Иная судьба. Книга 3

А ведь она сперва досадовала на внезапно объявившееся наследство: мол, куда ей такая громадина, что с ней делать? Но ведь замок – это не просто стены и башни: это отчий дом Алекса, кров, что помнит его младенческую поступь. Придёт время – и каждой ступенькой, каждым окном, изгибом перил, покоем библиотек и уютом спален он будет напоминать ей о том, кто с ней всегда, даже после кончины.

Наверное, они правы – и Изольда, и этот старичок. Ведь, положа руку на сердце, Доротея и сама подумывала о том же, но каждый раз упорно гнала прочь мысли, казавшиеся ей крамольными. А теперь, получается, ей надо просто решиться.

И открыть новую книгу.

…Свеча с чистым фитилём горела долго, до утра, и потом, следующие сутки, и следующие. Пока её, с поклонами и благоговением, не поместили в особый фонарь, поставив рядом с Дароносицей в соборе Серафима Эстрейского. Но Доротея об этом уже не знала. Так уж люди устроены: куда чаще они приходят в храм за утешением, а обретя оное, окунаются в новую жизнь, забыв о терзающих когда-то душу сомнениях. Неугасимый светоч горел для тех, кто явится ещё к нему за утешением и советом. И пламя его оставалось чистым, как душа Александра Смоллета, наконец обретшая покой.

***

День, которого Марта боялась до дрожи, наконец, настал.

Стоило ей открыть глаза, как холодная постель, без вмятины в перине, остающейся обычно после большого и жаркого тела герцога, напомнила, что Жильберта д'Эстре нет с ней рядом; нет не только дома, но и в самой столице, и что через два-три дня он вообще достигнет границы провинции, где ждёт его разбирательство спора с мятежной королевой эльфов, и, как знать, скоро ли оно закончится. Муж уехал – и оставил её на хозяйстве, а ей теперь хоть вслед беги: и соскучилась за ночь, и боится даже подумать, что теперь она здесь за главную. Шутка ли – государственные дела! Хоть Жиль и твердил, что многого от неё не требуется, разве что утвердить или запретить что-то, так ведь на утверждение могут подсунуть и смертный приговор. А запретить попросят какое-нибудь понижение или повышение цен, и кто знает, как это для простого люда обойдётся?

«Не бойся. Самое главное – не бойся» – твердил Жильберт перед отъездом. Громадный вороной жеребец приплясывал рядом, едва сдерживая нетерпение, словно плиты мощёного двора Гайярда жгли ему копыта. Небольшой отряд сопровождения-свиты тактично поджидал государя у ворот южной башни – не парадного въезда, поскольку отъезд был назначен неофициальный, «тихий».

«Любовь моя, да ведь все мужья рано или поздно покидают дом по делам, и мир до сих пор не рухнул. Хотя далеко не у всех такие умные и славные жёнушки». Герцог поцеловал Марту в лоб, по-отечески. (Не отечески, а вполне супружески они уже, увы, попрощались). «Помни: рядом с тобой Максимилиан. Слушай его, доверяй, как я доверяю. Поглядывай на Доротею, особенно во время приёмов и встреч с просителями, если таковые случатся, она прекрасно держится в обществе. Почаще общайся со своей новой подругой Фатимой: у неё большой опыт ведения дома, ведь господин Суммир постоянно в разъездах, а они с матушкой управляли и домом, и делами, без советников, кстати. Чем ты хуже? Провинция, конечно, не лавка и не поместье, но везде живут такие же люди, подчиняются одним и тем же законам, а главное – помнят, что власть дана от Бога. А потому уважают эту власть и почитают. Ты умная девочка; не подумав, не ляпнешь, вот так и действуй: выслушивай, не стесняйся спрашивать, и не торопись с решением, даже если на тебя кто-то посмеет давить. Лучше отложи что-то до моего приезда. Я вернусь – и всё доделаю».

«…И разберусь, – добавил обманчиво мягко, – с теми, кто, воспользовавшись моим отсутствием, попытается на тебя воздействовать: жалостью, или чересчур большим умом. Ничего и никого не бойся. Ты здесь хозяйка».

«Жи-иль…»

Она прижалась к его груди, не замечая, что уткнулась щекой в твёрдую гранёную пуговицу камзола.

«А ведь капитан Винсент не с тобой, как же ты без него? Кто будет тебя охранять? Я не за себя, я за тебя бою-усь…»

Сиятельный супруг нежно оттёр ей щёки. Сказал нарочито сурово:

«Запомни: люди должны видеть герцогиню сильной и стойкой. Ещё бы и величавой…»

Вздохнул.

«Ну, это со временем придёт. Провожай меня спокойно и с лёгким сердцем, и тогда я быстро вернусь, жив и здоров. А что касается Винсента… Открою тебе небольшой секрет: у него под руководством два отряда, в Роане останется один, со мной поедет второй, а сам Винс нагонит нас по дороге. Ему, в сущности, надо лишь проконтролировать состояние дел: Роанский бургомистр и его старейшины умны и расторопны, наверняка уже наладили карантин. Винсент всё проверит, потом присоединится ко мне. А уж там, в лагере я буду… Ну, пусть – под его защитой, если тебе так хочется». Он усмехнулся.

«В лагере?»

«Да, традиционно переговоры с эльфами не ведутся на земле, закованной в булыжник. И не под крышей, только под небом. Так что – раскинем шатры. Не беспокойся, о погоде приглядят их маги, это они умеют. Ну, милая…»

Он привлёк её к себе, и Марта прижалась к мужу всем телом, сминая пышные юбки и не в силах оторваться от родного человека.

« Вспомни, какой должна быть герцогиня?» – шепнул он ласково. «Ну же, голубка! Порадуй меня своей стойкостью!»

Улыбнувшись дрожащими губами, она отстранилась, заботливо поправила перевязь шпаги, лишний раз прикоснувшись супругу. Тишком вздохнула. И отступила.

Хорошо, Жиль. Всё, как ты наказываешь. Я слушаюсь тебя прямо с этого момента.

«Умница».

Улыбнувшись, он церемонно поцеловал ей руку. Похоже, ему тоже хотелось сорвать ещё одно прикосновение.

«Помаши мне вслед платком. Как прекрасная принцесса своему рыцарю».

И уехал.

…В полуоткрытую створку окна потянуло сквозняком, зеркало дрогнуло, качнувшись на срединных шарнирах, и солнечный зайчик переместился на потолок. Это было хорошо, потому что, переведя на него взгляд, Марта невольно подняла глаза и – сдержала слёзы. Герцогиня должна быть стойкой.

Постучавшись, в дверь заглянули Берта и Герда, и «принцесса» всё-таки чуть не разрыдалась. Обычно первым с утра в хозяйскую спальню заглядывал камердинер, докладывал о том, что брадобрей прибыл и ждёт. Сейчас Антуан тоже в дороге, а Марте теперь предстоит долгие дни проводить в женском царстве.

Ох. Какой там должна быть герцогиня?

И вообще. День зовёт. Муж оставил ей целый список обязательных дел, на неделю вперёд, с тем, чтобы она ежедневно выполняла один-два «пункта» обязательно. И писала бы ему каждый вечер письмо о том, как справилась: «Отчёты». Письма отправлять не нужно, чтобы не перехватили шпионы иных государств, а вот он приедет – и всё прочитает, и узнает, как тут милая жёнушка проводила время. И чтоб не скучала!

Максимилиан Фуке после завтрака должен огласить список сегодняшних дел, если они «потребуют личного участия её светлости». Марта поёжилась. А ещё – никто не отменял занятий с тётушкой Доротеей, а потом они едут к милым девочкам-урсулинкам, и не забыть ещё навестить дядю Жана с мальчиками… Но это вечером, ибо днём с тех «будет спускать по три шкуры с каждого», по его же выражению, этот странный, но такой умный королевский шут. Он теперь при Мастере Жане, как при ней – Доротея. Тоже воспитывает и обучает. Ну, хоть не ей одной зубрить геральдику и историю благородных семейств…

Семейств…

Что-то с этим словом было связано. Кажется, что-то написано в том задании, что ей оставил Жиль.

Она уже свыклась с тем, что её одевали-обряжали в четыре руки другие люди, и не испытывала неловкости. В самом-то деле, это ж немыслимо: самостоятельно управиться с прилаживанием валика под юбки – хорошо ещё, без громоздкого каркаса, обязательного в Лютеции, диктующей моду всему просвещённому миру; и с бесчисленными нижними юбками, каждую из которых надо расправить особо; и со шнуровкой на спине, и с пристёгнутыми поверх основных рукавов ещё и дополнительными, широкими книзу и неимоверно длинными. А потом ещё пристёгивался стоячий кружевной воротник, очень красивый, безумно дорогой, украшенный по краям зубчиков крохотными жемчужинами, и особым образом завязывался пояс в тон окоёму рукавов, и также расширяющийся к низу, и украшенный богатой вышивкой. А потом ко всему этому подбирались кольца, фибулы, гребни… Марте ни к чему были эти безделицы, они изрядно оттягивали пальцы, уши, утяжеляли причёску, но… Недавно в её памяти поселилось ещё одно новое словечко: «Статус». Статусу нужно было соответствовать. Не подводя при этом сиятельного супруга.

За последние сутки Марта узнала много новых слов и теперь постоянно прокручивала их в голове, чтобы не забыть и суметь ввернуть в разговор при случае.

Нет, конечно, сейчас её обряжали не в парадное платье, тяжёлое и сковывающее движения. Широкие и длинные рукава, из-за которых приходилось постоянно держать руки согнутыми в локтях, чтобы ткань не волочилась по полу, дорогая парча, затканная золотым шитьём, пышные юбки, тугой корсет – это всё «на выход» в люди. Здесь, дома, в отсутствии гостей можно было позволить себе одеваться куда проще. Но тоже – «статусно». Впрочем, ко всему можно привыкнуть.

…Берта и Герда уложили её чудесные золотые волосы в большой свободный узел. Поцокав языком, словно неодобрительно Берта потянулась к шкатулке, которую, едва придя в хозяйскую спальню, поставила на туалетный столик. Открыла – и Марта ахнула, увидев нечто воздушное, переливающееся шёлковой гладью и перламутром.

– Сетка для волос, вот! – торжественно объявила Берта.

– Его светлость велели преподнести вам прямо нынче с утра. Необыкновенная новинка из Венеции, вот! Говорят, в Эстре ещё ни у кого такой нет! – добавила Герда с такой гордостью, будто лично носилась по лавкам иноземных купцов, выискивая, чем бы ошеломить юную герцогиню. – Ах, какой его светлость заботливый…

– Какой внимательный!

– Как он вас любит, госпожа!

– И ведь не надышится!

Они кружили вокруг Марты, пристраивая эту чудесную невесомую сетку, расправляя невидимые складки на юбках, оправляя кружева, ещё раз проверяя, насколько удачно сел пояс и в тон ли ему и туалету крошечная сумочка-кошелёк; словно маленькие феи-рисовальщицы, наносящие последние штрихи на полотно, но всё ещё не до конца уверовавшие в идеальности сотворённого. А Марта и улыбалась, и старательно смаргивала слёзы: так растрогал её этот подарок.

За завтраком, в окружении знакомых лиц, тоска чуточку отступила. По традиции, если в Гайярде были гости, то на утреннюю трапезу собирались в Малой Столовой. Обычно его светлость выпивал первую чашку кофе в собственных покоях, наслаждаясь видом на парк из окна, или, если случалось встать слишком рано, выезжал верхом либо разминался на тяжёлых рейтарских мечах с дюжими охранниками. Потом следовала ванна, обсуждение с секретарём предстоящих дел, после чего герцог выходил к основному завтраку. И сейчас, поднапрягшись, можно было представить, что Жильберт просто задержался, и вот-вот ворвётся к ним, и всё будет, как обычно. Ибо всё в столовой было, как при нём. Присутствовали погрустневшая Доротея с очаровательной подругой Изольдой Белорукой, суровый Максимилиан Фуке, сияющая предстоящим светом материнства османочка и её почтенный родитель, и не менее почтенный управляющий Гайярда… Два почтенных человека всегда поймут друг друга, и неудивительно, что оба, умудрённых жизнью мужа, прониклись взаимным уважением и нередко коротали время у камелька в рассказах каждый о чудесах своей родины. Посмеиваясь, слуги нашёптывали друг другу, что старик Гийом начал зачитываться весьма цветастыми и фривольными виршами восточного мудреца и звездочёта, а в покоях мудрейшего Суммира ибн Халлаха всё чаще появлялись книги об истории Франкии, сочинения античных и современных философов и описания путешествий знаменитых Да Гамы, Магеллануса и Поло.

И, конечно, здесь, в столовой, на одном из почётных мест, по правую руку от хозяйки, восседала сама Аглая Модильяни, грозная домоправительница, присутствие которой делало утреннюю трапезу, как ни странно, необыкновенно домашней.

А потому, душевного спокойствия ради, надо было всего-навсего представить, что Жиль и капитан Винсент просто опаздывают, и… жить, как раньше. Ну, почти как раньше. Хоть и очень трудно, когда столько глаз смотрят на тебя… Оценивающе? С сочувствием? С сопереживанием? Ободряюще?

Пожалуй, последнее. Улыбнувшись и пожелав всем доброго утра, Марта заняла своё место, со сдержанным вздохом кинув взгляд на пустующий в противоположном краю стола высокий стул Жильберта. И дрогнула в удивлении: тарелка для завтрака была на месте, мало того – поджидал кофейник с курящейся струйкой пара из носика, будто герцог и впрямь заявится с минуты на минуту. Очевидно, это была какая-то местная традиция – так вот напоминать о том, кто сейчас в пути, и ждать, что он скоро вернётся.

Рядом с Мартиным прибором стоял в крошечной вазочке букет её любимых фиалок.

Суровый Максимилиан Фуке улыбнулся ей одними глазами. Матушка Аглая почтительно наклонила голову. Леди Гейл так и впилась взглядом в сеточку, подарок Жильберта, и по глазам её можно было просчитать имена всех знакомых модисток, у которых Белорукая постарается непременно обзавестись такой же прелестью. Благородный господин Суммир, приложив поочерёдно ладонь к глазам, устам и к сердцу, в очередной раз назвал её прекрасной пери. Лакей в белых перчатках трепетно, словно священнодействуя, наклонил молочник над Мартиной чашкой. Все знали, что, подобно тому, как его светлость неравнодушен к «раскалённому» кофе, так и её светлость обожает пить по утрам горячее молоко и любоваться при этом фиалками, а желания юной госпожи здесь угадывались на лету…

Всем прочим предлагали новомодный чай, и – специально для прекрасной Фотины, находящейся в интересном положении – фруктовый югурт, волшебный молочный напиток долголетия и здоровья, пришедший в Галлию с отдалённых Балкан. Горы булочек с корицей и витых рогаликов, вазочки с творогом, сдобренным изюмом и сочными грушами, соблазняли женскую половину стола. Мужчинам, как более отягощённым дневными трудами, а, стало быть, нуждающимся в подкреплении сил с самого утра, предлагались паштеты в ещё горячих глазурованных горшочках, рыбка, жаренная на вертеле и исходящая соком. Но: при этом на столе не было ни капли вина, что, хоть и не характерно, как Марта недавно узнала, для состоятельных домов, но в Гайярде считалось в порядке вещей. Вот почему во владениях матушки Денизы, бессменной главнокомандующей обеих кухонь, всегда были наготове чаны с ягодным и фруктовым взваром, морсом, а зимой – с настоящим «сбитеннем», рецепт которого капитан Винсент по настойчивой просьбе родительницы выпросил в русском посольстве. Да, пришлось бравому капитану взять на себя эту миссию лично, ибо при первой встрече с Аглаей, слишком уж лукаво подкручивал пышный ус дюжий посольский повар Феодор, ростом и статью более подходящий для кулачных боёв, нежели печных ухватов. И капитан, всерьёз и небезосновательно забеспокоившись, не западёт ли маменьке в сердце мечта о далёкой северной стране с её дикими, но могучими и обаятельными «казаками», осмотрительно взял на себя дальнейшие переговоры.

С той-то поры и пристроилась перед очагом матушки Аглаи необъятная медвежья шкура, подарок-таки улыбающегося и щедрого на любезности Феодора. В кухонных же кладовых Гайярда значительно расширились полки для душистого перца, гвоздики, кардамона, лаврового листа, а в зиму ставились несколько дополнительных бочонков мёда – специально для дивного напитка, нехмельного, вот чудо, но согревающего и тело, и душу даже в самые сильные морозы.

…А пока на дворе ранняя осень – пили чаи, морсы, горячее молоко, ели свежий душистый хлеб с хрустящей корочкой и ещё тёплым мякишем, на котором аппетитно таяло жёлтое масло. С надломов булочек, обмакнутых в мёд, срывались янтарные тягучие капли, прозрачные, как слеза, велись за столом неспешные разговоры… И уже не замечались лакеи, выстроившиеся вдоль стен столовой в готовности к перемене блюд, и страх молодой герцогини перед одиночеством и собственной неумелостью растворялся окончательно, ибо невозможно быть одной, когда столько добрых и понимающих людей рядом.

Всё это было так непохоже на прошлую жизнь, на тяжёлые деревенские утра, когда в отапливаемой лишь кухонной печью комнатушке собиралась за скудной трапезой семья мастера Жана, когда под бдительным присмотром Джованны Марта едва не давилась кашей, а в иное время и сама делилась порцией с братишками – подрастающими, а потому вечно голодными… Когда неизвестно что мог принести очередной день, а завтрашний был ещё страшнее, ибо призрак злой воли барона де Бирса напоминал о себе постоянно, и даже могучие кулаки кузнеца могли оказаться бессильны перед всесильным самодуром…

Марта обвела взглядом мирно беседующую компанию.

Сейчас они закончат – и разойдутся по дневным делам. Обычно они с Доротеей в это время приступали к занятиям в библиотеке. Нынче расписание пересмотрено, и сперва Максимилиан Фуке сделает ей краткий доклад о делах, требующих при рассмотрении в суде её личного участия – ежели таковые к настоящему моменту накопились, затем подаст бумаги, приготовленные на подпись и разъяснит суть каждой, ибо нет ничего хуже, как подмахивать документы, не вникая в содержание. У неё аж ладони взмокли от волнения. Оставалось надеяться, что прошений и приказов будет не слишком много. А в самом конце… герцогиня она или нет? она прикажет… нет, на это у неё ещё пороху не хватит, а вот распорядиться, посоветоваться… Да. Посоветоваться с Максимилианом насчёт того, что можно сделать для жителей Сара. Узнать, как справляется с делами новый управляющий, прибывший из Фуа, всем ли дана работа, готовы ли к зиме крестьянские дома, не появились ли в округе новые шайки. Довольны ли прихожане вновь прибывшими пастырями. Нет ли от кого жалоб. Не досаждают ли соседи-дворяне, потому что осень – пора охот, раньше по скошенным полям частенько проносились кавалькады бесцеремонных баронов и графьёв, пользующихся снисходительностью, а затем и хворым состоянием барона де Бирса. Этак они ещё долго по привычке могут безобразничать да обижать селян, и за девушками охотиться вместо дичи! Пора отваживать.

И многое чего пора. Герцогиня она или нет?

Глава 2

Марта очень старалась, чтобы буковки выходили ровные и округлые, кал-ли-гра-фи-чес-кие, хотя бы вполовину похожие на оставленные рукою мэтра Фуке заметки в справочниках и словарях. У того даже мелкая скоропись выглядела, будто её набирали типографским шриф-том, ну просто чудо-буквы, сиди и любуйся. Вот бы дорасти до такого мастерства! А уж до тётушки Доротеи ей трудиться и трудиться. И то сказать: выучку бывшей Итонской пансионерки не переплюнешь. Науку письма в девиц там вбивали жёстко: за кляксы и помарки лупили розгой по пальцам, сажали в тёмный чулан; ошибки и описки тоже карались. Конечно, девиц благородного и духовного сословия не пороли, дабы не ставить на одну доску с чернью, но вот без обеда и без ужина оставляли часто. Оттого-то, должно быть, почерк у госпожи Смоллет был на редкость красив, об этом даже её подруга, графиня, упоминала.

Где уж Марте!..

Впрочем… Она заулыбалась, кинув взгляд на лист бумаги с поручениями супруга Жильберта д’Эстре ей лично на время его отсутствия. С «домашним заданием», как он сам выразился. Буквы Жиля чрезвычайно походили на него самого: ни одна не стояла в строю ровно, как солдат, все они словно напряглись в ожидании, когда можно, наконец, сорваться и полететь прочь, по делам. Мол, зачитала нас, и хватит, мы тебе больше не нужны, чего выстаивать зря? В отличие от образцовых прописей Доротеи, они были напрочь лишены всяких украшательств – равно как и камзолы того, чья рука их торопливо выводила. Видно было, что кал-ли-гра-фия как таковая герцога заботила в последнюю очередь. Однако и у него, и у Фуке, и у наставницы не проскакивало в письме ни помарки, ни кляксы, а вот у неё…

Юная герцогиня опустила глаза – и, с огорчением послюнявив очередное пятно на пальце, попыталась оттереть засохшие чернила тряпицей, специально для сего дела припасённой. (После ужасной, как ей казалось, порчи носовых платков она упросила Берту раздобыть несколько клочков ветоши, которую не жалко сразу выбросить.) Да, с письменными принадлежностями всё ещё не удавалось подружиться.

Начать с того, что она не привыкла к перьям вообще. Дома у дяди Жана если и случалось писать, то мелком на дощечке или огрызком карандаша на грубой бумаге, оказавшейся в доме случайно. Нынешнее перо было тоньше карандаша, потому-то Марта никак не могла приспособиться, пока тётушка Дора не предложила ей вместо гусиного лебяжье пёрышко. Оно гораздо удобнее легло в щепоть и по бумаге скользило лучше, не стопорясь на округлостях; что, впрочем, не спасло сустав Мартиного среднего пальца от твёрдой мозольки. И как это учёные люди целые книги такими перьями строчат?

Трудно было привыкнуть и к долго сохнувшим чернилам. На раз и не два Марта краснела, случайно смазав манжетой свеженаписанные строчки, не присыпанные песком. А ведь песочница, похожая на перечницу, стояла тут же, рядом, в ложе серебряного чернильного прибора, и фигуристая лодочка с бортами, отделанными чернью, так и поджидала, когда в неё ссыплют мельчайший песок, впитавший с бумаги излишки влаги. Испорченный дорогущий бумажный лист приходилось менять, манжеты отстёгивать и отправлять в стирку. Ох, одни убытки… Не говоря уж о расходах на перья и чернила. Мэтр Бомарше как-то проговорился, что с одного гуся, бывают годными для письма два-три маховых пера с каждого крыла, остальные не подходят, вот как. И он же, Огюст Бомарше, бывший писарь, в совершенстве познавший науку затачивания пёрышек, поделился сей тайной наукой, вплоть до того, как правильно обжигать и закаливать кончик после заточки, и как при необходимости экономить, разделяя одно перо на несколько годных к писанию кусочков. Он даже подарил ей крохотный складной нож, так и называемый «перочинным». Отчего-то после этого подарка писать стало легче. Должно быть, перья, пока их приуготовляли к работе, как-то приноравливались к хозяйке.

Впрочем, если подумать, всё было не так уж страшно. Запачканные пальцы оттирались содой, манжеты отбеливались прачками в специальном растворе, бумага, как оказалось, в Галлии была куда дешевле, чем во всей Франкии: здесь её научились делать на каких-то хитроумных мельницах. А привыкнуть к песочнице было делом времени. Уже и кляксы сажались всё реже, и перья почти не царапали бумагу, но вот буквы изрядно хромали.

Марта ещё раз покосилась на летящие строчки Жильберта.

В конце концов, его почерк не так уж и со-вер-ше-нен. Но ведь разборчив! А что ещё нужно? Это ведь и без того чудо: когда какие-то крючки и палочки, загогулины и петельки говорят человеческими голосами. Того, кто написал, нет рядом, а иногда и в живых, а то, что они хотели сказать – известно. Вот что главное.

Украдкой, хоть никто не подглядывал и не мог заметить такой вольности, она поцеловала кончики пальцев и прикоснулась к посланию мужа. Это тебе мой поцелуй, Жиль. За то, что ты сейчас со мной разговариваешь.

Свечи в канделябре хитро подмигнули, как бы призывая не отвлекаться. И в самом деле, ночь на дворе, добрым людям спать пора, а она всё возится… Нехорошо. Марта поёрзала, устраиваясь удобнее на высоком стуле. Притянула ближе стопку бумаги.

«Драгоценный мой супруг…»

Это обращение всплыло из памяти, как строчка из какого-то романа, и показалось ужасно красивым. Но тут же она испугалась: а не слишком ли напыщенно? Однако зачёркивать слова, рвущиеся из самой души, показалось кощунством. Вздохнув, написала ниже:

«Милый Жиль! Пишет тебе твоя маленькая неразумная жёнушка, которая пока и двух слов толком связать не может».

Перечитала – и глазам не поверила. И впрямь ведь думала, что не может, а, поди ж ты, так гладко и складно получилось! И хоть выводила фразу долго, но без единой помарочки получилось!

Перевела дух и радостно заболтала ногами. Спохватившись, мысленно погрозила себе пальцем: что это она, как дитя малое! Серьёзное дело, понимаешь ли, «от-чёт», и нечего тут…

«День прошёл… наверное, хорошо. Я с самого утра страшно боялась, что не справлюсь. Но все меня успокаивали, и ты тоже, хоть далеко. Ах, Жиль! Милый!»

Смущённо полюбовалась последним словом. Не слишком ли она несдержанна? Но нет, это вычёркивать она не собирается.

«Спасибо тебе за подарок. Он прекрасен. И фиалки. И стул в кабинете, который сменили нарочно для меня, чтобы был повыше. Я вот пока не поняла, как ты делаешь, чтобы появилась карта Галлии, ты потом научи меня, ладно?»

Написала – да так и залилась краской. С некоторых пор обширный стол в рабочем кабинете мужа будил в ней воспоминания, связанные отнюдь не с государственными делами. А вдруг он прочтёт – и вспомнит о том же? Ой, неловко… Впрочем, нет, здесь он хитро заулыбается, это уж точно.

«Мэтр Фуке учил меня отвечать на Высочайшие Прошения. Хвала Всевышнему…»