потоком срывался вниз в футах ста от истока, образуя водопад. Ниже по течению поток падал с обрыва в чашу бассейна, орошая брызгами статую богини, и уносился дальше по акведуку. От прекрасной статуи остались лишь босые ступни с аккуратными человеческими пальчиками на мраморном постаменте и полы одежд, что плавными складками переходили в ступени, ведущие к разбитому алтарю. У бассейна в скале были вырублены низкие скамейки, чтобы путники могли испить прозрачной, как слеза, воды и поблагодарить неизвестную богиню.

      Зачерпнув воду ладонью, девушка умыла лицо. Капли оцарапали обветренные щеки и инеем застыли на ресницах. Эура фыркнула и набрала ещё пригоршню. Вдруг вода в роднике потемнела. Блестящие масляные пятна поплыли по ручью. Эура подняла взгляд. На неё, не мигая, смотрели жёлтые глаза с вертикальными щёлочками зрачков. Из открытой пасти в ручей капала слюна. Принесённая селем каменная груда оказалась горной кошкой, притаившейся у родника. Прижав к камням пятнистое брюхо, животное готовилось к прыжку, сжавшись, словно часовая пружина. Заметив, что обнаружена, шестисот фунтовая кошка прижала уши к угловатой голове и оскалилась, обнажая клыки. Девушка попятилась, лихорадочно ища укрытие. Эура отступала, шаря глазами по сторонам, но рядом были лишь камни и обрыв. Наконец нервы девушки сдали, и она побежала. За спиной раздался грохот, словно обвалилась горная порода: прыгнув, кошка приземлилась за её спиной. Коснувшись земли, каменный хищник вновь взмыл в прыжке.

      Внезапно рыжая почва ушла из-под ног. Ломая торчащие из стен колья, девушка провалилась в ловушку. Когда она оказалась на дне, сработал хитрый механизм и крышка захлопнулась. Зубы монстра клацнули, поймав лишь морозный воздух. Зверь обиженно зарычал, принюхался и задумчиво обошёл ловушку, пытаясь понять, куда исчез почти пойманный завтрак. Хищник попытался разрыть каменными лапами снег, но механизм крепко прижимал крышку. Лишь земля осыпалась, сползая ржавыми струйками на дно. Зажимая ладонью бок, Эура тихо лежала на длинных чешуйчатых чулках, оставшихся после змеиной линьки. Рядом валялись щитки когда-то покрывавшие морды рептилий и хвостовые погремушки. Наконец все стихло. Ушёл ли каменный кот или остался караулить её, Эура не знала, но ждать судьбу, сидя на облезлых змеиных шкурах, было бы грустно.

Девушка потянулась к сумке и вытащила кусок тряпки и флакон с алой жидкостью. Перевязав рану, она поднялась на ноги. До крышки было добрых четыре человеческих роста. Колья с острыми стальными наконечниками торчали до самого верха. Эура вытащила из сумки верёвку с крюком и бросила. Крюк сорвался и, глухо ударяясь о колья, сполз вниз. Девушка размахнулась, насколько ей позволили края ямы, и бросила ещё раз, а затем снова и снова, пытаясь зацепить крюк за стенку пещеры, но твёрдые и гладкие стенки становились мягче к выходу, превращаясь в землю. Поняв, что крюк бесполезен, девушка попыталась забраться по кольям. Гнилые рукояти не выдерживали человеческого веса, ломались, оставляя в руках обломки с длинной острой щепой. Так прошли сутки. Ночью Эура забылась тревожным сном. Весь следующий день прошёл в бесплодных попытках выбраться. К вечеру девушка связала лестницу из обломков кольев. Хлипкая лестница с трудом выдерживала маленький вес девушки, однако её длины хватало, чтобы добраться до выхода. Крышка стала новым препятствием на пути свободе. Запорная пружина крепко прижимала её к земле. Девушка попробовала расковырять механизм ножом, но он ржавый запор. Но вот почва… Эура ковырнула землю рядом с крышкой, и почва стала осыпаться. Всю ночь Эура провела роя ножом подкоп. Наутро, когда из проделанной дыры брызнули лучи солнца, крышка открылась сама. Крепкие когтистые лапы вытащили девушку наружу и бросили в утоптанный снег. В грудь Эуры упёрлось лезвие топора.

– Допрыгалась, козочка. Неделю скакала по горам, – послышался такой знакомый орочий рёв.

– Отпусти, – прохрипела Эура.

Лезвие давило, мешая дышать.

– Ты убила моего тролля, – покачал головой орк, обрушивая на голову девушки топорище.

Глава 3. Цена жизни

Я плохо помню те дни. Обрывки памяти подсказывают, что меня протащили через перевалы, перекинув через плечо, словно дорожную торбу. Раз в три часа шаман совал в нос щепотку вонючих грибов, что курят в храме Тиары, богини забвения, и я проваливалась в тяжёлую дрему, раз в шесть – давал глоток талого снега. На стоянках меня бросали рядом с остальным орочьим скарбом: сумками и мелкими трофеями. Сверху кидали пропахший дымом и потом старый плащ, чтобы я не замёрзла. Так прошло два дня. Вечером третьего дня мы прибыли в Сауку.

Была макушка зимы, и Саука, шумная летом, пустовала. На огромной опушке, окружённой с трёх сторон лесом, а с четвёртой – рекой, среди палаток и пустых торговых рядов слонялись пара гоблинцев, торговцы рыбой и шкурками, несколько купцов, привезших замороженные овощи и мешки с крупой, торговцы травами и снадобьями. У статуи Ваера, бога дорог, стуча железными кружками о каменный постамент, просили подаяние два пожилых монаха. Третий – клянчил монетку у толстой тётки, торговавшей соленьями. Торговка бранилась в ответ и грозила огреть наглого попрошайку деревянным половником, которым выгребала мороженую клюкву из холщовых мешков. Чуть поодаль, на старой разбитой телеге пили пиво орки. Они заметили вновь прибывших и откровенно пялились на них, прикидывая, сколько нынче можно выручить за топор Вархвара, амулеты Сахвира или за пленницу, свисающую с плеча одного из орков. Решив, что за топор, скорее всего, дадут тумаков, а не звонкую монету, орки бросали злобные взгляды на кошель, болтавшийся у пояса командира. Как только Вархвар подошёл ближе, они кивнули в знак приветствия, не спуская с кошеля вожделенных взоров. Орк, проходя мимо, сухо кивнул в ответ.

На задворках Сауки, у самого леса, высилась круглая юрта. Белесая, выцветшая от дождя и солнца, она возвышалась над потрепанными зимой рыночными платками. Рядом с шатром висел медный гонг с чёрной чашей посреди солнечного круга. У дверей переминались на морозце два пайкора. Завёрнутые в чёрные шерстяные плащи, они напоминали воронов. Рядом несколько охранников сидели у костра, протягивая к пламени озябшие загорелые ладони.

– Урдар здесь? – Рявкнул Вархвар, не представившись.

– Здесь, – подтвердил один из охранников.

– Доложи! – Приказал Вархвар, останавливаясь недалеко у входа.

Орк встал в центре площадки перед пайкоровым шатром. Он широко расставил ноги и положил лапы на боевой топор. Остальные сгрудились за его спиной, зажав в лапах оружие. Эуру бросили на снег перед Вархваром.

      Из шатра вышел высокий смуглый желтоглазый мужчина. Зябко поёжившись на ветру, он поправил наброшенный на плечи кусок чёрной шерстяной материи, служивший плащом. Из-под края плаща виднелся подол длинного шелкового одеяния, расшитый алыми маками, и край ножен с серебряными накладками. Человек, или существо похожее на человека, было ростом с орка, но из-за многослойного одеяния было сложно разглядеть фигуру. У мужчины были короткие рыжие волосы, перехваченные шелковым шнурком с большими коралловыми бляшками. Терракотовая, словно шоколадная крошка, что в Снерхольм возили торговцы с юга, кожа блестела на солнце, источая тонкий аромат благовоний. На вид пайкору было лет тридцать, но кто знает, сколько могут прожить создания тёмных богов.

– Зачем пожаловал? – Спросил пайкор, щурясь на солнце.

– Товар прими. Хороший товар, – рявкнул орк, выдыхая облачко пара.

– Женщина, – брезгливо поморщился Урдар, поворачиваясь к орку спиной. – У нас хватает своих женщин.

– Дочка правителя с юга, из-за Хавонасильты. Бери, хорошая баба: чёрные волосы, белая кожа.

Собиравшийся было скрыться в шатре пайкор остановился, задумался и, резко развернувшись, подошёл к нелюдю и лежащей пред ним девушке. Каблуки его высоких кожаных сапог звонко стучали по наледи двора, выдавая торговце живым товаром военного.

– Она больна? – Спросил пайкор, наклонившись над свернувшейся калачиком девушкой.

– Резва, как горная козочка. Мы ей грибы даём.

– Нам не нужны строптивые рабы, – отрезал пайкор.

– Любава отдаст за неё целое состояние.

– Ты можешь сам отвезти рабыню к Любаве в славный город Скревен, но она заплатит за это, – мужчина брезгливо ткнул Эуру носком сапога. – Не очень много.

– Путь до Скревена не близок, – отвёл глаза командир.

– Можешь не заговаривать мне зубы. Наслышан я твоих подвигах, орк. Ты, Вархвар, пытался протащить тролленка через ворота, подрался со жрецами Ваера, поругался с Любавой, набедокурил в Скревене. Так что тебя, мой славный Вархвар, к городу на выстрел не подпустят. Хотя нет, подпустят, но только на выстрел…

Пайкор сел на корточки и принялся осматривать Эуру, словно щенка. Приподняв губу, мужчина осмотрел зубы; заглянул в мутные, затуманенные снадобьями глаза; проверил волосы и уши.

– Сколько, если не секрет, ты хотел за эту женщину?

– Двести золотых, – заявил орк, решив, что товар покупателю понравился.

– Больше сорока не дам. Придётся потратиться на подарки для стражи ворот, чтобы протащить её в КаулютМаа.

– Зачем вятку. У этой пропуск есть, – орк стянул перчатку руки девушки, обнажая татуировки.

– Отвратительная гоблинская работа…– Поморщился пайкор вставая. – Татуировки сожгли кожу. Они наверняка останутся даже после прохода через Врата. Товар порченный.

– Порченный? – Обиженно взревел орк. – У Вархвара всегда хороший товар: платить за перевозку в КаулютМаа не надо, – он демонстративно загнул большой палец. – Родственники искать не будут, – орк загнул второй палец, пропустив отсутствующий указательный. – Раны ей Сахвир залечил, – орк загнул следующий палец. – Любава за неё двести золотых отдаст. … Или ты обмануть меня хочешь?

– Хорошо, – согласился пайкор. – Пятьдесят золотых.

– Сто пятьдесят!

– Шестьдесят.

– Сто!

– Шестьдесят и ни золотым больше. Забирай деньги или просто перережь ей горло. Все равно не сможешь никому продать её в Сауке. Ты же знаешь, только я вожусь с беспокойным товаром.

– Сто!

– Шестьдесят моя последняя цена, Вархвар. Хочу отметить, что я поднял цену, только в знак нашей давней дружбы. Ты же знаешь, как я ценю своих друзей.

– По рукам, – скрипнул зубами орк, понимая, что продешевил.

– Как звать её?

Орк пожал плечами и, бросив взгляд на сползшую с предплечья повязку, прорычал: «Мантикора.»

– Хорошее имя.… Для зверя….

      Пайкор быстро отсчитал шестьдесят золотых и скрылся в юрте. Пайкоровы слуги надели кандалы и потащили девушку к стоящим рядом баракам. Орк все стоял на опустевшем дворе, задумчиво почёсывая лысую голову. Торговец из него был никакой.

      Девушка очнулась на полу клетки, которую две старые клячи медленно волокли по узкой горной дороге. Клетка раскачивалась, норовя свалиться в пропасть, на дне которой грохотал поток. Когда колесо повозки наезжало на камень, клетка жалобно скрипела. Рядом с Эурой на старых корзинах и тюках сидело ещё семь или восемь женщин. Они жались друг к другу, кутались в грязные плащи, пытаясь спрятаться от пронизывающего ледяного ветра. Перед повозкой ехали пайкоры-охранники на холеных гнедых лошадках, позади – тянулся унылый караван. Одна за другой клетки ползли по дороге, волочимые худыми, точно скелеты лошадьми. В клетках сидели, лежали, стояли люди.

– Где я? – Спросила Эура у сидевшей рядом девушки.

Девушка что-то монотонно бубнила, перебирая старые чётки. Подняв мутный взгляд на Эуру, она ответила на незнакомом языке и снова принялась медленно перебирать облезлые деревянные бусины худыми загорелыми пальцами.

– В пайкоровы копи, – послышался тихий шёпот. Эура повернула голову. В углу, поджав худые ноги, сидела древняя старуха в грязном потрепанном балахоне. – А дальше как повезёт, или куда повезут. Повезёт – попадёшь в бордели славного города Скревена, а не повезёт – сгниёшь в рудниках. – Старуха хрипло засмеялась, обнажая пеньки зубов, но смех тут же перешёл в сухой кашель, сдавивший впалую грудь. Старуха согнулась и захрипела. Когда кашель прекратился, она сплюнула кровь, вытерла тонкие потрескавшиеся губы сухой морщинистой ладонью и стала осматривать Эуру, щуря голубые выцветшие глаза.

– Как же плохо-то все, – только и произнесла Эура.

Сумку, вещи, золото, снадобья – все унесли орки, оставив лишь одежду да браслет из пробитых насквозь игральных костей, подарок Матиаса.

– А бежать из рудников можно, добрая женщина?

– Бежать? Ишь, какая прыткая: ещё не доехала, а уже бежать! – Старуха снова зашлась смехом, перешедшим в кашель. – Видишь воронов над той горой? Туда нелюди сбрасывают нечистоты и трупы рабов, чтобы не приманивать подземных тварей в свои туннели. За ней будет вход в пещеры. Туда они свозят всех пленников пойманных в этих землях. Всех тех, кто пытался выжить в этих горах или добраться до ворот ТрайЕлоссы. Отсюда тайными тропами рабов переправляют за ворота, а там они расходятся по всей КаулютМаа до самых Арденновых пустошей… Люди – товар ценный, но не редкий. Иных купят в весёлые заведения Скревена, иные – поедут в столицу богатым господам на потеху, иные – на южные поля спину гнуть, иные на галеры солёную воду хлебать, иные – к чёрным магам. Из людей такие зелья получается!

Старуха вновь хрипло засмеялась.

– Молчать! – Всадник, едущий позади повозки, стегнул кнутом по толстым прутьям клетки. – Будете болтать – сдохнете ещё в дороге!

– Я все равно выберусь, – отвернувшись, прошептала Эура.

Тем временем, тропинка стала шире: теперь на ней могли разминуться две телеги, и появилась покрытая рыжим снегом обочина с торчащими кривыми палками кустов. Запахи гнили и серы появились в доселе свежем морозном воздухе. Наконец, тропинка прижалась к противоположной скале, огибая идеально круглый котлован, стены которого покрывали старые тряпки, гнилье, остатки пищи, человеческие кости, тлеющие туши животных, грязные гранитные валуны, кривые коряги и нечистоты. Со дна ямы поднимались сизые клубы горячего влажного воздуха. Они окутывали торчащие из бурлящих недр серые пики; оседали зловонными каплями на мусоре; клубились у идеально ровного, словно срезанного ножом, края кратера. Раз в несколько минут из жерла вырывался вонючий фонтан грязи, заливая округу ядовито-зеленый жижей. Чёрные птицы, кружащие над ямой, с мерзкими криками шарахались от грязевого столба. Нерасторопных фонтан забирал с собой, топя в бурлящей жиже трепыхающиеся тельца. Лошади, тянувшие телеги, замедлили неторопливый шаг, давая пленникам насладиться картиной и вдоволь надышаться ароматами тлена. Эура уткнулась лицом в рукав и зажмурилась, пока телега медленно ползла по краю ямы. Только когда запах гнили стал пропадать, она открыла глаза. Тропа к тому времени превратилась в широкую мощёную булыжником дорогу петлявшую между скалами. По бокам над ней нависали скалы, смыкаясь над головой каменной аркой. Наконец, из-за поворота раздались крики, скрежет петель, скрип цепей и лебёдок запорных механизмов, свист кнута и возмущённый звериный рёв. Пайкорская цитадель распахнула перед путниками огромные ворота, готовая поглотить новых рабов, переварить их в своих недрах и выплюнуть останки в зловонную жижу выгребной ямы.